Текст книги "Мишка Forever"

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Телепат хренов! Оценить... Тыщь тридцать, тридцать пять, пожалуй... Зеленью, разумеется... Ну, минус оценка там, комиссия... И это стартовая цена, а как там на аукционе бы вышло, – кто ж его знает...

– Не возьму! – решительно заявляю я. – Думать даже забудь, не возьму!

– Не возьмёшь? Ладненько, – тихим кротким голосом говорит Мишка. – Я вот сейчас его выкину, на хрен! А потом знаешь, что сделаю? Пойду я потом к Егорке, и скажу ему, что Ягуар наш тюнинговый, от Arden"а, на котором мы с ним ездим, не наш, а твой. И что он тебе срочно нужен, покатались, и хватит. Так, где у меня ключи, – чёрт, я же их Егору отдал... Дай стольник на такси!

– Ты... ты... У-у, знаешь ты кто?

– Знаю. Шантажист! – гордо заявляет мой лучший друг, моя первая любовь и единственный в мире человек, который может справиться со мной как с ребёнком, будто и не было этих двадцати лет.

– Шантажист, ха! Да шантажисты по сравнению с тобой... а ты... У-у, ненавижу! Ну, куда сцапал? Посади, где росло. Подарил, – значит подарил. Пошли, а то там мальчишки замёрзнут.

Одеваясь, я соображаю, как бы мне отомстить Мишке. И где он деньги взял, – интересно. Разберёмся...

– Слушай, Ил, с Егоркой вот у меня...

– Что? Ну, говори, вижу ведь, – маешься.

– Да понимаешь ты, не может парень никак отойти, не привыкнет он никак, что никого бояться не надо, что его любят. А дома! Представляешь, Илюшка, он у меня в туалет пойти, – спрашивает разрешения! А уж как обедать... Это ж... Мелочь какую-нибудь ему куплю, так он чуть не в слёзы. Погоди, воротник у тебя завернулся... Плачет иногда во сне, тихонечко так, но я-то слышу, ты же знаешь, – я чутко сплю. Подмышку мне уткнётся и плачет... Не знаю. У меня сердце рвётся на куски, как тогда с тобой, двадцать лет назад... Что делать, – ума не приложу! А, Ил? Ведь полгода уже, как он со мной.

– Не знаю, Мишка, право, не знаю. А ты его часом, не того? Не вякнул там ничего, не подумав? – Мишка лишь коротко зыркает на меня. – Ну да, ну да... Извини. Да не переживай ты так, – обвыкнется! Тем более, сейчас, после официального усыновления. Ты представь только, сколько Егору пришлось пережить, до того как ты его подобрал.

– Я его не подбирал, – хмуро говорит Мишка, глаза его темнеют, – Что он, перчатка какая-нибудь, чтобы его подбирать?

– Подобрал, подобрал! Ну, погоди, не лезь, отстань! Изволь, – он не перчатка, считай, что Егор драгоценный изумрудный перстень, а тебе повезло, что именно ты его подобрал, а не кто-нибудь другой, или ещё как-нибудь похуже с ним не вышло, не мне тебе рассказывать. Отойдёт, терпение и любовь. Пусть с Вадькой побольше времени проводит, тот камень расшевелит. Родители ему твои нравятся, а они от него так вообще без ума, – я заметил, вот и вози Егора к ним почаще. Как, кстати, дядя Лёша с тёть Катей? Да? Ну, хорошо. Что ещё я могу посоветовать, тебе и самому виднее. Опыт у тебя есть, я в тебя за неделю влюбился. А уж как Егорка на тебя смотрит, – у меня аж сердце в пятки уходит, страшно за него, как бы с парнем чего не случилось от восторга! Погоди, портфель не забудь. Во, съезди с ним, на его тринадцатилетие, в Италию. Вадьке так, помню, Колизей понравился, – чуть на камешки не разнёс! Помпеи... В Венецию свози, – помнишь, как там весной? Риальто, Карнавал, то, сё... Двенадцатого марта у Егорки день рождения? Ну и вот. Хочешь я графу д"Аппиано позвоню? Холодновато, правда, у него в палаццо, и сыро, но ничего, – любовь греет. А что сыро, так там везде сыро. С донной Паолой познакомится. Чудо ведь синьора графиня какое-то, просто! Даром, что дожи в предках... Вадьке, поганцу, она при себе такое позволяла, я его чуть в Гран Канале не утопил, – графиня с доном Браччо не дали... Вот ведь запиралка гадская!

Мишка с мечтательной улыбкой смотрит на меня.

– Да, приятно думать, что есть вещи, не подвластные времени. Вот ты, например, чудо из чудес. А помнишь, Илюшка, как ты меня с графом познакомил? Закрыл, – ну пошли уже, пока мальчики там с Борманом мне машину не разнесли.

– Погоди, слушай, я вот спросить хотел, – ёлки, не удобно как-то, я чувствую как краснею, а, ладно, спрошу, авось, по шее не даст... – Это, Миш... А как у вас с Егором... Ну, я имею в виду ночью. Ну, как у нас, или...

– Ну почему же только ночью? – спокойно отвечает Мишка. – Не только ночью, – как нам с Егоркой захочется, так и... Да ты что, Ил, ревнуешь, что ли? Не надо, право, не надо. У нас с тобой всё по-другому было. Мы были равные, ты даже поглавнее был, хотя ты и помладше. А с Егором... Ну, не знаю я, как тебе это объяснить, Илья, но только ты не ревнуй уж, пожалуйста! Я тебя всегда любить буду, и любовь меньше не станет, но с Егором... Эх, блин! Как же мне повезло в жизни! Ты, потом вот Егорка! То, что до тебя со мной было, я воспринимаю как обещание судьбы. Как её вступительный тест, для получения права на Любовь. Ты извини, Ил, что-то я сегодня, день такой... Не ревнуй, в общем.

– Да не ревную я, что ты! Я просто по-тихому завидую, причем Егорке даже больше, чем тебе. Рад я за вас и счастлив. Я почему спросил? Я за Егора боюсь, столько пацану доставалось в его не слишком долгой жизни, жуть берёт! А ты: "не ревнуй", тоже мне, – телепат! Ну ладно, потом толком поговорим... Так, Андрей, – это я уже обращаюсь к секьюрити. – Мальчишки наши в гараже или на улице?

– Были на улице, Илья Павлович, потом замёрзли и в гараже в Ягуар залезли, – Андрей смотрит на экраны наблюдения. – Вон, сидят, греются. Вы меня извините, но я их в холл с собакой не пустил, но вы сами, после того раза, ну, когда...

– Ну и правильно сделал. И вообще, это не собака, а носорог шерстистый! Правильно, правильно, Андрей! Они тут разнесли бы мне контору в цвай секунд, а это не есть гут... Мишка, отвали, у меня охрана! Андрей, ты при оружии? Ну, то-то. Авдонин ещё здесь, конечно?

– Здесь, Илья Палыч. Это надолго, по-моему. Он тут за чебуреками посылал, и вообще... Я в восемь меняюсь, мне по смене передать?

– Не фиг! Вот в восемь его и гони! Нет, ну что за человек! Прикинь, Михаил Алексеич, все люди у меня по случаю морозов на каникулах, – оплачиваемых, заметь! – а Авдонин, как дорвётся до рабочей станции... Блин, хоть бы он женился, что ли. А счета! Вы бы, господа, счета его, которые мне от провайдера приходят, видели! Иногда мне просто интересно, – кто здесь на кого работает? Гони! Что бы духу его после восьми на фирме не было. Ты на машине, Андрей? Довези его до дому, окажи любезность, как бы он из своих эмпиреев, или где он там витает, под трамвай бы не свалился... Ёлки, зажигалку в костюме забыл. Ну, спичек у вас, конечно же, нет...

– Илья, поехали! В магазин ещё надо заехать.

– Удачи, Андрей, поехали мы. А чего тебе в магазине надо?

– Ну, как, – чего? То да сё... Тётя Наташа такую ораву не ждёт, наверное. Ты же ей не позвонил, так?

– Я тебя боюсь иногда, Мишка, честно! Телепат. Из машины позвоню... Слушай, а что, – "орава"! Подумаешь! Для Бормана у меня старые кеды есть, ну, – тебе сухарик найду, какой-нибудь там... А мы с мальчиками пиццу себе закажем. Мама на очередной диете...

– Сам вот и ешь свои кеды! А мальчикам полноценная здоровая пища нужна. В "Океане" на Юности я балык кижуча видел, ну ещё там чего-нибудь прихватим. Нет, я вообще не понимаю, – как так можно! Рестораны, кафешки... А уж пицца эта! Какое отношение эта дрянь имеет к пицце? Ты вспомни, какую мы пиццу ели в этом, как его... По... Пьо...

– Пьоведи-Сакко, – улыбаюсь я. – Это под Падуей. Ну, чего встал, пошли. Так, слушай, Соболь, если твоя эсэсовская собака меня сейчас обмусолит... Вадька, ты чего за руль уселся?! Егорка, зачем ты ему разрешил? Борман, фу! Бор... Ой! Борька, гадость ушастая! Мама! Да оттащите же его, чего ржёте!

Визжащего от восторга Бормана кое-как утихомиривают и не без труда водворяют на заднее сиденье Arden"овского X-type, – больше всех доволен, разумеется, мой сын.

– Папа, вот здорово, умываться не надо! Нет, ну точно, нам такого же надо! Ил, ну давай купим, а! Ну Илья, ну папочка, ну давай!

– Разбежался, как же! – огрызаюсь я, пытаясь привести себя в порядок после налёта этого оголтелого фашиста, Бормана, то есть. – Хватит с меня эпопеи с рыбками! Кыш! Егор, тащи Вадима на заднее сиденье, и Борьку там держите покрепче, – если он мне загривок ещё решит помыть, не видать ему кедов, как победы под Сталинградом, я ему тогда второй штурм Рейхстага устрою, я тогда вам всем...

– Ты едешь или будешь здесь стратегические планы строить?

– Да еду я, еду, помечтать не дашь! Фу, Вадька, а бензином то навонял! Ты зачем на педали жал? Миш, погоди, заслонку сначала прикрой, дай-ка я сам, здесь вот она... Егор, не пускай Вадима за руль никогда, пожалей машину. Ну, всё, – трогай, любезный! Почём нынче до театру будет, ась? Двугривенного хватит, али как? Почём берёшь та, милай? Да пацаны, блин! Держите вы дворняжку эту!

– Ну что вы, дядя Илья! Он не дворняжка, – заступается за Бормана Егор. – Да Борька же! Фу!

– Дворняжка! – возмущается Мишка. – Нашёл дворнягу! У него родословная почти как у тебя! Четыре поколения, тридцать предков!

– На пергаменте, Илья! – вопит Вадька. – Я видел! Из этого...

– Из Штутгарта, – тихонько подсказывает Егорка.

– Во-во, из Штутгарта. И клеймо у него на пузе!

– Ага, а прадед его у Гебельса служил! Тапочки ему таскал! Всё, поезжай, Мишка, уже! А ты, Борька, tu esto uno porco, corpo di Bacco! No cano... – я специально говорю это Борьке по-итальянски, но Вадька тут же мамсит, полиглот юный:

– Дядя Миша! Слыхал? Он Борьку свиньёй обзывает! Ил! Ты что!

– Да понял я, Вадик, уж это я понял! Мы ему за это... Туфли мы у него сожрём за это!

Наконец, всё помалу успокаивается, мы выруливаем на Ленина, вливаемся в поток машин, довольно оживленный, несмотря на небывалый мороз. Мальчишки позади потихоньку возятся с собакой, Мишка, посвистывая под "Авто-Радио", стальной рукой правит Ягуаром, я про себя обдумываю план мести Соболеву, – жизнь прекрасна! Покурить бы вот только... Нет, не дадут!

Нет, но где же Мишка, – и за сколько, главное, – этот нож взял-то? Вещь, безусловно, достойная. Купил бы я сам его, – это другой вопрос, Тула не мой стиль, но вещь достойная... Вот ведь ещё забота, не обмолвиться бы Соболю, что я к Туле довольно ровно дышу, хотя, конечно, школа! Так, это ладно. Ну, Егорке, допустим, я сегодня часы подарю. Точно! Omega Speedmaster! Вот парень рад будет. Такой день. Что же с самим Мишкой-то мне делать? Я нащупываю на груди, под шёлком рубашки Зуб, и потихоньку кошусь на Мишку. Сидит, понимаешь, весь внимание! Ах ты ж, чёрт! Какого же это я про дона Браччо обмолвился? Надо было втихаря купить билеты, созвониться сперва с синьором графом, а лучше с донной Паолой, чтобы для графа сюрприз был, Мишка, гад, сюрпризы ведь любит. Ладно, исправим. А хорошо бы вместе в Венецию махнуть, обожаю Карнавал, – да фиг ведь получится, и так каникулы в этом году бесконечные выдались. А уж графа повидать хочется как! Старик звонил на Рождество, звал, донна соскучилась по Вадьке. Опять же, – с каталогом ему помочь надо...

– Ты о чём это задумался? – подозрительно спрашивает меня Мишка. – Вот что, Илья, если ты что-нибудь в своём репертуаре замышляешь...

– На дорогу смотри, не отвлекайся. Позвонить домой, что ли...

– "Океан". Ну, кто со мной в магазин? Илья?

– Сами сходите, я здесь покурю пока. И мороженого Вадьке не покупай, и так хрипит.

– Тебе взять что-нибудь?

– Бормотухи! Три, нет, – пять флаконов! Нажрусь портвейна дешёвого и на люстре буду качаться!

Вадька довольно хихикает, Егор укоризненно смотрит на меня, Мишка выразительно крутит пальцем у виска.

– Нету здесь дешёвого портвейна, я потом тебе за самогонкой сбегаю. Пошли, ребята, от него, – он злой сегодня. А ты в машине не кури!

– Хочешь, чтобы я пневмонию подхватил, да? Атипичную? Грипп птичий?

– Пошли, мальчики, пока я на него Бормана не спустил!

Я звоню домой, говорю маме, что Соболев с Егоркой у нас на выходные, пока она думает, как встречать гостей, я сообщаю ей новость о Егоре. Мама некоторое время молчит, а потом дрожащим голосом поздравляет нас с Мишкой. Я чувствую, что она сейчас расплачется, – ещё бы! Мама переживала всю эту историю с усыновлением Егорки, чуть ли не эмоциональнее даже, чем мы с Мишкой. Я быстренько перевожу разговор на Бормана, тот, услышав своё имя, пытается прорваться ко мне на переднее сиденье. Дальнейший разговор, разумеется, становится, абсолютно невозможен. Кое-как договорив, я, оставив попытки отбиться от этого невменяемого фольксштурмовца по-хорошему, дую ему в морду сигаретным дымом. Не ожидавший от меня такой подлости Борька, оскорблёно скуля и отчаянно мотая ушами, прячет морду между лапами. Продемонстрировав Борману преимущества Homo Sapiens как вида, я выбрасываю бычок в окно, и торопливо его закрываю. Бр-р-р, ну и холодина же! Похоже, зима в этом году взбесилась, никогда же такого мороза не было! И синоптики то же самое говорят, – впервые за всю историю наблюдений. Хотя синоптики эти... По ним выходит, – у нас на Южном Урале субтропики должны сейчас цвести! Глобальное потепление, мать их...

В тот день, двадцать лет назад, всё было по-другому. Всегда тепло, когда идёт снег, но тогда было тепло по-особенному, – стало ясно, что будет, обязательно будет весна... Как же я заснул тогда? Да нормально я тогда заснул. Если честно, то заснул я, как убитый...

***

Заснул я просто, как убитый! Но сон мне всё-таки приснился. В этом сне Мишка, невиданными мною приёмами самбо, ловко раскидывал тех двух уродов по углам проклятой подсобки. «Мало? Ещё? Только суньтесь к пацану, гады! – кричал в том сне Мишка, – На! Это мой Ил! Мой самолётик! Мы с ним летать будем! На! Твари! Возьми их, Корнет, фас их!» Появившийся, как всегда бывает в снах, из ниоткуда Корнет, брезгливо поджав острые уши, тащил обоих этих гадов за шиворот прочь из моей жизни... Рр-р-р-р! Др-р-р! Др-р-рян-нь!

Я хлопаю рукой по будильнику, который радостно, – а ему-то что! – подпрыгивает на тумбочке возле моего дивана. У-у, проклятый, в мусорку бы тебя! Тоже мне, – "Слава"! Вот вырасту, найду такую работу, чтобы будильниками никакими и не пахло.

– Илюша, ты встаёшь?

– Я умер, мам!

– А как же ты со мной тогда разговариваешь?

– Ну, значит, после смерти я стал привидением. Ой, ну мам! Не щекотайся! Ну, всё, всё, – встаю!

– А ну-ка, дай-ка я лицо твоё посмотрю.

Мама обхватывает ладонями меня за щёки и, чуть сжав их, рассматривает моё лицо.

– Хорош, красавчик! – она смеётся и чмокает меня в нос.

– Что, здорово заметно? Ну, пусти же! Здорово, да?

– Самую чуточку. Не переживай, Илюшка, тебе это не вредит. А вот под ноги смотреть надо, всё-таки! Ворон, поди, считал?

– Мам, ну хватит, вчера всё сказала. Пошёл я в ванную.

В ванной я, пустив воду, критически рассматриваю себя в зеркале. Ну, в общем-то, и правда, сойдёт. Умываюсь я всё-таки, с некоторой осторожностью. Странно, – думаю я, – почему-то ничего не болит. А фонарь, всё-таки, будет. Н-да. Собственно, он уже есть.

А всё же я молодец, – как я вчера с алгеброй-то! И сидеть очень уж не пришлось, всё как-то само по себе получилось. И ведь не оценит никто! Мама? Ну, что мама... Похвалит, конечно, – ну, двучлены, ну, – молодец, мол, Илья! А как они мне дались? Икс в степени н, минус а, равно... Тут я вдруг, совершено неожиданно, вспоминаю о Мишке этом. Я даже зубы перестаю чистить. Чего это я? Он-то тут при чём? Какое ему дело до моей алгебры, и какое мне дело до него? И вообще, не надо бы мне с ним встречаться, на глаза ему попадаться не стоит даже. Погоди-ка! А ведь восьмые классы во вторую смену учатся. Ну, точно! По крайней мере, в школе не столкнёмся. Однако, вместо облегчения, я чувствую какую-то лёгкую досаду. Да что со мной? Парень, как парень. Ну, разговаривает он со мной как-то необычно, ну и что. Да, наверное, в этом всё дело, – решаю я. Со мной ещё никто так не говорил. Из старших, имею я в виду. Так, – по настоящему, всерьёз, как с равным. Даже мама, даже когда дед умер. Тренер мой, Сергей Владимирович, – ну да, он ко мне относится получше, чем к другим пацанам, но это после того случая, когда Тошка меня чуть не заколол. Вот дед Илья... Да тоже! Последние его годы, когда я начал что-то соображать, он жил главным образом своими воспоминаниями. Кавалерийские лавы, сабельные атаки, крови по колено... Ордена. А Мишка, – тот...

– Илюшка! Мне тебя из ванной выковыривать, что ли? Опоздать хочешь, да?

– Мама, я завтракать не буду.

– Что за новости?

– Не хочу.

– Ага, значит, ты хочешь, чтобы я тебе бутерброды в сумку положила?

– Ну, уж нет! – я ужасаюсь. – Поем, только много не надо!

– У тебя сегодня сколько уроков?

– Ух-ты! Ветчина! Ты что ж вчера не сказала? А где взяла? Мам, мы же хотели на талоны пельменей купить! Брысь, Пират, тебе рыба будет.

– Не сказала, потому что забыла. Как твою героическую физиономию увидала, так и забыла. Нам заказ дали. Там ещё шпроты, гречки кило и масло шоколадное. Так когда придёшь?

– Вкусно! Сегодня попозже, у нас собрание. Пионерская дружина на марше. Что-то там про съезд будет. А я алгебру вчера подмял! Сам. Ты спала уже.

– Молодчина. Ты знаешь, нам на работе обещали книжную лавку открыть, от общества книголюбов. Хорошо бы, да?

– Хорошо бы, да только дорого ведь будет. Нагрузки там, какие-нибудь, как в прошлый раз, про это... как его... партийное строительство.

– Ну что ж. А где бы я тебе Саймака купила? Или Шекли твоего любимого. Не у "Дома книги" же, с рук. Знаешь, сколько там, у спекулянтов, твой "Заповедник Гоблинов" стоит?

– Сколько? – интересуюсь я. – Дороже клюшки?

– Ой, ну Илья! Я про клюшку слышать уже не могу, снится проклятая! Сказала же, двадцать седьмого аванс получу, там и видно будет. Ты в школу так вот, в трусах, и пойдёшь? Галстук хоть пионерский одень.

Я смеюсь, представив себе такую картинку!

– Не-е, не поймут. Хорошо тебе, мам, два дня дома будешь!

– Да, а потом двенадцать часов, – всю ночь, – с реактивами сидеть!

– Ты же сама такой график хотела.

– И очень довольна, что добилась. Разве хорошо было, когда я пять дней в неделю в лаборатории торчала? А ну, одеваться! Диван я тебе сама заправлю.

Снегу-то, снегу! Вот это да! Интересно, за сегодня лыжню накатают? Накатают, должны. Ух-ты, почти по колено провалился.

– Илья! Токмаков! Подожди! – это Вовка Рыжков, мой одноклассник и друг.

Мы с Вовкой идём к школе, не торопимся особо, сегодня никто не торопится, болтаем о том, о сём. Чего это у тебя, – фонарь, что ли? Ага, поскользнулся, – как же! Да ладно тебе. Может, позвать его сегодня на лыжах покататься? Во сколько? Токмаков, да ты чё, сегодня же Шерлок Холмс по телеку! Точно, блин, прикинь, Вовка, я забыл. Ты даёшь, Илюха! А поесть не забыл? А сумкой по башке? А снежком умыться? Ну, Рыжков, держись! Пусти! Скажи, – дяденька, пожалуйста! Ах, ты...

– Погоди, Вовка, я расписание гляну.

– Чего глядеть, – история сейчас! Илюха, ты про Тиля этого читал, про Уленшпигеля? Расскажешь перед уроком по быстрому?

– Расскажу, да ты сам прочитай, – тебе понравится, ты ж про историю любишь.

– Ну, куда ты?

– Иди, раздевайся, я догоню...

Я, протолкавшись через толпу, смотрю на доску расписаний. Так. Восьмые, восьмой "А"... Так, ага, сегодня у них шесть уроков, два последних труды... Считай, что четыре, – трудовик болеет, у нас в субботу трудов не было. Хотя, им могут и заменить, – восьмой класс, всё-таки. Ну, а мне-то, какое дело? Дался мне Мишка этот! Как его, – Соболев, что ли? Соболем, наверное, зовут... А чего это он про самбо говорил, будто бы пять лет занимается. Туда с двенадцати лет записывают... Может, у них там, – ну, где там он жил, может у них раньше можно. Меня же вот в фехтование в девять взяли. Да, но мне-то дед помог. Китель одел, и нет проблем! Как они Звезду увидели... Ох ты ж! А ведь опоздаю я, на фиг! С Мишкой этим...

Начинается обычный маетный учебный день в шестом "Г". Обычный, да не совсем. Всё у меня сегодня как-то... Но четвёрка по алгебре, это да! Пятак по истории, ну это, как здрасьте, а вот алгебра, – это всё-таки да! После пятого урока нас, как стадо, чтобы никто не смылся, гонят в актовый зал. Собрание дружины. Мы с Рыжковым потихоньку рубимся в морской бой. Кто-то втихаря читает, кто-то спит с открытыми глазами, Закутаев с Прокопычем из "В" режутся в карманные шахматы, – значит, после школы подерутся... Рыжков, зараза, у меня выигрывает. Пятый раз подряд! Я подозреваю, что он не все корабли рисует перед началом боя. Ну, Вовец, если поймаю... А чего я? Честные, хитрые глаза... После старшей вожатой Светки Тихоновой, именуемой в пионерских массах Белым Пуделем, – за причёску, – после неё говорит завуч. То, сё, повысим, достойно встретим, а теперь о переформировании. После весенних каникул увеличится нумерация классов по буквам, численность учащихся в классах сократится. Ну, и тд. и тп.

– Вот увидишь, Токмаков, загремим мы с тобой в разные классы, – шипит Вовка.

– Может, пронесёт... Ты бы батю, Рыжков, подключил.

– Придётся, на крайняк...

Собрание заканчивается, – "Взвейтесь кострами" под магнитофон, и по домам.

– Ну что, Илюха, давай тогда после кино на лыжах покатаемся?

– Вот после кино-то я и не смогу, Вовка. Сочинение надо писать.

– Чего дотянул-то? Завтра сдавать же.

Я вздыхаю. Мы с Рыжковым делаем небольшой крюк, хотя мне можно и напрямик, – через школьный двор, просто хочется побыть вместе подольше. Мы на прощание жмём друг другу руки, я обещаю Вовке, что если он попадётся мне на мухляже с морским боем, то я сам попрошусь в другой класс. Тот беззаботно смеётся и, хлопнув меня по спине, убегает.

Мамы дома нет, записка под магнитом на дверце холодильника. Ушла к тёте Маше. Грей, обедай, будь умницей. Целую в синяк. Ха! Шуточки ей вечные, а что у сына, – единственного! – что у сына не клюшка, а дрова, – это как, смешно? Женщины...

Пират, как обычно, когда мама выходная, сытый до отвала, дрыхнет у меня в комнате на письменном столе. Ну, пусть себе дрыхнет. Ого, – почти три часа! Есть охота. Ни фига себе, – курица! Так, мамочка, будет у нас сегодня разговор. Я, пока греется обед, смотрю в окно на поляну между моим домом и домом Мишки этого. Интересно, – он здесь с собакой гуляет или на пустыре, там, где все собачники собираются? Да, Корнет, – это, конечно, всем собакам собака. И медали, и вообще... А чем они его кормят? Это не Пират, здесь мойвой мороженой не обойдёшься. Такому псу мяса надо, наверное, прорву. Нет, ну мама у меня всё-таки! Курочка вкусная какая получилась. И рис с соусом. Так, чай я пить не буду, – дед говорил, что чай после еды, это есть отсутствие культуры питания. Не знаю почему. Ну, ему виднее было, насчёт культуры.

Вот хорошо, что завтра никакой гадости нет, вроде алгебры там. География, русский-литература, две физры, – ура, лыжи, и всё. Здорово, что физра последняя. И секция. Не забыть чёрную изоленту Серому для клюшки взять. Ёлки, у меня же колет порвался! Надо было вчера домой взять, тетеря. Так, посуду помыл, сесть за сочинение, что ли?

Мама! Чего это она быстро так? Обычно, если она идёт к тёте Маше, – это надолго.

– Ты дома, сокровище?

– Дома, дома, – был на Марсе, теперь дома. Что так быстро? Тёть Маши дома нет?

– Тоська у неё болеет, – зубы лезут, я и сбежала. Ты поел?

– Поел, посуду помыл, четвёрку по алгебре получил.

– Четвёрку! А почему не пятёрку?

– Ну, ты мам, даёшь! Заявочки! Мне четвёрка эта, знаешь, как далась?

– Илюшка, Маша сегодня на работу звонила, говорит, что нам премию выписали, за первое место в соцсоревновании. Так что, клюшка у тебя, считай, есть! Присмотрел, наверное, уже в "Орбите"? Ой! Илья, прекрати! Илюшка, я же накрашенная! Ну вот, всю зацеловал, а сам-то как перемазался. Помаду дай вытру. Жалко, что я не могу тебе эти клюшки каждый день покупать, обожаю я тебя, сокровище!

– Мама! И я тебя, ты же самая-самая! Клюшка, – это здорово, это вещь, но я тебя и без клюшек там разных, знаешь, как люблю? Вот прям больше-больше всех! Ты чего? Опять плакать? Мама! А ну! Целоваться больше не буду! Ну, то-то. Так-то лучше. И чего вы, девчонки, такие плаксивые? По поводу и без повода...

– Ну да, ты же у нас мужчина, вот ты и не плачешь. Пойду, умоюсь.

Настроение у меня резко падает. Не плачешь! Вчера... И тут на меня накатывает тяжкий ужас. Настолько тяжкий, что я, не выдержав этой тяжести, падаю на диван. Жутко мне делается, но не оттого мне делается жутко, что вчера случилось, а оттого, что могло бы случиться! А если бы я вчера дверь эту гадскую, на крышу, которая, если б я её успел раньше открыть, чем Мишка этот поднялся ко мне? А если бы он, вообще, не стал бы подниматься? Тогда-то что? Ведь спрыгнул бы я! А мама тогда бы как, а? Псих! Тряпка сопливая! Истеричка. Так, всё, спокойно. Не было ничего, забыли. Нет, постой, это что же получается? Получается, мне вчера Мишка этот жизнь спас? Ни фига не получается! Если бы не он, ну не они, точнее, то ничего бы и не было, ни того, что в подсобке, ни крыши бы этой не было. Но ведь он всё-таки поднялся, искал меня по подъезду и нашёл, и ведь, как ни крути, не спрыгнул с крыши я вчера только потому, что он вовремя появился. А Мишка... Блин, запутался я...

– Мам, ты кушать будешь? А почему? А я пошёл тогда сочинение писать. Поможешь творить? Ну, сам, так сам.

Для сочинения я всегда выбираю свободные темы. Свободные-то они свободные, да только писать надо про то, про что сказано. "Подвиг Красной Армии". Делов то. Вспомним парочку дедовых рассказов, лучше про Гражданскую. Крови только, чтобы поменьше, а то у деда про войну как-то... Кровь, вши, кровь, тиф, кровь, грязь, и снова кровь. Голод ещё, вечный. Так, наверное, и было, но для сочинения, как-то... Про то, как они Киев назад у белополяков взяли, – это вот пойдёт. Без подробностей, главное.

Часа полтора, примерно, я пыхчу над черновиком. Ну, более или менее. Конец придумать надо. Придумать, – это потому, что после 12 июня двадцатого года ничего не кончилось. А про то, как в августе было под Варшавой, дед рассказывать не хотел, сказал только коротко: драпали. Но сказал так, что мне и расспрашивать не захотелось.

– Мам, проверь черновик, ошибки заметишь, – отметь, я перепишу.

– Быстро ты, Илюшка. Пирата не мучай.

Мама читает мой черновик, я смотрю в окно в её комнате на Мишкин дом. Интересно, где его окна...

– Да, – вздыхает мама. – Здорово, Илья. Сильно тебе Ильи Павловича не хватает, а?

– Что ж тут поделаешь, мам. Не хватает, конечно. Много ошибок?

– Порядочно. Вот это хорошо, – "росведка". Это что такое, – разведка? Ты бы повнимательнее, правда, Илюша. А так очень хорошо. Про Будённого хорошо, и вообще, – мне всё понравилось. Ты не зазнавайся только, Илья, но, по-моему, у тебя способности. Покраснел! Надо же. Ну всё, всё, молчу. А интересно, почему Илья Павлович ничего сам не писал, – такая жизнь ведь человеку выпала.

– Потому и не писал, что была жизнь.

– Философ ты у меня. Иди, переписывай набело.

– Бу сде!

Вот ведь я! Как хорошо получается, – сейчас перепишу сочинение, туда, сюда, Шерлока посмотрю, а потом можно и на лыжах с Рыжковым. Набор лыжных мазей, он говорил, у него есть. Сроду я без мази катался.

Ну, вот и всё. Переписал. Пойти телек включить? А почитаю ка я, лучше, чего-нибудь. Опа, в дверь звонят, – кто бы это?

– Илья, иди, к тебе мальчик пришёл.

Вовка припёрся, что ли? В прихожей никого.

– А где, мам?

– За дверью остался, почему-то. Ты в подъезде, Илюша, не торчи, в квартиру проходите.

В подъезде стоит Мишка! Вот так вот. Я, раскрыв рот, молчу, как рыба и только хлопаю глазами.

– Приве-ет, – насмешливо, нараспев говорит он и протягивает мне руку.

– П-привет, – поперхнувшись, отвечаю я, осторожно пожимая его ладонь. – Ты чего? Ко мне?

– Ну, а ты как думаешь? А ты молодец, самолётик-Ил, не соврал мне.

– Про что?

– Про лифт, и правда работает он у вас.

– А-а... – я молчу, уставившись в пол.

– Слушай, Илья, можно поговорить? Да ты не беспокойся, я сразу же уйду, скажу тебе кое-что только, и уйду, я ж понимаю... Можно?

– Ну... Можно, наверное.

В дверь выглядывает мама. Она смотрит на меня и на Мишку, склонив голову к плечу.

– Илья, – стараясь быть строгой, говорит она. – Зайдите в квартиру. Что же ты, а? К тебе пришли, а ты в подъезде гостя встречаешь. Не стыдно?

– Вы извините, я не надолго, – торопливо заступается за меня Мишка.

– Да ладно, заходи, в комнате поговорим, – отзываюсь я. – Мам, это вот Миша, ну, парень, что вчера... ну, умылся я у него, я тебе говорил. Собака ещё у них...

– Очень приятно, Миша, а я Наталья Николаевна, мама этого растяпы. Спасибо тебе, Миша, за то, что ты Илюшке помог.

Мишка краснеет и, откашлявшись, говорит:

– Да ну, я и не сделал ничего особенного.

– Это уж точно, – ляпаю я, вот ведь язык мой проклятый! – Ну, заходи, чего мы, и правда, в подъезде-то...

Я показываю Мишке, куда можно повесить его зимнюю куртку-аляску, и киваю на мою комнату.

– Туда, – коротко говорю я, а сам отчаянно смущаюсь и думаю: – и чего же это ему надо?

– Илья, можно тебя на секунду? – зовёт меня мама.

– Проходи, я сейчас, – говорю я Мишке и иду к маме в комнату.

– Илюша, ты чего это так с ним, а? Такой приятный мальчик, и красивый, и вежливый, да и старше он тебя всё-таки, а ты... Он же тебе помог вчера? Что, не понравился он тебе? Не понимаю.

– Да ладно, мам, всё в порядке, как-то неожиданно просто. Ну, не ждал я его совсем, вот и всё. Пойду я к нему, что-то он сказать хочет.

В моей комнате Мишка сидит на самом краешке дивана, сложив руки на коленях, – как первоклассник у директора, хмыкаю я про себя. Я сажусь рядом и смотрю на него. Мне вдруг, неожиданно, становится весело. Жду.

– Это что, шпага, такой тебе досталось, да? – Мишка смотрит на мою спортивную саблю.

– Такой, только это сабля, а не шпага.

– Ясно. Так вот, Ил-Илья, я чего пришёл. У нас сегодня только четыре урока было, вот я пораньше со школы и пришёл... Вот. Нет, не то... Я это...

– Да ты говори нормально, – что я тебе сделаю, ничего я тебе ведь не сделаю.

– Ладно. Илья, я сегодня утром, перед школой съездил к Наилю, ну к этому гаду, что вчера...

Я резко отворачиваюсь от него и смотрю в стену. Вот ведь...

– Да ты погоди, Ил! Послушай. Ну вот, съездил я, значит, к нему и поговорил с ним как надо.

– Зачем? – сглотнув, спрашиваю я. – Зря...

– Не зря, – жёстко и холодно говорит Мишка. – Не зря, Ил. Так надо было. И тебе, и мне. Ну вот, забудь о них, вообще забудь, как будто не было их. Они теперь не то, что к нам на квартал, они теперь и остановку нашу, и то с закрытыми глазами проскакивать будут.

– Ты что, бил его? – решаюсь я, наконец, взглянуть на Мишку.