Текст книги "Три года в тылу врага"

Автор книги: Илья Веселов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Васенька, где взрывчатка?

– Александр Никитич, ты что целый день ешь взрывчатку?

– Васенька, голубчик. Знаешь, что подрывники опять эшелон фашистский под откос пустили и ухлопали на это, черти, два пудика с гаком?

Перемитинов всегда расспрашивал о подробностях, и с большим вниманием, как будто хотел стать подрывником. Выслушав Мудрова, он вручал ему ящик или два толу.

Александр Никитич не жалел взрывчатки. Еще во время перехода к озеру Радиловскому он со своими подрывниками уходил в сторону от основного маршрута километров за тридцать-сорок к железнодорожным перегонам, шоссейным дорогам, минировал их, взрывал эшелоны, мосты, склады.

Не сиделось ему без дела и сейчас, когда бригада вышла в районы с широкой сетью дорог, многочисленными населенными пунктами, где проходили железнодорожные пути на Ленинград, Оршу, Витебск, Дно и Старую Руссу. Здесь было где развернуться подрывникам. Поэтому Мудров скомплектовал несколько групп по пять-шесть человек, и под покровом ночной темноты они частенько исчезали на три-четыре дня. Затем подрывники сутки отдыхали, чтобы опять совершить новую вылазку там, где оккупанты этого никак не ожидают.

В полдень двадцать пятого сентября Александр Никитич вернулся из очередного похода. Он не стал задерживаться у Ефимова, а пошел в «автопарк» бригады, где среди молодых сосенок стояло восемь трофейных машин, захваченных за последние дни Василием Перемитиновым и его подручными. Своего «агента по снабжению толом» Мудров застал спящим в кабине. На широком сидении грузовика едва вмещалось большое и грузное тело Перемитинова.

Александр Никитич осторожно открыл дверцу и закурил, пуская дым тонкой струйкой в лицо спящему. Василий потянулся, открыл глаза и, увидев Мудрова, приподнялся. Подрывник молча сунул ему в руку объемистый кисет с самосадом.

– Опять где-то раздобыл, – скручивая козью ножку, сказал Перемитинов.

– Хлебом кормили крестьянки меня, парни снабжали махоркой, – тихонько пропел Мудров.

– Это видно по кисету, – затягиваясь, произнес Василий и протянул табак обратно. Но Мудров не взял его.

– Это тебе.

– Весь?

– Конечно, весь.

В бригаде давно не было табаку, и он ценился на вес золота.

– Знаю, почему лисой ходишь, табачок отдаешь. Опять взрывчатки надо.

– Васек, ты же знаешь Клочко. У него шкала есть. Там строго расписано, сколько толу требуется на уничтожение эшелона, сколько для моста, трубы, автомашины и танка. А ты же наш неофициальный нарком по снабжению взрывчаткой. Твой подвиг никогда не забудет Родина, мы – тем более.

– Ну хватит, Саша, меня расхваливать. Сколько надо?

– Пару ящиков.

– Один.

– Вася, идем к станции Новоселье, на Варшавку. Там фрицы танки с пушками выгружают. На эшелон взрывчатку Клочко дает, а ты на танки неофициально лимит спусти. Ребята наши хотят план перевыполнять.

– Ладно, спущу, приходи вечером.

В тот же вечер через леса и болота, обходя стороной деревни, Мудров вывел своих людей на опушку леса. На запад ушел с группой бывший моряк Паша Кульбакин. Где-то справа, куда направился Мудров с двумя группами, находилась станция Новоселье. Здесь фашисты разгружали танки с артиллерией и пехоту.

Залегли в придорожных кустах. Место выбрали удачное: высокая насыпь и крутой поворот.

Временами по полотну проходили парные часовые, а с наступлением темноты трижды проехала автодрезина, с которой изредка велась пулеметная стрельба. Иногда немцы бросали в кусты гранаты. Им, вероятно, казалось, что партизаны сидят в каждом кусте. Потом стало тихо.

Борис Безбородько и Григорий Смагин заложили на линии фугас между шпал, второй поставили через три звена рельсов, тщательно замаскировали и соединили их детонирующим шнуром.

Прошел час. Никакого движения на дороге не было. Ждать до утра не хотелось: мина сама взорвется от замыкания при движении эшелона. Мудров хотел было поднять людей и отвести их подальше от полотна, чтобы проследить оттуда за действием фугаса. Он уже поднял руку, чтобы дать знак об отходе, но из-за поворота показались двое часовых. Они сделали несколько выстрелов и остановились. Послышался стук колес, потом показались огни паровоза, который с трудом тащил вагоны и платформы на подъем. Но вот подъем кончился, и поезд стал набирать скорость.

На душе стало радостно. Подрывники с нетерпением следили за приближением поезда. Им казалось, что паровоз идет чересчур медленно. Вот до первого фугаса осталось четыреста метров, двести, сто. Через несколько секунд под вагонами блеснуло пламя и раздались почти одновременно два взрыва. Паровоз, накренился и как бы приподнялся, вагоны налезали на него. Гора все росла и росла, затем с треском рухнула под откос в болото и утянула за собой паровоз.

– За мной! – крикнул Мудров и бросился бегом к взорванному вражескому эшелону. Там в хвосте уже началась ожесточенная перестрелка.

Из двух классных вагонов, чудом устоявших на насыпи, раздавались пистолетные выстрелы и короткие автоматные очереди. Укрывшись за толстыми стволами деревьев, по вагонам вели огонь бородатый мужчина и парнишка лет шестнадцати. К ним подбежали Иван Хваленый и Григорий Смагин. Паренек неистово стрелял по черным впадинам окон. Потом автомат его смолк.

– Дядя Семен, у меня патроны кончились.

– Стрелял бы короткими, – буркнул бородач.

– Возьми, – сказал Иван и бросил пареньку свой запасной диск.

– А ты откуда взялся? – прерывая стрельбу, спросил бородач.

– Потом разберемся, – ответил Смагин. – Этих курв автоматом не возьмешь. Нужна противотанковая.

– На. – И бородач протянул Смагину две противотанковые гранаты.

– Поползу, только меня не ковырните в темноте.

– Разберем своих, не впервой, – ответил парнишка.

Григорий Смагин сквозь кусты выбрался на насыпь и пополз по обочине. Укрывшись за вонзившимся в землю колесом, Григорий бросил гранату в окно. Выстрелы из вагона прекратились. Через две-три минуты было покончено и со вторым вагоном.

Подрывники начали минировать опрокинутые с платформ танки и покореженные вагоны.

К ним подошел бородач.

– Кто вы такие?

– Партизаны, – ответил Мудров.

– Вижу. Но чьи? Откуда?

– А вы?

– Мы глебовские.

– А какого черта вы здесь делаете? Вашей бригаде место в Гдовском районе, сланцы добывать.

– А мы уж месяц здесь воюем.

Утром Мудров вместе с глебовскими партизанами пришел в штаб.

– Вот полюбуйтесь. Новые агрессоры появились. Глебовская бригада воюет на нашей территории, а разведчики и не знают, – начал распекать Мудров Сергея Иванова.

– Ну, разошелся!

– Как тут не разойдешься, это же безобразие! Так можно и фрицев не заметить у себя под носом.

– Ты лучше скажи, когда с глебовцами встретился?

– Сегодня ночью.

– Опоздал, Саша. Я три дня назад нашел штаб бригады Глебова, установил с ним связь. Сейчас там Горячев. Наверное, Петр Агафонович чаек с медом распивает и тебя, Саша, добрым словом вспоминает.

– Так бы и сказал, а то голову морочишь, – успокоившись, ответил Мудров.

Бригада Семена Михайловича Глебова обосновалась в ста семидесяти километрах от фронта. После ухода из партизанского края она нанесла немало чувствительных ударов по врагу. Партизаны громили гарнизоны противника, его тыловые подразделения, срывали перевозку грузов по железной дороге и шоссейным магистралям. Оборудованная в районе Радиловского озера посадочная площадка позволяла им получать боеприпасы, взрывчатку, эвакуировать раненых.

С приходом нашей бригады удары по оккупантам усилились, подвоз боеприпасов, техники, живой силы к линии фронта сократился до минимума. Железную дорогу «оседлали» сотни подрывников. Немцы были вынуждены бросить крупные силы на восстановление полотна железной дороги, труб, мостов, средств связи.

Сотни партизанских групп широко разбрелись от Радиловского озера в населенные пункты и уничтожали там фашистские карательные отряды, полицейские взводы.

Гитлеровское командование бросило против нас танковые части, эсесовские подразделения, полицейские и власовские отряды. Сначала в деревнях Радилово, Заходы, Антогодово появились крупные немецкие пехотные части, танковые батальоны, минометные и артиллерийские дивизионы. Спустя несколько дней крупные силы врага заняли деревни Поддубье, Воробино, Замошки и Веретье.

Было видно по расположению, что гитлеровцы ведут усиленную разведку лесных массивов вокруг озера и концентрируют крупные силы, чтобы взять в кольцо обе бригады партизан.

Десятого октября со стороны деревень Заходы и Антогодово батальон фашистской пехоты начал наступать на отряд Тараканова. Бой продолжался около часа. Фашисты оказались в крайне невыгодном положенин, почти на открытой местности. Потеряв большое количество убитыми и ранеными, они отошли.

На рассвете каратели возобновили атаку, но более крупными силами. Минометные разрывы начали корежить деревья на опушке леса. Под их прикрытием немцы двинулись через поле. Они шли во весь рост, давая короткие очереди из автоматов и ручных пулеметов. На окраине деревни показалось несколько автомашин и вездеходов с солдатами.

Осколки мин, пули впивались в стволы деревьев, обдавая партизан отбитыми ветками и корой. Послышались стоны раненых.

– Без команды не стрелять. Подпустим метров на пятьдесят, – приказал Тараканов.

Фашисты подходили все ближе и ближе. Остается сто метров, восемьдесят, уже видны лица гитлеровцев, хорошо слышны голоса офицеров, подающих команду.

Не доходя метров шестидесяти, гитлеровцы снова вскидывают автоматы. Кто-то из партизан не выдерживает и открывает огонь. К нему присоединяются остальные. Шеренга фашистов сразу же редеет, но продолжает идти вперед. Укрывшись за стволами деревьев, партизаны ведут прицельную стрельбу.

На выручку первой шеренге двинулась вторая. Она уже приблизилась на расстояние броска гранаты и кажется: вот-вот ворвется в лес, и качнется рукопашная схватка. По ним ударили из кустов партизанские пулеметы группы Николая Мальчевского. Фашисты побежали, бросая автоматы, скидывая шинели и каски.

Алексей Федорович Тараканов с командирами рот обходил поляну. Вся она была усеяна трупами гитлеровцев. Некоторые из убитых имели «Железные кресты», а у одного ефрейтора их висело даже три. «Опытные», – подумал Тараканов и поднял коричневый бумажник, который валялся около убитого. Внутри лежало письмо. На конверте мелким бисерным почерком было написано всего два слова «Моника Намбург». По-видимому, письмо писалось перед боем. Тараканов надорвал конверт, но, кроме слов «Ленинград», «Полен», «Пари» и «Партизан», ничего не мог прочитать.

– Переведи, – сказал он Науму Абрамовичу.

– Все не перевести.

– Переведи самое главное.

– Майне либе фрау, – начал переводить Наум.

– К черту фрау, переводи, где говорится о Ленинграде и партизанах.

– Тогда другой коленкор.

Ганс Намбург писал жене, что их неожиданно сняли из-под станции Мга и бросили против партизан. Под Ленинградом он, возможно, остался бы жив, но с партизанами воевать невозможно. Они стреляют из-под каждого куста, из каждого дома. То их нигде не видно, то появляются там, где не ждешь.

– Правильно пишет, – сказал Тараканов и разорвал письмо.

Положение осложнялось: разведчики донесли, что фашисты подтянули танки. А противотанковых ружей нет, патронов и гранат оставалось в обрез.

В своем донесении Тараканов просил Ефимова и Клочко помочь отряду пулеметами, прислать побольше патронов и гранат и изложил содержание письма убитого ефрейтора.

Но положение в штабе бригады было не лучше. Ефимов коротко ответил: «Помочь не можем. Ведем упорные бои под Заходами, Бородкиным и Радиловым. Применяй хитрость, экономь боеприпасы. Ожидаем самолеты, утром тебе доставим».

Вместе с трофейными на каждого партизана приходилось по паре гранат, по диску автоматных патронов. Кое у кого были противотанковые гранаты.

Тараканов отвел отряд вправо, где пролегали дорога и две просеки и где могли пройти танки.

Весь вечер и всю ночь партизаны рыли себе ячейки и окопы, маскировали их, расчищали сектор обстрела. Пронизанная корневищами старых сосен земля с трудом поддавалась лопаткам.

В небе несколько раз прогудели самолеты. Спустя несколько минут до партизан донеслись оглушительные взрывы и вслед за этим начался минометно-артиллерийский обстрел леса. Он начинался где-то далеко слева и, постепенно приближаясь, угасал на той самой опушке, где днем вел бой отряд Тараканова.

Сон был кратким. Едва забрезжил рассвет, гитлеровцы возобновили огневой налет. Где-то позади начался пожар, и лес понемногу стало затягивать едким дымом.

Тараканов, не сомкнувший за ночь глаз, заканчивал осмотр небольших окопчиков партизан, когда к нему подбежал наблюдатель.

– Немцы! Четыре танка и два батальона пехоты, – запыхавшись, выпалил он.

– Где идут?

– Вон там, сейчас выйдут из-за кустов, на повороте.

Возле кустарников фашистская колонна разделилась на две части. Одна продолжала двигаться по дороге. Вторая развертывалась для атаки высоток, где накануне располагались партизаны.

Танки увеличивались в размерах. Впереди ехали мотоциклисты с пулеметами. За машинами походной колонной двигался батальон гитлеровцев.

– Идут гады, хоть бы что, – проговорил Наум Абрамович.

– Тихо, – сказал Тараканов. Он подозвал Сашу Лапина, Николая Мальчевского и Александра Ткаченко.

– Танки пропускаем. Вы снимаете мотоциклистов у пригорка и с пулеметами бегом сюда.

С противотанковыми гранатами оказалось всего четверо.

– Мало. Но ничего. Будем уничтожать последние две машины, – сказал Тараканов и снова посмотрел на пулеметчиков. По их лицам все еще струился пот. Только Наум Абрамович, поблескивая очками, машинально проверял прицел да выравнивал в ленте патроны.

Мотоциклисты и танки втянулись в лес, изредка обстреливая короткими пулеметными очередями опушку. За ними нестройными рядами шагали с автоматами пехотинцы. За их движением следило две сотни партизан. Каждый ждал условного сигнала – взрыва противотанковой гранаты. Но его не было. А батальон подходил все ближе и ближе. Через несколько минут его первые ряды уже вошли под тень деревьев. В это время сзади прогрохотал взрыв, затем второй, третий. Застучали короткие пулеметные очереди. Это Лапин, Мальчевский и Ткаченко уничтожали мотоциклистов.

Из леса хлестнули по пехоте пулеметы и автоматы. Ливень пуль начисто смел первые шеренги фашистов. В пылу боя многие забыли, что у них мало патронов. Опомнились, когда магазины оказались пустыми, И тут же увидели, что на выручку гитлеровцам спешат два танка и второй батальон. Партизаны стали поспешно подбирать оружие убитых фашистов.

Второй батальон карателей был встречен плотным огнем.

Не могли им помочь и танки, прорвавшиеся по дороге. Связкой гранат Саша Лапин подорвал один танк, но тут же погиб под гусеницами второй машины. Его пулемет подхватил Наум Абрамович. Бывшему учителю удалось сделать только несколько очередей. Гусеницы танка втиснули его худенькое тело в окопчик вместе с Александром Ткаченко.

Кто-то из партизан вскочил на машину, рванул крышку и сунул в люк гранату. И тут же его безжизненное тело неуклюже сползло на изрубцованную гусеницами землю.

Теперь немцы остались без танков. Партизаны стали действовать еще увереннее. Подобрав немецкую снайперскую винтовку, Ахмет Давлетшин залез на вершину ели и стал одного за другим выводить из строя фашистских пулеметчиков. Другая группа партизан обрушилась на левый фланг батальона и смяла его.

Когда потрепанные немецкие батальоны скрылись в деревне, Тараканов приказал отходить к аэродрому. Оттуда уже доносились гудение моторов, разрывы мин, автоматная и пулеметная стрельба.

Через полчаса, еле переводя дыхание от быстрого бега, партизаны вышли на опушку лесной поляны, куда прибывали самолеты с грузом. Время от времени здесь поднимались фонтаны земли, рвались мины, а чуть в стороне над штабелями ящиков и больших тюков бушевало пламя.

В лесу отряд Маркушина отражал атаки двух гитлеровских батальонов.

Где-то справа и слева отбивали натиск противника партизаны бригады Глебова. На опушке леса догорали уже два немецких танка и танкетка. Партизаны начали готовиться к отходу, когда на поляне аэродрома появился отряд Тараканова.

– Держись, Алексей Петрович! – крикнул Тараканов, ложась рядом.

– А как грузы? Их спасать надо.

– Здесь половина нашего отряда. Что-нибудь удастся спасти.

Спустя час гитлеровцы вновь начали атаку. Два танка глебовцы сразу же подбили из противотанковых ружей, но три машины и танкетка успели проскочить через просеку и прорваться к грузам. От прямых попаданий снарядов начали рваться патроны, загорелись ящики со взрывчаткой и обмундированием. Несмотря на опасность, партизаны бросились в огонь, выносили ящики и оттаскивали их в лес. Многие падали, сраженные осколками снарядов и пулеметным огнем. Несколько ящиков тола взорвались от прямого попадания снаряда. Большая группа партизан погибла. На многих горела одежда. Но ни один человек не искал укрытия в лесу. Все продолжали делать свое дело.

Из-за густого дыма и грохота разрывов никто не заметил, как подошли танки. Первым их увидел совсем рядом Ахмет Давлетшин, который только что вытащил из пламени ящик со взрывателями. Он не успел крикнуть товарищам об опасности, как пулеметная очередь прошила ему грудь. И в последние мгновения своей жизни Ахмет остался верен партизанской клятве. Обливаясь кровью, собрав последние силы, он сумел бросить ящик со взрывателями под гусеницу танка. Через минуту в мелком сосняке наскочил на ящик со взрывателями и второй танк. Остальные две машины партизаны подорвали противотанковыми гранатами.

Взрывы и огонь довершили дело. Погибли почти все боеприпасы, взрывчатка, гранаты, обмундирование. Но самое дорогое – люди. Партизаны понесли большие потери, особенно много погибло из бригады Глебова. В лесу валялись сотни трупов гитлеровских солдат и офицеров, у озера чернело полтора десятка дымящихся немецких танков и танкеток.

Утром донесся грохот новой сильной перестрелки, но вскоре снова воцарилась тишина. А еще спустя часа три подошли отряд Объедкова и рота Сушко. Каждый партизан был увешан трофейными автоматами и гранатами.

– Где вы поживились? – спросил Объедкова Клочко.

– Известно, у фрицев. Мы на них наскочили, когда они отходили от аэродрома. Ну и зажали их колонну между двух высот. Почти всю и уложили. Паника у них была страшная, все побросали. А мы подобрали.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Стояла тихая ноябрьская ночь. Небольшие лужицы, покрытые льдом, отсвечивали матовым светом. Кое-где, куда не проникало осеннее солнце, белел снег.

Приближалась зима. Это чувствовал каждый. По ночам на лесных полянах ярче горели костры, усиленно дымили печки в шалашах. Но всюду в эту ночь шла напряженная работа. В отсветах пламени мелькали фигуры людей, навьюченные лошади, иногда в тишине слышались отрывистые команды.

Обе бригады покидали район озера. Положение их становилось тяжелым. Несмотря на победу, мы понесли большие потери в людях, лишились взрывчатки, боеприпасов, обмундирования.

А враг накапливал силы. На станции Новоселье непрерывно шла выгрузка новых частей противника, снятых с фронта и подтянутых из Пскова и Дно. Они концентрировались с таким расчетом, чтобы окружить небольшой лесок, прижать нас к озеру и уничтожить.

Обе бригады выполнили свою задачу – оттянули с важнейших участков фронта несколько дивизий, уничтожили тысячи вражеских солдат и офицеров и теперь, чтобы оторваться от противника, решили рассредоточиться, возобновить борьбу с оккупантами в новых районах.

Время перевалило за полночь. Поредевшие роты и отряды выстраиваются перед опушкой леса.

С короткой напутственной речью выступает Григорий Иванович. Затем выступаю я, командиры отрядов, рог, партизаны.

Первым подходит прощаться Ефим Зонов. С шестью партизанами он получил задание выйти в район Тосно – Синявино и Мги, разведать систему вражеских укрепленных районов, огневых позиций тяжелой артиллерии и все данные самостоятельно передать по радио в штаб партизанского движения.

Прощаться подходит Алексей Ильич Садовников. Со своими подрывниками он уходит на железную дорогу через Карамышевский район в знакомые места Чихачево и Бежецк. Мы обнимаемся, троекратно, по-русски целуемся.

Потом подходит Виктор Павлович Объедков, уводящий отряд к Стругам Красным. В Шимский район следует со своим отрядом Алексей Федорович Тараканов.

Разрозненно по отрядам и ротам в Гдовский район отходила бригада Глебова. Как-то тяжело прощаться с командиром бригады Семеном Михайловичем Глебовым. Он подошел к нам. Его трудно узнать: страшно похудел, раненая рука висит на повязке. Мы обнялись, потом долго стоим молча.

– Наверно, навсегда расстаемся, – проговорил Глебов. Голос его дрогнул, он как-то особенно посмотрел на меня.

Трудно расставаться с боевыми товарищами, с которыми сражались бок о бок, делили невзгоды и радости.

– Пора, – говорит Клочко.

Отряд Объедкова идет мимо невысоких холмиков – могил партизан, погибших в последнем бою. Партизаны останавливаются, снимают шапки. Колонна исчезает в лесу.

Проходит час, второй, третий. До нас не доносятся звуки стрельбы. Значит, все благополучно миновали вражеские заслоны.

– Пойдем и мы, – говорит Ефимов. На костры подбрасываются новые кучи хвороста и дров: пусть фашисты думают, что партизаны все еще находятся в лесу.

Начало светать, когда наш небольшой отряд в триста с лишним человек двинулся к линии фронта, в леса Малой Уторгоши. Узкими лесными тропами, через незамерзшие еще болота мы идем мимо деревень и сел, занятых карателями, минуем перекрестки дорог, которые усиленно охраняются патрулями противника.

Шли день и ночь и только через сутки остановились на дневку. Несмотря на усталость, Сергей Иванов начинает прощупывать ближайшие населенные пункты. Ничего утешительного разведчики не принесли: кругом стоят крупные гарнизоны немцев, полицейские отряды.

Решаем идти дальше и обосноваться в районе деревни Замушки. И снова начинается поход под осенними дождями, перемежающимися со снегом, в слякоть, через разбухшие от непогоды ручьи и болота, уничтожая по пути полицейские отряды, фашистские комендатуры, связь, обозы.

Но с каждым днем идти становится все труднее. Легкая одежда не спасает от холодов. Кончились продукты и боеприпасы. Прекратилась связь со штабом партизанского движения: вышла из строя радиостанция. Как ни пытался Петр Мефодьевич Вифатнюк наладить ее – ничего не вышло. Не помогли и трофейные детали, которые нам удалось достать через своих людей в городе Дно.

Пятнадцатого ноября Петр Агафонович Горячев доложил Ефимову:

– Муки осталось на три дня.

– Сократить норму наполовину.

– Триста граммов на человека – это очень мало.

– Прирезать лошадь.

Через два дня была съедена еще одна лошадь. Потом еще и еще. Наступил день, когда не стало ни лошадей, ни муки. Осталось по два-три сухаря.

Выход предложил Сергей Иванов:

– Через Крутед на Юково и Селище два раза в день проходят обозы с немецкими грузами. Возможно, они везут и продовольствие.

Решили сделать засаду. Целую ночь и утро партизаны во главе с Ефимом Яковлевичем Смирновым пролежали на опушке леса. Перед обедом на дороге показался обоз. В короткой схватке ездовые были перебиты. Но в ящиках оказались какие-то запасные части. На стоянку привели лошадь, случайно уцелевшую в перестрелке.

– Есть мясо! – обрадовались партизаны и начали свежевать тушу.

Тут же загремели выстрелы. Смирнов не заметил, как следом за ним двигалась небольшая группа гитлеровцев. Четверо партизан замертво упали в снег.

Началась перестрелка. По счастливой случайности именно в это время наши разведчики возвращались с задания. Они быстро зашли карателям в тыл и всех уничтожили.

Отряд редел. Люди гибли в стычках с врагом, умирали от ран, от голода, болезней. Был единственный выход – перейти линию фронта, запастись боеприпасами, зимней одеждой и вернуться.

Снова началось движение по чащобам и болотам. Обессилевшие от голода и холода партизаны делали за сутки с большим трудом пять-семь километров. В прифронтовой полосе гитлеровцы сожгли все деревни, население угнали на каторгу в Германию. В какой бы населенный пункт мы ни заходили – всюду торчали одни трубы. Мы превратили в пищу лоскуты кожи с животных, варили сыромятные ремни от автоматов. Ели все, но голод и холод брали свое. Почти каждый час умирали люди, особенно молодежь 15–18 лет. Достаточно было человеку уснуть, как он засыпал навсегда.

Восемнадцатого декабря остатки отряда в двести пятьдесят человек вышли на опушку леса. Перед нами стояла деревня Острая Лука, в которой сохранилось несколько домиков.

Нас отделяла от нее небольшая речушка. Из-за тумана проступали очертания прибрежных кустов и сохранившиеся домики. Тишина окутала все – и деревья, и постройки, и покрытые снегом поля и деревья.

После непрерывных боев и тяжелых изнурительных переходов по сугробам эта тишина вновь напоминала мирную обстановку и казалось, что не было ни войны, ни смертельных схваток с фашистами.

– Как хорошо! – сказал Александр Иванович Селиверстов, когда увидел перед собой дымящиеся трубы домов. – Топят печи по утрам, как у нас под Куйбышевом.

Он крепко уцепился руками за шершавую кору старой ели и тихонько опустился на снег. Расстегнул свой старенький полушубок, тяжело вздохнул, опустил голову и ткнулся лицом в снег.

– Вставай, Александр Иванович, простудишься.

Но Селиверстов не двигался. К нему, едва передвигая ноги, подошел Пашнин. Он приподнял его, посмотрел на опухшее лицо, пощупал пульс.

– Умер.

А впереди, дымя трубами, маячили дома, в которых, как нам казалось, были и пища и тепло, где так хорошо можно отоспаться.

– Надо хоть что-нибудь достать. Пусть с боем, с жертвами, но пища должна быть в отряде. Надо спасать людей, – обратился я к Григорию Ивановичу. Он сам весь опух, лицо сделалось восковым. От голода он еле двигался.

Пошло нас шестеро. С трудом волоча ноги, мы двигались по заснеженному полю к дому, стоящему на отшибе.

Через окна доносился русский говор. Изредка слышались детские голоса.

«Кажется, свои», – подумал я и вместе с тремя партизанами открыл дверь в избу. Она была битком набита стариками, старухами и малолетними ребятишками. Все с удивлением поднялись с мест и смотрели на нас.

– Кто такие и чего надобно? – спросил поднявшийся с лавки высокого роста старик.

– Партизаны, дорогой папаша. Оказались в тяжелом положении, нужно хлеба. Умирают люди с голоду, – ответил я, опираясь о печку.

– Партизаны? Под самым-то фронтом? – недоверчиво произнес старик.

– Вот именно. Нас ведь много. Очень много и бьем врагов везде – и на фронте и около фронта, где немец попадет.

Люди минуту молчали, с любопытством разглядывали нас, потом не выдержали, старухи заплакали, начали обнимать нас, натаскали на стол вареной картошки, краюхи хлеба, принесли кастрюлю капусты. Потом нашли рваный мешок и все съестное сложили в него. Начались расспросы. Старики переглянулись, и один, видимо хозяин, сообщил, что две недели назад около деревни остановились партизаны Глебова, у них были раненые. Немцы окружили их, и все партизаны погибли. Погиб и командир.

Мы слушали стариков и сами говорили мало. Сказали только, что любой ценой, но мы победим, несмотря на лишения, и эта победа близка.

– Дай бог, – ответила старушка, совавшая мне за пазуху еще каравай черного хлеба с мякиной, и перекрестила меня.

Вторая группа, ходившая в другую деревню, тоже вернулась кое с какими продуктами.

Я подошел к Вифатнюку и дал ему пару вареных не успевших еще остыть картофелин.

– А, картошка, – проговорил он и, не сдирая шелухи, начал есть. – Вкусная, никогда еще такой не едал. Дай еще, хоть одну, – просил он.

– В обед получишь, будем варить заваруху, к ней дадим хлебца. А теперь потерпи.

– Ладно, – ответил он и снова начал возиться со своей радиостанцией, чтобы попытаться еще раз связаться с Большой землей.

За сутки мы прошли километров восемь. До линии фронта оставалось километров пятнадцать-двадцать. Изредка сюда доносилась артиллерийская канонада.

Неожиданно хлынул дождь. Он шел до полуночи. К утру потянул северный ветер, ударил сильный мороз. Наша рваная одежда превратилась в ледяные раструбы и отяжелела. Кое-как добрались до заросшей крупным ольховником болотины, чтобы развести небольшие костры, а главное – вскипятить горячей воды и сварить какую-нибудь похлебку. С большим трудом разожгли два костра.

Чуть в стороне, пристроившись на упавшем дереве, Вифатнюк начал, уже в который раз, возиться с радиостанцией. Опухшими пальцами он разобрал ее, прочистил гнезда ламп, концы проводов, затем снова тщательно собрал все и закинул антенну на ольховое деревцо. С большим трудом он надел наушники. Настраивал долго, потом махнул рукой.

– Нет, ничего не получается, – тихо произнес Вифатнюк и тут же припал на бок, затем повернулся на спину и вытянулся во весь рост. Вслед за ним в снег скользнула рация. Его приподняли. Он открыл глаза и с последним усилием прошептал:

– Умираю. Крепитесь, ребята.

Нас становилось все меньше и меньше. Совсем прекратились разговоры. Каждому хотелось выбросить из своих карманов и мешков лишний груз и посмотреть заодно, нет ли какого сухарика.

Ночью пошел сильный снег, потом подула поземка. Партизаны коченели от холода. Не спасла и усиленная ходьба.

К утру умерло более тридцати человек.

Пятидневные поиски прохода через вражескую оборону ничего не дали.

– Надо еще раз попробовать искать проход через немецкие траншеи, – сказал Ефимов, и три группы разведчиков в пургу отправились к берегам реки Полисть, где проходил передний край. Им отдали остатки картошки.

Две группы вернулись через сутки.

– Пройти невозможно, – сообщили разведчики. – Место открытое. Блиндажи и дзоты построены шахматным порядком. Все ложбины и мелкий кустарник заминированы.

Осталась одна надежда – на третью группу. Прошли еще сутки, затем еще одни. Группа не возвращалась. К исходу четвертых суток неподалеку послышалась автоматная стрельба. Вскоре она утихла.

– Может, наши шли? – сказал Клочко и, накинув на себя единственный маскировочный халат, покачивясь, пошел туда, откуда час назад доносились автоматные очереди.

Он вернулся через несколько часов.

– Ну как? – спросил его Горячев.

– Никого не видел. Наверное, погибли.

Больше никто не задавал вопросов. Все молчали. Каждый понимал, что смерть бродит где-то рядом и от нее могут избавить только партизанское счастье, сила воли и Находчивость, которые не раз выручали из самых тяжелых, казалось бы, безвыходных положений.

– Выход найдем, не погибнем, – твердо произнес Григорий Иванович и приказал перебираться на новое место.

Снова в ночной тишине, через заснеженные поля и кустарники, еле живые, шатаясь и падая от истощения, пошли партизаны. Откуда-то справа доносились артиллерийские залпы, короткие пулеметные очереди, потемневшее небо прорезали ленты трассирующих пуль, вспыхивали разноцветные ракеты. А слева стояла гнетущая тишина, темень и не было в них ни просвета, ни выхода.