Текст книги "Я возьму тебя с собой"

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Ты, Илья, если не понимаешь ни фига, – лучше молчи тогда! – горячится Пашка. – Это же модель от “Italeri”, – это же брэнд, это тебе не “Звезда” наша! Ни тебе подгонки, ни подпилок никаких… Деталька к детальке. Масштаб, опять же, 1:48. Ну и за эксклюзивность, понятно, всё-таки Дорнье 335, да ещё двухкабинный, и не серия даже, а прототип! Я тебе фотографии покажу, упадёшь! Прикинь, два винта по оси, «тяни-толкай» такой, две кабины, не машина, – песня!

Я, улыбаясь, с удовольствием смотрю на раскрасневшегося Пашку. Куплю я ему этот самолёт, решаю я, – деньги ерунда, куплю и всё!

– Куплю я тебе его! К первому сентября подарю.

– Ты что, Новиков! Полторы штуки ведь! Опять выиграешь? Даже не думай, – не возьму, даже не подъезжай! – он сердито хмурится, ясно, что не возьмёт.

– Да успокойся ты! Не буду играть, если ты такой щепетильный. Копилку свою тряхану, там как раз под две штуки, а может и больше.

– Ты же на шестнадцать лет, на парашютную секцию копишь! Нет, не возьму, сказал ведь! – Пашка упрямо дёргает головой.

– Достал ты меня! Ну, слушай, – на секцию мне мать обещала денег дать, это раз. На твой день рождения я тебе ничего не подарил, – МР3 плеер не в счёт, его тебе, в общем-то, мама моя купила. Это два. Мне приятно будет, это три, и это главное. Всё, сказал, а будешь спорить, – конфеты заберу и Занозе отдам! А ну, дай-ка сюда коробку!

– Ладно, ладно, ну хорош Илья, отстань, не отдам, ну кончай, вино перевернёшь, ну вот, – конфету раздавил, у-у зараза! – Пашка отбивается так, как будто в этой коробке заключён смысл его жизни. – Слушай, ну ладно, раз так, самолёт ты мне купишь, чего же до первого ждать то, – давай завтра же и сгоняем.

– Ну, давай, но только откроешь его не раньше первого.

– Да ёлки с дымом! Почему первого-то, объясни ты мне!

– Не знаю. Так просто.

Пашка обалдело смотрит на меня.

– Ни фига себе! Не знает он! А знаешь ты, как это называется? Вожжа под хвост попала, – вот как это называется. Ну, тогда и пошёл бы ты со своими подарками, не надо мне от тебя ничего, раз ты зараза такая!

– Ну ладно, ладно, Пашечкин, я дурак, я глупость спорол, всё, всё, завтра купим самолёт этот и начинай его работать, на здоровье, –  я пугаюсь не на шутку, если сероглазый заупрямится по-настоящему, – всё, его тогда ничем не проймёшь.

– Да? Ну ладно, раз ты такой хороший, давай я тебе тогда массаж сделаю.

– Вот здорово, только массаж, а не разновидность китайской пытки.

– Снимай джинсы и на диван ложись, а хочешь, – можно и на ковре.

– Попозже, Паш, перед сном, ладно? Если не передумаешь.

– Перед сном мне не до массажа будет! Я продолжения хочу, до самого конца, Ил.

– Ну вот, – продолжение, потом массаж и баиньки.

– И ещё расскажешь мне что-нибудь, ладно? Во, Илья! Знаешь про что, – про Таука ибн аль-Ашаса, про то, как он жил до того, как попал в Испанию к халифу аль-Хакаму, ты же говорил, что он не зря от Аббасидов ушёл, не просто так. Интересно мне, почему, – всё у него так хорошо было, целым войском командовал, – нет, бросил всё, за тридевять земель сорвался чёрти куда, почти наёмником простым…

– Судьба, Пашка. Судьба, она же кисмет, она же карма. Всё в руках Аллаха.

Ни судьба, ни Аллах тут не причём. Сила посильнее Аллаха, – сама Любовь меня тогда погнала за тридевять земель. Тогда я от неё убежал, сумел, исхитрился. Сейчас я держусь за Любовь всеми своими силами. Ты, мой Сероглазый, – всё для чего я и пришёл в твой Мир в этот раз. И не убежать мне от тебя, нет такой силы, которая была бы способна меня оторвать от тебя. И тебе не уйти от твоей Любви ко мне, – ведь сказал же Владыка Снов, что она посильнее моей, может быть. Да, ты пойдёшь со мной. И там, на Гирлеоне, родине всех Чувств и Желаний, твоя любовь засверкает по особенному, напоённая ясными зарницами Лучшего из Миров. И этот блеск преобразит меня, – и отражённый мною, как луной, он вновь падёт на тебя, моё солнце, и ты тоже засветишься новыми гранями своей изумрудной души.

– Илюха, ну что, блин, за дела! – Пашка кидает в меня виноградиной. – Что за манера у тебя вечно, – пропадать посреди разговора? Ну, вот где ты опять был сейчас? На Марсе?

– Я думал, что хорошо бы сейчас нам с тобой джакузи запустить.

– Ты гений, Ил! И вино с собой возьмём! Я сейчас… – Пашка подпрыгивает, моментально скидывает шорты, подхватывает вино и конфеты. – Я готов!

– Ты сам там всё отрегулируй, температуру, воздух, ну всё, в общем.

– Сам конечно, а то ты сваришь нас когда-нибудь.

Я тоже снимаю джинсы, берусь, было, за плавки, – в этот миг звонит нескончаемой трелью дверной звонок. Я удивлённо смотрю на Пашку.

– Заноза! – обречёно выдыхает он.

– А ну, вино прячь. Постой, а может, не откроем?

– Дверь вынесет, – всё так же обречёно отзывается Пашка. – Придержи его там, я здесь всё по-быстрому щас…

Я, оставив Пашку, осторожно подхожу к двери. Звонок сейчас взорвётся. Я гляжу в глазок, – ни шиша не видно, ясно, что Никитос закрыл его ладошкой.

– Кто там? – я стараюсь потянуть время.

– Группа Альфа! Открыть дверь и всем на пол, лицом вниз! Ну, живо, а то дверь сломаем! – восторженно орёт эта пиявка.

Терпение у него явно на пределе, – он начинает молотить в дверь ногой. Я, тоскливо вздохнув, отпираю дверь. Та распахивается, как от порыва могучего урагана, мимо меня что-то со свистом поносится, – Заноза уже в моей комнате. Я закрываю за ним дверь и упираюсь головой и ладонями в её полированное дерево. Да-а, – думаю я, – нет, ну это всё-таки, – да-а… А что тут ещё скажешь… Мне вдруг делается смешно, – я представляю Никиту в огромных сводчатых залах Ордена Воплощённой Мечты. Пожалуй, перестраивать весь замок пришлось бы, – ну что такое какой-то там гранит для этой ракеты. Из комнаты доносятся какие-то странные звуки, я торопливо иду к братьям. В комнате Пашка сидит на диване и, уронив голову на руки, с отчаянием в потемневших серых осенних глазах смотрит на Никиту. Тот, бешено крутясь на моём вращающемся компьютерном кресле, торопливо поедает сочную золотистую грушу.

– Во, Ил, мама вам велела передать, – он небрежно кивает на объёмистый, чуть надорванный бумажный пакет, валяющийся на полу прямо посреди комнаты.

– Да не крутись ты, болячка, в глазах рябит, – Пашка постепенно приходит в себя. – Ну, передал? Грушу сцапал? И катись-ка, давай, отсюда, пока по шее не получил.

– Ага, щас, как же! Руки коротки, я, таких как вы, по десять штук за раз уработаю, – Заноза, тем не менее, перестаёт крутиться, и с некоторой опаской смотрит на меня.

Я, прислонившись спиной к дверному косяку, скрестив руки на груди, поджимаю губы и оценивающе смотрю на него.

– А знаешь что, Пашка? Хватай-ка ты его за ноги, а я за верёвкой сбегаю! Только смотри, осторожно, чтобы он тебя не покалечил, я по-быстрому…

– Но-но! – Никитос даже перестаёт жрать грушу. – Кончайте! Самим же хуже будет!

Похоже, впрочем, что перспектива схватки с нами обоими, его очень даже устраивает. Он торопливо дожёвывает огрызок, – остаётся только черенок, Никитос швыряет его в Пашку, – небрежно вытирает сок с подбородка и вызывающе переводит горящий взгляд с меня на брата.

– Ну что, вас как, – по одному или вместе сразу, чтоб не чикаться? Вот так вас и закопают, – без штанов! – до Никиты вдруг доходит, что мы с Пашкой раздеты до плавок и трусов. – А чего это вы голые, а? Жарко бедненьким?

– В ванну мы собрались… – говорю я, и тут же прикусываю язык, но уже поздно.

– У-у! Ну, ты, Новиков, совсем! – горестно стонет Пашка.

Никита, возбуждённо распахнув свои серые фамильные глазищи, не мигая, смотрит на меня. Старшего брата он полностью игнорирует.

– Да? В джакузи? – от предвкушения Заноза даже попискивает. – Ну, всё! Как хотите, – я с вами! Молчи, Пашка, идите воду лучше набирайте лучше, я щас, я маме только скажу только…

Никиты уже нет в комнате, только пустое кресло потихоньку продолжает крутиться.

– Нет, ну ты всё-таки… Ты что, на Урале сегодня перегрелся? – Пашка настолько потрясён моей оплошностью, что его хватает только на этот упрёк.

Я сокрушённо молчу, виновато опустив голову. Да-а, точно перегрелся, блин…

– Ёлки, Кузнецов, не знаю даже как вырвалось… Хотел с тобой в ванне, ты и я…

Пашка лишь качает головой.

– Вот, я вино за монитор спрятал, бокалы тут, в шкафу. Конфеты еле успел под диван засунуть, блин…

– Ну и чего вы тут копаетесь? – Никита уже тут, он торопливо скидывает с себя шорты и футболку, остаётся в одних узких голубых трусиках. – Вы только это, – только чтобы не топить меня только чтобы, мама строго предупредила, а я плескаться не буду, вот честно, Ил!

– Ты дверь закрыл за собой?

Никитос кивает головой.

– Закрыл, ну пошли быстрей.

– Идите, я сейчас. Паш, ты давай, приготовь там всё и смотри, Никиту к FM не подпускай, сам же радио чинить будешь.

Заноза укоризненно смотрит на меня, я грожу ему пальцем. Потом иду проверить замок на входной двери. Смотри-ка ты, и точно закрыл, я помнится, чуть не месяц с этой долбаной запиралкой мучался, пока не освоил. Надо бы матери позвонить, да ладно, вот Никиту выгоним, потом позвоню…

В ванной Пашка колдует над электронными настройками джакузи. Заноза, нетерпеливо приплясывая на стройных, как у чистокровного жеребёнка ножках, просит брата:

– Паш, сильно горячую не делай, тёпленькую чтобы, а пузырьки посильнее чтобы, побольше чтобы, – он звонкой ладошкой похлопывает брата по спине.

Пашка раздражённо дёргает ногой.

– Да отвали ты! Сейчас, Илья, температуру выставлю и всё. Нет, Никита, я тебя всё-таки ненавижу!

Врёт сероглазый! Братца своего он обожает. Разумеется, он не признается в этом даже под самыми лютыми пытками. Впрочем, и действительно, Никиту все любят, – и ровесники, и взрослые, и даже, как это ни странно, учителя в школе. Но при этом все сходятся во мнении, что хорошо бы, всё-таки, если б его было бы чуть поменьше…

Никита не дожидаясь, пока огромная треугольная ванна наполнится вскипающей под воздушными струями водой, стягивает с себя трусики и залазит в джакузи, торопясь занять место у воздушных форсунок, справа.

– Радио, радио включите!

– Ты у нас вместо радио будешь. Паш, давай я в центре, а ты слева садись, погоди-ка, сиденье с бортиков убрать надо. Никита, а ну-ка, локоть подбери.

– Илья, таймер работает? Я нырять на время буду, только вы с Пашкой не крутите там только ничего, – чтобы всё по-честному!

Мы с Пашкой, сняв плавки и трусы, залазим в ванну.

– Экран задвинуть? – спрашиваю я.

– Задвинь, может, аромо-режим включим. Хвойный, а?

– Не надо режим твой! Ил, скажи ему, давайте лучше пару напустим!

– Заткнись, Никитос, а то точно утопим!

Я задвигаю широченную пластиковую секторную дверь-экран, оттаскиваю Никиту за подмышки чуть в сторону, усаживаюсь между братьями. Всё помалу утрясается, даже Заноза помалкивает. Не надолго, правда.

– Пашка, а я придумал, как нам у себя джакузи сделать, – Никита хитро косится на меня. – Надо пылесос в ванну засунуть!

– Никита, ты совсем рехнулся?! Там же электричество, не вздумай даже, – шарахнет так, что даже от тебя мало что останется!

– Я тебе что, Пашка, совсем дурак? Я умный, не то, что некоторые. Я только шланг засуну, и на продув включу.

Я ошарашено смотрю на это чудо. Нет, ведь надо же, как у этого ребёнка мозги работают. Какой, однако, пытливый ум…

– Ну вот, – теперь пылесос запирать надо будет. Утюг от тебя уже прячут, – мало тебе этого, болячка ты? Сказал бы я, куда тебе надо бы шланг засунуть!

– Ну, скажи, скажи! Мало тебе носков было?! Ну, куда, куда? – тут же заводится Заноза.

– В ухо! – гаркаю я. – Спокойно нельзя посидеть, да? Цыц, сказал, Никита! А ты, Паш, подумай, а что, пылесос, – это мысль.

– Да, как же, мысль! А мама-то твоя, Ил, совсем без ума, – такие бабки за джакузи отвалила. Сколько там, пятьдесят тысяч, семьдесят? А так бы пылесос в ванну сунул, и все дела. Нет, Никитос, мне вот непонятно, – нафиг американцы с Ираком этим долбанным связались только? Тебя бы в тыл к Саддаму забросить и все дела! Тот бы через цвай секунд, – лапки б к верху и готово! Ил, воду закрывай, да погоди ты, я сам…

– Всё, полная. Я ныряю, а ну-ка ноги подберите, разложились тут! Вымахали, Джорданы… Так, Илья, командуй, нет погоди, щас, продышусь… – Никита пыхтит, как маленький загорелый паровозик из мультфильма. – Готов!

– Давай! – командую я, дождавшись, когда на таймере обнулятся секунды.

Никитос, сложившись поплавком, поджав коленки к груди, скрывается под бурлящей водой.

– Зачем тебе таймер, ты ведь и так всегда знаешь точное время.

– Ну, не до секунды же. Кончай, Пашка, не щипайся.

– Эх, если бы не Заноза, я бы щас с тобой…

– Успеем, не останется же он с нами на ночь, сказали же ему.

– А мне сейчас хочется.

– Ты смотри, – не возбудись, перед Никитой неудобно будет…

Упомянутый Никита, тут же выныривает, шумно отфыркиваясь.

– Ну что, как? Сколько, Ил?

– Две минуты. Точнее, – минута, пятьдесят семь.

– Вау! Рекорд! На двадцать секунд больше!

– Подумаешь, рекорд! – завидует Пашка, – Всё равно тебе до Илюхи, как до Пекина.

Усевшийся на своё место, не отдышавшийся толком Никитос презрительно смотрит на своего старшего брата.

– Молчи, ты, – сухопутное! Тебе и столько-то не продержаться. Ну, вот нырни, ну попробуй, ну давай!

Потакать Никитовым амбициям, греть его одиннадцатилетнее тщеславие?! Ну, уж это фигушки, на такое Пашка не пойдёт.

– А я вот ночник у нас в комнате испорчу, – проникновенно обращается он ко мне. – Давно, понимаешь, у меня руки на него чешутся.

Никитос пытается, было, через меня дотянуться до брата, я перехватываю его не по возрасту сильные руки. Мы все втроём начинаем возиться и бултыхаться в ванной. Счастливый Заноза визжит от восторга. Нет, ну всё-таки добился своего, гадость мелкая!

– Никита, блин горелый! Хорош! Сейчас мы с Пашкой уйдём, сиди тут один.

Это совершенно не входит в представления Никиты о приятном времяпрепровождении, – в джакузи, конечно хорошо, но без нас с Пашкой скучновато. Он успокаивается, мы сидим, наслаждаясь покоем, тёплой водой, пузырьками воздуха, приятно щекочущими тело, – прямо живая реклама комбинированных систем Flexa Twin от Jacuzzi. Я, стараясь продлить хрупкое затишье, спрашиваю Пашку:

– Паш, а Дорнье этот, – тоже немецкий самолёт? Да? Давно хотел тебя спросить, – почему ты немецкие машины собираешь?

– Потому что фашист он потому что! – не может забыть про ночник Заноза.

– Понимаешь, Ил, – Пашка демонстративно не обращает на брата внимания. – Я знаю, конечно, что сволочи они были. У нас с этим вот обормотом два прадеда в войну погибли. Но как тебе объяснить, – лучшие самолёты делали всё-таки они. Да что там, всё развитие современной авиации определили немцы. Братья Хортены, Липпиш, Вилли Месершмитт, Гюнтер у Хейнкеля, – что ни имя, то и гений. Да что там авиация, если бы не фон Браун, – фиг бы американцы на Луне побывали! И идею шаттла Зенгер предложил, а не Джон Смит, какой-нибудь… А лётчики их, – вообще, что-то нереальное. Наш Кожедуб официально шестьдесят два самолёта сбил, – так он трижды Герой. А у немцев высшую награду, – Рыцарский Крест с  Дубовыми Листьями и Мечами, – после ста сбитых давали. Сотня, – это что! И двести, и триста бывало. Рекорд вообще, – триста пятьдесят два! И это подтверждённых только…

Увлёкшийся Пашка начинает рассказывать про Эриха Хартманна, про его наводящий на врагов ужас Чёрный Тюльпан. Я с грустью слушаю, – авиация, ёлки, это хорошо бы. Мне вспоминаются орды из-за Перешейка… Слушает даже Никита, он задумчиво сцепил пальцы и, шлёпая ладошками, поднимает маленькие фонтанчики.

– Я бы больше бы насбивал бы! – уверено заявляет он, когда Пашка умолкает.

– Да, уж ты бы им всем дал, – это без балды! Ahctung, Ahctung, Zanoza in Luft! Все бы понизу разбежались, роняя фаустпатроны…

– Ну, всё, братцы сероглазые, давайте вылезать.

– Ну, Илья! Ну, давай ещё немножечко, не хочу вылезать! – сразу же начинает ныть Никита.

– Так, Пашка, бери его за руки, я за ноги, и… – деловито командую я.

– Ну, всё, всё! Пашка, гад! А ну, пустите, в глаз дам! Ух, что я с вами сделаю, пожалеете! Здоровые, да? Справились, да?

Кое-как мы, всё-таки, вытаскиваем Никиту из ванной. Я быстренько накидываю на него махровое пушистое полотенце.

– Да стой же ты, пружина! Пашка, вытри его получше, и давайте в комнату, я здесь уберу всё.

– Смотрите-ка, флаг наш получился, – говорит Пашка, указывая пальцем в пол.

И точно, – мои белые плавки, Никитины синие трусики и Пашкины красные боксёры, улегшись друг подле друга, образуют на полу Российский триколор.

– Россия, вперёд! – тут же орёт Заноза, высунув нос из-под полотенца…

Наконец, мы в комнате. Никита вальяжно устраивается на диване, явно рассчитывая проваландаться с нами до упора, а если повезёт, то и остаться всё-таки на ночь, – чем чёрт не шутит… Но у нас с Пашкой другие виды на эту ночь. Сунув ему в качестве откупного ещё одну грушу, нам хоть и с трудом, но всё же удаётся его вытолкать домой. Правда, напоследок он всё-таки выбивает из нас обещание взять его с собой в кино.

– Утомил меня твой брат немного, – жалуюсь я Пашке.

– Скажи спасибо, что он мой брат, а не твой. Представляешь, каждый день вот так! Хотя я привык, без него даже скучно как-то. Помнишь, он в больнице зимой лежал?

– Это когда он там хотел показательную операцию устроить? По поводу острых болей в животе у соседа по палате?

– Ну да, – хихикает Пашка. – Вышибли его, понятно, тут же, – но неделю дома тишина была, так я даже как бы соскучился…

Я понимающе киваю головой.

– А вообще-то, гадёныш он всё-таки! – сурово заключает Пашка, смутившись проявления своих братских чувств. – Вечер нам испортил сегодня.

– Ну, а где массаж?! – спохватываюсь я. – А ну, давай мне массаж!

– А где рассказ? А ну, давай мне рассказ!

– А где вино? А ну, давай вино!

– Вино, вино… Илюха, смотри, сопьюсь я с тобой. Держи. Буйным стану, – психика у меня неокрепшая, нестабильная. Кусаться начну…

– Ты и так! – смеюсь я.

– А, ну да… Тогда наливай! Опа, а у меня две конфеты всего осталось.

– Виноград ешь. Пашка, давай за Никиту выпьем.

– На ночь глядя? А если приснится? Я-то ладно, я с ним живу, а ты ж с непривычки и прибить меня можешь! По запару, спросонья… А, ладно, давай, отобьюсь. За Никитку!

– В следующий раз Шабли куплю. Да и Грузинское вино, – сам знаешь…

– Какой ты у нас лояльный стал! Запишись ещё в «Идущие Вместе», или эти ещё… «Наши», что ли…

– А что? Давай запишемся, – начнём о карьере думать, пора, нам пятнадцать…

– Карьера… – презрительно кривит губы сероглазый. – Такая карьера мне не подходит. И тебе тоже. Молчи, Ил, я серьёзно. И Никитосу, тот вообще у нас единица эксклюзивного изготовления, да и не рады они будут, если он к ним придёт, он же через неделю там всё развалит…

Я смеюсь, представив себе Никиту на митинге. Да… Хана ведь тогда ОМОНу. Пашка смеётся вместе со мной.

– Скажи, Илья, ты как думаешь, – Заноза тоже такой как мы с тобой? Ты понимаешь, о чём я…

– Понимаю. Только я не понимаю, почему тебя это волнует, Паш.

– Ну, ты даёшь! Он же мой брат.

– И это мне понятно. Непонятно другое… Ладно, давай поговорим. За Никиту можно не волноваться. Кем бы он ни вырос, волноваться за него нечего. Во-первых, потому что ему наплевать на все эти волнения по его поводу. И правильно, кстати. Во-вторых, потому что быть таким как мы совсем не плохо, это мы с тобой давно выяснили. А у Занозы всё ещё легче будет, чем даже у тебя. Его волнуют только его чувства, и это снова правильно. И интересны ему только те люди, которые ему интересны. Если бы все в этом мире так жили, как ты и твой брат, Земля стала бы лучшим из Миров, но это ладно. Сам посуди, Пашка, неужели Никитку кто-нибудь меньше любить станет, если у него появится мальчик, а не девочка? Уж не я, это точно…

– Это да… Знаешь, Илька, мне иногда кажется, что он про нас всё знает и понимает, только ему пофиг.

– Ещё бы не пофиг! Кто бы ему груши тогда вагонами скармливать стал? Кстати, дай мне одну.

– Да, Илья, всё так. Если он меня когда-нибудь прямо спросит об этом… о нас… Да. Я ему всё расскажу. Как я тебя люблю, как ты любишь меня. Расскажу, каково это, – одинаково дышать. Он поймёт, сто пудов. Он же мой брат, а уж как он к тебе относится! Эх, наливай ещё! По-го-ди! Стой. Илья, а давай коньку, а? У тёти Наташи ведь есть? Давай, Ил.

– Коньяку захотел! – поражаюсь я. – А как в прошлый раз не получится? Ой, Пашка, не знаю…

– А чё в прошлый раз? Подумаешь… Нормально. Давай, Ил. Только я без лимона, ну его нафиг! Постой, пакет ведь Заноза припёр, чего там мамка наложила?

Пашка тут же подхватывается с дивана, а я уже знаю, что сейчас случится, но успеваю лишь вякнуть:

– Паш! – поздно.

Надорванный Занозой пакет с треском лопается в руках у сероглазого, и всё содержимое валится на пол. Какая-то консервная банка, – шпроты, что ли, – падает Пашке на мизинец, тот орёт, прыгает на одной ноге, спотыкается об яблоки, давит какие-то кульки. И у него ещё какие-то претензии к Никите, – думаю я…

– У-у! – воет Пашка. – Илюха, это всё Заноза гадский! У-у, болячка гнойная, убью гада!

– Всё, не ори! Разорался. Дай посмотрю… Да не дёргай ты копытом, поганец! Да-а, Паш…

– Что? Чего там, Илька? Сломал, да?

– Уж куда там! Ни шиша тут нету, ушиб просто. А крику, понимаешь…

– Ага, тебе бы так! Пусти ногу, зараза! Сам посмотрю… Мама, ноготь слезет теперь! И это, по-твоему, ни шиша? Никакого сочувствия! Не любишь ты меня, уйду я на балкон от тебя. Там спать буду… Тащи коньяк, блин, щас же! Только этим и искупишь.

– Бегу, Павлик, аж спотыкаюсь, бегу! Ничего там у тебя не слезет. Ну, хочешь, подую? Нет? Ну, тогда коньяк, так коньяк. Дай поцелую, а? В щёчку…

Пашка смеётся, довольный. Я, потрепав его золотистые вихры, иду за коньяком. Люблю поганца, и всегда любить буду. Как увидел его серые глаза пять лет назад, так сразу всё понял. Зачем я пришёл на Землю в этот раз, зачем встретил этого мальчика, зачем жил до этого. Я с щемящей нежностью вспоминаю, как Пашка признался мне, что он меня любит. Двенадцать нам было. И сразу навалилось счастье. Одинаково дышать, – как сказал сероглазый! Люблю тебя, всегда любить буду, так или иначе, и возьму с собой. К чудесам, к сиреневым зарницам, к Извечным Чувствам…

– А где лимон? – спрашиваю я Пашку, вернувшись с коньяком.

– Я ж сказал, – не буду! Тебе надо, ты иди за ним сам.

– Ладно, без лимона обойдусь. С тобой поведёшься… Кузнецов, а убирать, – кто будет? Да брось ты свой палец! Убирай, сказал, всё.

Пашка не спорит, а чего тут спорить, всё ясно. Он же пакет развалил. Был бы сейчас тут Никитос… Не допустил Светлый из Творцов, хвала ему! Драки мне тут не хватало только.

– Отвали, гадина пернатая! Летают тут… – это сероглазый орёт на муху, он с ненавистью хлопает по полу ладонью, и мимо. – У-у, тварь! Руку отбил, понимаешь! Убей её, Ил!

Мне с Пашкой сейчас тоже лучше не спорить, не то у него сейчас настроение. Я беру со стола «Мир ПК», сворачиваю его в увесистую трубку.

– Моим журналом, блин… – ворчит, было, Пашка, но тут же замолкает.

Я, не обращая на него внимания, не отрываясь, слежу за мухой. И откуда взялась, в самом-то деле, – двенадцатый этаж ведь… Есть! Неплохо, Гирс, на лету…

– Воще! – восхищёно выдыхает сидящий на полу Пашка. Про то, что надо убирать бардак, который он устроил, сероглазый, понятное дело, тут же забывает. – Здорово, Илюшка! Сколько раз видел, а всё равно, – здорово… Ил! Давай сыграем! Хокку, Ил! Ну давай, а!

– Тоже мне повод, – муха…

– А это без разницы! Чем улитка лучше?

– Так то Басё… Ладно, – я задумываюсь, смотрю на журнал в своей руке. Да… Неплохо…

 
Я мухи полёт
оборвал. Я самурай
с газетой в руке.
 

Я поднимаю левую бровь и выжидающе смотрю на Пашку. Он, чуть приоткрыв рот, смотрит сквозь меня.

– Журнал ведь это, а не газета, Илья. Ну, ладно. Погоди, снова скажи, я размер поймаю…

Я повторяю свою хокку. Пашка начинает беззвучно шевелить губами, загибает пальцы, – слоги считает.

– Щас… Пять, семь, пять. Вот, слушай:

 
Ты самурай, да?
Ну а я даймио твой!
Помни свой долг.
 

Молодец сероглазый! Красиво… Скоро не хуже меня будет. Однако, надо к чему-нибудь прикопаться…

– Это почему это? Даймио он! Как вот дам щас по шее журналом! Даймио…

– Не хлюзди, Илюха! Кто победил, говори.

– Ты вот и решай, ты ж даймио! Но помни… – я демонстративно помахиваю мечом-журналом.

Пашка беззаботно смеётся, довольный. Да, ведь впервые решать ему. Он понимает, что я, наконец, оценил…

– В общем, так, Ил. По качеству одинаково. Молчи, сказал! Я судья… Ну, вот. Но моя ведь ответная, без твоей она… В общем, наверное, всё-таки опять ты победил, блин.

Обожаю я моего сероглазого! Какая объективность. Жаль, что только наедине…

– А вообще, как? Неплохо ведь, Ил, да? Первые-то мои, – помнишь?

– Отлично, Паш! Правда, правда. Знаешь, что? Мы это с тобой в Интернете выложим! Точно, так вот парой, обе и выложим. Запишу сейчас… Э, а ты чего это расселся? Убирай, давай тут всё, поганец! Зубы мне заговорил, понимаешь…

Кузнецов демонстративно вздыхает, – мол, эксплуататор ты, Илюха, – и, невнятно поругиваясь, принимается за уборку. Ладно, пускай сам, помогать я ему не буду, – решаю я. Быстрее про свой палец забудет. Раненый герой, понимаешь… А Заноза, всё-таки, гениальный ребёнок, это уж как ни крути! Так пакет надорвал, ну, тютелька в тютельку, чтобы точно, впритык до нас додержался. Да уж. Его бы таланты, да на благо. Надо бы мне ему побольше времени уделять. Лучше пусть он вырастет самураем, чем махновцем. А может, рассказать сегодня Пашке про Масасигэ? Да, не самые приятные воспоминания… Хотя, это как посмотреть, умер я тогда с гордостью. И мой тогдашний земной брат, Кусуноки Масасигэ, был  и остаётся достойным примером. Выдающийся был воин и человек. По своему…

– Вот как мне с тобой бороться?! Ну, скажи ты мне, Новиков, куда вот ты щас подевался?

Пашка стоит передо мной, руки в боки, взгляд сверкает полированной сталью. Хорош, поганец. Светлый бог Аридоси, как я его люблю!

– Я тут, понимаешь, думаю, из чего нам коньяк пить, а он орёт на меня! Орёт и орёт! Постоянно. Это я сегодня на балконе спать буду, понял? И пить не буду, в одиночку лакай! И вообще…

Пашка не даёт мне докончить мои жалобы, он бросается на меня, обнимает за шею, мнёт рукой мне зад, горячо шепчет на ухо:

– Илюшка! Щас по рюмке и трахнемся. Понял? Терпежу нет…

Мои руки слабеют, я больше не пытаюсь оттолкнуть Пашку, я уплываю, я его люблю, и пропади всё пропадом. Я сейчас не Илья Новиков, не Гирс Орлед, я полностью растворился в этом золотоволосом сероглазом чуде, в его ко мне любви и желании.

– Что ж ты делаешь, Кузнецов? Диван ведь так сломаем, грохнулись как с Луны. К чёрту коньяк этот, потом. Давай… Па-аш…

– Ни фига! – хрипло шепчет Пашка. – По рюмке, и не спорь, я даймио, забыл?

– А, чтоб тебя! Наливай, короче! Загорелось выпить ему, поганцу. Вставай тогда, чего навалился, вот ты сам-то алкоголик и есть, Пашка. Ты чего мне бокалы тянешь, они ж для вина. Точно, алкаш! Пашка! Не смей, гадость, потом же сам орать будешь, что я тебя бью! Ой! Поганец! Ну, всё, – молись Карле Марксе, председатель! Ну, чего ты рыпаешься, а? Попался ведь. Будешь ещё? Будешь? Пашка… У меня встал, блин…

– У меня тоже, Илюшка. Пусти. Вот, видишь? Ладно, правда, к чёрту коньяк, ах ты ж Илька ты мой! Как я люблю тебя…

Всё. Какие ещё тут нужны слова? Плавки и трусы летят на пол, и мы с сероглазым начинаем восхождение на нашу с ним вершину. На вершину, которая только для нас. Самая-самая высокая… Там трудно дышать, – так много там любви, но мы уже закаленные альпинисты, мы там бывали, и там так ясно всё видно… Все Миры там перед нами…

Пашка выпутывается из моих рук, отрывает свои сухие губы от моих, ведёт языком по моему телу туда, – к моему мечу, к моему желанию. Дорожка к счастью. Сероглазый хватается ртом за мой член с такой жадность, что я этого даже чуть пугаюсь. Нашло на Пашу, чего уж тут скажешь. Нечасто с ним так, и так было тогда, в первый наш раз, но тогда мы были совсем ребятишки.

Я перестаю ощущать свои пальцы в Пашкиных волосах, немеют ладони, руки, плечи. А Пашка выпускает меня из своего рта, облизывает мой член, чтобы побольше влаги, сероглазый хочет без крема, ясно…

– Как, Илька? Как ты хочешь? Я на спине хочу, давай…

– Как скажешь, Паш. Да дай же мне выбраться из-под тебя…

Мы барахтаемся на моём необъятном диване, вечная борьба двоих за любовь… Вот я сверху, Пашка подо мной. Не надо бы мне в его глаза смотреть, кончу ведь я раньше времени, я с этими глазами про всякую технику забываю, какое уж там, – это ведь страсть, – с ней даже Гирсу не совладать.

Я упираюсь в диван ладонями по бокам Пашки, нависаю над ним на вытянутых руках, он сгибает ноги в коленях, прижимает их к плечам. Какой-то третьей своей сущностью я чувствую сейчас всё, что чувствует сероглазый. Так бывает у меня. Так случилось со мной впервые с Пашкой, до этого никогда, и это вершина, я к ней шёл семь жизней, через два Мира.

– Чего же ты? Давай. И знаешь, Ил, сильнее… Я хочу сильнее.

И я хочу сильнее, раз этого хочешь ты, моя Извечная Любовь. Но сильно ведь не значит больно. Я упираюсь головкой члена в Пашкину дырочку, твёрдо, – сильно, – нежно и всё-всё чувствуя, надавливаю. Пашка шумно, сквозь зубы, выдыхает, закрывает глаза и обхватывает меня за ягодицы. Ты хочешь так, сероглазый? Ты будешь задавать ритм, я согласен, я согласен со всем, что тебе хорошо, и со всем, чего ты хочешь. Ведь я этого тоже хочу, ведь мы сейчас одно целое, и я чувствую всё, что чувствуешь ты…

И я врываюсь, – проваливаюсь, – в Пашку. Глубже, не быстро, но уверено. И назад, бёдрами, всем телом, поющим под руками сероглазого. А его ладони то на моей пояснице, то на бёдрах, то снова на ягодицах, – вот это лучше всего. И вперёд, дыхание сбивается, – горы, резкая ясность непостижимой высоты. Ах ты, дирижёр мой рэповый… Быстрее, значит? Боги! Как это… Я не знал до Пашки КАК это может быть! Глубже, ещё! К чертям всякий ритм, Пашка, ведь это страсть. Я ловлю лишь прерывистое, с тихими всхлипами Пашкино дыхание, и вот это-то и есть мой ритм. Так, так, так… Я замираю на секунду, Пашка открывает, – распахивает, – глаза, и в них не блеск стали, в них сейчас лёгкое уральское облачко и любовь.

– Ты че-чего? – еле выговаривает Пашка.

– Сейчас, Пашенька мой. Я на тебя смотрю, и  больше не могу на тебя смотреть, у меня глазам больно, такой ты…

– Люблю тебя, зараза ты кудрявая! Дальше, Илюша, дальше, я кончу скоро.

Да. Я знаю, это мне не трудно, знаю, что мы кончим вместе. Так у нас было только раз, тогда, впервые, и это было навсегда. И это произойдёт сейчас, это будет, это так много значит для меня. Я стараюсь не спешить, и не выходит. Пашкино тело плавится от моей любви, и тут же твердеет на моём члене, и плавиться снова. Он теснее сжимает мышцы, я каждой клеточкой чувствую своё движение в нём. Каждый Пашкин мускул, – и внутри и снаружи. И ничего лучше я не чувствовал, и ничего лучше я не видел до сих пор, а уж повидал я…