Текст книги "Взгляни на небо"

Автор книги: Илья Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава четырнадцатая

А потом в школе появился новый учитель по труду.

Казалось бы, тоже мне – новость! Появился и появился. Такой шустрый старикашечка, лицо узкое, хитроглазое, сам худенький, а кисти рук будто от другого человека – огромные, раздавленные работой. Про таких говорят: возьмет яблоко, протянет два кулака и спросит: в какой руке?

Поначалу ребята отнеслись к нему прохладно. Ну что такое уроки труда, чем они были прежде?

До одури выпиливали лобзиками из фанеры всякие ненужные рамочки, мальчишки лениво шаркали напильниками – считалось, что они делают молотки, обрабатывают стальную болванку до нужной точности. Скукота несусветная. Учитель черчения, совмещающий должность учителя по труду, садился в уголок и читал. А каждый занимался, чем хотел. Даже в слона играли. Это такая игра: трое, четверо, пятеро и т. д. мальчишек становятся согнувшись, обхватив друг друга за пояс, передний упирается в стенку руками, а другие трое, четверо, пятеро и т. д. прыгают на них с разбега верхом. Если кто-нибудь из прыгающей команды срывается, то команды меняются местами. Очень увлекательная игра, только шумная.

Учитель черчения иногда зажимал уши.

Новый учитель труда, Федор Андреич, сперва молча приглядывался, усмехался. Поначалу все прилежно вырезали и шаркали напильниками. Тоже приглядывались. Видят – молчит. Перешли на слона: пятеро на пятеро, остальные болельщики.

Федор Андреич тоже глядел с любопытством, а когда прозвенел звонок, сказал:

– А что! Веселая игра. И полезная. Силу развивает. И ловкость. Веселые вы труженики. – И ушел.

Несколько секунд мальчишки оторопело молчали.

– Во! Вот это учитель! – восхитился Таир. – Все понимает!

– Странно даже, – сказала Ленка Бородулина. – Очень странно. По-моему, он просто над нами смеется.

– Еще чего! – поддержал Таира Володька. – Просто дед юмор понимает.

– А по-моему, Лена права, – сказал Родька, – уж больно у этого Андреича глаза хитрющие.

– Ага, спелись! Пропал наш Родечка, пропал родненький! – крикнул Таир.

Кто-то засмеялся. Ленка закусила нижнюю губу, отвернулась. Родька поглядел на Таира долгим взглядом и ничего не сказал, отошел. Таир почувствовал, как у него заполыхали уши. Не больно-то приятно, когда на тебя так смотрят.

– Тоже мне цацы… недотроги… – пробормотал он, – настроение только испортили.

Упрямый человек был Таир и очень не любил признаваться в своих ошибках.

А Родька, отойдя от Таира, вдруг резко остановился, будто наткнувшись на столб. Он стоял, морщил лоб и сосредоточенно думал. Родька никак не мог сообразить, что же остановило его.

Бывает так – хочешь вспомнить что-то хорошо тебе известное, напрягаешься, кажется, вот-вот ухватишь ускользающую мысль – и не можешь.

Родькин отец в таких случаях говорил:

– Шестеренки заело. Надо отвлечься, расслабиться, потом само вспомнится.

Родька медленно побрел дальше. Теперь он думал об отце.

Как же он переменился после всей этой злосчастной истории! Раньше он был веселый, шумный человек. Иногда под горячую руку мог и по шее дать сыну. А теперь он стал другим. До того вежливым и предупредительным с Родькой, что у того сердце щемило, когда он случайно перехватывал виноватый взгляд отца.

А в чем он был виноват? Тягостно все это было. Родька давно бы уже поговорил с отцом начистоту, по душам, если бы не появилась эта чума, этот ненавистный Кубик.

Неожиданно Родька вновь остановился. Он вспомнил, где видел нового учителя труда. Кровельщик! Ведь это он висел тогда на краю крыши. Это его едва не угробили ребята; его полные ужаса глаза видел Родька так близко, когда тянулся за страховочной веревкой.

Родька счастливо засмеялся. Вот это номер!

«Интересно, а он меня помнит? – подумал он. – Где там! До меня ли ему было тогда! Если не помнит – ни за что не скажу», – твердо решил Родька. Он выпрямился, походка стала упругой и уверенной. До чего же приятно человеку чувствовать себя благородным!

Когда ребята пришли в следующий раз на урок труда, то увидели на столах какие-то толстые чурки и медные пластинки – обрезки самых замысловатых форм.

И увидели совсем другого Федора Андреича – спокойного, без усмешечки, даже торжественного какого-то.

– Ну, вот что, дорогие мои, – начал он, – надо вам начинать учиться работать руками. И работать со смыслом. Хотите?

Класс загалдел, ребята переглядывались. Кто сказал «да», кто пожал плечами, кто откровенно усмехался.

– Тогда другой вопрос, – продолжал Федор Андреич. – Хотите всем классом поехать во время каникул в Москву или в Ленинград, или куда вас потянет?

Тут уж все дружно заорали: «Да!».

– Ну, так вот, голуби, видите эти чурки и обрезки медного листа? Что из них можно сделать? Так. Молчите. Вот что можно для начала. Вы глядите внимательно, а я потом вам дальше все расскажу.

Федор Андреич взял треугольный обрезок металла, положил его на чурку, в которой заранее была выдолблена неглубокая овальная ямка, и стал несильно постукивать по пластинке молотком.

Ребята обступили его, притихли, глядели внимательно, но ничего еще не понимали. Звонко постукивал молоток, и на каждый удар металл отзывался по-разному, каждый раз – другая нота. Звуки были чистые и звонкие. Веселые звуки.

Пластина постепенно начала прогибаться. Она словно растягивалась, принимая форму ямки в чурбаке.

А Федор Андреич легонько придерживал пластину пальцами, слегка поворачивал ее, и чем дальше, тем мягче, бережнее пристукивал молотком. И металл послушно поддавался, пока не обволок собою всю выемку в чурбаке.

Тогда Федор Андреич взял узкое зубильце и выбил на одном из углов косо летящую чайку.

– Что получилось? Получилась пепельница. Сувенир. Школа договорилась с магазином сувениров. Если у вас будут получаться красивые вещицы, не обязательно пепельницы, магазин будет их покупать. Туристы всегда интересуются сувенирами ручной работы. Деньги магазин будет переводить на банковский счет школы. И летом на эти деньги можно будет отправиться путешествовать. Ясно?

Ребята по очереди брали в руки сделанную на их глазах пепельницу.

Она была еще теплая, приятно тяжелая, а многочисленные впадинки от удара молотком делали поверхность ее узорчатой. Красивая получилась штука.

– Каждый пусть придумает для себя личный знак. Мой, видите, чайка, – сказал Федор Андреич.

Таир придумал для себя кинжал, Володька – условного человечка: палочка – ручки, палочки – ножки, палочка – туловище и голова. Родька – букву «Р», а Мамед-Очевидец извивающуюся змею. Каких только знаков не напридумывали!

Только метить ими пока было нечего, потому что дело оказалось непростым. Сперва придумывали контуры будущей формы, рисовали ее на поверхности чурбака, потом полукруглой стамеской делали выемку, потом зачищали ее наждаком, потом…

Вот с этим «потом» было похуже. То, что так легко, играючи получалось у Андреича, никак не получалось у остальных: пластинка прыгала, больно отбивала пальцы, если ее придерживали пальцами, и вообще вела себя совершенно по-хулигански.

– Дрянь такая, – приговаривал Таир и молотил по своей пластинке, – прыгает, как сумасшедшая лягушка!

– Моя еще хуже дрянь – вообще с чурбака сваливается, – жаловался Володька.

Ленка Бородулина завизжала от боли – молотком попала по пальцу. Андреич смазал его зеленкой, обернул пластырем и от работы Ленку отстранил.

Только у Родьки получалось все ладно. Все-таки дни, проведенные в колонии, не прошли даром, руки его уверенно и четко работали. Он быстро уловил ритм и силу ударов, и медная пластинка покорилась.

– Ну, вот! Видал, какие номера выкидывает? – заорал Таир.

Он со злости так трахнул по пластинке, что она прорвалась в самой середине. Подошел Андреич, поглядел.

– Не беда, – сказал он, – не расстраивайся. Первый блин. Дальше лучше пойдет. Вот глядите, как у него получается, – Андреич показал на Родьку. – А почему? Потому что с умом работает. Когда-нибудь пробовал уже? – спросил он Родьку.

Родька потупился и скромно ответил:

– Нет. Просто я гений. Самый обыкновенный.

– Ну, вот видите, – серьезно сказал Андреич, – у нас уже и гении собственные появились. Ну-ка, гений, покажи, как ты работаешь, а вы еще не гении, внимательно наблюдайте.

Родька усмехнулся про себя: «Как пишут в милицейских протоколах: «Виталий Родин, он же Халва, он же Родька, он же Гений». Ну, Гений так Гений, все лучше, чем Халва».

Родька стал стучать молотком. Остальные ребята окружили его.

– Чуете? – спрашивал Андреич. – Улавливаете? Удар должен быть не очень сильным, двойным. Раз-два! Раз-два! Раз-два! От центра по кругу. Тогда она елозить не будет. А грохать молотком изо всех сил – тут ума не надо.

Однажды Андреич задержался за спиной Родьки подольше.

– А ведь у тебя, Виталька, талант. Очень чуткие руки, и вкус есть. – Он помолчал. – Думаешь, не помню ничего? Молчишь? Ну, молчи. А ведь я из-за тебя в школу пошел работать.

Родька наклонился над пластинкой, спрятал лицо.

– А ты молодец, парень. Скрытный малость. Но гляди, если что надо будет, говори открыто. Я ведь жизнью тебе обязанный.

Родька молчал.

Андреич покряхтел за спиной, хмыкнул – видно, хотел еще что-то сказать, но не сказал, хлопнул легонько Родьку по плечу и отошел.

И не стало уроков более увлекательных, чем уроки труда.

Родька даже после уроков оставался, любимый футбол забросил. Он придумывал все новые и новые формы, одна замысловатее другой. Ему было интересно. Эта работа была ему в радость. Он не знал еще, что такое чувство называется радостью творчества.

Кубик не напоминал о себе. Да Родька и не думал о нем, убрался – и скатертью дорога.

Но вскоре Кубик вновь объявился. И при обстоятельствах необычных.

Глава пятнадцатая

– Ну, ваш Андреич и жох! – сказал Володьке отец. – Припер меня к стене. Хватка у него мертвая.

Володька встрепенулся.

– Как это – припер? За что?

– Сам скоро узнаешь, – ответил отец и загадочно улыбнулся.

И как Володька ни старался, ничего больше ему не удалось узнать.

Несколько дней все в классе ломали голову над этой загадкой, но так ни до чего и не додумались. А в пятницу Андреич сказал:

– Кто хочет со мной сплавать на остров Козлиный? На нем один из самых красивых маяков на Каспии и множество действующих вулканов.

Слишком уж много сведений вывалил на головы ребят Андреич: остров, маяк, действующие вулканы…

– Что-то заговаривается наш Андреич, – пробормотал Родька.

– А тигров и носорогов там нет? – ехидно спросил Таир.

– Тигров и носорогов там нет.

– А как мы поплывем – кролем или брассом? – спросил Володька.

– Нас туда твой отец забросит. Я с ним уже договорился.

– Ах, вот оно что, – пробормотал Володька и вдруг сообразил: – Но ведь мы все на отцовом дубке не поместимся.

– А все и не поплывут. Вам, во-первых, надо отпроситься у родителей, потому что едем мы с ночевкой, уходим в субботу сразу после уроков, возвращаемся вечером в воскресенье. Те, кого отпустят, бросят жребий, потому что больше десяти человек судно не возьмет. Десять вас и я одиннадцатый. Надо взять с собой еду и одеяло.

Жребий бросать не пришлось. На остров Козлиный отправилось пять человек, остальных родители не отпустили.

В субботу было четыре урока, и ровно в час пять счастливчиков стояли на пирсе рядом с пузатыми рюкзаками.

– Ну, молодцы! – смеялся Андреич. – Снарядились отменно. Хоть в кругосветку отправляйся, провианта хватит.

– Из этой-то лужи в кругосветку! – хмыкнул Родька.

– Вот из нашей Юрмалы… – хором отозвались Таир и Володька.

Подошедший Володькин отец внимательно оглядел Родьку.

– Лужа, говоришь? – спросил он. – Нет, милый, это море. И море серьезное. И ты в этом скоро убедишься.

И Родька убедился. И действительно, очень скоро.

Глядя на море с пирса, казалось, что стоит полный штиль. Но едва только дубок отвалил, стало ясно, как этот штиль обманчив.

Море дышало. Длинные пологие валы шли размеренно и мощно. Легкий дубок тарахтел мотором, тужился, словно играл с волнами в пятнашки, но те легко догоняли его, мягко подбрасывали, какую-то долю секунды держали на своих хребтах, потом ускользали, и дубок клевал носом, катился вниз. И так бесконечно – вверх-вниз, вверх-вниз.

Уже через час такой мерной болтанки Родька укачался. Он сидел, сжав изо всех сил зубы, и старался на воду не глядеть.

О чем-то весело болтали мальчишки. Восторженно взвизгивала Ленка Бородулина, а Родька сидел, уставясь напряженным взглядом в собственный рюкзак, и сглатывал, сглатывал подкатывавшийся к горлу противный комок.

Он мужественно продержался еще целый час.

Неожиданно Таир умолк, внимательно вгляделся в Родьку и сказал:

– А Родька-то зеленый!

– Точно. Как огурец, – подтвердил Володька.

– Тебе плохо, Виталик? – участливо спросила Ленка.

И тут Родька не выдержал. Он метнулся к борту, перевесился через него и… как говорится в старых романах, отдал морю дань.

Вид у него был такой несчастный, что даже Таир, неистовый патриот своего родного Каспийского моря, не стал ехидничать, не припомнил Родькины пренебрежительные слова, простил ему «лужу».

А Володькин отец похлопал Родьку по плечу и утешил:

– Не расстраивайся. Сам великий адмирал Нельсон тоже укачивался всю жизнь. И на командном мостике его корабля всегда стояло ведро. На всякий случай.

Родька нашел в себе силы отшутиться:

– А где ведро на вашем мостике?

Отец Володьки улыбнулся, подмигнул: молодец, мол, так и надо, держись.

– Дело в том, – сказал он, – что я, к сожалению, не адмирал Нельсон, и на моем корабле просто нет ни мостика, ни командной рубки. Но есть и преимущества – море рядом, стоит только через борт перегнуться.

Тут совершенно неожиданно в разговор влез Мамед-Очевидец. Он заговорил, будто его неожиданно включили, будто ткнули клавишу магнитофона:

– Адмирал Нельсон. Командовал линейным кораблем «Агамемнон». В боях потерял правую руку и глаз. Последний корабль – «Виктория».

Родька от изумления даже позабыл, что ему плохо.

Володькин папа на миг выпустил штурвал, дубок рыскнул носом, стал бортом к волне, всех тут же окатило водой. Крутнулся штурвал, крутнулся, словно человек на пятке, дубок на гребном винте, стал на курс.

– А еще что знаешь? – спросил Володькин папа.

– Ведро у него на мостике действительно было. Самое простое – брезентовое. После каждого похода его выбрасывали, – так же бойко проверещал Мамед и, словно очнувшись, оглядел всех привычным, блестящим от неутолимого любопытства взглядом.

– Вот это знаток! – восхитился Андреич. – Все знает!

Родька почти не слышал последних слов. Пример адмирала Нельсона оказался очень заразительным. Когда он, оторвавшись от борта, обессилено рухнул на место, Володькин отец вдруг спросил:

– Есть хочешь?

Родька с недоумением уставился на него. Шутит или издевается? И вдруг внутри что-то со скрежетом провернулось, будто колеса несмазанные скрипнули. Родька застыл, прислушался к себе и понял, что он зверски хочет есть.

– Очень хочу. Просто помираю, – удивленно ответил он.

– Вот и отлично, – отозвался Володькин отец. – Спустись в кубрик, там макароны есть в кастрюле. Правда, они холодные, но тебе сейчас все равно, верно?

– Правда. Все равно, – ответил Родька: он почувствовал, как рот заполняется слюной.

Кубрик на дубке был крохотный – сверху люк, пять ступенек вниз, две узкие койки, столик и дверь в машинное отделение. Родька вошел и попятился – в нос ударила тяжелая волна запахов – солярки, нагретого железа, перегоревшего масла – все едкое, раздражающее.

Родьку затошнило. Но тут он увидел стоящую на столе здоровенную кастрюлю. Кастрюля стояла в деревянном гнезде, неподвижно и важно. И была полна флотских макарон с мясом, обрызганных томатным соком. И есть захотелось так, что ноги ватно ослабли.

Из дверцы машинного отделения выглянул чумазый моторист, подмигнул, прокричал сквозь треск дизеля:

– Рубай! Вилка в ящике стола. Привет! – И исчез, как игрушечный чертик из коробочки.

Не буду описывать дальнейшего, скажу только, что, когда дубок пришвартовался к хлипкому деревянному пирсу острова Козлиный и Володькин папа спустился в кубрик за макаронами, которыми хотел накормить своих пассажиров, он с изумлением увидел почти пустую кастрюлю и спящего на его койке Родьку. Моторист хохотал.

– Нет, ты видал, кэп, что за лихой народец пошел! Целый лагун макарон срубал и рухнул. А ведь пришел чуть живой. Ну, дают! Ну, орлы!

– Ты серьезно? Один – весь лагун? Может быть, ты ему помогал?

– Ей-богу, шкипер, не притронулся даже.

– Прекрати ты эти штучки – кэп, шкипер! Тоже мне – морской волк. Присмотрел бы за парнем, так и заворот кишок устроить недолго.

– Ничего с ним не сделается, паренек крепкий. А ведь здорово укачался! Другие, коль укачаются, на еду глядеть не могут. Меня просто с души воротит.

– А у других – наоборот – аппетит появляется гигантский. Вот и этот из таких. Но целый лагун макарон! Фантастика! Надо его будить!

Родька вскочил бодрый и веселый, будто и не было ни качки, ни его недавних мучений. Макароны сделали свое дело. Но к Каспийскому морю Родька с этих пор проникся почтением.

Почему остров назывался «Козлиный», никто не понял.

– Может, здесь дикие козлы водятся? – предположила Ленка.

– Сроду здесь никаких козлов не было, – сказал смотритель маяка, большой неторопливый человек, – коза, правда, есть. Но я ее собственноручно с материка привез.

– Тогда при чем здесь козлы? – спросил Таир.

– А вот поднимемся на маяк – и поймете.

Маяк был стальной, весь покрытый округлыми головками заклепок. У входа привинчена большая медная доска, на ней написано:

Henri Lepaunt

1872 Paris

Федор Андреич ткнул пальцем в сторону надписи:

– Была такая знаменитая фирма, устанавливала маяки во всех странах. Добротные делал маяки этот Генри, хоть и проживал в сухопутном городе Париже.

– А где же вулканы, Федор Андреич? – спросил Родька.

– А, оклемался, Гений? Раз любознательность проявляешь, значит, все в порядке. Будут и вулканы. Самые взаправдашние. Пошли наверх.

Гуськом долго поднимались по крутой винтовой лестнице внутри маяка, пока не очутились в маленькой, удивительно чистой комнате.

– Вот это и есть маяк. Все остальное – башня, – сказал смотритель.

И начал рассказывать. Оказалось, что в мире нет двух одинаковых маяков. Все чем-нибудь да отличаются. Или формой башни, или сектором освещения, или цветом огня, или высотой его над уровнем моря, или…

Всего и не перечислишь – непрерывный свет, одинарные проблески, группы проблесков, затмевающийся свет… А еще маяки бывают не только световые, но и радиомаяки и акустические. Попросту говоря, ревуны.

Стоит такой маячок на коварной скале среди моря, на рифе и орет дурным голосом ночью или во время тумана. Вахтенный на корабле услышит – и сразу корабль в сторону.

– Наш маячок виден на тридцать километров. В каждой лоции записано, что проблески у нас такие: два по три минуты, один – минута. Если какое суденышко заблудится, то как только штурманы свет наш увидят, сразу поймут, где они находятся.

Ребята молча разглядывали огромную лампу, сложную систему линз. Все было ново, необычно и интересно.

– Все! Решено! Иду в смотрители маяка, – сказал Мамед-Очевидец.

– Ты же в море говорил, что капитаном будешь, – сказал Володька.

– А когда на экскурсию на Нефтяные камни ездили, что нефтяником, – сказал Таир.

– Ничего. Все успею. Сперва нефтяником, потом капитаном, потом смотрителем. Или наоборот. Я еще молодой, – хладнокровно ответил Очевидец, не смутившись ни капли.

– А теперь пошли наружу, поглядите остров, – сказал смотритель.

Он открыл небольшую овальную дверь, и ребята вышли на узкий балкончик – балюстраду, – опоясывающий башню маяка. Маяк стоял в конце узкого мыса, и остров с балкончика виден был весь, будто внизу лежала рельефная карта.

– А ведь точно – козел! – закричал Таир. – А мы на хвосте стоим. Вон тот мыс – точь-в-точь борода.

– Вулканы! – прошептал Родька.

Правая сторона острова, «голова козла», как ее назвал смотритель, была сплошь покрыта кратерами вулканов. В них что-то шевелилось, всплескивало, стекало по склонам конусов.

– Чушь какая-то, – не поверил глазам Родька. – Действующие вулканы! Чушь!

– Почему же чушь? – усмехнулся Федор Андреич. – Весь остров вулканического происхождения. И вулканы действующие. Только эти вулканы грязевые.

– Вон мои огольцы в «Башке» купаются, – сказал смотритель. – «Башка» – самый у нас большой вулкан, метра четыре ростом и плюется грязью дальше всех. А в кратере у него тепло, градусов сорок – сорок пять будет. Вон, глядите.

Двое мальчишек казались сверху совсем маленькими. Они сидели на самой верхушке вулкана, опустив ноги в кратер, и по очереди опускались в него с головой. Казалось, что из кратера выскакивают два негритенка.

Но вот негритята кинулись наперегонки к морю, нырнули, сверху отчетливо было видно, как в голубой воде расплылось вокруг них темное пятно, и на берег вышли два белоголовых мальчишки.

– Сейчас познакомитесь. Я их на моторке сегодня привез. Целую неделю в интернате, один – в четвертом классе, другой – в пятом. Дорвались до своих вулканов, соскучились, – ласково сказал смотритель, – говорят, эта грязь полезная. Может, и так. Знаю одно – не вредная, это точно. Мои ребятишки с самых малых лет в ней бултыхаются.

– Как же вы тут один живете? Вам не скучно? – спросила Ленка.

– Почему один? Нас на острове пятеро. Два метеоролога, моя жена и сестра ее. Обе – техники. Да вот гостей сколько! Кроме Андреича с вами еще егерь из заповедника приехал.

– Какой заповедник? – спросил Володька.

Смотритель нахмурился.

– Есть тут такой. На материке, недалеко. Уникальный заповедник, там даже розовые фламинго водятся. Да только там сейчас нехорошо. Завелось, понимаете, бандитье, бьет птицу на гнездовьях без жалости. Мешками увозят.

– А егерь что смотрит?! – возмутился Таир.

– Егерь? Их там трое. А заповедник огромный. И браконьеры вооружены. Стреляют. Нашего Авеза едва не подстрелили.

– А он что же глядел? Лопух ваш Авез, – заявил Родька.

– Ишь ты, какой горячий! Нет, Авез не лопух. Он человек. Пошли вниз, сейчас познакомитесь.

Дом смотрителя был просторный. Две удивительно похожие женщины суетились во дворе вокруг летней печки. Очень вкусно пахло.

Дубок уже ушел.

Андреич с ребятами расположились на террасе, прямо на полу, на толстом, сплетенном из пеньковых веревок мате.

Пришли сыновья смотрителя Леха и Саша, чинно поздоровались, побежали переодеваться.

Но больше всех заинтересовал ребят егерь Авез.

Это был высокий молчаливый парень. Лицо мрачноватое, озабоченное. Оказалось, что Андреич с ним хорошо знаком.

– Что, Авез, все о своих браконьерах думаешь? – ласково спросил он. – Раньше, помню, ты веселый был.

– Веселый! – Авез горько усмехнулся. – Понимаешь, Андреич, это фашисты какие-то! Палят по всему живому. Лебедей бьют, аистов, журавлей. Десять убьют, двадцать ранят. А я подранков, как «скорая помощь», собираю. Вчера в меня стреляли. Всадили заряд утиной дроби в борт моторки.

– Ты их знаешь?

– Двоих знаю. Отец бандит и сына такого же вырастил. Барыги. За копейку удавятся. Два раза обыск у них делали. Без толку. Их с поличным надо взять.

– Пробовали?

– Сколько раз! Осторожные. Уходят. Есть у меня подозрение, что кто-то из заповедника, из наших кто-то сведения им сообщает. Узнаю – вот этими руками, – Авез протянул перед собой могучие ручищи, – голову отвинчу.

Андреич засмеялся.

– Не отвинтишь. Ты добрый.

– Я был добрый! – закричал Авез. – Раньше! Теперь я очень злой. Тут еще один подлец появился. Совсем сопляк. Я его в бинокль разглядел. Так этот просто так стреляет. Развлекается. Кто ему ружье продал, не понимаю!

И такое горестное изумление было на лице Авеза, что ребятам стало его жаль.

– Ты когда возвращаешься, Авез? – спросил Андреич.

– Завтра.

– Может быть, покажешь ребятам заповедник? Пусть поглядят на эту красоту.

Авез внимательно осмотрел ребят.

– Покажу, – серьезно сказал он. – Пусть. Пусть знают, что красоту беречь надо.

Немного погодя, когда Авез ушел к своей лодке, чтобы наладить что-то в моторе, и ребята остались одни, Родька задумчиво сказал:

– Нет, этот Авез не лопух.

– Он очень увлеченный человек, – сказала Ленка.

– Но эти-то живодеры! Как у них рука поднимается! – воскликнул Таир.

– У тебя же поднялась – отстрелить невинной корове хвост, – поддел Володька.

– Так я же нечаянно!

– Буду егерем, – сказал Мамед.

– Сперва нефтяником, потом капитаном, потом смотрителем маяка, потом егерем? – насмешливо спросил Родька.

– Правильно. Я еще молодой. Все успею, – подтвердил Мамед.