Текст книги "Карта мира"

Автор книги: Илья Носырев

Монах встрепенулся и громко воскликнул – голосом ветхозаветного пророка:

– Рим, о Рим! Господи! бросай комету свою в город сей! я на крышу самого высокого здания поднимусь, чтобы красными флажками указать ей место посадки…

– Этого пытать бесполезно, я думаю, – задумчиво сказал Арьес, словно речь шла об отсутствующем лице.

– Так точно, – отрапортовал капитан стражи. – Жгли спину, ваша светлость – молитвы читал да улыбался. Хотя и через силу это делал, я заметил! – лукаво погрозил он монаху пальцем.

Тот пожал плечами. В глазах его Рональд отчетливо увидел райские кущи.

– А вот мужичков придется запытать, – констатировал Правитель. – И самым лютым образом. И не то, чтобы нам нужны от них какие-то сведения – они, даже если б знали что-то, все равно не смогли бы изложить: не тот понятийный аппарат. А запытать их нужно для острастки, да так, чтобы не только живые, но и мертвые испугались бы.

Крестьяне вздрогнули, цепи их зазвенели.

– Мертвых вам не устрашить, – произнес монах. – Со дна глубокого моря придут они, и со старых кладбищ, и из пытошных, где были замучены они, – придут и сразятся с вами, и победят.

Капитан стражи, не дожидаясь приказа, ударил монаха стальной рукавицей по спине. Грудная клетка глухо ухнула, и стало ясно, что здоровье монаха ни к черту. Дни его, вероятно, были сочтены, но в глазах сиял свет.

– Вот так и живет наша славная деревня, – заключил Арьес, поворачиваясь к Рональду. – Это в городе мертвецов боятся и жгут, когда кто-то из них ненароком забредет сюда. А в деревнях с ними братаются. Да и как не брататься с родными братьями, пусть и полежавшими пару-тройку лет в чреве земли? Итак, Рональд, вы-то что обо всем этом думаете?

– Ничего не могу сказать, пока не увижу все это собственными глазами, – отвечал рыцарь. – Я помню деревню, отец возил меня по моему собственному поместью. Не могу представить, что сейчас все по-другому.

– А как оно было раньше? – хихикнул Арьес. – Крестьяне любили сеньоров как родителей?

– Нет, но ведь был какой-то пиетет, крестьяне почитали помещика почти родным отцом – да и помещики не очень-то сурово с ними обращались. Рачительный хозяин не будет портить свое добро только по прихоти.

– Это верно; правда, нравы с тех пор заметно поиспортились. Вот оттого-то и нужно послать экспедицию в эту проклятую деревню, чтобы достоверно узнать, кто именно повинен во всех этих лиходействах. А самое главное – нужно найти этот их легендарный Муравейник. Мы уничтожим его, с лица земли его сотрем, в пыль обратим. Мертвецы должны лежать в земле, а не гулять по белу свету. Если же маркиз действительно занимается черной магией и имеет какое-то отношение к этим миграциям ревенантов, то и он получит по заслугам. Справедливо это будет? – повернулся Арьес к монаху.

Но тот его не слушал, как и никто из закованных в цепи пленников. Все четверо дружно бормотали, раскачиваясь в цепях, словно пытались отбивать земные поклоны, только вот кандалы им заметно мешали.

– О чем вы там шепчетесь? – нахмурился Правитель.

Крестьяне уже не шептались, они хором, словно детскую считалочку, выкрикивали слова:

– Цуцугу! Лимчезу! Алиф!

– Пригнись! – каркнул Арьес.

Но было поздно: с последним словом заклинания из живота одного из крестьян ударили во все стороны лучи яркого света – красные, зеленые, синие. Зрелище было настолько прекрасным, что Рональд лишь завороженно смотрел, не пытаясь спрятаться. Лучи вспыхнули на мгновение, а затем площадку, на которой стояли все участники допроса, вновь охватила тьма предгрозового неба, показавшаяся после этого света еще более темной.

Рональд оглянулся. На камнях корчилась пара солдат, все крестьяне были мертвы, лучи продырявили их тела сразу в нескольких местах. Чуть подальше лежал капитан стражи с темной дырой во лбу, похожей на третий глаз. Тело самого монаха свернулось в какой-то убористый кулек – Рональд даже не сразу сообразил, что это такое.

Одно из сатанинских заклятий, запрещенных Святой церковью. От монаха, его произнесшего, мало что осталось, впрочем.

– Мне следовало догадаться сразу, что он готовился умереть, как только повествование его сменилось на обращения к Господу, – сказал Арьес. «А он совсем неслышно движется», – подумалось Рональду. Старый правитель, оказывается, встал со своего кресла и подошел к рыцарю. Он потирал ухо, из которого сочилась кровь.

Рональд встрепенулся.

– Не стоит внимания, пустяки, – возразил Арьес. – Им не удастся запугать нас такими штучками.

Солдаты уже подняли своих раненых товарищей с земли и вопросительно смотрели на Арьеса.

– К лекарю, к лекарю!

– Что же там за чертовщина творится, в этих Новых Убитах? – озадаченно спросил Рональд.

– А это уж вы мне скажите, уважьте старика, – ответил Арьес. – Где-нибудь через пару недель, не позже. Или будет уже совсем не ко времени…

– Я? – удивился Рональд.

Это означало, что Рональду предстоит долгий путь. Небо над его головой почернело и изрыгнуло дождь, ударивший в крышу замка, как в бубен.

– Короля нужно вернуть в Рим, – повторил Арьес, пряча голову в капюшон. – Муравейник найти и сообщить о его местонахождении мне. Сын мой, я не зря избрал вас для выполнения этой наиважной задачи. Ваш отец и мой друг, сэр Исаак Турецкий, был гением разведки, а способности такого рода, думаю, передаются по наследству.

Есть и другая причина. Вот этот монах, – костлявый палец Арьеса указал на лежащую на каменных плитах сутану, – был не так уж и неправ: горе Риму, если его дворяне погрязли в роскоши и себялюбии. Престолу уже никто не служит, значение слова «преданность» давным-давно позабыто. Ты один из немногих истинно благородных рыцарей нашего времени, Рональд, – или я ошибаюсь?

– Нет, – сказал граф и поклонился. – Не ошибаетесь.

– Вот и славно. – Арьес улыбнулся, провел пальцами по серебряным вискам и встал. Стража покинула площадку вместе с ним. Рональд долго провожал их взглядом, спускающихся по ломаным линиям лестниц, ведущих в башню Правителей. Дождь струями стекал по его волосам и одежде, а он все стоял, задумавшись и не замечая этого. Ведь так и подобало себя вести рыцарю: мокнуть под дождем, спать на голой земле – даже при отсутствии насущной надобности; была известная красота в бессмысленном подражании подвигам древних героев – Роланда, Зигфрида, Ланселота…

Рональд вздохнул, ссутулился и подошел к краю площадки. Далеко, метрах в ста под ним, виднелась земля, подступавшая к стенам дворца.

Молнии ткали огненные цветы на черном бархате ночи. Рональд улыбнулся и ринулся вниз, словно ворон, распахнув полы плаща, проносясь сквозь свистящий в ушах воздух вместе с каплями, так, что можно было дотронуться в полете до каждой из них. Падение было прекрасным – и как всегда – до обидного коротким. Он опустился на ноги, согнув колени, ткнулся в мокрый грунт вытянутыми руками. Встряхнулся, встал и поспешил по лестнице обратно в башню – мыться и готовиться к отъезду.

После XXV века от Рождества Христова на Земле совершенно невозможно было разбиться, с какой бы высоты ты не падал.

ГЛАВА 2
Граф Рональд чуть было не становится отцом

Свет падал из окна ровными полосками, в полосках этих, словно белый цветок, покачивалась занавеска. Было солнечно, из сада шел сочный аромат умытой дождем травы. Рональд раскачивался на деревянном стуле и листал книгу.

То была Книга конца и начала, дивная летопись о том, как миновали прежние времена и наступили нынешние. Первый раз Рональд прочел ее у библиотекаря Линмера лет в семь – и был очарован на всю жизнь.

Он шелестел страницами, и по комнате начинали разлетаться чудесные машины минувшей эпохи: в воздухе кружили самолеты, по столу катился, падая за его край, паровоз, а на самом последнем развороте в воздух стартовала ракета, беззвучно бьющая в потолок и рассыпающаяся белыми искрами по комнате. Впрочем, это были лишь невинные иллюстрации, которые библиотекарь Линмер изготовил несложным, но одному ему ведомым искусством. Особенно чудесного в них ничего не было, все чудеса были в самой книге.

В книге земля была круглой, а над ней не громоздились семь небес, а свободно витали планеты. Планеты эти были посещаемы человеком: двуногий изобретательный нахал бродил по Марсу, топтался по Луне, нырял в туманную атмосферу Венеры…

Однако прогресс был однобоким: развитие науки должно было идти рука об руку с совершенствованием духа человеческого – а этого не было: род человеческий во времена своего наивысшего могущества напоминал толпу детей, которым выдали бомбы и пистолеты. Круг земель лихорадило: на XX век пришлось сразу 2 крупные войны, на XXI – еще одна, затмившая их своей разрушительной силой. Впрочем, затем сразу на несколько веков установился мир – не потому, что люди стали добрее и милосерднее: оттого, что на всякое оружие нападения нашлось оружие защиты и они так уравновесили друг друга, что никакие войны не имели больше смысла. Высоко в небе над планетой висел легион ангелов с мечами наизготовку: любое оружие, взмывавшее в воздух, ими моментально уничтожалось; войны на Земле были малоэффективны и не имели больше смысла, от них было не больше вреда, чем, например, от банд в каком-нибудь крупном городе. И войны, именуемой «холодной», тоже не могло быть – государства закрыли свои границы как для людей, так и для волн, несущих изображения и наполненную ложью вражескую речь.

И род людской вздохнул спокойно: вот, наступил он, Золотой век тишины и благоденствия.

И только дьявол знал, что теперь настала его очередь вступить в игру и разрушить мир до последнего камня.

Аль– Магадан.

Более тысячи лет стоял он на просторах Сибири, как одинокий великан, наблюдая за всем миром своими недреманными очами. Город был огромен, на улицах его сновали китайцы, гиперборейцы, монголы, гунны… Аль-Магадан, столица Ересии, славился своими чудесными технологиями и злыми нравами людей, его населяющих.

В середине XXI века, как задиристый маленький негодяй, он отбирал у других детей-стран машинки, топтал куличи, заботливо возведенные ими в песочнице, в XXII веке раздражал цивилизованное общество непристойными выходками – то самолет собьет, то вторгнется на территорию сопредельной страны и пару городов сожжет, а в XXV уже не мальчиком, но мужем вышел на битву против всего мира – и почти победил.

Одним своим существованием он не давал забыть миру о том, что чудеса техники в руках человеческих – всего лишь анахронизм, что в сердцах человеческих дремлет зверь, а времена Ассархаддона, Навуходоносора и Синаххериба ничем принципиально не отличаются от тех, когда стали возможны полеты в космос и расщепление атома.

Люди мира успокоились, думая, что наука стала змеей, пожирающей свой хвост: на каждое оружие находилось средство защиты, воевать означало только тратить впустую деньги. И тогда Аль-Магадан в очередной раз согрешил против Господа, создав чудо-оружие, равного которому не было ни у кого. Как оно действовало, ни один из смертных не в силах был понять – но эффект его был ужасен: огонь появлялся из ниоткуда – из самого воздуха, наверное, и поджигал дома и лавки, превращал людей в живые факелы; или вдруг раздавался грохот, и невидимые руки ломали стены, плющили машины, в которых передвигались люди; или вдруг земля разверзалась под ногами прохожих, затягивая в свое урчащее чрево целые толпы и улицы; или вдруг миллион человек по всему миру – ровно миллион, ни больше ни меньше – чтобы показать рукотворность и высокую точность злодейского удара – умирали от инфаркта. Бедствия происходили ежедневно во всех городах враждебной Аль-Магадану коалиции; народы их пришли в совершеннейшую панику и сами требовали у своих правительств сдаться заокеанским ересиархам. Однако правительства оказались разумнее вверенных им людей и собрались, чтобы организовать совместное выступление против Ересии. И в тот самый день и час, когда они съехались в круглом здании Колоссеума, защищенном так, словно за пазухой у Господа находился, мощный взрыв потряс здание и погубил их всех.

Новые правительства во всех странах направили в Аль-Магадан свои посольства с согласием на безоговорочную капитуляцию.

Аль– Магадан, город-монстр, город-дьявол, угрожая своим чудо-оружием миру, привел к повиновению все государства и заставил их признать свою власть. Самолеты его поднялись над миром, чтобы развезти гарнизоны и чиновников по порабощенным странам и утвердиться в них. И тогда Лоренс Праведник, последний из людей, что не поддался искушению и страху, в своей лаборатории взмолился Господу и просил его не губить человеческий род за грехи одного города:

«И услышал его Господь, и уничтожил Аль-Магадан в одно мгновение ока, и пал он, как падает плод с ветки, когда сказано: вот, пришло его время».

Горечью и ненавистью пропитано каждое слово летописца об этом городе:

«Горе тебе Аль-Магадан, град крепкий, ибо строился ты не один век, а уничтожен был в один день! Охвачен был ты огнем, и сгорел в одно мгновение, покрылся дымом и исчез без следа. И самолеты твои рухнули в воздухе, ибо не было более тебя, Аль-Магадан».

Огонь и пламя – все это были фигуры стилистики, не было там никаких огня и пламени: город рассыпался в прах и был развеян ветром, словно все его здания и люди были сделаны из глины, по которой рассерженный неудачей горшечник влепил со всего размаху своим кулаком. Прах летел по всей Сибири, по всей земле, Рональд чувствовал его слабый привкус в воздухе до сих пор.

А людям того времени этот привкус казался, должно быть, слаще меда – они шли в Сибирь пешком из самых дальних стран, утопая в снегах, замерзая на полустанках, чтобы посмотреть на пустыню, образовавшуюся на месте города:

«И смеялись люди, что боялись тебя и ненавидели тебя: пал, пал злой исполин, птицы небесные угнездились на месте его, и стало его место пристанищем дикому зверю и птицам небесным. Ибо грозил ты царям земным и был повержен Царем Небесным».

Радость их не была только светлой – измученная многолетним страхом и ненавистью, армия паломников ворвалась в соседний чудо-город, принадлежавший гиперборейцам, – Воркутту и поубивала всех его жителей, устроив страшную резню. Однако летописец описывал этот погром, словно ночь любви – в возвышенных и лиричных словах:

«И хватали они жителей града сего, что грешили не меньше обитателей Аль-Магадана, и убивали средь улиц, и жен их, и чад их, и выстилали площади Воркутты кожами жителей ее, смеясь и ликуя: нет больше злодея. С запада на восток шли мы – и не встретили его; и с севера на юг – нет его нигде».

Мурашки бежали по коже у Рональда, когда он листал эту книгу. В ней была какая-то страшная правда, правда сырого мяса и человеческих слез, правда гордыни двуногих существ, сотворенных Богом, и их смирения перед своим Создателем. А еще, когда Рональд читал эти простые и фантастические истории, к нему возвращалось ощущение, словно кто-то следит за ним, изнутри, из самой материи, из воздуха, мебели, из его собственного тела… Ощущение, столь часто посещавшее его в детстве и постепенно уходившее по мере его взросления и мужания.

– Просил же тебя не качаться на стуле! – крикнул Линмер, входя быстрыми шагами.

Рональд от неожиданности вернул стул в исходное положение с такой силой, что он едва не рассыпался. На лице Линмера изобразилось при этом самое настоящее страдание.

– Я не специально! – заверил рыцарь.

– Ты бы девок так же щипал, как страницы листаешь – больше пользы было бы, – проворчал Линмер. – Лови день! Вон Арьес тебя куда посылает, в самое пекло. А вот так умрешь – и не увидишь в жизни самого хорошего.

– Еще увижу, думаю, – покраснел Рональд.

– Может, и увидишь, – пожал плечами библиотекарь. – В таких делах лучше на авось не полагаться, а действовать. Отчего у тебя до сих пор нет подружки – не дамы сердца, а подружки, пусть и обычной кабацкой девки? Ладно, не отвечай – по глазам вижу, что ты не об этом думаешь. Ну, иди сюда – пожму тебе руку. Теперь мои книжки пылиться будут – кто же сюда забредет?

– Да я вернусь скоро, – заверил Рональд.

– Может, и вернешься, – вновь согласился Линмер. – Ну ладно, иди повидай свою киску ненаглядную. Не хочу с тобой уж очень напыщенно прощаться – примета дурная; но имею к тебе просьбу – как вернешься, опиши свое приключение! Путешественники ныне любят заморские страны, а о собственных деревнях имеют совершенно фантастические представления. Хочется, чтобы люди прочитали об этом правду.

– Обещаю, – сказал Рональд, пожал библиотекарю руку и вышел.

Листья сада были покрыты росой, усики винограда поднимались по деревянным опорам. Было по-весеннему красиво и хорошо, покойно на душе.

Свернув в боковую аллею, Рональд увидел свою добрую знакомую – кошечку Розалинду. Розалинда была еще одним чудом его времени, ребенком Конца Науки – она умела говорить. Многие кошки обладали даром речи в то время, но в основной своей серой и полосатой массе употребляли его на вздохи о том, как сложно найти себе достойную пищу и нормального кота, любящего котят, приносящего вкусные рыбьи головки и не гуляющего по заборам налево. Розалинда являлась приятным исключением, она была в высшей степени образованной киской, поскольку воспитал ее библиотекарь Линмер, и речь не была для нее тщетным подарком, как для большинства кошек и людей.

– Здравствуйте, прекрасный сэр! – промяукала Розалинда громко и принялась тереться о его ноги. Он взял ее за мягкий живот, поднял и поцеловал ее теплый нос. Розалинда чихнула, еле слышно, как умеют только кисы.

У каждого рыцаря, как известно, должна быть дама сердца; еще два года назад была она и у Рональда – некая леди Изабелла занимала все его помыслы. Однако леди Изабелла прельстилась деньгами какого-то барона и пропала из виду. С тех пор Рональд стал ощущать презрение к женщинам, пусть легкое, но очень твердое. Однако сердце человеческое не терпит пустоты: Рональд искал себе идеальную возлюбленную, которая никогда бы не поступила так, как леди Изабелла. Разум подсказывал ему, что среди земных женщин такой существовать просто не может – и тогда наш рыцарь влюбился в кошку, самую настоящую кошку, пусть и говорящую. В этом был легкий налет идиотизма, конечно, но во времена рональдовы черт те что творилось на земле; впрочем, и всегда творилось именно черт те что. Так что этот поступок был ничем не безумнее любого другого, разве что очень уж вычурный. Но вычурность (барочность) тогда как раз была в моде. Барочность лучше, чем порочность, не правда ли?

А кошка была презабавная: зеленоглазая, с белыми полосками на лбу, с красивым и ухоженным серым мехом.

– Мур-мур, – сказала Розалинда, кокетливо прикрываясь пушистым хвостом. – Говорят, вы едете на край света…

– Ну, не совсем на край света – правду сказать, гораздо ближе. Это всего лишь деревня Новые Убиты к северо-востоку от Рима. Там объявились живые мертвецы, их я и призван уничтожить…

– Посильная ли задача для одного человека? – улыбнулась Розалинда. – Впрочем, откуда самому храбрецу знать, кто он и для каких целей Бог выковал его в своем горниле. Атлант едва ли догадывался, что ему по плечу удерживать мир, пока ему не взвалили на плечи землю…

– Ты как всегда права. Меч или пуля, возможно, станут для меня некоторым препятствием к достижению обещанного, но едва ли остановят меня. – Рональд мысленно себя проклял за то, что в разговоре с женщинами начинает глупо и не к месту рисоваться, изображать из себя картонного героя.

– Берегите себя, – лукаво погрозила лапкой Розалинда, и Рональд почувствовал теплые волны, приливающие к сердцу. – Не переусердствуйте, а то мне придется умереть от грусти, одичать без вас и приняться в самом деле ловить мышек вместе с остальными кошками… мрррр… Помните, что сказано: пусть сами хоронят своих мертвецов…

Закончив этой бодрой цитатой, она разлеглась на земле и принялась умываться розовым язычком.

– Розалинда, я прикажу изобразить тебя на моем щите, дабы ты смогла отвести от меня беду! – воскликнул Рональд в совершеннейшем восхищении.

Киска встала на задние лапы и поцеловала его.

Гантенбайн был выведен конюхами государства специально по заказу отца Рональда и служил мальчику с самого детства. Он был помесью коня и собаки и внешность имел странную: тело его в основном было лошадиным (за исключением рыжего дворняжьего хвоста), а вот в морде определенно проглядывало нечто собачье; плюс ко всему, у него были не копыта, а все-таки лапы. Вместо подков они были обуты в специальные железные калоши с отдельно исполненными пальчиками.

Характер у него был ангельский, ум и нюх – необычайно острые. Самым большим его недостатком являлась привычка иногда оборачивать голову к сидевшему в седле хозяину и вылизывать ему лицо. Рональд терпеть этой привычки не мог, но побороть ее за те пятнадцать лет, что ездил на Гантенбайне, так и не сумел. Но что значила такая мелочь в сравнении со всеми достоинствами, которыми такой конь обладал!

Только Рональд вскочил на его спину и, похлопав его по морде, указал рукой направление, как Гантенбайн запрыгал в нужную сторону. Лес начинался у самого холма, на котором стояла башня Правителей. Правда, Рональда немного беспокоила мысль об имперских лучниках, засевших в чаще и готовых сразить любого, кто покажется им подозрительным. Но лучники руководствовались двумя принципами: палили по тем, кто движется не из дворца, а ко дворцу; уважали рыцарское достоинство и тратили стрелы исключительно на крестьян.

Однако само чувство, что за тобой столь пристально следят, очень смущало Рональда. А как же быть, если приспичит по нужде? Ведь никогда не будешь уверен, что именно в этот момент на тебя не натолкнется любопытный глаз! Поистине, я живу в самое непростое из всех времен, думал рыцарь, пригнувшись к седлу, пока Гантенбайн бежал рысью по полянам, прижимался к земле, ныряя под поваленными деревьями, перепрыгивая через пни. Утешало то, что конь мчался со скоростью ветра, и та часть леса, что охранялась лучниками, должна была вскоре закончиться.

Гантенбайн взлетел на пригорок, и перед Рональдом расстелилось поле, столь огромное, что его можно было принять за зеленое море. Лес оставался только позади да слева. Всмотревшись, Рональд различил на горизонте одинокий силуэт туманной прямоугольной башни.

– Сдавайся или погибнешь! – Из чащи вылетел рыцарь на кауром коне, грозно устремивший на Рональда копье.

Всего миг понадобился нашему герою, чтобы прийти в себя от неожиданности и выхватить из ножен меч.

Однако вместо того, чтобы напасть, рыцарь неожиданно остановил коня. Все его тело в мощных доспехах сотрясалось дрожью. Рональд стал всматриваться в его фигуру, не понимая, что за чародейство он затеял.

Рыцарь все трясся, доспехи на его могучем теле ходуном ходили. Вдруг Рональд понял, что он… смеется! Это было уж чересчур! Рональд поднял меч – и тут же опустил его. Рыжие кудри, выбивавшиеся из-под шлема, подсказали наконец нашему герою, кто перед ним.

– Дюплесси! – воскликнул он.

– In corpore[3]3
  Собственной персоной (лат)


[Закрыть], – подтвердил тот. Рональд вспомнил привычку старого однокашника кичиться школьной латынью и рассмеялся.

– Года три не виделись! – подсчитал Рональд. Они спешились и обняли друг друга.

– А показалось, только вчера за одной партой сидели… Ехал, кстати, в Рим с намерением застать тебя там и предупредить, что к тебе спешит помощь! А застал вот здесь, в поле, совершенно случайно…

– Постой, постой! Помощь, ты говоришь?

– Скромный подарок Святой Церкви. Единственный человек, которого папа послал тебе на выручку, – Слепец. Мне сегодня рассказали о нем в монастыре св. Картезия, равно как и о твоей миссии. Чего ради я сюда и поспешил! – прибавил он со значением.

– А на что мне слепец? – удивился Рональд. – Церковь никого больше не нашла или просто пожалела людей? Как бы им не пришлось заплатить за эту неуместную скаредность нашествием нечистой силы!

– Это не простой слепец, – возразил Дюплесси. – Он видит то, что сокрыто от нас. Недаром же он все время ходит с фонарем!

– Кто его так? – поинтересовался Рональд.

– Да не под глазом! – захихикал Дюплесси. – С фонарем в руке. Фонарь этот светит одному ему, а мы его света увидеть не в силах. Но без фонаря он был бы совсем слепой, говорят. Он необычайно учен и искусный волшебник. Таких в Империи раз, два и обчелся. Одним словом, тебе повезло.

– Ну и где мне его искать? – поинтересовался Рональд.

– Он сам тебя найдет, – заверил его Дюплесси. – Наслаждайся жизнью, пока мертвяки еще на нее не покушаются.

И, помрачнев на секунду, стал развязывать переметную суму, извлекая оттуда ковригу хлеба.

– Черт, вот незадача: я бы с тобой поехал, конечно, но завтра в Риме турнир, и я его никак не могу пропустить. Девица Конверамур обещалась мне подарить свое сердечко, если я собью наземь этого бастарда Вольфганга…

Они сидели в тени дуба и ели нехитрую крестьянскую пищу.

Местные мужики угостили, – пояснил Дюплесси, запивая хлеб молоком. – И не хотели угощать, да пришлось. Я скаредности в людях не терплю, как известно. Таков мой modus vivendi: пей все, что льется, ешь все, что вкусно пахнет, дерись со всяким, кто представляется мерзким и отвратительным, и люби все, что движется. Я люблю все, что течет[4]4
  Цитата из «Тропика рака» Генри Миллера


[Закрыть] – так говорил, кажется, какой-то античный греховодник.

– А я своего модуса вивенди так и не понял, – вздохнул Рональд. – Можно, конечно, преисполниться пафоса и сказать, что я служу Отечеству, только это будет не совсем правда: я на этот путь подался из чистого любопытства – посмотреть, на что гожусь, да и поучиться многому у этого мира.

– Ты и школяром был меланхоличен и задумчив, – отметил Дюплесси, довольно крякая. – Хотя и живость в тебе некая тоже проглядывала. Да и сейчас проглядывает.

– Веселая была эпоха, – улыбнулся граф.

И, не сговариваясь, они затянули старую, еще школьных времен, песенку:

 
– У бога Марса две луны —
Но обе не нужны.
На кой они ему, когда
Живет он без жены?
 
 
Когда глаза его средь битв
Наполнены тоской,
Когда не ест он и не спит —
На кой они, на кой?
 
 
Ведь Марса бросила жена,
Прельстившись дураком.
Она с ним не напряжена,
Он тих и чтит закон.
 
 
Он пьет, болеет за «Спартак»,
А Красс ему не люб.
«Он жалок? Может быть, и так,
Зато не душегуб!»
 
 
С тех пор боится Марс всего,
Дрожит его рука —
И Фобос с Деймосом его
Ведут из кабака.
 
 
Снимает Деймос сапоги,
А Фобос, лицемер,
С улыбкой кроткой говорит:
«Пора смириться, сэр!
 
 
К чему нам женщины? Легко
Мы проживем без баб!
И ждет нас сладостный покой
И светлая борьба —
 
 
Пусть времени течет река,
Пусть будут дни легки!
Ведь настоящим мужикам
Нужны лишь мужики…»
 
 
И лыбится, иезуит,
Да рдеет, лицемер —
И хохот дьявольский стоит
Среди небесных сфер.
 

Рональд смотрел то влево, то вправо, стараясь разглядеть хоть какой-нибудь намек на боковую тропу. И вдруг увидел нечто такое, что подскочил в седле на целый фут, заставив Гантенбайна нервно заржать-залаять.

В ветвях дерева висел мальчик лет десяти, худенький, черненький, висел вниз головой, отставив в сторону левую ногу, что придавало ему сходство с буквой «У». Правую его ногу крепко держала петля, спускавшаяся откуда-то из кроны.

Мальчик смотрел на Рональда не моргая, без ярко выраженного страха или страдания. Однако заметно было, что он висит так уже не первый день и необычайно истощен.

– О подлые негодяи! – вскричал Рональд, хватаясь за меч. – кто посмел сотворить такое с ребенком!

И рванул меч из ножен, грозно оглядываясь вокруг. Но никого видно не было. Тут только Рональд заметил, что при виде его меча мальчик закрыл глаза.

– Не страшись, о отрок! – воскликнул Рональд. – Господь направил мои пути к твоему освобождению!

Он обхватил мальчика за туловище и рубанул по веревке. Та зазвенела струной и лопнула.

Мальчик был легкий, как перышко, с острыми ушами, слегка поросшими волосами, и большими темными серьезными глазами. Было в нем нечто, напомнившее графу Розалинду. Рональд осторожно посадил его на землю.

– Вы, наверное, из Вечного города? – спросил мальчик тоненьким голосом.

– Так и есть. Меня зовут сэр Рональд.

– Вы спасли мне жизнь, сэр Рональд.

– И это верно. Но позволь спросить тебя, отрок: зачем ты молчал, когда мог позвать меня на помощь? А если бы я проехал мимо, не заметив ничего дурного?

– В наших краях не принято звать на помощь, сэр, – ответствовал малыш.

– Что за обычай? – удивился Рональд. Однако ему все же случилось повидать немало различных народов и он вполне понимал, что традиции в разных местах могут быть и чудными, и дикими, и какими угодно. Движимый этнологическим любопытством, он спросил:

– У вас принято самим справляться с проблемами, не привлекая других членов общества?

– Нет, – ответил мальчик серьезно. – Просто, если бы меня увидел кто-нибудь из наших, меня бы убили.

– Почему? – изумился Рональд. – Разве у вас добивают попавших в беду?

– Да, – кивнул малыш. – Только мама бы меня спасла, окажись она здесь. Остальные бы убили.

– О злой, негуманный народ! – воскликнул Рональд. – Как же ты вообще отважился бродить по лесу один, если вокруг полно негодяев?

– Я был не один. Мы с папой пошли собирать грибы. Зашли в чащу, все было спокойно. Потом я нашел большой гриб, подошел, чтобы его срезать. Тут мою ногу захватила петля, и я оказался на дереве. Там была ловушка в траве, я не заметил. Как только я повис на ветке, из кустов выскочили Ксексы и убили моего папу.

– Кто выскочил? Какие кексы?

– Ксексы. Это наши соседи.

– Соседи? Что вы им такого сделали?

– Мы живем рядом, – сказал малыш и умолк, пристально глядя Рональду прямо в глаза.

Мальчик был утомлен и, наверное, напуган, хоть не подавал и виду. Конечно же, неправильным было продолжать расспросы. Рональд поднял его и посадил на лошадь, затем вскочил в седло и наказал мальчику держаться покрепче.

– Я отвезу тебя к маме? Как туда добраться?

– Поезжайте прямо и наткнетесь на боковую тропинку. По ней тоже прямо. Я вижу, вы весьма добрый, – как-то очень удовлетворенно, почти облизываясь, произнес спасенный.

– Наверное, так, малыш, – отвечал Рональд. – Как тебя зовут, кстати?

– Ихилок, – произнес мальчик и, закрыв глаза, приготовился свалиться с коня. Рональд хлопнул себя по лбу железной рукавицей, подхватил малыша и посадил перед собой. Тот лег коню на шею и сразу уснул.

Рональд пустил Гантенбайна вскачь, и через десять минут они выехали из лесу к развалинам диковинного города.

Величие – именно это слово приходило на ум при виде развалин. Разум помимо воли достраивал из одиноко стоящих стен высотой едва ли не в милю величественные дворцы, угадывал под зеленым дерном широкие улицы, населял пустынные кварталы прекрасными людьми в тогах, прогуливающимися средь колонн и статуй.

Вблизи вид оказался гораздо более печальный. Город был одноэтажным, внутренности бывших дворцов были застроены тесно стоящими избушками.