Текст книги "Мишка Forever"

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Из горла? – Миша улыбается до ушей. – Покатит...

– Замётано! Нарежемся щас! Так что, – стесняешься ты? Не надо, право не надо. Подушку повыше подвинь, так удобней будет. Знаешь, Мишка, если ты меня стеснятся будешь, то я тогда тоже краснеть начну, то да сё... Держи бутылку, хорошо, что горлышко широкое. И почему у бутылок со спиртным таких не делают? Всё против человека! Да не хихикай ты, прольёшь... Не холодный? Дай-ка... В самый раз. Нравится? Мой любимый. Вот когда я таким как ты был, берёзовый сок продавали, я мог трёхлитровку один за раз выдуть! Щас не видно что-то...

– Ил, а вы как насчёт этого, ну... ну, выпиваете?

– А по мне не видно? Как до самогона дорвусь, – удержу на меня нет! На люстре качаюсь, по дому всех гоняю с саблей в зубах.

– Я так и подумал, – задорно смеётся Миша. – Вы не обижайтесь, это я так спросил.

– Ну, спросил, и спросил, чего же мне обижаться? У меня с алкоголем, Миша, очень лёгкие отношения. Могу и выпить, если в тему, и крепко. Ну, по моим меркам. Разум не теряю, – Соболевская школа. А пить ради того, чтобы просто пить, – это как-то не моё...

– Вот это правильно! – горячо говорит Миша. – Так и надо, а то...

– Что? Знаешь, Миша, – начал, так уж договаривай.

– Да так... Просто у мамы был там один... Друг такой один. Натерпелись мы...

Я молчу. Беда, она и есть беда... Я снова ловлю Мишкину лодыжку, не щекочусь, нет. Это ласка. И он это чувствует, не отдёргивается, не вздрагивает, только серые глаза раскрываются под взмахом пушистых ресниц, и вопрос в них: – не обидишь? Крылья и облака...

– Миша... – тихо говорю я, совладав с голосом. – Послушай меня. Не знаю, могу ли я тебе это говорить, имею ли право, но ты послушай. Все твои проблемы теперь, – это и мои проблемы. Вот хочешь ты того или нет, но решать мы их будем вместе. Это даже не я так решил, это Судьба так решила. Как же нам с тобой против неё идти? Нельзя, да и не хочу я...

– Я тоже не хочу, – выдыхает Миша. – Только так сразу всё, странно как-то, я и не ждал ничего особо хорошего, а тут вы... И все остальные, конечно, и Борька тоже, но вы, Ил...

– Ну и всё, и слов не надо никаких. Слова, слова... И для них черёд придёт, но не сейчас. Дай-ка мне бутылку. Давай, Миша, за тебя я сейчас выпью. А лучше вместе, и знаешь что? Давай выпьем мы соку этого, чтобы ты ко мне на "ты" обращался. Есть такой обычай, ты же знаешь, наверное?

– Знаю, конечно, на брудершафт.

– Парень, да тебя и учить не надо! Я сражён! Наповал, просто. Так вы меня с Вадькой вдвоём совсем мозгами забьёте, убогого! Я те попинаюсь! Мишка, блин, сок разолью! Тише ты, спят все, в самом деле... Ну, вот, ёлки, забыл чего сказать хотел.

– Слова, слова, – улыбается Миша. – На брудершафт хотели.

– Да это я не забыл. Чтобы я выпить забыл, – ха! Хоть и соку... Да ладно, дёрнем, как Вадька выражается. За тебя, Миша! Да, хорошо, не Otard, но всё равно, – хорошо. Держи.

– За вас, Ил!

– Ну вот. Теперь можешь говорить мне – ты.

– Буду.

Мы с Мишей замолкаем, мы не смущаемся, нет. Так просто... Но молчать я долго не могу.

– Ты мне скажи, ты спать не хочешь?

– Не-а, завтра высплюсь. Ха, вдвоём с мамой, она с ночной, ну и я за компанию. Ил, а ты правда книгу написал?

– И написал, и напечатал даже. Про Александра Македонского, тебе же говорили. Только это не художественная книга, она, Мишка, специальная, для профессиональных историков. Военно-историческое исследование это называется.

– Всё равно круто! А ещё напишешь?

– Уже пишу. Правда не книгу, это скорее статья будет. И название уже придумал. Хочешь, скажу по секрету? И чтобы никому...

– Хочу, а почему по секрету?

– А чтобы название не спёрли! Название такое, Мишка, – что ты! Любой бы рад был...

– Какое? Ну же, Ил, не тяни, говори!

Я воровато оглядываюсь по сторонам, быстро притягиваю Мишку за голову к себе, и таинственно шепчу ему в ухо:

– Называться это будет: "Обеспечение Римской армии в дальних походах при отрыве от баз снабжения. Эпоха усыновленных императоров и Антонинов."

Я откидываюсь от мальчика, смотрю в его глаза, а в них поднимается весёлая серая волна.

– Ты гонишь, да? Ой, Ил! Я хотел сказать, – ты меня разыгрываешь? Прикалываешься надо мной, да?

Обидеться мне, что ли на паршивца? А какое волшебное чувство, – будто мне тринадцать, и будто этого парня я всю жизнь знаю...

– На кой это мне надо, сам вот подумай, напряги мозжечок свой! Гонишь... Твоё счастье, что спят все, а то бы всыпал я тебе, неделю бы ты потом стоя спал! Как боевая лошадь... Ах, ты ж! Сок убери! А ну кончай, блин! Мишка, дрянь такая, я ж тебя подушкой задушу! Вот так вот. Это и есть преимущество опыта перед молодостью. Ой! Ну, всё, – будет тебе щас фотофиниш!

Мы с Мишкой Шиловым возимся, боремся, щипаем друг друга, захлёбываемся сдавленным смехом, и всё это совсем тихо, спят же все, да и никто нам сейчас не нужен.

Боги! Чувства, чувства! Сколько мне сейчас лет? А Соболев, точно гад. Ведь у него с Егоркой наверняка также всё, – и чего же он молчал? Это же так... Сколько мне лет, – неужто я снова мальчишка? Гладкая кожа Миши, – будто полированный металл с нежной текстурой, японцы зовут это "хада". И я снова мальчишка, – любящий, верный, нежный и горячий... И я снова самолётик, только мотор у меня теперь, – это вот этот бьющийся между моими сильными крыльями мальчик...

– Всё, Ил, всё, хорош, а то я точно орать начну!

– То-то! Сдаёшься, значит?

– Щас! Я никогда не сдаюсь, это перемирие просто, понял? А потом, днём, при лётной погоде, я те такое покажу... Всё, Ил! Ладно, не покажу, если не хочешь.

– Попробуй только не показать, я тебя Борьке скормлю! Ладно, перекур.

Я убираю с ног сбившееся в кучу одеяло, встаю и иду к столу. Закурив свою ментоловую Sherman"ину, я усаживаюсь прямо на столешницу, – мне же снова тринадцать! – и, болтая ногами, с удовольствием смотрю на Мишку. Тот снова сидит по-турецки, взъерошенный, раскрасневшийся, глаза сверкают серой сталью, прямо на зависть всем моим клинкам. И кулаки упёр в колени. Ну, точно, – Ёритомо перед битвой! Я даже присвистываю в восхищении.

– Сиди! Сиди, Мишка, не шевелись...

– А чё? Таракан, что ли, на мне?

– Сам ты... Сиди, сказал.

Я подхожу к витрине, беру с подставки шлем и, подойдя к Мише, осторожно покрываю им голову мальчика.

– Банзай! – выдыхает паршивец, выбросив вперёд и вправо сжатую в кулак руку.

– Банзай, – соглашаюсь я. – Полный банзай.

– Вот бы сфоткаться так, – Миша вопросительно смотрит на меня.

– Да запросто, только не сейчас, камера у Вадьки в комнате. Утром я тебя в полный доспех одену, и сфоткаю. Как тебе идея? Понятно, ничего не говори... И фотографии сразу же распечатаем, дома покажешь, и друзьям тоже.

– Как это, – сразу? – Миша сдвигает шлем с глаз.

– У меня камера цифровая, – я киваю головой в сторону компьютера.

– Круто! Все лягут! Не детская фотка будет. А шлем не очень удобный, если честно.

– Какой есть. Кабуто. Шлем по-японски, – кабуто. Этот именно, – оки-тэнугуи-кабуто.

– А ты японский знаешь?

– Нет, куда мне. Терминологию оружейную знаю, а язык нет.

– Так надо учить! Что ж ты, Ил? – укоризненно заявляет Мишка, и снимает шлем.

– Вот сам и учи! Указывать он мне тут ещё будет! Ты вот какой язык учишь?

– Английский, какой же ещё!

– Вот давай и японский, до кучи, а я посмотрю.

– А если вместе?

– Отстань, Мишка, старый я уже.

– Вот теперь ты точно гонишь! Старый он. Дедушка Илья, – тоже мне!

– Знаешь, Шилов, всегда мне было интересно узнать, – как японский шлем держит удар европейской булавы...

Мишка смеётся, довольный. Я забираю у него шлем, усаживаюсь к нему на диван. А он приваливается к моему плечу, – теперь уже сознательно. Сделал мальчик выбор... И я тоже сознательно, вовсе не таясь, не скрывая желания и нежности, обнимаю его. И нежности всё же больше, чем желания и чувственности. И я не удивлён, – всё ведь у нас с эти мальчиком ещё впереди. Всё будет, – и первый глоток, и опьянение счастьем после первого глотка, и всё то, что не поддаётся ни описанию, ни анализу. Чувства, это чувства. А сейчас меня топит нежность и Любовь, – как всё быстро и как я этого ждал, оказывается.

– Мишка, – шепчу я мальчику в русую макушку. – А ведь я ждал тебя. Не вскидывайся, – чего ты? Ждал... Я не знал, что это ты будешь, не знал, что ты будешь такой вот. Но как я тебя ждал...

– Да, Ил. Выходит, что и я тоже... Ждал, а сам и не знал, чего ждал. Прикинь, сам не знал, и тут ты! Скажи, а как всё будет?

– Как? По разному, наверное... Но всегда теперь всё будет у нас хорошо, – мы же хорошие люди. А главное, всё будет так, как мы захотим. Да ты не грузись, всё ведь решено уже. Судьба, брат, тут не поспоришь, да и не надо тут спорить. Ты запомни только, – я никогда ничего не сделаю такого, отчего бы тебе стало больно, плохо, и даже просто неуютно. Всё, что для тебя хорошо, – хорошо и для меня. И вот ещё что. Когда мы вдвоём, то ты всегда главный. Понял?

– Здорово! Ты не думай, Ил, я ведь не наглый, и не жадный я. Не думай. Я понимаю, что значит, – главный. И почему главный, когда вдвоём только...

– Я не знаю, что ты понимаешь, а потому скажу, почему. Когда мы вдвоём, главный ты. Когда с нами Вадька, – главный он. Когда Соболев, тогда главный Соболев. Я так живу, и ты тоже можешь жить так. Хочешь?

– Да. И всегда хотел, оказывается. Погоди, а когда же ты будешь главный?

– Да всегда! Ты что же, не понимаешь? Сам суди, это же я позволяю вам быть главными, – выходит, что я всё-таки главнее!

– Ты... Ты ещё и хитрый, ни фига себе! Ну и ладно, один чёрт, я-то хоть и по званию, но главный, сам сказал! Ой! В ухо плюну! Ил, так же нельзя, не предупредил... Мама, я дяде Мише пожалуюсь! Ах, ты... Ты чё, это ж нечестно, – руки в одеяло закрутил! Ну, смотри, Ил! Сам начал. Я тогда с Вадькой сговорюсь, понял? И с Егорычем, и с Борькой ещё. Полный абзац тебе тогда будет! Ага! Боишься? Сразу бы так. А то руки он в одеяло завернул...

Наши лица совсем близко, последние слова Миша шепчет мне уже прямо в губы. Мы замираем на секунду, Мишка вытаскивает свои ладони, зажатые меж нами, и кладёт их мне на затылок. Коротко, властно, – он же главный, – Мишка тянет меня к себе, губы в губы, сердце к сердцу. В голове проносится лишь: – кто ж из нас первый? – и огромная изумрудная волна....

Я сквозь волшебство первого раза смутно удивляюсь умению Миши, его ловкости в этом самом сложном в мире танце... Дети века...

– И-ил... – выдыхает Мишка, – Ил, никто не зайдёт?

– Никто... Хочешь, дверь запру?

– Да ладно, пусть...

– Ты где так целоваться научился, паршивец?

– Сам ты! Балда, мне ж четырнадцать, у меня всякое было, потом расскажу.

– Конечно потом...

Я, не сдерживая себя больше, впиваюсь в Мишку Шилова. Облака, прорезаемые молниями, вспышки первого раза. Тело мальчишки начинает звенеть в моих руках. Аккомпанемент. А Мишка ведёт в этом танце. Он стягивает с меня футболку, – мы отрываемся друг от друга, чтобы стянуть её совсем. Ёлки, я же старше! Я берусь за мальчишкины бёдра, я пью из блюда его живота, – вот так, плавки прочь. Стройные античные колоны бёдер, антаблемент лобка, – и вот он, трепещет, гордо, важно и застенчиво. Он, – главное на земле оружие и главная пацанячья тайна. И теперь эта тайна доверена мне, теперь этот извечный клинок в моём арсенале.

Мишка бьётся в моих руках, – ещё бы, я ж ничего не забыл, это моё умение навсегда. Совсем немного времени, и Мишка кончает. Это как вулкан, – мне и страшно, и оторваться я не могу. Мальчик давит стон, судорога выгибает его навстречу мне, и влага, горячая, неуловимого и восхитительно незабываемого вкуса влага Мишкиного желания у меня на языке. И волна откатывается, оставив на берегу в моих руках омытое моей Любовью Мишино тело.

– Я, теперь я, так? – беззвучно шепчет Миша Шилов. – Давай я, Ил.

Я переворачиваю мальчика на себя верхом, поддерживаю его за крепкие, и одновременно хрупкие ещё плечи. А он неспешно, уверено, – ведь он же главный, – Мишка принимается за меня. И я лечу. Сразу, с места, без разбега. Время уходит, теряет размер и вещественность, остаётся только Миша, его голова в моих ладонях и ещё непередаваемое чувство законченности, и чувство начала. И вот. Изумрудная молния бьёт меня победительным копьём. Пилум, который уже не вытащить из души, но мешать он не будет.

Я держу Мишу за щёки ладонями, я чувствую там, как бьётся моя страсть, – всё правильно, как же без этого, это же часть Любви, самая высь полёта. Облака...

– Понял? – шепчет Миша мне на ухо, оказывается он уже здесь. – Так-то. Ещё и не так будет, мне же четырнадцать, я уже взрослый совсем. И я главный, да?

– Навсегда, что бы это ни значило, и как бы это ни было.

Мишка Шилов тихонько смеётся мне в изгиб шеи, в этом смехе счастье и власть. Ведь я теперь принадлежу ему, а он принадлежит мне.

– И всё-таки ты паршивец, я ж думал, что ты маленький, неопытный и невинный младенец, а ты... Ты до крайности испорченный мальчишка. Самый лучший, наверное, и может даже быть единственный на свете, – наверняка даже, – но какой же ты плохиш. Ты знаешь что? Ты только не вздумай исправиться! Мишка...

– Просто я образованный, время такое. А сам? Совратил меня, – а я плохиш!

– А ведь точно, – совратил я тебя! – я приподнимаю Мишину голову, серьёзно смотрю ему в глаза, и тихо говорю: – И что же мне теперь делать?

– Ты чё? – тут же пугается паршивец. – Я ж пошутил, ты чё? Ты кончай тут! Что ему делать! Да если б ты не того, то я бы тебя сам...

Миша чуть не плачет, – ну и скотина же ты, Токмаков!

– Мишка! Люблю я тебя! Ясно? Думал, что не полюблю больше, и тут ты. Люблю!

– Ну и всё, понял? И больше чтобы так никогда! Приказ по эскадрилье, понял? Погоди, Ил, А если дядя Миша... того, он же телепат, да?

– Ну, то, что он это узнает, то это я сто пудов уверен. Да погоди ты! Чего шугаешься, истребитель? Он это знал уже тогда, когда только тебя увидел, вот зуб даю. Тихо, сказал! Ты что же, не понял ничего? Эх, ты. Мы с Соболевым ведь... Ну, дошло?

– Дошло... Погоди, это что же, – выходит я его место занял? – голос у Миши делается сухим и ломким, и звенит, как перекаленная сталь. Он скатывается с меня и, закусив губу, натягивает плавки.

Гордость. Сам такой был... Ах ты, собственник четырнадцатилетний! Я ловлю Мишину голову, тяну его за шею к себе. Упирается... За плечи, смело, сильно. Я же старше, хоть ты и главнее.

– Место ты занял! Балда! Его место занять никому не дано, понял? Да убери ты локти свои. Слушай меня, Миша Шилов, слушай, потому что говорю я это только для тебя. Его место занять нельзя, оно навсегда. А у тебя своё место, и не знаю я, что ты себе там придумал, но твоё место ничуть не ниже, чем место Соболева. И ты тоже навсегда. А моё место в Мишкиной душе, – я за это спокоен, – оно тоже навсегда, и никому его не занять. Егор чудный парень, Мишка любит его до самозабвения, но я, – это я. Понял, или ты не понял? У нас с ним уже знаешь, сколько времени ничего не было? Любим мы друг друга, и этого достаточно...

– Ничего себе... Давай укроемся, Ил. Ничего себе. Здорово. Ну, а я так не могу. Смотри, Ил, если кто-нибудь у тебя будет, – ну, дядя Миша не в счёт, – если вот кто-нибудь там ещё только... Даже не смотри ни на кого! Не смей, понял, ты мой только, понял? Так вот.

Вот это да! Однако... Ёлки с дымом, а ведь с проблемой ревности я сталкиваюсь впервые. Миша играет моим соском, сопит мне в шею, потом, хихикнув, дёргает меня за ухо.

– А если Вадимка узнает, или ещё того не лучше, – Наталья Николаевна?

– Вадька сейчас живёт в мире, полном огня и железа. Не понял? В общем, его это мало занимает, потом-то узнает, конечно. Он меня любит, и что бы там он ни узнал, любить меньше не станет. Постарайся, чтобы он и тебя полюбил, так всем будет легче и проще. И к маме это тоже относится. Так что от тебя, истребитель, многое зависит. И от меня...

– Прорвёмся... Ил, я в туалет хочу.

– Пошли вместе, потихоньку только.

Мы двумя бесшумными тенями скользим в гостевой санузел, делаем свои дела, шипим друг на друга, чтобы тише, и на цыпочках, – мимо дёргающего во сне лапами Борьки, – тихонько над ним посмеиваясь, возвращаемся в кабинет.

– Ты спать сегодня собираешься, Шилов, или нет?

– А ты? Я как ты.

– Ладно, смотри только, чтобы я тут, в кабинете не уснул.

– Ил, а ты ко мне придёшь на днюху?

– Там видно будет... Но праздник мы сто пудов устроим, это уж будь уверен! Мишка, коленку, убери, куда ж ты её мне...

Миша Шилов начинает мне рассказывать про то, кого он позовёт на день рождения, какие у него друзья, как он живёт в классе и во дворе. Голос его делается сонным, – мальчик сейчас уснёт, я это вижу. Он уснёт, а я полежу с ним ещё чуть-чуть, чтобы он заснул покрепче, и пойду к Мишке. Надо, очень мне надо с Соболевым поговорить. И утра мне не дождаться. И мы поговорим. А утром будет всё так, как должно быть. Ведь всё уже решено, не так ли, Токмаков? И этот мальчик, засыпающий на моём плече, этот человек, который так стремительно занял в моей душе своё место, он будет смотреть на меня, и улыбаться мне, а я ему. Крылья и облака... И это навсегда...

Мишка Forever...

Магнитогорск. Январь-май 2006.

Ил (Geers).

С автором можно связаться по адресу: [email protected]