Текст книги "Ной Буачидзе"

Автор книги: Илья Дубинский-Мухадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
НОЙ БУАЧИДЗЕ

Летом 1914 года, спасаясь от преследования, из Турции в Болгарию в одежде странствующего монаха бежал российским революционер, известный в большевистском подполье под именем товарища Ноя.

У себя на родине двадцатитрехлетний учитель Буачидзе был приговорен к казни за «создание мятежной Квирильско-Белогорской республики», за «разоружение Тенгинского пехотного полка и казачьих сотен».

Но привести приговор в исполнение не удалось. Ной исчез. Этот хрупкий с виду человек в разгар зимы перешел через забитый льдом и снегом Мамисонский перевал на Главном Кавказском хребте. Вторично Ноя, неопознанного, судили в Москве. И снова Буачидзе бежит сначала в Грузию, а затем в Турцию. Здесь он поднимает революционное движение в защиту горцев, переселившихся с Северного Кавказа. Султанские власти отдают приказ об аресте Ноя, и тогда он переправляется в Болгарию. В мае 1917 года с мандатом ЦК Буачидзе приезжает во Владикавказ. Вместе с С. М. Кировым он борется за установление здесь советской власти. В марте 1918 года на II съезде народов Терека товарища Ноя избирают председателем Совнаркома Терской советской республики.

В июне 1918 года товарищ Ной был убит во время митинга.

О замечательном жизненном пути пламенного большевика Ноя Буачидзе повествует книга писателя И. М. Дубинского-Мухадзе.

«Судьба человеческая – судьба народная».

А. С. Пушкин

1

События развивались стремительно, как обвал в окрестных горах. Горы везде – на восход и на закат – синие от леса, почти совсем голубые от снега. И название поселка при железнодорожной станции – Белогоры [1]1
  Белогоры – сейчас станция Харагоули. (Здесь и далее прим. авт.)


[Закрыть].

С утренним поездом из Тифлиса пожаловал попечитель Кавказского учебного округа граф Карл Эрнестович Ренненкампф. Учеников двухклассного министерского училища выстроили в зале. Граф расправил роскошную, расчесанную на две стороны бороду, высвободил из-под нее звезду и ордена, приступил к речи. Вначале он нудно цедил сквозь зубы обычные нравоучения, так что мальчишки, не отвлекаясь, могли наблюдать, как напротив училища во дворе благочинного Романоза Деканосидзе разделывали барашка, резали кур и индюшек – должно быть, много персон пожалует на торжественный обед в честь графа. Расходы благочинного, конечно, возместят родители учеников.

Вдруг попечитель возвысил голос:

– Крестьянскому сыну расти – ослеть, дворянскому – умнеть. Поняли, что я хочу сказать? Дети дворян обучаются не зря: со временем они сделаются полезными членами общества. Ну, а дети мужиков лишены всякого благородства, они грубы и невежественны. Сколько их ни учи, они никогда не смогут проявить какие-либо светлые чувства, всегда останутся жестокими и тупыми тварями.

Вперед выскочил невысокий худощавый мальчик – Самуил Буачидзе. Не владея собой, он крикнул:

– Ложь, ложь!..

Ряды сломались. Торжества были безнадежно испорчены Попечитель пожелал незамедлительно отбыть в Тифлис. Перед отходом поезда приказал исключить Буачидзе из училища.

– Это черт знает что!.. Чтобы сын последнего мужика бросил в лицо дворянину, высочайше пожалованному в члены совета при главноначальствующем края, гнусное оскорбление?!

Кто-то из провожающих подогрел благородный гнев графа Ренненкампфа:

– Ваше сиятельство, яблоко от яблони не далеко падает. Отец этого безнравственного мальчишки заключен в тюрьму. Он позволил себе рубить дрова в казенном лесу и не только не повинился, а еще дерзко заявил, будто лес всегда принадлежал крестьянам.

– Исключить, обязательно исключить! – снова изрек заботливый попечитель народного образования.

Тем временем ученики заперлись внутри здания. Для верности входную дверь подперли партами, на лестнице, ведущей на второй этаж, воздвигли еще и баррикады.

Рослый красивый мальчик с большими светлыми кудрями – Серго Орджоникидзе (при крещении ему дали в честь деда имя Григория, но родные и близкие с детства ласково звали его Серго) кричал:

– Они не имеют права исключать Самуила! Пусть вернут Буачидзе, или мы все уйдем!..

В гневе Серго подбежал к окну, с силой ударил по стеклу локтем. Другие ученики тоже били стекла, ломали парты, столы, стулья. На пол полетели географические карты, глобус, кто-то сорвал со стены портрет царя.

Смотритель училища прислал для переговоров священника, преподавателя закона божьего. Ему не открыли дверей.

– Пусть придет Симон Георгиевич, его пустим, – послышалось из классной комнаты.

Недавно переведенный в белогорское училище однофамилец и дальний родственник Серго – Симон Георгиевич Орджоникидзе сразу завоевал любовь мальчиков. Его уважали крестьяне и сторонились «коллеги». Граф Ренненкампф сегодня строго предупредил смотрителя училища:

– Внимательно следите, не осмелится ли Орджоникидзе снова, как это он и позволил себе в Хоби, тайно преподавать грузинский язык в нарушение запрета самого монарха…

Никто так и не узнал, каким образом Симону Георгиевичу удалось выполнить данное в этот бурный день мальчикам обещание. Но Буачидзе был оставлен в училище.

Самуил и Серго подружились за несколько месяцев до описанного события, притом совсем неожиданно. На перемене они из-за чего-то не поладили, дело быстро шло к драке. Самуил изловчился, подпрыгнул, чтобы достать своего более рослого противника, и… на землю упала засунутая за поясок книжка. Серго нагнулся, поднял книгу, стал листать. Фамилия автора была мальчику не знакома, и, позабыв о ссоре, он спросил:

– Что, интересно?

Самуил ответил, что успел прочесть только один рассказ. Называется «Распоряжение».

– Очень интересно, и все совсем как в жизни. После уроков почитаем вместе?

Серго кивнул головой:

– Я поведу тебя на поляну в ущелье. Там никто не помешает

Мальчики хорошо знали: грузинскую книгу можно читать только тайком, тем более если в книге «все совсем как в жизни».

Эгнате Ниношвили не называл селения, где жил герой его рассказа Кация Мунджадзе. Но едва Самуил и Серго прочли первую страничку, как им показалось, что это кто-то из их близких соседей безнадежно сказал: «Я так устал, что мясо от костей отходит». Значит, всюду в Грузии судьба крестьян одинаково безысходна?

Весь долгий летний день – от зари до густых сумерек – Кация махал мотыгой. Едва он приплелся домой, как постучал помощник старосты, приказал бесконечно усталому крестьянину отправиться караулить железную дорогу. Должен пройти поезд, в котором едет какой-то очень большой начальник, возможно даже царь.

– «Из-за горы выплыла полная луна и осветила чистое небо, – все более увлекаясь, читал вслух Самуил. – Бледный, трепетный свет ласково лился на безмолвный мир. Черные тени больших деревьев неподвижно лежали на земле, как некие таинственные существа, сладко уснувшие среди общего покоя. А соловей самоотверженно щелкал и заливался, как бы убаюкивая затихшую землю.

Кация продолжал стоять на своем месте, уставившись взглядом под куст, куда не проникал лунный свет.

Не думай, читатель, что его волновала красота этой чудесной ночи. Никакие сладостные воспоминания не связывали его с такой ночью: ни поцелуй возлюбленной, ни юношеский кутеж на зеленом лугу. У него никогда на это не было времени… Если когда-нибудь он вспоминал о лунной ночи, то только в связи с пахотой, прополкой, ночными полевыми работами.

«Сколько забот в голове у горемычного мужика, – размышлял Кация. – Семью прокорми, одень, обуй, плати налоги, плати и учителю и писарю… И на дорожные работы выходи, и железную дорогу покараулить надо, всем прислуживай, всем кланяйся!.. Вот едет теперь большой начальник… Так много больших начальников на свете, что никак не успеваешь им услужить…»

Серго положил руку на плечо Самуила:

– Ты устал, наверное, давай я дочитаю.

«Луна клонилась к закату, а поезда все не было. Сон налил все тело Кация сладкой истомой. Он не мог больше сопротивляться. Кация лег, положил голову на рельс и рукой прижал к себе ружье. «Когда поезд станет подходить, рельс задрожит, я тотчас же вскочу», – успел он подумать и крепко заснул.

Не прошло и получаса, как показался поезд. Вагоны ослепительно блестели при лунном свете. Колеса скользили по рельсам бесшумно, словно берегли сон Кация. Поезд приближался. Кация задышал учащенно, казалось, вот-вот он проснется и вскочит на ноги. Но, увы, ему только приснилось, будто он услышал приближение поезда и вовремя вскочил.

Поезд весь золотой, и сидят в нем люди в золотых одеждах с бритыми лицами и смотрят на Кация сердитыми глазами. Как будто они уже узнали, что Кация не выдержал до конца и заснул. Кация хочет оправдаться, но язык не подчиняется ему.

«Ох, погубил я жену и детей, сошлют меня в Сибирь!» – с тоской думает Кация, и дыхание его учащается.

Поезд проскользнул по рельсу, на котором лежала голова Кация, и продолжил свой путь.

На рассвете железнодорожный сторож обходил линию и набрел на труп с отрезанной головой. Это был Кация Мунджадзе…»

Серго закрыл книжку.

– Страшно!

– Я говорил, все как в жизни, – снова напомнил Самуил.

– Откуда это тебе известно? – спросил Серго.

Самуил рассказал, что ему еще не было восьми лет, когда отец, чтобы как-нибудь прокормить большую семью – восемь сыновей и две дочери – отвез его из Парцхнали (это такое же маленькое селение, как и Гореша, где родился Серго, только в Гореша шумит незамерзающая речка Квадаура, а в Парцхнали – Джихвела) в Ахалцихские горы, отдал в подпаски. У костра на кочевках мальчик слышал рассказы и пострашнее, видел людей на все готовых…

Прощаясь, Серго предложил меняться интересными книгами, а еще лучше читать вместе. Вскоре Самуил принес книгу о Прометее, потом стихи Некрасова, «Историю одного города» и «Господа Головлевы» Щедрина.

Самуил окончил училище на год раньше Серго, уехал в губернский центр – Кутаис и поступил там в сельскохозяйственное училище. Он часто писал другу, советовал, что читать, прислал в подарок «Утопию» Томаса Мора, «Что делать?» Чернышевского, «Историю одного молодого человека» и «Кто виноват?» Герцена, книгу Чарльза Дарвина о кругосветном путешествии на корабле «Бигль». Одно письмо было посвящено драме Карла Гуцкова «Уриэль Акоста». Самуил описывал, как он с соучениками выступил против полицмейстера Тер-Акопова, запретившего после второго акта ставить эту популярную в ту пору пьесу.

В следующем году на пасхальные каникулы мальчики снова встретились в Белогорах. Самуил приехал из Кутаиса, Серго – из Тифлиса, где он начал учиться в фельдшерской школе при Михайловской больнице. На любимой поляне, в узкой расселине между скалами, Буачидзе впервые признался, что один из преподавателей сельскохозяйственного училища – это был известный профессиональный революционер Миха Цхакая – помог ему вступить в социал-демократический кружок.

– После столкновения с Ренненкампфом, – объяснял Самуил, – я понял, что должны существовать люди, ведущие борьбу с самодержавием, надо их искать и найти. Читать запрещенные книги, втайне изучать грузинский язык и литературу – этого еще слишком мало. От одного русского студента – он был на каторге в Сибири, теперь отбывает ссылку на Кавказе – я слышал, что в нашем возрасте или еще раньше двое друзей – Александр Герцен и Николай Огарев – поднялись на гору и, обратившись лицом к Москве, поклялись, что вся их жизнь будет отдана одному – борьбе за свободу. Годы, испытания, несчастья – ничто не сломило, не поколебало их клятвы. Отправляясь во вторую ссылку, Герцен сказал больной жене, тяжело переживавшей гибель двоих детей: «У нас в России надо уметь ненавидеть из любви и презирать из гуманности. Надо обладать беспредельным мужеством, чтобы высоко держать голову, имея цепи на руках и ногах».

Серго порывисто обнял Самуила:

– Клянусь всем, что дорого мне, памятью отца и матери!

– Значит, до конца?

– На всю жизнь!

Самуил вытащил из-за подкладки своей форменной тужурки тетрадь.

– На, прочти, потом вернешь.

Это была отпечатанная на гектографе работа Ленина «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?»

2

Как-то в 1904 году поздней ночью на сходку сошлись крестьяне села Парцхнали. На укромной лесной поляне собралось около двухсот человек. Среди них были отец, мать и четыре брата Буачидзе. Крестьянам заранее сказали, что приедет представитель из центра, возможно из Тифлиса. Действительно, вскоре показались трое неизвестных. Один, пожилой, рыжеватый, заметно хромал. Собранию его представили как прибывшего издалека большевика – товарища Ноя. Он и выступил с докладом.

Наутро, ничего не подозревая, мать – Алваси Окропировна – недовольно заметила двадцатидвухлетнему Самуилу:

– Почему вчера не пришел на собрание, ты бы много хорошего услышал.

Отец – Григорий Глахинович – добавил:

– Видно, этот Ной сам из крестьян, знает, чем нашу беду лечить. Правильно он объясняет, надо свои вооруженные отряды создавать, старшин и полицейских народными избранниками заменять, а поджигать леса без разбору – это вредное дело, свое будущее богатство уничтожаем.

Самуил поинтересовался, где можно найти товарища Ноя. Отец развел руками: кто знает, куда он направился, дело тайное!..

Из всех родных Буачидзе один Моисей с самого начала хорошо знал, что его двоюродный брат, мягкий, застенчивый сельский учитель Самуил, и боевой пропагандист, любимец имеретинских крестьян товарищ Ной – одно и то же лицо.

Товарищ Ной тогда уже возглавлял уездную организацию Российской социал-демократической рабочей партии.

В партию Самуил вступил еще в выпускном классе сельскохозяйственного училища в 1902 году. Это была пора большого взлета рабочего и общественного движения на Кавказе. Почти во всех основных районах Грузии действовали социал-демократические организации и группы ленинско-искровского направления. Начала выходить нелегальная газета «Брдзола» («Борьба»). Ее первый номер открылся статьей Иосифа Сталина.

«…Грузинское социал-демократическое движение не представляет собой обособленного, только лишь грузинского рабочего движения с собственной программой, оно идет рука об руку со всем российским движением и, стало быть, подчиняется Российской социал-демократической партии…»

В Тифлисе на первом съезде социал-демократических организаций четырнадцатью голосами против одного был создан Кавказский союз РСДРП. Съезд одобрял ленинскую тактику, программу и интернациональный принцип построения партии.

Сразу после съезда Миха Цхакая, избранный в состав Кавказского союзного комитета, пригласил Самуила.

– Твои планы не изменились?

– Я, батоно Миха, все-таки решил стать народным учителем. Подал заявление на краткосрочные курсы.

– Народным учителем! Да, это твое призвание, Самуил… Курсы в Кутаисе?

– Нет, в Озургетах[2]2
  Озургеты – сейчас город Махарадзе, районный центр в Западной Грузии.


[Закрыть].

– Так не уезжай. Дадим литературу, ждем новые номера «Искры»…

После окончания курсов Буачидзе получил назначение в один из самых глухих уголков Грузии – селение Никорцминда, затерянное среди гор и лесов Верхней Рачи. Самуил принял это как удачу. В Раче крестьяне жили особенно бедно, бесправно. Интеллигентный человек туда попадал в кои-то веки!

Через несколько месяцев пришла открытка. Хорошо знакомый почерк Миха Цхакая. Текст также не оставлял сомнения. «В домашнем кругу мы посоветовались. Иного выхода нет, надо хлопотать перед начальством, может быть, войдет в положение – переведет в какую-нибудь школу нашего уезда».

Цхакая заранее нашел Самуилу влиятельную протекцию. Прошение было благожелательно рассмотрено – Буачидзе перевели учителем в Белогоры. В то самое двухклассное министерское училище, где когда-то учился он сам. Куда лучше!

Белогоры – ключ ко многим дверям. В нескольких часах езды от Белогор раскинулись Чиатурские марганцевые рудники, едва ли не самый крупный промышленный центр Грузии – страны, по характеристике Ленина, «еще более крестьянской, чем Россия». По другую сторону, ближе к Белогорам, в толще горной гряды был пробит Сурамский тоннель. По этому своеобразному коридору длиною в несколько километров проносились десятки поездов от Каспийского моря к Черному. Навстречу бежали эшелоны из Батума и Поти с грузами для Закавказья, Персии, Турции.

Если Белогоры ключ, то чья рука в нужный момент повернет его в дверях?

Наместник Кавказа приказал окружить Белогоры ротами Тенгинского полка, а также иметь поблизости казачьи сотни. Имеретино-Мингрельский комитет РСДРП торопил народного учителя Буачидзе побыстрее приняться за исполнение его профессиональных обязанностей. Спеши, товарищ Ной!

Преподавателей в училище было всего двое. Если совсем точно, то один священник и один педагог. Батюшка читал закон божий. Учитель обучал русскому языку, арифметике, географии, отечественной истории, естествознанию, пению и рисованию. Пение решительно не давалось и самому учителю. Приходилось младшему брату Константину заменять Самуила.

На уроках предписано было неотступно придерживаться высочайше утвержденной программы. Но разве нельзя использовать и ее?

– Есть такая страна Швейцария, – объяснял Буачидзе, – там, как и у нас в Грузии, высокие горы, быстрые студеные реки, солнечные долины. Неизвестно, где красивее природа. Жителям Швейцарии надо завидовать совсем в другом. Там каждый бедняк может учиться. Там никого не бросают в тюрьму за правдивое слово, не бьют прикладом в спину.

Смекалистые мальчишки – дети железнодорожников, добытчиков марганца, ремесленников, крестьян – сразу вспоминали картинки белогорской действительности.

Учитель был также вправе спросить своих учеников, что они знают о Франции, о французах. Немедля раздавались звонкие голоса:

– Французы держат рудники в Чиатурах… Отец говорил, они спуску не дают, что не так – кулаком в лицо.

Учитель не спорил:

– Верно, среди иностранцев, расхищающих богатства Чиатуры, немало французских дельцов. Они такие же хищники, как и англичане, бельгийцы, немцы, итальянцы, греки, но только, упаси бог, разве кто-нибудь из нас уважает, считает настоящим грузином полицейского генерала Гургенидзе или священника, который неделю не разрешал хоронить труп старого Кимоти Шарикадзе за то, что бедняга в последние годы не в состоянии был платить ему драмы – налога в пользу церкви?

Возможно, учитель не очень умело распределял свое время. Но вскользь упомянув о Людовиках, сменявших друг друга, и не высказав особой симпатии к Наполеону, он пространно рассказывал о парижских блузниках, о штурме Бастилии, о величии и роковых ошибках Коммуны и почему-то о восьмичасовом рабочем дне.

Других легальных возможностей было не так уж много – библиотека и читальня при училище, драматический кружок На короткое время – в 1905 году– кооператив.

В час, указанный приставом, в читальне прекращали выдачу книг и газет, гасили лампы. Рабочий день учителя Буачидзе кончался. Начинал действовать руководитель нелегальной партийной организации товарищ Ной.

Собрания в училище, железнодорожных будках, на горе Сабадура и в кукурузнике двоюродного брата Моисея Буачидзе, ночные сходки крестьян становились все чаще и многолюднее. Порою приходилось отступать от строгих требований конспирации. Что поделаешь, люди искали встречи с пожилым, заметно припадавшим на правую ногу приезжим агитатором Ноем. Некоторые разделяли недоумение Григория Буачидзе – городской тифлисский житель, а во всех подробностях знает крестьянскую нужду. Постепенно обычное недоверие и подозрительность крестьян сменялись уверенностью – хромой Ной действительно знает, чем лечить мужицкую беду. В случае чего надо его держаться!..

Перевод Самуила в Белогоры оправдывался.

3

Начался 1905 год. Владимир Ильич Ленин писал 10 января – наутро после Кровавого воскресенья:

«…Сила против силы. Кипит уличный бой, воздвигаются баррикады, трещат залпы и грохочут пушки. Льются ручьи крови, разгорается гражданская война за свободу. К пролетариату Петербурга готовы примкнуть Москва и Юг, Кавказ и Польша. Лозунгом рабочих стало: смерть или свобода!» [3]3
  В. И. Ленин. Соч., т. 8, стр. 53.


[Закрыть]

Всеобщая политическая стачка в Тифлисе. Расстрел рабочих на Головинском проспекте[4]4
  Головинский проспект – сейчас проспект Руставели – центральная магистраль Тифлиса,


[Закрыть]. «Лужи человеческой крови стояли на тротуарах до вечера», – писала матери свидетельница расстрела украинская писательница Леся Украинка.

Всеобщая политическая забастовка в Батуме.

Стачки в Кутаисе, Чиатурах, Сухуме, Поти.

Прекращение железнодорожного движения на линиях Рион – Батум и Самтредиа – Поти.

Уполномоченные сельских обществ Озургетского уезда вручили Султану Крым-Гирею – члену совета при главноначальствующем на Кавказе – крестьянские требования: «Существующий строй должен коренным образом измениться и замениться новым, для чего необходим созыв Учредительного собрания представителей всего народа. Мы требуем того же, что и вся Россия…» Уезд объявили на военном положении. Против крестьян выступил генерал Алиханов-Аварский во главе отряда, насчитывающего до пяти тысяч штыков и сабель. О дальнейшей судьбе генерала вскользь упомянул Маяковский в автобиографии: «…Мой товарищ, повар священника – Исидор, от радости босой вскочил на плиту – убили генерала Алиханова. Усмиритель Грузии. Пошли демонстрации и митинги. Я тоже пошел. Хорошо…»

Поздним вечером 22 августа [5]5
  Даты до марта 1918 года даются по старому стилю.


[Закрыть] на железнодорожном полотне, между станциями Белогоры и Марелиси, было найдено тело Иакинте Маградзе – большевика, начальника «красной сотни». Помощник пристава Миха Сакварелидзе доверительно сообщил старшему брату Буачидзе Николаю Григорьевичу: «За отсутствием следов розыски прекращены. Убийца на свободе. Поберегся бы ваш Самуил. Полиции известно, они с покойным Маградзе один интерес имели».

Буачидзе тут же направился в Кутаис. Он упрямо настаивал, и Имеретино-Мингрельский комитет РСДРП согласился: в день похорон Маградзе устроить демонстрацию и митинг на кладбище.

Едва солнце коснулось снежных вершин, со всех концов Белогорья люди устремились в Марелиси. Железнодорожники отцепили от одного из пригородных поездов три вагона, предоставили их товарищам, ехавшим на похороны. Безопасность людей в пути, на демонстрации и митинге охраняли бойцы «красной сотни». Над головами реяли красные знамена, окаймленные черным крепом. Люди не расходились, покуда с речью не выступил Ной:

– Нас хотят запугать убийством Иакинте Маградзе. Мы не из пугливых. Надо создавать новые боевые дружины, готовиться к решительной схватке.

Сакварелидзе снова предупредил Николая Григорьевича: не этой ночью, так следующей Самуила заберут.

Оставалось одно: за семафором сесть на тормозную площадку к знакомому кондуктору товарного поезда. Ехать лучше всего было на Карскую линию. Там, возле станции Ашаг-Сараль, километрах в шестидесяти от Тифлиса, на строительстве моста работал мастером двоюродный брат – Ражден Буачидзе.

В артели строителей укрыться легче и без дела не будешь.

Неделю-другую Самуил не отлучался из Ашаг-Сараля, довольствовался беседами со строителями. Может быть, и на дольше хватило бы терпения, но из Белогор наведался бойкий паренек – Моисей Эбаноидзе. Он привез своему учителю Самуилу крохотный лоскуток бумаги. Буачидзе сразу заторопился в Тифлис: Кавказский союзный комитет просил помочь организаторам всеобщей забастовки железно дорожников и взять на себя дискуссию с меньшевиками.

…Возвращение в Белогоры – в двадцатых числах октября, сразу после манифеста царя о «свободах», – было особенно радостным. Впервые можно было не закрывать лицо башлыком, не надевать парика, хотя и сегодня полицейские присутствовали на митинге. Буачидзе поднялся на груду камней, заменявшую трибуну. Звонким молодым голосом (тогда ему шел только двадцать третий год) обратился к огромной толпе, собравшейся у ручья:

– Не верьте царю! Сегодня он напуган, выпустил манифест, обещает свободу, завтра соберется с силами и будет свирепствовать еще хуже… Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика! Вступайте в «красные сотни», берите в руки оружие!

Оружия у Буачидзе еще не было Оружие для дружины предстояло добыть. Вскоре представился и подходящий случай.

В горах – страшный ливень. Бешеные потоки воды яростно волочат, швыряют вниз огромные камни. Кажется, все живое забилось под крышу. Но нет, по малоизвестным тропам, напрямик через высокие горы пробираются из Белогор в Боржом несколько человек, только что присягнувших на верность будущей народной власти. На всех – одна берданка, отнятая у лесничего в Парцхнали, родном селении Буачидзе.

А утром на курорте Боржом – сенсация, веселый гомон в духанах и на базаре, смятение в полицейском управлении. Шутка сказать: кто-то связал охрану в имении дяди царя – великого князя Михаила – и забрал все оружие! Все до последнего патрона, вплоть до кинжала самого великого князя.

На той же неделе – нападение на полицейское управление Шорапанского уезда. Еще сотня винтовок и револьверов досталась революционерам. А ручные гранаты, легкие бомбы, заказанные еще ранней осенью 1905 года мастерам Аллавердского медеплавильного завода, доставлял на служебной дрезине двоюродный брат Ноя – Ражден.

Население бойкотировало царскую администрацию, выгоняло чиновников. Крестьяне отказывались платить налоги, отнимали у помещиков землю. «Политическое состояние, – доносил начальник полиции на Кавказе наместнику, – приняло характер не просто «анархии», более или менее всегда поддающейся воздействию военной репрессии, а какого-то особого государства из самоуправляющихся революционных общин, признающих лишь власть революционных комитетов и ныне запасающихся оружием для открытого восстания… Происходящие события настолько поразительны на общем фоне государственного строя империи, что иностранцы специально приезжают на Кавказ с целью ознакомиться на месте с новыми формами русской государственности».

Средь бела дня в квирильское казначейство вошли не то четыре, не то пять дружинников. Именем восставшего народа они объявили, что деньги, несправедливо отнятые под видом царских налогов, сборов, бесконечных штрафов, по приказу Квирильско-Белогорского штаба боевых дружин пойдут на нужды революции. Двести одну тысячу рублей аккуратно уложили в казенные кожаные мешки, запечатали и унесли.

Весть о вывозе денег из казначейства мгновенно разнеслась по всей округе. А много позднее Ной с гордостью узнал, что Ленин в статье «Задачи отрядов революционной армии» писал: «Убийство шпионов, полицейских, жандармов, взрывы полицейских участков, освобождение арестованных, отнятие правительственных денежных средств для обращения их на нужды восстания, – такие операции уже ведутся везде, где разгорается восстание, и в Польше и на Кавказе, и каждый отряд революционной армии должен быть немедленно готов к таким операциям»[6]6
  В. И. Ленин Соч., т 9, стр 391.


[Закрыть].

Связной из Кутаиса доставил Ною сообщение Имеретино-Мингрельского комитета – в уезд едет из Тифлиса опытный пропагандист, гроза меньшевиков Вскоре Буачидзе обнимал… своего самого близкого друга – Серго. Молодые, полные сил, чудесно настроенные, они, конечно, не подозревали, что это их последняя встреча.

Пока что оба друга энергично громили меньшевиков. Орджоникидзе полностью оправдывал свою славу, он действительно был грозой для отступников, для тех, кто в своих речах доказывал, что «не надо готовиться к восстанию, не надо организовывать революцию, может, она будет через пятьдесят, а то и через сто лет». Крестьяне, не говоря о рабочих, отвечали им с усмешкой – «в таком случае приходите после и учите наших детей и внуков, а теперь для нас вы, меньшевики, лишние».

Настал день, когда и винтовки и гранаты понадобились. Тридцатого октября боевая дружина Ноя атаковала одиннадцатую роту Тенгинского пехотного полка. Солдат было намного больше дружинников, они были лучше вооружены и обучены.

Буачидзе не дал противнику воспользоваться этим преимуществом. По обе стороны железнодорожного полотна, у моста, через который обязательно должны были пройти вагонетки с солдатами, повстанцы свалили обломки взорванной скалы и укрылись за ними. Первыми выстрелами был убит начальник сводного отряда капитан Давыдов. После короткой стычки большинство солдат и офицеров предпочло сдаться в плен. Их снова, уже без оружия, посадили в вагонетки и отправили в Чиатуры, под присмотр горняков. Впрочем, так поступили не со всеми пленными.

С одним поручиком Буачидзе обошелся иначе. Из документов Самуил узнал, что это младший брат попечителя Кавказского учебного округа графа Ренненкампфа – того самого, который приказал исключить его, Самуила, из училища.

Буачидзе позвал поручика и объявил:

– Ступайте к своему брату. Передайте ему, что сын мужика Григория Буачидзе снова называет графа Карла Эрнестовича Ренненкампфа лжецом. Каждый раз, когда он будет вас видеть, пусть снова и снова вспоминает, как он лгал школьникам, будто дети крестьян бессердечны и не способны проявить какие-либо светлые чувства.

Поручика отпустили, и очень скоро он показал себя, вновь напомнив о «высоком благородстве» графов Ренненкампфов.

У самого входа в Сурамский тоннель дружинники дали бой еще одной роте Тенгинского полка. Солдат поддерживали казаки, присланные командующим Кавказским военным округом после телеграфного донесения Ренненкампфа-младшего. Пришлось казаков загнать в узкую расселину между скалами. Там они и попросили пощады.

Овладев тоннелем, дружинники столкнули в нем два паровоза. Больше ни один поезд из Тифлиса не мог пройти ни в Кутаис, ни в Батум, ни в Поти. Но было уже слишком поздно. Декабрьское вооруженное восстание в России потерпело поражение. Всеобщая забастовка прекратилась. Всюду – от Балтики до Черного моря, от Владивостока до Варшавы – с неслыханной жестокостью свирепствовали карательные отряды.

Над огромной территорией Российской империи снова воцарилась черная ночь реакции. В полном смятении Плеханов осуждающе бросил: «Не надо было браться за оружие».

Ленин ответил, что, напротив, нужно было более решительно, энергично и наступательно браться за оружие. И с полной верой в будущее напомнил слова Энгельса: «Разбитые армии превосходно учатся».

А пока что Квирильско-Белогорская республика, одинокая, крохотная точка на карте Российской империи, тогда – в последние дни декабря 1905 года – неизбежно должна была исчезнуть. Не было никакого смысла боевой дружине Буачидзе удерживать Сурамский тоннель и две-три ближайшие станции в ущелье. Имеретино-Мингрельский комитет Российской социал-демократической рабочей партии приказал спрятать оружие до более благоприятного времени, а людям напомнить, что нет силы, способной изменить вечный закон природы: чем темнее ночь, тем ближе рассвет.

Самуил в последний раз обходил своих боевых друзей – с детства знакомых ему имеретинских крестьян, рабочих, железнодорожников, рудокопов из Чиатуры, матросов – участников восстания на Черноморском флоте.

Русские военные моряки приехали из Батума, чтобы выразить свои симпатии повстанцам, потом захотели принять участие в борьбе и остались. И теперь Буачидзе должен был, глядя друзьям в глаза, произнести наполненное горечью слово «прощайте».