Текст книги "Постструктурализм, Деконструктивизм, Постмодернизм"

Автор книги: Илья Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

то в противовес ей пастиш выступает одновременно и как

"изнашивание стилистической маски" (т. е. в традиционной

функции пародии), и как нейтральная практика стилистической

мимикрии, в которой уже нет скрытого мотива пародии,... нет

уже чувства, окончательно угасшего, что еще существует нечто

нормальное на фоне изображаемого в комическом свете" (247,

с. 114).

Многие художественные произведения, созданные в стили

стике постмодернизма, отличаются прежде всего сознательной

установкой на ироническое сопоставление различных литератур

ных стилей, жанровых форм и художественных течений. При

этом иронический модус постмодернистского пастиша в первую

очередь определяется негативным пафосом, направленным про

тив иллюзионизма масс-медиа и массовой культуры.

Познавательный релятивизм теоретиков постмодернизма

заставляет их с особым вниманием относиться к проблеме

"авторитета письма", поскольку в виде текстов любой историче

ской эпохи он является для них единственной конкретной данно

стью, с которой они готовы иметь дело. Этот "авторитет" харак

теризуется ими как специфическая власть языка художествен

ного произведения, способного своими "внутренними"

(например, для литературы – чисто риторическими) средствами

создавать самодовлеющий "мир дискурса".

Этот "авторитет" текста, не соотнесенный с действительно

стью, обосновывается исключительно интертекстуально (т. е.

авторитетом других текстов), иными словами – имеющимися в

исследуемом тексте ссылками и аллюзиями на другие тексты,

уже приобретшие свой авторитет в результате традиции, закре

пившейся в рамках определенной культурной среды, восприни

мать их как источник безусловных и неоспоримых аксиом. В

конечном счете, авторитет отождествляется с тем набором рито

рических или изобразительных средств, при помощи которых

автор текста создает специфическую "власть письма" над созна

нием читателя.

"Интертекстуальность"

Это приводит нас к про

блеме интертекстуальности,

затрагивавшейся до этого

лишь в общем плане. Сам

термин был введен Ю. Кри

стевой в 1967 г. и стал затем одним из основных принципов

постмодернистской критики. Сегодня этот термин употребляется

не только как литературоведческая категория, но и как понятие,

определяющее то миро– и самоощущение современного человека,

которое получило название постмодернистской чувствительности.

Кристева сформулировала свою концепцию интертекстуаль

ности на основе переосмысления работы М. Бахтина 1924 г.

"Проблема содержания, материала и формы в словесном худо

жественном творчестве" (12), где автор, описывая диалектику

бытия литературы, отметил, что помимо данной художнику дей

ствительности, он имеет дело также с предшествующей и совре

менной ему литературой, с которой он находится в постоянном

диалоге, понимаемом как борьба писателя с существующими

литературными формами. Французская исследовательница вос

приняла идею диалога чисто формалистически, ограничив его

исключительно сферой литературы и сведя ее до диалога между

текстами, т. е. до интертекстуальности. Однако подлинный

смысл этой операции Кристевой становится ясным лишь в кон

тексте теории знака Ж. Дерриды, который предпринял попытку

лишить знак его референциальной функции.

Под влиянием теоретиков структурализма и постструктура

лизма (в области литературоведения в первую очередь А. Ж.

Греймаса, Р. Барта, Ж. Лакана, М. Фуко, Ж. Дерриды и др.),

отстаивающих идею панъязыкового характера мышления, созна

ние человека было отождествлено с письменным текстом как

якобы единственным возможным средством его фиксации более

или менее достоверным способом. В конечном счете эта идея

свелась к тому, что буквально все стало рассматриваться как

текст: литература, культура, общество, история и, наконец, сам

человек.

Положение, что история и общество могут быть прочитаны

как текст, привело к восприятию человеческой культуры как

единого интертекста, который в свою очередь служит как бы

ПОСТМОДЕРНИЗМ

225

предтекстом любого вновь появляющегося текста. Другим важ

ным следствием уподобления сознания тексту было интертексту

альное растворение суверенной субъективности человека в тек

стах-сознаниях, составляющих "великий интертекст" культурной

традиции. Таким образом, автор любого текста (в данном слу

чае уже не имеет значения, художественного или какого друго

го), как пишет немецкий критик М. Пфистер, "превращается в

пустое пространство проекции интертекстуальной игры" (239, с.

8). Кристева при этом подчеркивает бессознательный характер

этой "игры", отстаивая постулат имперсональной "безличной

продуктивности" текста, который порождается как бы сам по

себе, помимо сознательной волевой деятельности индивида: "Мы

назовем ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬЮ (выделено автором

– И. И. ) эту текстуальную интер-акцию, которая происходит

внутри отдельного текста. Для познающего субъекта интертек

стуальность – это признак того способа, каким текст прочиты

вает историю и вписывается в нее" (269, с. 443). В результате

текст наделяется практически автономным существованием и

способностью "прочитывать" историю. Впоследствии у деконст

руктивистов, особенно у П. де Мана, это стало общим местом.

Концепция интертекстуальности, таким образом, тесно

связана с проблемой теоретической "смерти субъекта", которую

возвестил еще Фуко (61), а Барт переосмыслил как "смерть

автора" (т. е. писателя) (10), и "смертью" индивидуального

текста, растворенного в явных или неявных цитатах, а в конеч

ном счете и "смертью" читателя, неизбежно цитатное сознание

которого столь же нестабильно и неопределенно, как безнадеж

ны поиски источников цитат, составляющих его сознание. От

четливее всего эту проблему сформулировала Л. Перрон

Муазес, заявившая, что в процессе чтения все трое: автор, текст

и читатель – превращаются в единое "бесконечное поле для

игры письма" (332, с. 383).

Все эти идеи разрабатывались одновременно в различных

постструктуралистских теориях, но своим утверждением в каче

стве общепризнанных принципов современной литературоведче

ской парадигмы они обязаны в первую очередь авторитету Ж.

Дерриды. Как отмечает Пфистер, "децентрирование" субъекта,

уничтожение границ понятия текста и самого текста вместе с

отрывом знака от его референта, осуществленным Дерридой,

свело всю коммуникацию до свободной игры означающих и

породило картину "универсума текстов", в котором отдельные

безличные тексты до бесконечности ссылаются друг на друга и

на все сразу, поскольку они все вместе являются лишь частью

всеобщего текста", который в свою очередь совпадает со всегда

уже "текстуализированными" действительностью и историей.

Концепция Кристевой в благоприятной для нее атмосфере

постмодернистских и деконструктивистских настроений быстро

получила широкое признание и распространение среди литерату

роведов самой различной ориентации. Она облегчила, и теорети

чески, и практически, осуществление идейной сверхзадачи по

стмодерниста: деконструировать противоположность между

критической и художественной продукцией, а равно и классиче

скую оппозицию субъекта объекту, своего чужому, письма чте

нию и т. д.

Каноническую формулировку понятий "интертексту

альность" и "интертекст", по мнению большинства западных

теоретиков, дал Р. Барт: "Каждый текст является интертекстом;

другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в

более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей

культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст пред

ставляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Об

рывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фраг

менты социальных идиом и т. д. – все они поглощены текстом

и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него

существует язык. Как необходимое предварительное условие для

любого текста, интертекстуальность не может быть сведена к

проблеме источников и влияний; она представляет собой общее

поле анонимных формул, происхождение которых редко можно

обнаружить, бессознательных или автоматических цитаций, да

ваемых без кавычек" (90, с. 78).

"Эхокамера" и др.

Таким образом, мир,

пропущенный через призмы

интертекстуальности, предста

ет как огромный текст, в

котором все когда-то уже было сказано, а новое возможно

только по принципу калейдоскопа: смешение определенных

элементов дает все новые комбинации. Так, для Р. Барта любой

текст – это своеобразная "эхокамера" – chambre d'echos

(85, с. 78), для М. Риффатерра – "ансамбль пресуппозиций

других текстов" (342, с. 496), и поэтому "сама идея текстуаль

ности неотделима от интертекстуальности и основана на ней"

(341, с. 125). С точки зрения М. Грессе, интертекстуальность

является составной частью культуры вообще и неотъемлемым

признаком литературной деятельности в частности: любая цита

ция, какой бы характер она ни носила, – а цитирование якобы

всегда неизбежно, вне зависимости от воли и желания писателя,

227

ПОСТМОДЕРНИЗМ

обязательно вводит его в сферу того культурного контекста,

опутывает его той "сетью культуры", ускользнуть от которых не

властен никто (240, с. 7).

Проблема интертекстуальности оказалась близкой и тем

лингвистам, которые занимаются вопросами лингвистики текста.

Р.-А. де Богранд и В. У. Дресслер в своем "Введении в лин

гвистику текста" (1981) определяют интертекстуальность как

"взаимозависимость между порождением или рецепцией одного

данного текста и знанием участника коммуникации других тек

стов" (96, с. 188). Они выводят из "понятия самой текстуаль

ности" необходимость "изучения влияния интертекстуальности

как средства контроля коммуникативной деятельности в целом"

(там же, с. 215). Следовательно, текстуальность и интертексту

альность понимаются как взаимообуславливающие друг друга

феномены, что ведет в конечном счете к уничтожению понятия

"текста" как четко выявляемой автономной данности. Как ут

верждает семиотик и литературовед Ш. Гривель, "нет текста,

кроме интертекста" (218, с. 240).

Однако далеко не все западные литературоведы, прибе

гающие в своих работах к понятию интертекстуальности, вос

приняли столь расширительное ее толкование. В основном это

касается представителей коммуникативно-дискурсивного анализа

(нарратологов), считающих, что слишком буквальное следование

принципу интертекстуальности в ее философском измерении

делает бессмысленной вообще всякую коммуникацию. Так, Л.

Дэлленбах (126), П. Ван ден Хевель (374) трактуют интертек

стуальность более суженно и конкретно, понимая ее как взаи

модействие различных видов внутритекстовых дискурсов: дис

курс повествователя о дискурсе персонажей, одного персонажа о

другом и т. п.; их интересует та же проблема, что и Бахтина -

взаимодействие "своего" и "чужого" слова.

Классификация типов взаимодействия текстов по Ж. Женетту

В том же духе действо

вал и французский ученый

Ж. Женетт, когда в своей

книге "Палимпсесты: Литера

тура во второй степени"

(1982) (213) предложил

пятичленную классификацию разных типов взаимодействия тек

стов: 1) интертекстуальность как соприсутствие в одном тексте

двух или более текстов (цитата, аллюзия, плагиат и т. д.);

паратекстуальность как отношение текста к своему заглавию,

послесловию, эпиграфу и т. д.; 3) метатекстуальность как ком

ментирующая и часто критическая ссылка на свой предтекст;

гипертекстуальность как осмеяние и пародирование одним

текстом другого; 5) архитекстуальность, понимаемая как жанро

вая связь текстов. Эти основные классы интертекстуальности

Женетт делит затем на многочисленные подклассы и типы и

прослеживает их взаимосвязи.

Аналогичную задачу – выявить конкретные формы лите

ратурной интертекстуальности (заимствование и переработка тем

и сюжетов, явная и скрытая цитация, перевод, плагиат, аллюзия,

парафраза, подражание, пародия, инсценировка, экранизация,

использование эпиграфов и т. д. ) – поставили перед собой

авторы сборника "Интертекстуальность: Формы и функции"

(1985) (239) немецкие исследователи У. Бройх, М. Пфистер и

Б. Шульте-Мидделих. Их интересовала также проблема функ

ционального значения интертекстуальности – с какой целью,

для достижения какого эффекта писатели обращаются к произ

ведениям своих современников и предшественников; таким обра

зом, авторы сборника противопоставили интертекстуальность

как литературный прием, сознательно используемый писателями,

постструктуралистскому ее пониманию как фактора своеобраз

ного коллективного бессознательного, определяющего деятель

ность художника вне зависи

мости от его воли и желания.

Цитатное мышление

Идею интертекстуально

сти нельзя рассматривать как

всего лишь побочный резуль

тат теоретической самореф

лексии постструктурализма: она возникла в ходе критического

осмысления широко распространенной художественной практики,

захватившей в последние 20 лет не только литературу, но и

другие виды искусства. Для писателей-постмодернистов весьма

характерно цитатное мышление; в частности, Б. Морриссетт,

определяя творчество А. Роб-Грийе, назвал постмодернистскую

прозу "цитатной литературой" (325, с. 285).

Погруженность в культуру вплоть до полного в ней рас

творения может здесь принимать самые различные, даже коми

ческие формы. Например, французский писатель Жак Ривэ в

1979 г. выпустил роман-цитату "Барышни из А.", состоящий из

750 цитат, заимствованных у 408 авторов. Более серьезным

примером той же тенденции может служить интервью, данное

еще в 1969 г. "новым романистом" М. Бютором журналу

"Арк": "Не существует индивидуального произведения. Произ

ведение индивида представляет собой своего рода узелок, кото

рый образуется внутри культурной ткани и в лоно которой он

чувствует себя не просто погруженным, но именно появившим

229

ПОСТМОДЕРНИЗМ

ся в нем (курсив автора – И. И.). Индивид по своему проис

хождению – всего лишь элемент этой культурной ткани. Точно

так же и его произведение – это всегда коллективное произве

дение. Вот почему я интересуюсь проблемой цитации" (116, с.

2). Это жизненное ощущение собственной интертекстуальности

и составляет внутреннюю стилистику постмодернизма, который

хаосом цитат стремится выразить свое ощущение, как пишет

Хассан, "космического хаоса" , где царит "процесс распада мира

вещей" (228,с. 59).

К. Брук-Роуз: "растворение характера в романе"

Подобная мировоззрен

ческая установка прежде

всего сказалась на принципах

изображения человека в ис

кусстве постмодернизма и вы

разилась в полной деструкции

персонажа как психологически

и социально детерминированного характера. Наиболее полно эту

проблему осветила английская писательница и литературовед

Кристин Брук-Роуз в статье "Растворение характера в романе"

(111). Основываясь на литературном опыте постмодернизма, она

приходит к крайне пессимистическим выводам о возможности

дальнейшего существования как литературного героя, так и во

обще персонажа, и связывает это прежде всего с отсутствием

полнокровного характера в "новейшем романе".

Причину этого она видит в процессе "дефокализации ге

роя", произошедшей в "позднем реалистическом романе". Этот

технический прием преследовал две цели. Во-первых, он помо

гал избежать всего героического или "романного" (romanesque),

что обеспечивало в традиционной литературе идентификацию

читателя с главным персонажем в результате его постоянной

фокализации, т. е. выдвижения его на первый план, в центр

повествования. Во-вторых, он позволял создать образ

("портрет") общества при помощи последовательной фокализа

ции разных персонажей и создания тем самым "панорамного

образа", социального среза общества.

Своей кульминации, по мнению исследовательницы, этот

прием достиг в 30-е годы, например, в романе Хаксли

"Контрапункт"; с тех пор он превратился в избитое клише

"современного традиционного романа" и основной прием кино

монтажа. Его крайняя форма –телевизионная мыльная опера,

где "одна пара актрис тут же сменяет другую, так что мы едва

ли способны через полчаса отличить одну драму от другой, один

сериал от следующего и, коли на то уж пошло, от рекламных

клипов, когда две актрисы оживленно обсуждают на кухне то

ли эффективность новых моющих средств, то ли проблему суп

ружеской неверности" (111, с. 185).

Подытоживая современное состояние вопроса, Кристин

Брук-Роуз приводит пять основных причин краха

"традиционного характера":

1) эпистемологический кризис;

2) упадок буржуазного общества и вместе с ним жанра романа,

который это общество породило;

3) выход на авансцену

"вторичной оральности" – нового "искусственного фольклора"

как результата воздействия масс-медиа;

4) рост авторитета

"популярных жанров" с их эстетическим примитивизмом;

5) невозможность средствами реализма передать опыт XX в. со

всем его ужасом и безумием.

"МЕРТВАЯ РУКА"

Познавательный агно

стицизм постмодернистского

сознания Брук-Роуз характе

ризует при помощи метафоры

"мертвая рука", имея в виду

юридический термин, означающий владение недвижимостью без

прав передачи по наследству. Историческое сознание в резуль

тате широко распространившегося скепсиса относительно позна

вательных возможностей человека воспринимается постмодерни

стами как недоступное для современного понимания: "все наши

представления о реальности оказались производными от наших

же многочисленных систем репрезентации" (там же, с. 187).

Иными словами, постмодернистская мысль пришла к заключе

нию, что все, принимаемое за действительность, на самом деле

есть не что иное, как представление о ней, зависящее к тому же

от точки зрения, которую выбирает наблюдатель, и смена кото

рой ведет к кардинальному изменению самого представления.

Таким образом, восприятие человека объявляется обреченным

на "мультиперспективизм", на постоянно и калейдоскопически

меняющийся ряд ракурсов действительности, в своем мелькании

не дающих возможности познать ее сущность.

Столь ярко выраженное "познавательное сомнение" неиз

бежно сказалось и на принципах воспроизведения психологии

персонажа. Теоретики постструктурализма и постмодернизма

обратили внимание на тот факт, что при изображении человече

ской психологии писатели проникали во внутреннюю жизнь

литературного персонажа при помощи условного приема, нося

щего название "свободной косвенной речи" (в отечественном

литературоведении более распространен термин "несобственно

прямая речь"). В то же время в реальной жизни, пишет Брук

Роуз, мы не имеем доступа к тому, что происходит в сознании и

психологии людей. Этот прием, который успешно применяла еще

231

ПОСТМОДЕРНИЗМ

Джейн Остин, – использование деиксов настоящего времени

("эгоцентрические обстоятельства" Рассела или "шифтеры"

Якобсона – грамматические показатели ситуации высказыва

ния) в общей структуре предложений в прошедшем времени, -

достиг своего совершенства у Флобера и стал рассматриваться

как основной признак его индивидуального стиля. "Но в течение

XX столетия он подвергся столь слепому подражанию, – пи

шет Брук-Роуз, – что стал казаться совершенно бессмыслен

ным. Придуманный, чтобы воспроизводить слова, мысли и бес

сознательные мотивы персонажа, он пропитал собой всю пове

ствовательную информацию, передаваемую через посредничество

персонажа во имя уничтожения автора" (там же, с. 189).

Второй причиной "краха персонажа" как психологически

детерминированного характера Брук-Роуз считает "буржуазное

происхождение романа", ссылаясь здесь на авторитет Йана

Уотта и его работы "Возникновение романа" (1957) (376).

Исследовательница исходит из предпосылки, что если общество,

ради изучения и описания которого и был создан роман, утрати

ло свои экономические основы, свою стабильность и веру в

себя, то в результате и то видение мира, что лежало в основе

традиционного романа, утратило свою целостность, оказалось

фрагментированным и лишенным какого-либо связующего прин

ципа.

Крах мимесиса

Главная проблема, с точ

ки зрения Брук-Роуз, состоит

в том, что рухнула старая

"миметическая вера в рефе

ренциальный язык" (111,

с. 190), т. е. в язык, способный правдиво и достоверно переда

вать и воспроизводить действительность, говорить "истину" о

ней. И хотя романисты по-прежнему изображают общество, "его

уже нет в том смысле, что нет твердой уверенности в его суще

ствовании. Серьезные писатели потеряли свой материал. Или,

вернее, этот материал переместился в какую-то другую сферу:

обратно туда, куда романист обращался изначально как к сво

ему источнику: в документалистику, журналистику, хронику,

эпистолярное свидетельство, – но уже в их современных жан

рах, в формах, свойственных масс-медиа и гуманитарным нау

кам, которые предположительно "делают это лучше". Нехудо

жественная литература вернула себе обратно всю социологию,

психологию и философию – моральную и эпистемологическую,

– в то время как поэзия, миф и сновидение мигрировали в

поп– и рок-культуру с их сверкающей лазерной светотехникой и

сюрреалистическими видеоклипами" (там же).

Третью причину "растворения характера" в "современном" ,

т. е. постмодернистском романе Брук-Роуз видит в вытеснении

психологического реализма "вторичной оральностью" (выра

жение Уолтера Онга) (331) в результате воздействия "элект

ронных средств" массовой информации, предпочитающих "плос

кие" характеры комиксов, видеоклипов или "новых героев" ком

пьютерных игр, которые гораздо привлекательнее для молодых

потребителей искусства, чем "круглые", "сложные" характеры

классических романов. Читатель "нового поколения", по ее мне

нию, все больше предпочитает художественной литературе до

кументалистику или "чистую фантазию".

С этой причиной тесно связана и следующая – естествен

ный человеческий интерес к вымыслу и всему фантастическому

все больше стал удовлетворяться популярными жанрами, таки

ми, как научная фантастика, триллеры, детективная литература,

комиксы. Брук-Роуз убеждена, что по крайней мере в одном

постмодернистский роман и научная фантастика поразительно

схожи: в обоих жанрах персонажи являются скорее олицетворе

нием идеи, нежели воплощением индивидуальности, неповтори

мой личности человека, обладающего "каким-либо гражданским

статусом и сложной социальной и психологической историей"

(111, с. 192).

Пятая, последняя, по классификации Брук-Роуз, причина

заключается в широко распространенном среди западных куль

турологов и теоретиков литературы убеждении, что ужасы миро

вой истории середины XX в., прежде всего зверства фашист

ских концлагерей, не могут быть переданы средствами реалисти

чески-достоверного изображения действительности, а следова

тельно, в этих условиях невозможен и "миметически реализо

ванный характер" (там же, с. 193).

Общий итог весьма пессимистичен: "Вне всякого сомнения,

мы находимся в переходном состоянии, подобно безработным,

ожидающим появления заново переструктурированного техно

логического общества, где им найдется место. Реалистические

романы продолжают создаваться, но все меньше и меньше лю

дей их покупают или верят в них, предпочитая бестселлеры с их

четко выверенной приправой чувствительности и насилия, сен

тиментальности и секса, обыденного и фантастического. Серьез

ные писатели разделили участь поэтов – элитарных изгоев и

замкнулись в различных формах саморефлексии и самоиронии

– от беллетризованной эрудиции Борхеса до космокомиксов

Кальвино, от мучительных мениппеевских сатир Барта до дез

ориентирующих символических поисков неизвестно чего Пин

чона – все они используют технику реалистического романа,

233

ПОСТМОДЕРНИЗМ

чтобы доказать, что она уже не может больше применяться для

прежних целей. Растворение характера – это сознательная

жертва постмодернизма, которую он приносит, обращаясь к

технике научной фантастики" (там же, с. 194).

Можно не согласиться с Брук-Роуз в ее характеристике

общего состояния всей западной литературы, на что претендует

ее анализ, поскольку она ограничивается лишь авангардистской

тенденцией, как трудно серьезно отнестись к ее довольно хруп

ким, по ее же признанию, надеждам, что технологическая рево

люция, которая, возможно, "изменит наш склад ума" и возродит

интерес к "глубинной логике характеров" (там же, с. 195), ока

жет в будущем благотворное воздействие на литературу. Но в

одном ей, несомненно, надо отдать должное: как никто другой

она четко сформулировала основные тезисы постмодернистской

концепции личности в литературе.

Заканчивая этот обзор основных признаков постмодерниз

ма, в котором собственно художественное формотворчество и

его критическая рефлексия переплелись настолько тесно, что не

всегда удается их безболезненно разграничить, я хотел бы ука

зать на две основные версии причин его появления. Самая рас

пространенная версия состоит в ссылке на кризис буржуазного

сознания и на те конкретные форма, которые он принял в ис

кусстве. Наиболее проницательные теоретики постмодернизма

характеризуют его как искусство, наиболее адекватно передаю

щее ощущение кризиса познавательных возможностей человека

и восприятие мира как хаоса, управляемого непонятными зако

нами или просто игрой слепого случая и разгулом бессмыслен

ного насилия. Другой причиной возникновения постмодернизма

считают реакцию на изменение общей социокультурной ситуа

ции, в которой под воздействием масс-медиа стали формиро

ваться стереотипы массового сознания. Именно этим в значи

тельной степени объясняется эпатажный и гротесковый характер

постмодерна, иронически высмеивающего шаблоны тривиального

искусства.

Однако буйный взлет искусства, которое иначе как искус

ством постмодерна не назовешь, в моей собственной стране,

причем в самых разных его видах и родах: музыке, живописи,

скульптуре, литературе и т. д., заставляет меня с настороженно

стью относиться к попыткам свести этот феномен к кризису

лишь только одной конкретной исторической формы обществен

ного сознания. Очевидно, более правы те теоретики (например,

У. Эко и Д. Лодж), которые считают неизбежным появление

подобного феномена при любой смене культурных эпох, когда

происходит слом одной культурной парадигмы и возникновение

на ее обломках другой. Причины этой смены могут быть самы

ми разными: и политического, и социального, и научно

технического, и мировоззренческого плана. Другое дело, что

совпадение их во времени усиливает болезненность этой ломки

сознания, обостряет воспри

ятие кризисности самого

человеческого бытия. Ощу

щение исчерпанности старого

и непредсказуемости нового,

грядущие контуры которого

неясны и не обещают ничего

определенного и надежного, и делает постмодернизм, где это

настроение выразилось явственнее всего, выражением "духа

времени" конца XX в., очередным fin du siecle, вне зависимости

от того, сколь влиятельным в литературе, искусстве, критике и

философии он является на сегодняшний день.

Постмодернизм как очередной fin du siecle

Собственно, последняя глава о постмодернизме и может

служить заключением данного исследования, поскольку в ней

подводятся итоги многолетней эволюции постструктурализма и

дается характеристика его нынешнего состояния. Если брать всю

его историю в целом – от середины 60-х гг. и по сегодняшний

день, – то, учитывая даже столь поразительную по нашим

временам, с их склонностью к перемене вкусовых ориентаций,

продолжительность его существования и выживаемость, все-таки

нужно признать, что четверть века –предельный срок жизни

любого художественного или философско-эстетического направ

ления. После этого оно либо исчезает, либо видоизменяется

настолько, что в нем лишь с трудом просматриваются контуры

его первоначальных постулатов.

И действительно, анализ последних публикаций свидетель

ствует об известной усталости современных критиков от основ

ных теоретических положений постструктуралистской догмы.

Особенно отчетливо это проявляется в ламентациях критиков

других методологических ориентаций, будь то иеремиады анг

лоязычных литературоведов на засилье "французского влияния"

или язвительные литературоведческие памфлеты французских

традиционалистов. Мы уже отмечали в разделах о Дерриде и

Фуко определенные тенденции их теоретической эволюции,

которые явно демонстрируют известную исчерпанность пост

структуралистского канона и выводят этих мыслителей за его

пределы, что свидетельствует об их чуткости к изменению об

щего климата идей. Прежде всего, с конца 80-х гг. стала явст

венно себя обнаруживать наметившаяся в рамках собственно

постструктуралистской теории тенденция к отказу от ригориче

235

ПОСТМОДЕРНИЗМ

ской установки на абсолютную децентрацию и интертекстуали

зацию человеческого "я", выразившиеся в концепции "смерти

автора". Это новое для постструктурализма веяние проявилось в

работах М. Фуко "Пользование наслаждением" и "Забота о

себе" (1984) (204, 201) и Ж. Дерриды "Психея: Изобретение

другого" (1987) (156) и получило дальнейшее отражение в

таких исследованиях, как "Пределы теории" (1989) Томаса

Каванага (297), "Выявляя субъект" (1988) Пола Смита (358),

"Технология Я: Семинар с Мишелем Фуко" (1988) (367).

Несомненно, что оформление постмодернизма как специфи

ческой формы теоретической рефлексии вдохнуло новую жизнь

в постструктуралистско-деконструктивистский комплекс концеп

ций, породив целое направление в современной критике, которое

апеллирует к тем же, хотя и сильно трансформированным, тео

ретическим принципам анализа. Но даже и в среде постмодер

нистов, если брать таких его ведущих теоретиков, как Ж.-Ф.

Лиотар и Ж. Бодрийар, наметилась тенденция к существенному

пересмотру постмодернистского канона. В данный момент труд

но сказать, идет ли дело о кардинальном разрыве с концепцией

постмодернизма или лишь о ее модификации, учитывающей

запросы реальности, – в этом вопросе позиции Лиотара и

Бодрийара выглядят крайне противоречиво. Но в основном

критика пока затрагивает лишь философские основы постмодер

низма и практически не нашла своего отражения в литературно

критической практике постмодернистского литературоведения.

Насколько можно судить по последним публикациям даже

журнального характера, где легче всего проследить назреваю

щую перемену критической парадигмы, и тем работам, в кото

рых с явным вызовом провозглашается возникновение

"послепостструктуралистской перспективы", в действительности

трудно обнаружить сколь-либо серьезный разрыв с постструк

туралистскими представлениями. Как об этом говорит в статье

1991 г. С. Фридман, довольно известная представительница

феминистской критики, все это свидетельствует скорее о "сдвиге

внутри самого постструктурализма", лишь "частично", по ее

собственному признанию, вызванному "критикой со стороны"

(210, с. 466).

Как бы то ни было, пока не появится новая теория, доста

точно сильная по своему влиянию, чтобы оттеснить постструкту

рализм на периферию литературно-критического и философско