Текст книги "Я возьму тебя с собой"

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– И зачем только люди в цирк ходят? – спрашивает у меня дядя Саша.

Я в ответ пожимаю плечами. Когда я у сероглазого дома, мне всегда спокойно за судьбу этого Мира. Уж коль здесь есть такие люди, как Пашка со своей семьёй, то значит всё ОК. Один только Никитос, смог бы не напрягаясь, дать сто очков вперёд любому из Зол моего Гирлеона…

– Как я иногда завидую Наташе! – говорит тётя Таня. – Покой, тишина, порядок. Илья на ушах не ходит, мебель не роняет, в комнату к нему можно спокойно зайти, – на голову ничего не упадет, и ноги не отобьёшь о гантели какие-нибудь, никому не нужные.

Вообще-то, в её голосе больше счастья и тихой радости, чем зависти. Никита начинает выбираться из-за стола, гремит табуретом, роняет на пол вилку, задевает всё, что можно задеть. Мы все привычно хватаемся за тарелки на закачавшемся столе.

– Я гулять пошёл. Чао! – Заноза уже в коридоре. – Пока всем!

– Умойся после вареников! – кричит ему вдогонку тётя Таня. – И на пустырь чтобы ни ногой!

Поздно! Лёгкий, как майский ветерок, её младший отпрыск исчезает за дверью, хлопнув ею так, что гул стоит по всему дому. Мы вчетвером, переглянувшись, все одновременно вздыхаем с облегчением.

– Вот ведь пропеллер уродился! – улыбается дядя Саша. – И как это мы с тобой, мать, умудрились?

– Гены, Саня, это всё гены. Ты себя вспомни в молодости. Хотя Никита тебя, конечно, превзошёл.

– Ну, иногда он совсем даже ничего, – стараюсь я быть объективным.

– Да? А хочешь, Илья, мы его тебе подарим? – оживляется дядя Саша. – Забирай! И балалайку его в придачу!

– Да нет уж, спасибо. Тем более с балалайкой! – я в ужасе.

“Балалайка”, – это Занозин бумбокс, вещь, определённо имеющая связь с тёмной стороной этого Мира. И ронял его Пашка, и чаем поливал, и антенну срезал, – всё впустую! Проклятая цыкалка работает, как ни в чём не бывало! И когда у Никиты есть подходящее настроение, настроенная вечно на одну волну, как не крути колёсики, она с надрывом оглашает квартиру хриплыми слезливыми стонами каких-то приблатнённых лабухов с “Радио Шансон”.

– Я уж лучше вашего старшего возьму, его я в любых количествах переношу, хоть он и кусается как бультерьер.

Пашка бросает на меня возмущённый взгляд.

– Скажи спасибо, что сегодня отвертелся! Нет, видали? Кусаюсь я!

– А что было сегодня? – спрашивает тётя Таня, принимаясь за посуду.

– Да, что было сегодня? Оставь, Таня, мальчишки уберут, – дядя Саша с улыбкой смотрит на нас.

– Чуть не утопил он меня, вот что!

– Мамсик у вас сын, – грустно констатирую я, собирая тарелки.

– Мамсик, мамсик, – радостно соглашаются Пашкины родители.

– Ага, мамсик! Сами вы! Вот вас бы так! – огрызается сероглазый. – Но я Илюхе показал! Так его скрутил, он аж взвыл!

Он нагло смотрит на меня хитрющими глазами. Скрутил, значит? – думаю я, рассеяно слизывая вишнёвый сок с пальцев. – Ну-ну… Сегодня я тебе, поганцу, покажу, что такое скрутил!

– Скрутил, говоришь? Илюшку? Взвыл, говоришь? – Пашкин отец недоверчиво смотрит на своего старшего.

– Ну, может, и не взвыл, но ножик мой поточить точно обещал, – поняв, что слегка перебрал, идёт на попятный Пашка.

– Как же это ты так, Илья, а? – сочувственно спрашивает дядя Саша, – будучи охотником, он полностью разделяет моё отвращение к Пашкиной ковырялке.

– Да уж, попался ты, Илюша, – говорит тётя Таня. – Мальчики, вы сегодня вдвоём не особо там резвитесь. Павлик, к Илье не приставай, веди себя прилично. Кушать у вас есть что, Наташа вам всё оставила, просила только, чтобы вы горячее ели, и никаких пицц. Илья, не потакай Павлику, да и недёшево это.

– Это я-то к нему пристаю? – Пашка отрывается от раковины с посудой. – Я, значит, руки выкручиваю? Кто кого топил, а?

– Я его учил пяткой дышать, – объясняю я Пашкиным родителям. – Мало ли, всякое в жизни может пригодиться…

Мы с Пашкой, убравшись на кухне, сидим у него в комнате.

– Пошли к тебе, Ил, я курить хочу.

– Здесь кури.

– Ну кончай, пошли!

– Сдать тебя дяде Саше, что ли? – задумчиво говорю я. – Надоело мне с тобой в одиночку бороться.

– Сначала я покурю, а потом сдавай, по факту. Да пошли уже, зараза ты!

Он тянет меня за руку. Я сначала упираюсь, потом, делая вид, что уступаю, бросаюсь Пашке за спину, хватаю его правой рукой за горло, а левой зажимаю ему одновременно рот и нос.

– Бросай курить, это не модно, это вредно, я этого не люблю, воздух портишь, бросай, бросай, гадость… – я ритмично, в такт своим словам сжимаю Пашкино горло.

Пашка, не глядя, заезжает ладонью мне по уху, – звон стоит как от сирены.

– Ой! Убил меня насмерть! – я, отпустив Пашку, обхватив голову руками, падаю к нему на кровать лицом вниз.

– У-у, симулянт! Ну, сейчас я тебе, заразе… – сероглазый прыгает мне на спину.

Он, шипя со свистом, как закипающий чайник, начинает щипать меня, сверху от шеи и по спине вниз, доходит до зада. Щиплется он не больно, знает поганец, чем это чревато. Мне щекотно и приятно, я тихонько хихикаю в подушку.

– Ну, хватит, вставай, притворяшка!

Я, упершись руками, приподнимаюсь и пытаюсь через плечо посмотреть на Пашку.

– Ладно, пошли. А массаж мне сделаешь? А я дяде Саше про сигареты ни гу-гу!

– Шантаж! Вот ты то и есть самый Бен-Ладан! А я-то, наивный, – думал ты честный жулик…

Пашка встаёт с меня и начинает что-то искать у себя на стойке с компашками. Я, перевернувшись на спину, с подозрением за ним наблюдаю.

– Так, это надо взять и это, ну “Рамштайном” я тебя пытать не буду, живи уж, а вот “Bomfunk MC’S” обязательно, ну и хватит… – бормочет он себе под нос.

– Это же рэп, да? Пашка, смотри, дождёшься, – я с балкона выпрыгну.

– Да ладно, не трепещи, я громко не буду. А что, мне всю ночь твою классику слушать? Или Вэйтса твоего хрипатого?

Ну, пусть не Вэйтс, – думаю я, – но целоваться ты у меня под Брамса будешь, ни куда, на фиг, не денешься…

– Вот, держи, а я пойду у мамы вареники оставшиеся заберу, а то завтра нам их не видать уже.

– Не надо, Кузнецов, брось. Пусть Занозе остаются, мы всё равно пиццу закажем, а вот квасу лучше возьми.

Пашка, подумав секунду, кивает мне, исчезает на кухню, и начинает там греметь посудой. Я, разглядывая коробки с дисками, жду его в коридоре.

– Мама, папа! Мы пошли!

Пока я открываю свою дверь, Пашка бубнит мне в спину:

– И чего ты только этот квас так дуешь? Взяли бы пива, “Солодов” баночный, светленький, – это же вещь, так нет, квас тебе подавай…

Пашка распрекрасно знает, что пиво я терпеть не могу, меня от него начинает тошнить и голова болит, как от Высоких Заклинаний. Впрочем, и сам сероглазый не очень-то большой его любитель, – я-то уж знаю. Просто, он не упускает случая порисоваться передо мной, – смотри мол, Новиков, какой я крутой перец! Пока Пашка у меня в комнате возится с музыкальным центром, я достаю с балкона припрятанную ещё с понедельника бутылку “Хванчкары”.

– Пиво, пиво! Вот что пить надо. Видал? Ну, куда сцапал?!

Пашка закрываясь плечом, рассматривает этикетку на отобранной у меня бутылке.

– Ну, постой! Погоди, дай посмотреть. А медалей-то, медалей! Как у Брежнева. Слушай, а ты где её взял? Не у тёти Наташи стырил? Ну, смотри, Илюха!

– Успокойся, купил я её, всё по-взрослому! Нет, ну придёт же такое в голову! Стырил! Я тебе, что, – Мякиш, что ли?! – возмущаюсь я.

Пока я раздумываю, – обидеться ли мне, или просто всыпать поганцу хорошенько, Пашка прижав тёмную, как грузинская ночь, бутылку к груди, начинает, пританцовывая, кружиться по комнате и напевать:

– Я с тобой опять сегодня этой ночью. Ну, а впрочем, следующей ночью, если захочешь, я опять у тебя…

После того, как сероглазый проныра умудрился пробраться однажды за кулисы к «ЧайФам» и сфоткаться с Шахриным, Пашка стал фаном этой команды… Я, смеясь, хватаю сероглазого в охапку, мы падаем на мой необъятный диван. Пашка обхватив меня за шею, пытается дунуть мне в ухо. Я стараюсь своим ртом поймать его губы. В конце концов, мы просто стукаемся лбами.

– У-у, алкоголик! – трёт Пашка лоб. – Слушай, Ил, “Хванчкара” ведь дорогущее вино, ты ведь его в “Дионисе” купил? Да? Ну, я так и подумал. Ты где деньги взял, неужели опять?.. Слушай, ты же обещал! На фиг ты с ними связываешься, мало ли, что ты никогда не проигрываешь!

– Ничего я тебе не обещал! Сказал, что подумаю. Подумаешь, нагрел игровой зал на восемьсот рублей! Разорились они, жди. Ты прикинь только, сколько они народу обувают на своих автоматах. А я захожу туда не чаще раза в месяц, и всегда в разные, чтобы не примелькаться, так что будь спок. Да и не захотят они со мной связываться, для них мои выигрыши, – как почесаться.

Попробовали бы только связаться, – думаю я. – У меня, – у Гирса Орледского, не у Ильи Новикова, – давно руки чешутся на здешние игровые залы. Парочка самовозгораний в неурочное время, автоматы, сыплющие монеты и жетоны звенящими струями на пол на глазах у обалдевших игроков, – я мог бы и не такое устроить, и Высоких Заклинаний не надо, просто несколько тёплых пожеланий на Извечной Речи.

– Нет, Илюшка, ну не могу я понять, – как это так можно, ведь никогда ты не проигрываешь! Есть же теория вероятности… Поделись тайной, по-братски. Ты что, – с бубном там пляшешь, как шаман камлаешь?

– Много чести! Везёт мне просто и всё тут, – погоди, думаю я, скоро сам всё узнаешь, и не такому ещё научишься… – Вот и с тобой мне повезло, сам до сих пор поверить не могу.

Пашка счастливо улыбается и закрывает мне рот поцелуем.

– Гулять пойдём? – спрашиваю я его прямо в горячие губы.

– На фиг! Сразу ведь кто-нибудь привяжется, как пиявка, – ни поболтать, ничего без этих липучек нельзя!

Липучки, – это наши с Пашкой друзья, одноклассники и не только. Вообще-то, сероглазый на самом деле, очень дружелюбный и контактный паренёк. Он любит компанию, чем пошумнее, тем лучше. И всегда с лёгкостью оказывается в центре общего внимания, весёлая и задорная душа. Я, лидер по крови, по рождению, обожаю эту его черту, как обожаю всего его, с пяток и до не послушных золотистых вихров.

– Мне куда курить идти, – на балкон или на кухне можно?

– Куда хочешь, туда и мотай.

– Тогда я на балкон пойду. Компанию составишь?

Мне в голову приходит одна идея.

– Компанию, говоришь? А как же, даже обязательно составлю!

Пашка, слегка озадаченный, достаёт сигареты и зажигалку. Он открывает пачку Kent’а, пересчитывает сигареты.

– На ночь хватит. А утром ты мне новую пачку купишь? С выигрыша?

– Куплю, куплю, куда деваться.

На балконе Пашка закуривает сигарету и, облокотившись об ограждение, сплёвывает вниз. Я осторожно беру у него пачку и зажигалку, достаю сигарету и, сунув её в рот, прикуриваю. Остолбеневший Пашка, открыв рот, смотрит на меня.

– Ну, чего уставился? Рот закрой, – залетит что-нибудь постороннее. Сам же просил компанию составить! Вот и будем теперь вместе покуривать.

– А ну выкинь! Брось, говорю я! Брось, а не то уйду! – Пашка злится не на шутку.

– С чего бы это, – тебе, значит, можно, а мне нельзя? – сварливо отзываюсь я.

Я демонстративно затягиваюсь дымом, прилагая максимум усилий, чтобы не закашляться. Сероглазый выкидывает свою сигарету и забирает мою.

– Ну ты и… – мой окурок летит следом за его. – У-у, зараза! Слов нет, одни слюни! Ведь сообразил же, всё-таки. Новиков, ты долго думал?

– А я совсем не думал, – говорю я, довольный результатами своего демарша.

– Оно и видно. Ты почему такая зараза, а? Иногда мне точно, так тебя хочется цапнуть, – аж челюсти сводит.

– Ну, цапни, цапни, отведи душу, – я покорно протягиваю ему локоть.

– Отстань! – он отталкивает мою руку.

По его лицу видно, что он лихорадочно соображает, чем бы ответить на мою подлую выходку. Уступить в таком ключевом вопросе для него немыслимо, абсолютно невозможно! Я потихоньку посмеиваюсь про себя, – и как только мне в голову это раньше не пришло? Просто и изящно.

– Это что же? Ты теперь всегда со мной курить будешь?

– Буду.

– Всё-таки ты и зараза! – Пашка беспомощно разводит руками, ясно, что он с ходу ничего не может придумать, слишком растерян, и сероглазый выбирает тактику, которая не раз приносила ему успех. – Ну Илья, ну подумай, я-то ладно, – я привык понемногу, а тебе-то зачем? А? Ну не надо, не трепи ты мне нервы, Илюшенька, ты же хороший. Ты же меня любишь? А я буду реже курить, вот зуб даю!

Пашка подлизывается во всю, тянет меня за руки, обнимается, лезет целоваться. Я не выдержав, рассмеявшись, дёргаю его за ухо.

– Да ладно, ладно! Кури, – себе же хуже делаешь. Вот интересно, Паш, если бы ты попал в такое место, где табака нет, что бы ты стал тогда делать?

Сероглазый, успокоившись, тут же забывает про своё обещание курить пореже, и достаёт новую сигарету. Он на секунду задумывается.

– Сигарет не будет, говоришь? Ну не знаю, не курил бы тогда, раз нечего.

Меня такая перспектива вполне устраивает. Впрочем, на Гирлеоне хватает и своих соблазнов, но я буду рядом, хвала Творцам, Тёмному и Светлому.

– Ладно, докуривай, а я пойду по делам схожу.

– Давай, я скоро. Слушай, Ил, а у тебя “Пуэррто” есть? С “Хванчкарой” самое то было бы.

Пашка обожает эти итальянские орешки в шоколаде, он вообще сладкоежка, но именно “Пуэррто” возглавляют его хит-парад.

– А без “Хванчкары”, что уже, конфеты не пойдут? С квасом, например.

– Извращенец! – брезгливо морщится этот гурман.

Я мою руки после туалета и сквозь шум воды слышу невыносимый мною ритм рэпового речитатива. Вот ведь поганец! Обещал же громко не включать. В комнате мы с Пашкой заводим привычный занудный спор по поводу того, что нам слушать и с какой громкостью. В результате рэп всё-таки остаётся, но делается значительно тише. Пашка плюхается на диван и приглашающе хлопает ладонью рядом с собой. Я сажусь, он обнимает меня одной рукой, а другой гладит мне бедро. В серых глазах скачут хорошо знакомые мне чёртики.

– Что, Кузнецов, кончилось терпение? – голос мой делается чуть хриплым.

– Кончилось, кончилось, помолчи ты уже…

Он залазит мне на ноги, садится на них верхом, лицом ко мне. Я держу его за талию.   Чуть склонившись, упираясь ладонями мне в грудь, Пашка целует меня в губы, прерывисто вздохнув, отрывается, переходит к моей шее. Я, закрыв глаза, откидываю голову на спинку дивана. Подсунув руки ему под футболку, я ласкаю и глажу гибкие мускулы Пашкиной спины, упругую талию, перехожу на крепкий, напрягшийся комочками мышц живот.

– Илюшка, ты почему зараза такая? – его губы горячим шёпотом щекочут мне ухо, – Почему споришь со мной всегда? Ведь я же люблю тебя, так люблю, что не знаю просто как…

Он стягивает с меня футболку, снова припадает к моим губам, пьёт меня, как странник в пустыне пьёт свой последний глоток. Тонкие, торопливые пальцы порхают по моей груди, по бокам и животу.

– Погоди, Паш, я сейчас подушку…

– Не надо, потом…

Он, торопясь и путаясь, снимает свою футболку тоже. Тряхнув взъерошенными вихрами, раздвинув мои ноги, Пашка опускается между ними, встав на пол на колени. Он целует мне грудь, захватывает губами соски, чуть их покусывает, я, кажется, начинаю терять сознание. Сероглазый спускается на мой живот, целует его, легонько оттягивает мне губами кожу, лижет впадинку пупка. Я, тихонько застонав, прижимаю его голову к себе, склоняюсь и зарываюсь носом в золотистых волнах его волос. Я задыхаюсь от любви, нежности и Пашкиного запаха, – лучшего из всех запахов в любом из Миров.

Пашка расстёгивает пуговицу и молнию на моих джинсах, – я, поняв его, чуть приподнимаюсь, он спускает джинсы мне на бёдра. Между нами теперь только тонкая ткань моих лёгких белых плавок. Мой член рвётся из них наружу. Пашка крепко сжимает его рукой, прямо через плавки, – по моему телу тёплой волной проходит сладкая дрожь. Подсунув обе руки под резинку, он освобождает мой распираемый желанием член, тот, упруго качнувшись, замирает у Пашкиного лица. Я беру его в руку, хочу, было, оголить головку.

– Погоди, Илюша, я сам, всё сам, ты сиди спокойно… – прерывисто шепчет Пашка.

Я снова откидываюсь на спинку дивана, ерошу его волосы, глажу плечи и шею. Пашка осторожно обхватывает одной ладонью мою мошонку, начинает тихонько мять и перебирать мне яички. Другую руку он подтискивает мне под зад и стягивает плавки вместе с джинсами пониже. Обхватив меня за поясницу, он чуть притягивает мой член к себе поближе, наклоняется ниже и ловит его губами. Губами же обнажив головку, Пашка охватывает её поплотнее, языком пробегает вокруг неё, потом по уздечке, чуть прихватив зубами, старается проникнуть в щелку на самом кончике. Я, дрожа, стону уже в голос. Сероглазый скользит ртом по стволу вверх и вниз, я, держа его голову, стараюсь задать ритм. Но Пашка отрывается, – и, стараясь растянуть мне удовольствие, переходит к яичкам. Он забирает их в рот то по одному, то вместе, сосёт их, одновременно подрачивая меня. О, Венера Владычица! Я ведь так сейчас кончу, думаю я, судорожно вцепившись в Пашкины плечи.

– Погоди, Паш, давай я тебе тоже, давай вместе, валетом…

Пашка мотнув головой, мол, сначала я тебе, а потом ты, снова возвращается к головке моего члена. Он тесно охватывает ртом самый её кончик, быстро и плотно начинает сосать этот кончик головки члена, водя язычком по губкам дырочки. Пашка знает, что так мне нравится больше всего. Я уже даже не могу стонать, – сильные, стремительные судороги сотрясают меня в такт его действиям. Это действительно лучше всего на свете, но долго так не выдержать, – наслаждение слишком острое, чтобы стерпеть его до конца. Я притягиваю Пашку за затылок, ввожу член глубже ему в рот, начинаю приподнимать и опускать бёдра. Пашка тут же молча соглашается с таким образом действий, он упирается мне в бёдра, успокаивающе прижимает меня к дивану и сам двигается ртом по члену. Я чувствую, что начинаю кончать, Пашка тоже это чувствует, он перестаёт качаться головой по члену, сосёт головку, прижимая её к нёбу, двигает языком, трясь им по уздечке. Он сжимает обеими руками мой зад и старается приподнять меня к себе. Я, сильно напрягшись, выгибаюсь дугой. Сильнейшее из всех наслаждений заставляет меня биться головой о спинку дивана. Я каждой клеточкой своего члена чувствую, как сперма струями бьёт Пашке в рот. Он ещё сильнее сжимает мою попку, ещё плотнее обнимает ртом мой исходящийся горячим потоком член, глотает и глотает мою влагу. Семьсот семьдесят семь Демонов Любви рвут моё изнывающее от сумасшедших ощущений тело на части.

Я тяжело дышу, подтягиваю Пашку за подмышки к себе, впиваюсь ему в рот, валю его на бок. Его тело сначала податливое, под моими ласками твердеет, перекаты мышц под нежной кожей становятся рельефнее. Я опускаюсь по его груди, целую и ощупываю языком каждый мускул, каждую впадинку и выпуклость на Пашкином торсе. Распустив узел шнурка на поясе его шортов, я стягиваю их Пашке на лодыжки. Под его красными спортивными трусами выпячивается валик члена. Я, склонившись над ним, завожу резинку трусов Пашке под мошонку. Его член оказывается у меня во рту, я начинаю повторять Пашкин сценарий, – вверх и вниз по стволу, языком танцую по головке. Пашка тянется, что бы спустить трусы, я спешу ему помочь, красная атласная тряпочка оказывается у него на коленях. Я, не отрываясь ртом от члена, перебираю и мну ему яички. Сероглазый, шумно вздохнув, разводит врозь напряжённые бёдра, чуть подогнув их. Моя рука тут же пробирается по его промежности к дырочке ануса. Я мягко, осторожно ввожу в неё палец, делаю несколько круговых движений, нащупываю каштан простаты, начинаю её массировать в такт сосательным движениям моего рта. Свободной рукой я пожимаю и поглаживаю Пашкин пресс. Пашка, постанывая, ловит мою руку, переводит её себе на грудь. Он старается поглубже, покрепче надеться на мой палец.

– Да, вот так, Ил, быстрее… – выдыхает он.

Я ускоряю темп, чувствую, как его яички под моей рукой подтягиваются к телу. Пашка стонет всё громче, он хватает меня за голову, старается протолкнуть член мне в горло. Он совсем деревенеет, руки его превращаются в капкан, он начинает бурно кончать. Резко вытянув ноги, он тесно сжимает бёдрами мою руку. Я сильно надавливаю на простату. Тугая, тягучая сперма горячо бьёт мне в горло, ещё и ещё, её поток кажется неистощимым, – я думаю, еле поспевая глотать, как Пашка перетерпел так долго. Но вот волны начинают иссякать, последние капли стекают мне на язык. Ещё некоторое время я легонько посасываю Пашке член, его руки бессильно падают вдоль бёдер, тело снова делается привычно нежным. Наконец, я с сожалением отрываюсь от него и смотрю снизу вверх в любимое лицо. Пашка с его лёгкой полуулыбкой, лежит, закрыв глаза, на его верхней губе блестят капельки пота, нижнюю губку он прикусил своими белыми зубами. Я падаю боком, рядом с ним на диван, подсовываю руку ему под шею, другую кладу ему на грудь. Пашка поворачивается лицом ко мне, не открывая глаз, сильно сжимает меня в объятиях.

– Знаешь, Илюшка, – шепчет он, – Мне иногда кажется, что я даже умереть могу от того, как ты это делаешь, так мне хорошо и так я тебя люблю. Попозже ещё сделаем, только по полной программе, и не пальчиком, а…

Его рука переносится на мой член, он тут же начинает шевелиться. Пашка беззвучно смеётся, открывает веки с пушистыми ресницами, серые бездны его глаз в сантиметре от моих. Он снимает с меня руку, откидывается на спину, натягивает трусы и шорты.

– Пойдём умоемся, – предлагаю я.

– Ты иди, я не хочу, я передохну, а ты пойди, умойся, – Пашкин голос что-то уж слишком бодрый.

– Ты что опять задумал? Смотри, Пашка, а то ведь приёмы на удушение могут из обещаний стать и реальностью.

– Иди, иди, зараза ты кудрявая! – он дёргает меня за волосы.

В ванной я, умывшись, привожу в порядок растрёпанные волосы. И тут, как всегда неожиданно, моё сознание накрывает Зов из Гирлеона…

***

…время затормаживается, растягивается тягучей резинкой и останавливается почти совсем. Я смотрю в огромное, во всю дверь, зеркало. Оно темнеет, отражения смазываются, смутно, в привычной сиреневой дымке, возникает глубина непостижимой для человеческого сознания пропасти. Через неё ко мне тянется сиреневый же ручеёк перевитых рун Извечной Речи. В Высокое Заклинание Зова вплетено моё имя. Я протягиваю отяжелевшую руку и засветившимся пальцем в воздухе перед зеркалом, рисую руну Готовности и Согласия. Она, моргнув, как неоновая лампа, начинает ровно и неярко светиться теми же сиреневыми огоньками. Толстое стекло становится зыбким, теряет свою блестящую вещественность. В зеркале, ставшем окном, медленно, как на проявляющейся фотобумаге, появляется знакомый мне с рождения образ Владыки Снов. Запахнутый в положенный ему тёмный, изумрудного цвета, охранный плащ, он смотрит мне в глаза. Я начинаю растворяться в его таком же, как и у меня, зелёном взгляде.

– Здравствуй, мой мальчик, здравствуй, мой отважный Герцог, – не разжимая губ, Владыка Снов с лёгкостью проникает в мой разум. – Как радостно и весело мне видеть тебя снова юношей, неугомонный Гирс.

– Здравствуй вечно, Владыка, Извечный Сын Тёмного из Творцов, Хозяин Снов нашего ясного Гирлеона. Как протекают твои ночи? – моё левое колено подгибается, я опускаюсь на него.

Я должен склонить голову, но нет возможности оторваться от его взгляда, наполненного зарницами моего Мира. Мои глаза наполняются влагой.

– Ну-ну, мальчик, – его взгляд становится ласковым, как в моём детстве. – Ты рад мне, и это хорошо. Но встань же, у меня сейчас нет времени на церемонии, впрочем, его у меня нет никогда… Осталось три дня по счёту Мира, в котором ты находишься, до момента, когда я верну тебя в объятья Гирлеона. Помнишь ли ты об этом?

– Каждый миг Владыка. Я вернусь с лёгким сердцем, хоть мне и нечего жаловаться на Землю, – и в этот раз она приняла меня с радостью, больше того, сейчас мне была даже подарена Любовь.

– Да, да… Любовь… – он задумчиво смотрит прямо мне в душу. – Этот мальчик, Па… Пашка, я правильно произношу? Ты хочешь взять его с собой.

Он не спрашивает, он уточняет.

– Хочу этого всем сердце, Владыка. Возможно ли это?

– Уж не сомнения ли в моих возможностях посетили твой разум? – лёгкая насмешливая улыбка кривит тонкие губы этого непостижимого существа. – Ты возьмёшь его с собой. И это будет не так сложно, как тебе кажется, мой милый недоучка. Он любит тебя возможно даже больше, чем ты его, если такое возможно. Мне даже не придётся прибегать к помощи Другого.

– Как протекают дни Владыки Яви?

– Так же как и всегда, и это ведомо тебе не хуже, чем мне, ведь Другой неизменен, как и я… – в тоне моего Учителя сквозит лёгкая печаль. – Но готов ли твой Пашка увидеть Гирлеон?

– Я так думаю. Да нет, я уверен в этом, Владыка.

– Хорошо. Он мне тоже понравился, Душа Гирлеона порадуется такому приобретению. Но ещё больше мне понравился его младший брат, Ни-ки-та. Жаль, что путь сюда ему заказан. Он слишком опасен для Равновесия.

– Я тоже это почувствовал, Владыка.

– Как бы он пригодился тебе, неустрашимый мой Герцог. За Перешейком снова шевелятся любители человечины, да и Безглазые Твари скоро должны очнуться от своих Снов, в которые мне нет доступа. Но нет места на Гирлеоне младшему из сероглазых братьев, я не могу быть уверенным в том, на какую из Сторон он бы здесь встал, – Владыка как бы оправдывается, – ни он, ни Другой, не могут помочь мне в моих нескончаемых войнах за Орлед, – ведь войны всегда означают смерть.

– Гони печаль прочь, не допускай её до своего сердца, о Владыка. Я справлюсь, как  и раньше, – Орлед навечно пребудет вершиной ясного Гирлеона.

– Так и будет, мой мальчик, так и должно быть, потому что лишь это правильно, таков Высокий Замысел Творцов, Тёмного и Светлого. Мы все в Ордене Воплощённой Мечты  уверены в тебе, ты самая большая наша удача и гордость, хоть ты и остался недоучкой, маленький мой лентяй.

Я улыбаюсь с затаённой грустью в сердце. Я счастливец, – провести детство в Ордене, – так редко кому везёт, даже если в жилах семьсот семьдесят семь поколений течёт такая же кровь, как и у меня, – Извечная Кровь Военных Герцогов Орледских.

– Что ж, формальность выполнена, твои желания мне понятны, я берусь их воплотить. Добрых снов тебе, сын мой по Духу. До встречи на Гирлеоне, Герцог.

– До встречи, отец мой по Духу, до встречи, и да будет она радостной.

Образ Владыки Снов тает, лишь какое-то время двумя зелёными свечами сквозь пространство между Мирами светится его взгляд, но затухает и он. Сиреневый ручей Заклинания Зова сверкающими точками рассыпается, тонет в пропасти с невидимыми берегами. Моя руна Готовности и Согласия блёкнет и растворяется в воздухе. Зеркало снова становится зеркалом, время стряхивает с себя неподвижность и начинает течь обычным своим порядком. В блестящем полированном стекле я вижу снова себя, – Гирса Орледского и Илью Новикова одновременно…

***

В моей комнате сероглазого нет. Всё-таки что-то он придумал. Вот ведь… С кухни доносится звон разбившегося стекла. Так.

– Ну, и что ты затеял? Пашка, ну зачем такой парад? – на столе стоят два бокала тонкого стекла, поблёскивает тусклым глянцем коробка “Пуэррто”. В центре стола горит ароматическая индийская свеча.

– Я тут хотел… да вот видишь… – Пашка расстроено показывает на осколки хрустальной конфетницы на полу. – Кокнул её, понимаешь…

– Ну и кокнул, ну и что? Не впервой… Только сам убирай, хотя нет, давай вдвоём.

– Я сам, сам, Илья! Погоди, щас всё будет… – Пашка смотрит мне в глаза и осекается, его голос переходит на шёпот: – Ты что, Новиков? Волка в ванной увидал? Или там Заноза появился? Растрёпанный какой-то и смотришь как-то… Блин, да у тебя глаза светятся! Прямо полыхают зелёным!

Я счастливо смеюсь и хватаю Пашку за плечи.

– Какие волки, какой Заноза, не к ночи он будь помянут? Ты зачем мамкину любимую вазу раскокал, поганец? Руки дырявые! Свечкой этой навонял на всю квартиру! Ух, как я тебя всё-таки люблю, дурачок мой сероглазый!

Пашка, ни шиша не понимая, тоже смеётся вместе со мной.

– Ну, всё, всё уже. Давай совок и веник, и пылесос тоже тащи. Слушай, Ил, ты за вазу не переживай, – мы её на Занозу свалим! Ему всё равно всегда всё с рук сходит, его тётя Наташа любит, он же из всех взрослых верёвки вить может.

– Вот достойный подражания пример братской любви! Держи веник. Нет, это конечно, не то, чтобы рот носками заткнуть, но тоже ничего. Кому ещё из вас двоих больше достаётся друг от друга, – не знаю.

– Мне, кому же ещё! – уверен Пашка. – Тебе-то вот хорошо со стороны рассуждать, тебе-то никогда Заноза носки узлом не завяжет, – бздит, гадёныш! Носки ещё что, а помнишь, как он кактус мне под подушку засунул? У-у, я его тогда чуть не убил, хотя куда мне… С ним, чтобы справится, ты нужен, – да и то, как ещё повезёт…

– Я пас, мне жизнь дорога, я маме нужен живой и желательно одним куском. Ну, хватит, чисто уже, выключай пылесос, и руки помой иди.

Я, матерясь про себя, поминая всех богов двух Миров, пытаюсь справиться с огромным штопором, опасно поблескивающим холодным металлом. Ручки какие-то, рычажки, прах бы их побрал! Ой, блин, – ну вот, палец прищемил! И точно, больше всего это устройство напоминает мне невероятные орудия пыток Всадников с южных равнин Орледа, или из застенков Халифов Кордовы. Появившийся из ванной Пашка, отвешивает мне лёгкий подзатыльник, забирает у меня штопор и легко, в секунду, справляется с пробкой.

– Ты почему к технике такой неспособный? – бухтит он. – Даже с простеньким штопором справиться не можешь, чтобы не покалечиться, а уж если что посложнее, – только держись. Как ты велик старый свой чинил, во зрелище было, ни в жизнь не забуду!

Я потираю побелевший уже шрам на левой руке. Что было, то было.

– А может мне тебя связать, а? И в кладовку. Вместо Никитоса. Чтобы ты нос не задирал, механик великий нашёлся!

– Ну не злись, Ил! Я же любя, я же за жизнь твою опасаюсь!

– Я тронут, прямо до глубины души, до печёнок самых. Хватай бокалы и конфеты, я вино возьму, в комнату пошли, – не хочу я на кухне.

– В комнату, так в комнату, свечку прихвати.

– Паш, ты груши будешь? И виноград ещё есть, помыть только надо.

В моей комнате мы с сероглазым  устраиваемся на полу, на ковре, облокотившись спинами на диван. Вино, бокалы и фрукты устроены между нами, свечка воняет в углу, конфеты Пашка, разумеется, уместил у себя на коленях.

– Конфетки, – вещь! Прямо с фантиками съел бы! Хватит, Илюха, полбокала хватит.

– За тебя, Пашка!

– За нас! Ух ты, сладенькое, лучше чем твоё Шабли любимое, – фи, кислушка, – а это самое то.

Вино, чуть сладкое, терпкое, с оттенками изюма и фруктов, ласкает язык и сердце.

– Ты бы конфет Никите оставил.

– Перебьётся, я ему грушу возьму, даже самую большую, сам же знаешь, ему без разницы, – лишь бы что-нибудь со стола.

– Слушай, а что ты там насчёт новой модели говорил? Полторы тысячи, – чего так дорого-то? Подумаешь, несколько кусков пластмассы!