Текст книги "Мишка Forever"

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Наверное... Давай снежок, Егор. Борька, отлезь! Ты собаку не бойся, не обидит. Убери платок, снег лучше приложим, а платком лоб зажми. Ты где живёшь-то?

– На Гагарина... Как теперь домой, – деньги забрали, сволочи...

– Не близко. А здесь-то ты чего делал, у кого был?

– Я к бабушке приехал, я забыл, что она на дежурстве, баран. А мама сегодня тоже в ночь работает, а я ключи, как назло потерял, дважды баран... Что же делать?

Мальчишка не жалуется, нет, – я спросил, он ответил. И "что же делать?", – это он спрашивает не у меня, а у самого себя... Тут вздыхает Егорка, да так тоскливо.

– Хреново на улице, особенно если с непривычки, да ещё и без денег... – говорит он, а сам смотрит на меня.

– Тебя как зовут-то, парень? – спрашиваю я для начала, и лихорадочно соображаю, а что же делать-то, в самом деле? А глаза-то у парнишки кажись серые, – ну точно, блин, серые...

– Миша, – говорит мальчик.

Меня ни разу в жизни не било током. Ну, вот не случилось, и всё! А тут я понимаю, что значит, когда говорят: "будто током ударило"! Я даже на какое-то время, на несколько секунд, теряю дар речи. Смотрю я на этого мальчика, и ощущение реальности происходящего покидает меня. Чёткое, абсолютно ощутимое чувство де-жавю! Но ведь так не бывает! Это же... А ну-ка, возьми себя в руки! – приказываю я себе.

– Миша... – повторяю я. – Так, Миша, значит. А твоя фамилия, – не Соболев, а?

А ведь я не шучу! Какие там шутки, голос мой даже делается каким-то жалобным, и если мальчик скажет "да", то я даже не знаю, что тогда, вообще... Тут уж и Егорка вскидывается и смотрит на паренька странно так.

– Почему Соболев? – удивляется мальчик. – Нет... Шилов я. Миша Шилов.

Егорка смеётся с каким-то даже облегчением.

– Ну вот! А то вы, дядя Илья, того... А что мы делать-то будем, а?

– Ну, что-то делать надо, у него вон кровь идёт. Сначала к нам пойдём, а там и решим, все вместе.

– Не, не надо. Может, вы мне десять рублей займёте, на маршрутку, а я бы вам потом привёз, честно. Вы только скажите, где живёте, а я привезу, обязательно!

– Ну, десятка деньги не великие. Но что же ты делать будешь? Как я понял, домой ты попасть не можешь, куда же ты пойдёшь, на ночь глядя? Да и кровь. Надо же посмотреть, что там у тебя.

– Да я бы к Саньке пошёл, к другу, – не прогонят, наверное.

– Не должны, раз друзья, – соглашаюсь я. – Но всё-таки пойдём сначала к нам. Ты не беспокойся, мы хорошие, правда, Егор? Там у нас народу много: сын мой, папа Егоркин ещё, и бабушка. У нас там праздник сегодня, но ты не помешаешь. А раны твои боевые, профессионально осмотрят и обработают. Егора отец у нас чемпион России по самбо, так он с этим делом знаешь, как здорово управляется! Ну а потом и решим, что дальше делать, – к другу, так к другу, на такси тебя отправим. Может быть, ты есть хочешь, так у нас там полно всего, да Егор? Борман не всё сожрал, тебе хватит, в крайнем случае, я тебе свои старые кеды пожевать дам, только надо так, чтобы Борька не видел, он мою обувь обожает...

Егорка лишь хмыкает, – он-то к моим шуточкам дурацким привык, а вот паренёк этот, Миша Шилов, смеётся от души. А славный какой мальчишка, и смеётся так по-хорошему, и не испугался он этих гадов, по-моему. Во всяком случае, сейчас он смеётся.

– Ну ладно, делать-то мне нечего, – рассудительно говорит он, и тут же задорно, как и положено мальчишке, усмехается. – Да и кеды сойдут, а то эти козлы у меня сникерс тоже забрали.

– О! Наш человек, правда, Егор? Пошли ребята, что-то замёрз я, и Борька вон, лапы тоже поджимает...

Дома сразу же начинается суматоха. Я на ходу объясняю ситуацию и тащу маленького Мишу в ванную. Мама причитает, Мишка скупо высказывается в мой адрес, – что, мол, надо было ему самому пойти с собакой, уж он бы не опоздал, мол, не дал бы мальчика в обиду, не то, что я, тетеря... Зараза. Вадька возбуждёно донимает Егорку, – расскажи, как всё было! Мой сын,

всё-таки, авантюрист по складу характера, а тут такое приключение, и без него! Егор солидно и обстоятельно описывает, что и как. Без особых, впрочем, деталей, – да и какие там детали... Борька сидит на удивление тихо, снисходительно на нас поглядывая, – тоже мне, гордится он собой, понимаешь...

Мишка оттесняет меня от мальчика, осматривает его, промывает ему раны, – ссадины, точнее, и требует у меня аптечку, перекись, зелёнку, ну и всё, что в таких случаях надо.

– В кабинете, – говорю я. – Пойдёмте в кабинет, там удобнее всего. Вадим, к тебе это не относится. Пойдите с бабушкой, прибор столовый ещё один поставьте. Егор, ты тоже ступай, пожалуйста. Вадим, вот спорить только сейчас не будем, ладно?

– Не будем, конечно! Вот ты и не спорь, папа! – Вадька полон решимости. – Как хочешь, Ил, а я в кабинет с вами! И так самое интересное пропустил, – блин, всегда так!

– Я тоже с вами пойду, если Вадик тоже, – Егор не менее решителен, чем мой сын. Я даже не обращаю внимания на Егоркин синтаксис, ни фига себе, заявки!

– Видал? – обращаюсь я к младшему Мише. – Вот так вот тут меня и слушаются, а ведь я здесь вроде как хозяин...

Тот сочувственно кивает мне головой, а сам улыбается. Понимает он, что я шучу, и вообще, вижу я, что ему у нас нравится, легко ему с нами. Определённо, славный парнишка! И глаза серые...

– Давай на диван, Ил, свету добавь. Да нет, парень, ты ложись. Подушку вот под голову возьми, вот так. Тебя не тошнит? Перекись найди, Илюшка, чего ты мне зелёнку суёшь? Не тошнит? И голова не кружится? Ну, крови совсем нет, посечение маленькое, вскользь удар был, видно. Нос не больно, вот здесь? Переносица цела. Ватку, Илья, мне скрути, тампоном... Сейчас немножко пожжёт, ты не пугайся. Тебя как зовут, боец?

– Миша его зовут, представь себе, – говорю я. – Миша Шилов.

– Да? – Мишка бросает на меня быстрый взгляд. – Тёзки мы с тобой, выходит. Не больно?

– Нет, жжётся немного.

– Ну и хорошо, так и должно быть. Так, это мазь тетрациклиновая, она не жжётся. Ну, вот и всё, в общем. Пластырь сейчас только наклеим... Спектакль окончен, – это уже относится к Вадьке, а тот аж изогнулся весь, так ему интересно, – чего же это тут, – что, понимаешь, за раны у парня. Сам же раненый герой оглядывается по сторонам, с удивлением рассматривает оружие, а оно тут кругом...

– Сколько тут у вас всего! А это японские, да?

– Миша, а может быть позвонить куда-нибудь надо? – спрашивает мама.

Мишка пожимает плечами.

– Да куда тут звонить, тётя Наташа, – нет, наверное... Домой, разве только, – тебе домой позвонить не надо, тёзка?

Младший Миша объясняет, что и как. А на работу маме его не дозвонится, её из цеха не позовут.

– Так что придётся мне к Саньке ехать, – вздохнув, добавляет он.

– Особой радости я у тебя не наблюдаю, – ты что, не уверен, пустят ли тебя туда?

– Да пустят, конечно, но и радоваться тут нечего.

– Цел остался, вот тебе и повод для радости, – замечаю я. – Могло бы совсем всё плохо быть. Мало, что ли, случаев всяких...

– Ну, это-то да...

И наступает пауза. Театральная, прямо. И все смотрят на меня, даже Борька! И то сказать, – назвался груздем...

– Ну, значит так, – решаю я, наконец. – Оставайся-ка ты у нас, Миша Шилов, места здесь всем хватит. А уж утром тебя дядя Миша домой и отвезёт, ты же завтра куда-то всё равно собирался, да, Соболь? Мам, ты как считаешь?

– Подождите, как же это? Я ж не могу, я ведь вас не знаю, то есть, вы меня не знаете! Как же?

– А что тебя знать-то, – вякает Вадька. – Смотри-ка, Ил, загадка природы, ха! Пацан, как пацан...

– Вадька, не встревай! Знаешь, Миша, а Вадим прав, в общем-то, – знать тут особо нечего! У тебя проблемы, мы их можем решить, – ну, и что тут знать, в самом деле? А что ты с нами не знаком, это ничего, познакомимся. Плохого с тобой здесь ничего не случится, мы не маньяки, это ж ясно! За Вадьку вот только с Борманом я ручаться не берусь, но от них мы тебя защитим, слово! Да ты не думай особо, сердцем решай.

– Я не знаю, – мальчишка смотрит на всех нас по очереди, и его взгляд вновь останавливается на мне.

– Ты чё, Незнайка, что ли? – снова вступает Вадька. – Не знает он! Ты не знаешь, а мы знаем! У нас прикольно, оставайся. Ты машины любишь? Айда, мы тебе с Егорычем чего покажем, мы модель собираем, – "Дюзенберг", – ты и не слыхал небось...

– Не слыхал, – соглашается Миша Шилов, а сам продолжает смотреть только на меня. – А как же... Ну, то есть, где вы меня положите, а то, может я мешать буду?

– Да хоть вот тут, в кабинете и ложись. Да, мам? Диван, видал какой?

– Да не фига! У меня пускай, с нами! А я спать не буду, как говорил!

– Куда же у тебя, Вадимка – смеётся мама. – Ты что же, на полу гостя положишь? Правильно, Илюша, здесь постелем. А ты, Мишенька, тогда уж в гостиной, хорошо?

– Нет, ну ты видал, а? – завистливо шипит Вадька Мише Шилову. – Тебе вот можно. А меня бы! – В кабинете бы! – Фиг бы! – Положили бы! Железяки тута, мол! Маленький я, мол. Это же это... как его... блин, щас... – дискриминация по возрастному признаку!

Мы все, – трое взрослых, двое пацанов и восьмимесячный щенок немецкой овчарки, – все мы, обалдев, смотрим на это чудо, на нашего Вадьку. А ведь я на нём мог бы деньги заколачивать, – приходит мне в голову. Ха, деньги, – деньжищи! Это ж надо... Обстановка мгновенно становится лёгкой и, по привычному для нас, весёлой. Всё-таки Вадька мой – это, да-а...

Мы снова за столом. И разговор у нас вполне нормальный, как будто бы Миша Шилов был с нами с самого начала. И сам мальчик совершенно освоился, смеётся даже. И глядя на Вадьку, тоже потихоньку суёт Борьке кусочки со стола. В общем, всё ОК. Alles in Ordnung, как сказал бы партайгеноссе Борман, чтоб ему! А на душе у меня так... Не знаю даже как, – смотрю и смотрю на Мишу Шилова. А он нет-нет, да и поглядывает на меня. Да как-то так поглядывает... взгляд у него делается задумчивый и ясный. Глаза серые... На меня же так Соболь смотрел! – доходит до меня. А сам Соболь тоже, похоже, что-то такое замечает, телепат, – потому что начинает, обращаясь персонально к Мише Шилову, рассказывать обо мне. Много чего, не всё, конечно, но много. И про Коллекцию, и про то, какой я известный. И не только в России, представь себе, тёзка, его и заграницей знают хорошо! Вот в Венеции, – какая выставка была. И книга вот ещё, кто такой Александр Великий, знаешь? И какой я успешный в бизнесе. И про то, какой я был мальчишка. Илья, вот сколько я его знаю, ни разу не сделал ничего такого, за что мне бы было стыдно самому подписаться! И Вадьку, мол, я воспитываю таким же. Я чувствую, что краснею. Вадька же сразу наливается спесью, и довольно на всех поглядывает. Егорка удивлёно смотрит на Мишку, потом до него доходит, и он возвращается к торту, лишь хитро поглядывая на меня. Ну вот, а Мишка совсем разошёлся. Всем-то я хорош, один лишь у меня изъян, не тщеславен, мол, я совсем. Спорт вот, например, забросил в своё время. Мастера сделал и успокоился, а ведь ты, Илюшка, мог не меньше моего достичь.

– Ну, хватит, Мишка! Ты чего, в самом деле... – откашлявшись, говорю я. – Вадим, нос опусти. Соболев, это ж не педагогично, мам, скажи хоть ты ему.

Мама лишь влюблёно смотрит на Мишку, – понятно, она бы такое про своё сокровище, про меня, то есть, часами бы слушала... Я пинаю Мишку под столом, – кончай, мол, зараза! Мишка кидает в меня вишенкой.

– Вот так вот и живём, – говорит мама, обращаясь к младшему Мише. – Не обращай внимания, Миша, у нас всегда шумно. Вадимка один у нас на тропический шторм тянет.

– А ты, баба, его видала, шторм этот? – возмущается Вадька. – Шторм... Ты не слушай никого, они про меня ещё и не такого скажут, это всё... беспочвенные обвинения! Голословные!

– Мам, ну откуда он таких речевых оборотов понабрался? И не читает ведь ни шиша! Компьютер один, да телек ещё...

– Оттуда и набрался, не надо было ему кабельное тянуть.

– Дождешься, Вадька, – оставлю я у тебя один канал, – Discovery...

– А у нас кабельного нет, – наконец-то подаёт голос Миша Шилов. – Мама обещала мне на день рождения провести.

– А когда у тебя день рождения? Сколько тебе будет? – тут же оживляется Вадька.

Выясняется, что день рождения у Миши Шилова будет совсем скоро, двадцать девятого, в воскресенье.

– Мне четырнадцать лет будет.

– Четырнадцать, – задумчиво говорит Вадька, сосредоточено дёргая себя за нос. – Так, так.

– Как, как? – смеётся младший Миша.

– Мне тоже будет четырнадцать! Через три года...

Я смотрю на нового мальчика. Четырнадцать. А Миша смотрит на нас всех, потом обращается ко мне:

– А можно я Вадика с Егором пригашу на день рождения?

– А чего же ты меня спрашиваешь? Твой день рождения, тебе и решать, кого пригласить. И маме твоей, разумеется.

– Я хотел спросить, вы бы их пустили?

– Ха! Пустил бы... А как бы я им запретил, ты себе это как представляешь? Ты ж видишь, какой у нас Вадька, а уж если его на день рождения приглашают... Ты лучше, Миша Шилов, у них самих спроси.

– А чего нас спрашивать?! Ясное дело пойдём, да Егорыч? А шампанское будет?

– Вадимка!

– Погоди, мам! Вадим, ты... Мне очевидно твоё будущее, – алкоголизм! И цирроз печени в финале!

– Да пошутил я! Шуток вообще не понимают! Цирроз ещё, какой-то! Самим, так всё можно говорить. Вырасти бы мне бы уже бы побыстрей бы...

Ну, и в таком духе. Кончен обед, день на склоне. Трое мальчиков идут в Вадькину комнату, мама с Мишкой начинают убирать со стола, я потихоньку смываюсь в кабинет. Прихватив там сигареты и два бокала с коньяком, иду на кухню. Мама складывает в машину посуду, Мишка в столовой убирает скатерть, и тоже приходит к нам на кухню. Я протягиваю ему коньяк, мы усаживаемся вдвоём на подоконник.

– И как вам этот мальчик, Миша Шилов? – спрашиваю я маму с Мишкой.

– Мне понравился, – говорит мама.

– Смелый парнишка и весёлый. Отца, похоже, нет у него, ни разу не вспомнил. Ил, да не дыми ты в мою сторону!

– Похоже, что нет отца, – соглашаюсь я с Мишкой.

– Плохо это, – у каждого мальчишки в жизни должен быть старший мужчина, любящий, разумеется, – безапелляционно заявляет Мишка.

– Ты так считаешь, Мишенька? Но вот Илюша у нас ведь без отца вырос, сам же знаешь.

– Мам, это у Мишки после Егора такая парадигма, это даже не обсуждается!

– Я, Ил-Илья, не знаю, что такое парадигма, но это правда! И это с Егоркой не связано. Правда, – она вообще, ни с кем конкретно не связана, она сама по себе, – какие уж тут обсуждения тебе нужны! А ты не умничай, понял, а то сигареты заберу! Погоди-ка, – а ты что, со мной не согласен, что ли?

– Согласен, конечно же. Это я так ляпнул, по глупости, – я задумчиво отхлёбываю коньяк. – Ты куда, мам?

– Пойду мальчикам винограду отнесу.

– Давай. Конечно, я согласен, Мишка, – вздыхаю я.

– Ну и вот! А вздыхаешь тогда чего?

– А того, что всех не подберёшь!

– Не ори! – Мишкины глаза темнеют. – Чего орёшь? Согласен, всех не подберёшь, – тьфу ты, слово-то какое откопал! Не подберёшь всех, но мы не про всех сейчас говорим, а про конкретного мальчика, про Мишу Шилова!

– А мы что, – говорим?

– Я вот тебе сейчас пепельницу на уши одену, Токмаков, – шипит Мишка. – Я говорю, и ты хочешь, не хочешь, но тоже говоришь!

– Тише ты, мама сейчас зайдёт!

– Не зайдёт, чего ты думаешь она вышла? Не зайдёт... Ты что, Ил, я же видел, что за столом было. Молчи, сказал! Видел... И Егор, по-моему, тоже... Как ты на мальчика смотрел, и как он смотрел на тебя. Между вами же канат повис, хоть ходи по нему. Вадька маленький ещё, не понял ни шиша, да и тётя Наташа тоже. Но я то! Я же тебя насквозь вижу! Молчи, Ил, дай договорить.

– Договаривай, – внезапно успокоившись, говорю я. – Телепат...

– Тебе ведь это нужно! Ты в себя посмотри, Ил! После Тани, – уж прости меня, Илюша, – после Тани тебе это нужно. И я тут тебе не подхожу, что уж тут, в одну реку дважды не войдёшь. Не может человек без Любви, – если он Человек, конечно, а не пенёк с руками и ногами. А ты не просто человек, ты у меня Ил! Я тебя ведь лучше всех знаю, ты извини, но ни мама твоя, ни Вадька...

– А мальчик, а? Мне нужно, телепат ты! А мальчику?

Мишка смотрит на меня, потом качает головой.

– Да что с тобой, Ил? Дурачком слепым ты никогда не был... Ты же Самолётик, – ты что, летать разучился? А, ладно, – пустой разговор у нас получается. Если ты в мальчике этом ничего не разглядел, то и говорить нечего. Пойду я кино посмотрю какое-нибудь, не хочу я с тобой сейчас общаться! Не напейся тут, смотри...

– Подожди. Сядь. Я же ничего о нём не знаю, я ж не телепат! Симпатичный пацан, да нет, – красивый пацан! Не дурак, – да, весёлый, – да. И взгляд у него очень хороший. Настоящий. И что? Всё. А он обо мне, ещё меньше того знает. Ну, это-то не проблема, это всё придёт. А если ему это не надо? А? Я ж потом с ума сойду!

– Не сойдёшь, мы не дадим. А насчёт Миши у меня даже никаких сомнений нет! Ему это не меньше, чем тебе надо. Ты вот меня телепатом называешь, – бог его знает, право! Но я отлично понял, что парень не хотел с мальчишками идти, ему с тобой хотелось остаться. Иди сейчас к ним и приглядись к мальчику получше, сам всё поймёшь. Ступай, Ил-Илья, и не спорь ты со мной, ради всего святого! Я в гостиной буду, не лезь ко мне без нужды. Всё.

Мишка оставляет меня, я сижу на подоконнике, развернувшись, смотрю в окно, а там всё равно ни шиша не видно, темно там. И не в окно я смотрю, а в себя, как Мишка мне посоветовал. Прав Соболь, он всегда прав, и сейчас он прав. И про Любовь, и про мальчика, и про меня... Я, разумеется, тоже почувствовал, что между мной и Мишей Шиловым что-то сверкнуло. Что-то очень знакомое, то от чего мне не отмахнуться, то, что навсегда. Forever. Вопрос для меня не в этом, вопрос в том, – а стоит ли мне пытаться отмахиваться? И кем я тогда стану, если попытаюсь отмахнуться? Двадцать лет назад я не размышлял! Утонул, и всё! Сам, с радостью. Поглубже, ещё глубже, – так, чтобы дышать одной Любовью. Может я и правда, – летать разучился? Пойду! – решаю я. Будь что будет! Ввысь, так ввысь, в штопор, так в штопор!

Я, допив оставленный Мишкой коньяк, встаю с подоконника. Ну, и чего я психую? Не нужен я мальчику, что ж... Да нет! Нужен! Это же настолько ясно, что даже и говорить не приходится. Тут вообще слов не надо. А уж как он мне нужен... Пойду.

Как всё-таки трудно быть первым. Как мне было просто тогда, двадцать лет назад. А вот Мишке, наверное, было также трудно, как и мне сейчас. А я тогда, – ну что я? На меня свалилось счастье. Нежданно негаданно. Я прикасаюсь к Зубу, что висит у меня на груди. А если бы Мишка тогда раздумывать начал? Сомневаться, мучаться, как я сейчас? Так бы я бы дурачком бы и прожил бы, – как Вадька говорит. Может быть, теперь моя очередь быть первым? Достаточно ли я для этого вырос? Проверим... Пора становиться первым, как тогда Мишка...

***

Во всём Мишка первый! Неделю мы уже вместе, три дня я учу его кататься на лыжах, а он меня уже обставляет, зараза! Я устало пыхчу ему в спину, стараясь наехать на его лыжи. Ух ты, получилось!

– Так, Токмаков! Надоел! Если ещё раз так сделаешь, я тебе снегу за шиворот насую, понравилось тебе в прошлый раз, похоже! Тебе надоело если, Илька, – так и скажи, домой поедем. Как маленький!

– Сам ты! А сколько сейчас?

Мишка смотрит на часы.

– Три, без пяти. Домой, что ли?

– Поехали, Миш, мне и правда, надоело.

– Так бы сразу и сказал, а то...

– Не бухти. Завтра, завтра, завтра! – напеваю я, разворачиваясь на лыжне.

– Вот ведь самолётик неугомонный! – смеётся Мишка.

– Что же ты за человек такой! Как же ты не понимаешь, Мишка, – это же КЛЮШКА! Понял? Новая! Новенькая, блин! Клюшечка, клюшечка, клю-шеч-ка!

Завтра, в понедельник, мы с Мишкой идём покупать мне новую клюшку! Я за эту неделю всех достал. Маму, Мишку, Мишкиных родителей даже. За эту неделю, что мы вместе, я у Мишки стал совсем своим. Даже высокомерная студентка Олька, Мишкина старшая сестра, красивая и холодная, как богиня Афина из учебника истории за пятый класс, даже она снисходит до того, чтобы со мной общаться. Особенно, после того, как я притащил к Мишке дедов альбом с фотографиями. Миг славы! Твоей славы, дед Илья. Как все молчали и, открыв рты, смотрели на эти фотографии. Буденный, Уборевич, Егоров, Тухачевский, польский фронт. А это Отечественная. Ленинград. Ворошилов, Жуков, Хозин, Говоров, Мерецков. Кремль, сорок четвёртый. Калинин вручает деду Звезду. А это что, Илья? Это кто же, – неужто... Да, Николай II. Это трёхсотлетие Романовых. Офицеры легкоконной Гвардии с Императором. Во-от дед, в предпоследнем ряду. А это он в Пажеском. Мальчик совсем, ты на него похож немного, Илюша. Да нет, тёть Катя, не очень... А форма какая простенькая, и бескозырка, как у моряков, только без ленточек. А вот ещё, смотрите, дядя Лёша, это в штабе у Брусилова. Так, что здесь написано? Ага, "АВГУСТЪ, 1916". Как раз наступление шло. Да нет, Оля, это вот Брусилов, маленький, с папиросой. А я подумала, что этот вот великан с бакенбардами. Это я знаю кто, мне дед про него говорил, он сволочь, – ой, извините... Почему, Илья? Да так... А всё же? Ну... Полковник Свентицкий. Он потом у Скоропадского служил, – Гетман который, ну, после революции когда. Народу перевешал, – вообще! Гад, одним словом. А это деда в отставку провожают, в 59-ом. Да, тут ничего не скажешь, вот судьба человеку выпала, – гордись, Илья, прадедом! Так ведь я и горжусь... Он, знаете, какой был? Железный. Стальной, как сабля! Я не такой совсем...

Вот так вот, в общем. У Мишки я совсем своим стал. И с Мишкой я почти всё своё время провожу, кроме школы и секции. Даже уроки вместе делаем. Вовка сначала дулся, а как с Мишкой познакомился, – ничего, отошёл. Это же Мишка, – ведь он такой, с любым сдружиться может, если захочет. Только тут у Рыжкова нашла коса на камень, – Соболев ещё лучше него в карты мухлевать умеет. Оба хороши. Вот пусть сами, вдвоём и играют, я и лезть больше не буду! А сегодня, вообще, у меня праздник.

Во-первых, – мы завтра идём с Мишкой покупать мне клюшку. Во-вторых, – завтра понедельник, а в школу-то нам и не надо, – отменили школу! Карантин у нас, грипп. В-третьих, – у меня мама сегодня в ночь. Почему праздник? Да потому, что я уговорил всех, чтобы Мишка остался у меня на ночь. Да, а вдруг он проспит? Что же, мне одному за клюшкой бежать? Нет уж, пусть он у меня будет, под рукой. Под боком, – смеются Мишкины родители. Клюшку-то покажешь, Илька?..

В общем, жизнь прекрасна! Только вот Мишка, зараза, за три дня лучше меня на лыжах кататься научился! За три дня! Это как, – правильно? Но и я не лыком шит. Даром что ли я столько времени с Вовкой Рыжковым провёл? Я очень быстро понял, где у Мишки слабое место. Это его отношение ко мне. Я же могу на нём прямо-таки ездить! Верхом. Нет, не то что бы он стелется передо мной, – нет, конечно. И по шее я уже успел пару раз схлопотать, и выволочки он мне устраивает частенько, но это всё так, – и по делу и от души, но любя. Вот это-то "любя", – это и есть его слабое место. Я сразу стал главным. Ха! И старше он меня, и умнее, и умеет он всё-всё-всё, и сильнее, – это вообще даже не обсуждается, – а всё ж таки он меня любит и поэтому я главный. И чего он во мне нашёл? – счастливо думаю я. Таких как я пруд пруди, – полная школа у нас таких как я... Ой-ёй-ёй! Мамочки! Мишка!

– Вот это здорово! Ой, не могу, держите меня! – ржёт Соболь. – Ты чего же это, – на ровном месте, блин! Держись за палку! И ведь самый большой сугроб выбрал, молодец, Илюшка...

Мишка протягивает мне свою лыжную палку, я хватаюсь за неё, и он меня подтягивает на ноги. Я покорно поворачиваюсь из стороны в сторону, пока Мишка отряхивает с меня снег. Ну и что, подумаешь, – сугроб! Задумался, бывает.

– Хорош, Мишка, чистый я уже. Миш, а Миш, а ты покажешь мне приёмчик ещё какой-нибудь сегодня, а?

– Фиг тебе! Ты потом опять это на Вовке отрабатывать будешь!

– Это он тебе намамсил, да? У-у, дождётся он у меня!

– Илька, а меня мама завтра в библиотеку ММК запишет!

– Туда детей не записывают, я пробовал. В читальный только...

– А меня запишут, прикинь!

– Везёт... А не врёшь? Ну, всё, кончай! Отстань, сказал! Ты меня с собой брать будешь, понял? Там у них такие книжки, – обалдеть! Погоди, – завтра, говоришь? А клюшка?

– Да ёлки ж с дымом! Клюшка твоя! Что ж мы, – целый день с ней чухаться будем, что ли? Быстрей бы её купить уже, проклятую...

– Вот это точно! Быстрей бы. И на каток! Я ещё мячик теннисный с мамы выжму, до кучи, а то старый совсем того...

– Шайбой играй, по-взрослому.

– Ты совсем сдурел, Соболев? Шайбой! Скажет тоже. Поубиваем там кого-нибудь, нафиг. Во! Точно! Шайбой! А на ворота Рыжкова поставить надо будет, мамсика! А, чёрт, – не выйдет ни шиша, хитрый он...

– Умный он, не то, что некоторые.

– Это кто это некоторые, а? Это ты про себя, что ли? Конечно, про себя, – никого ж тут нету больше... Ой! Мишка, зараза! Не надо! Только не за шиворот! Всё, Соболь, кранты тебе! У-у, зараза, щас получишь, ой, мама! Спасите, милиция, убивают!

Мы с Мишкой барахтаемся в сугробе, лыжи мне здорово мешают, а то бы я ему показал! И получается так, что я, хохоча и отбиваясь от этого агрессора, крепко Мишку обнимаю, стараясь лишить его возможности двигаться. А он вдруг перестаёт пытаться напихать мне снегу за шиворот, замирает, неловко как-то смотрит мне в лицо, чуть краснеет и тихо так говорит:

– Ну, хватит, Ил, хватит, я больше не буду, давай вставай.

– Ты чего, Миш, а? Обиделся, что ли?

– Да нет, Ил-Илья, так просто...Давай помогу. Не обиделся, чего ж мне обижаться? Я, если хочешь знать, на тебя вообще обижаться никогда не буду, понял ты, самолётик? Так только, – если что, просто дам по шее разик, и хорош с тебя.

– Не надо по шее, Мишенька, – смеюсь я, а сам так доволен, что пусть хоть триста раз по шее он мне даст!

– Ну, не хочешь по шее, не буду по шее, – легко соглашается Мишка. – В ухо тогда дам...

Что есть счастье? Что есть Дружба и что есть Любовь? Когда и Дружба и Любовь, – две части одного целого, две грани одного кристалла удивительной изумрудной мальчишеской души, – вот это и есть Счастье. Удрав в мае со школы на Урал, лёжа в нашем укромном месте, обнимаясь так, что кровь горячими и мощными толчками с трудом прорывалась по нашим жилам, мы с Мишкой познавали счастье. Дурея от запаха друг друга, почти теряя сознание от невыносимо пронзительной нежности друг к другу, мы познавали, что есть счастье. И желание, – оно такое чистое, невинное, что каждое слово кажется тут ржавым, тяжёлым и неуместным, как кованый топор. И желание, – оно такое неодолимое, ненасытное, неукротимое, что мы жалели только об одном, – что нельзя продлить это вечно, и нельзя залезть внутрь друг друга, нельзя друг в друге ощутить самого себя, как в самом себе... Счастье, – это когда я слизнул капельку крови с пальца Мишки, уколовшегося о рыболовный крючок, а он, ткнувшись мне носом в макушку, что-то шептал, горячее и неразборчивое, и шевелил мне на макушке волосы губами... То, как он победил на соревнованиях, и, найдя меня глазами в зале, смотрел мне в глаза, и губы его шептали: для тебя, для тебя... Счастье, – это когда печаль и грусть осени в серых облаках Мишкиных глаз уходят, тонут в моих поцелуях. Когда душу топит гордость оттого, что нас снова приняли за братьев. Счастье, – это когда мне уже невмоготу больше смотреть на чеканный Мишкин профиль, как на лучших античных образцах, и глаза я отвести всё равно не в силах. А он, склонившись над физикой, постукивает себя по губам карандашом... Мой Мишка. Мой навсегда... Мишка Forever...

– Ну, пока.

– А ты что, не ко мне?

– У тебя же мама спит, ей же в ночь сегодня.

– Ну, она не спит ещё, да и мы потихоньку.

– Знаю я, Ил, твоё "потихоньку". Домой я. А ты ко мне лучше приходи. Блин, Илюшка! У меня же "Комета" сломалась! Гадина, лентопротяг накрылся.

– Выкинь ты её на фиг, Мишка! Чинишь, чинишь, – а толку... Не, лучше мне отдай, я из неё чего-нибудь сделаю, придумаем с Вовкой чего-нибудь такое.

– Вы придумаете, это точно! А я, что, – без музыки сидеть буду, да?

– Музыка... – ворчу я, тут мы с Мишкой, как на разных языках говорим. И вспомнив, тут же, хихикнув, добавляю: – "Музыка дело хорошее, особенно барабан!".

Мишка тоже ухмыляется, но тут же смотрит на меня с подозрением.

– А это ещё откуда ты выкопал, чудо?

– Это, Мишенька, не я выкопал, это знаешь, кто сказал? Суворов это сказал!

– Не ври, не говорил он такого, сам небось придумал...

– Очень надо, – врать тебе! Тоже мне... Сказал! " Наука побеждать", – знаешь? Ну вот. Мне дед читать давал. Здоровская книженция, – обалдеть! "Господа офицеры, – какой восторг!".

– Иди отсюда, давай! Пока я тебя точно в снег не уронил. Эрудит...

– Я уроню кого-нибудь, ронять расхочется! Руки, руки! Всё! Молчу. Ну, ты идёшь или нет?

– Сказано же тебе, – сам приходи.

– Ну ладно, я Корнету косточку принесу, мама борщ варила.

– Борщ, – это хорошо! Борщ тётя Наташа у тебя чёткий варит.

– Мишка, а ещё она нам пирог с вареньем испекла, с клубничным!

– Всё, Илюха! Молчи! А то я тебя сейчас съем. Беги, давай.

– Я пулей!

Я залетаю домой, гремя и поругиваясь под нос, убираю лыжи в кладовку.

– Сокровище! Обедать.

– Мам, меня Мишка ждёт. Ну, ладно, давай по быстрому, бутер какой-нибудь там...

– А борщ? Борщ ведь, Илюшка!

– Не, не, не! Мам, косточку Корнету заверни мне во что-нибудь.

– Илька, ты у Миши до вечера будешь?

– Да нет, мам. Поспать тебе дадим, потом придём.

– К половине восьмого приди, пожалуйста. И вот ещё что, Илья. Я тебя прошу, веди себя у Миши прилично.

– Мам! Ты что же думаешь, – я там на ушах хожу, что ли? Я там такой, – знаешь... Погоди, а на ушах, – это как? Это как мы с Рыжковым, да? Не, мам, я хорошо себя веду.

– Ну-ну, – произносит мама с сомнением. – Вот косточка Корнету, не забудь. Мишиным родителям привет от меня передай.

– Тёте Кате только, дядя Лёша на работе.

Алексей Михайлович, уволившись в запас, у нас в Магнитке устроился работать. Ну и правильно, – не дома же ему сидеть! Не старый же он ещё. И вот он и устроился в Дом Обороны, в ДОСААФ, занимается там с пацанами, Мишка говорит, что здоровски там у него. Даже из мелкашки пострелять можно. Мы, правда, там ещё не были, но ничего, – и это от меня не уйдёт! Мелкашка, – это вещь! Это тебе не воздушка в тире у "Магнита", за две копейки пулька. Две копейки, деньги конечно не большие, – думаю я, запивая бутерброд чаем, – но всё-таки. Десять пулек, вот уже двадцать копеек. Вот и думай себе, – или пострелять, или в кино сходить. Да и равнять воздушку с настоящей мелкокалиберной винтовкой, – ха! Я, правда, ещё ни разу не стрелял...

– Ну, всё, мам. Испаряюсь...

Да что же это такое?! Пустят у них лифт когда-нибудь или нет? Бегай тут на седьмой, как альпинист какой-то... И Мишка тоже хорош, – не мог на первом поселиться. Я звоню в дверь нашим условным звонком, – успели мы с Мишкой такой себе придумать, – два коротких, пауза, короткий. Олька поворчала, было, а сейчас сама так звонит, – хитрая, знает, что Мишка быстрее откроет. Надо шифр менять, засветились...