Текст книги "Мишка Forever"

Автор книги: Илья Игнатьев

– Егорка, ты пакет между ног, на пол поставь, не держи на коленях. Так лучше? Вадим, ёлки же с дымом! Весь в отца! Одно слово, – Токмаков... Ну, и чего теперь делать будем? Торт целый? Давай-ка, и правда, лучше в багажник. Смотрите, чтобы Борман не выскочил, – лови его потом по площади...

– Мишка, это же "Советское", ты рехнулся, да? Ты что ж, думаешь, я это пить буду? Поехали, перед трамваем проскочим.

– Это я человеку одному купил, не нам, не боись. Я же знаю, что у тебя есть Alain Thienot, так ведь? Brut, да? Millesime, если не ошибаюсь, 1985 года.

– Восемьдесят седьмого. И не брют, а брют ультра. Тебе же не нравится. Ты же полусладкое шампанское больше любишь. Мишка, блин, бабку не задави! Ну, вот куда её несёт, а? Нет, ты мне скажи, Соболь, ты где этого Бутовского взял? Всё-таки "Русские Палаты", да? Что-то я в каталоге там не видел... Впрочем, тебе её там не продали бы, ты же не в VIP листе, а вещь не рядовая.

– Ил! Ты уймись, я тебя прошу. Где взял, там нету. Ну, изволь, если тебе так уж хочется знать, – я эту вещицу по случаю отхватил. С Егоркой в Москве увидели, ну и... В галерейке одной, у них там всего понемногу, и живопись, и антиквариат, ну вот и она там была. Да я бы и не заметил, ладно Егор меня носом ткнул.

– Егор, так это ты, да? Тебе я должен спасибо сказать?

– А вам понравилось, да? – застенчиво, как всегда, когда он обращается ко мне, отзывается Егорка. – Дядя Илья, правда же красивая штука?

– Очень.

– Кто красивая, кто очень? Мне, мне почему не показали? Егорыч, что вы там Илу такое купили, а? Папа, покажи!

– Вадька, цыц! Нож кабинетный они мне купили. Потом покажу, я его в офисе оставил. Вадим, ты лучше подумай, чем отдариваться будем. Ну, с Егором я придумал, как нам быть, а вот с дядей Мишей, что делать будем?

Мишка, посмеиваясь потихоньку, косится в зеркало заднего вида. Егор молчит, тише воды, ниже травы. Вадька взволнованно сопит, обдумывая мои слова. Борман, похоже, дрыхнет.

– Пап, а что ты для Егора придумал, а? А то давай мы им аквариум наш подарим? Точно! Только рыбки вот...

– Ну, уж нет! – тут же возмущается Мишка. – Мне эта братская могила для селёдки дома не нужна! Я кладбища вообще не люблю, ни человеческие, ни рыбьи, уж тем более. Верно, Егорка?

– Да ладно тебе, дядь Миш! Я ж не знал, что они передохнут, я же хотел, чтобы им веселее было. В простой воде скучно, а я им хотел зелёную сделать! Передохли, гадство... А растениям по фигу, растут. А рыбок я спасти хотел потом. Я им даже искусственное дыхание делал, если хотите знать, не помогло только ни шиша, блин...

Мы все молчим, переваривая услышанное. До меня медленно доходит.

– Чего ты им, сынок, делал? – вкрадчиво спрашиваю я Вадьку. – Искусственное дыхание? Опиши, пожалуйста, этот процесс поподробней, в деталях, – это надо в анналы занести. Ихтиолог! Локуста рыбья! Отравитель водоёмов! Вози тебя на море после этого... Ладно, хоть, что в Венеции в Лагуне ничего путного не водится. У-у, Вадька, ты когда-нибудь такое отмочишь, в Голливуде офигеют.

– Гены, – задумчиво вздыхает Мишка. – Тут уж ничего не поделаешь, – гены, есть гены. Двадцать лет назад знал я одного мальчика, так он своего кота нырять учил. Без акваланга, без скафандра, – за шкирку, и в ванну. Как же этого мальчика звали-то, а? Илья, ты случаем не помнишь?

– Вовка Рыжков его звали, – хихикнув, говорю я. – Его это идея была. Кот, правда, был мой, Пират. Рыжков, кстати, вчера звонил, тебе привет. Зовёт нас к себе, на Байкал, – может, съездим летом? Без Вадьки, разумеется, – всё-таки Байкал, это ж мировое достояние.

– А я и сам не поеду, меня там, в прошлый раз, комары чуть не сожрали! Не комары, – Дракулы! Прикинь, Егорыч, ростом с вашего Борьку! А в Байкал этот и не сунешься, – холодина! Зачем нужно озеро, в котором и искупаться-то нельзя? – довольно резонно спрашивает Вадька.

– Эстетика дикой природы, Вадим, тебе явно недоступна, – печально заключаю я. – Так, Мишка, давай-ка сначала к подъезду, пакеты домой затащим, а потом уж в гараж.

– Дай мне ключи от него, я машину сам поставлю, а пакеты уж ты как-нибудь, с мальчиками. Да погоди ты, Ил, не возникай! Мне ж Бормана придётся тащить, понял? В гараже-то место есть, а то я завтра как заведусь? Егор, не надо со мной, иди с дядей Ильёй.

– А почему это завтра? Я думал, что вы у нас все выходные будете, я и маме так сказал.

– По делу мне завтра съездить надо будет, а так всё правильно, – все выходные у вас.

– Ур-ра!!!

– Вадька! Не ори в ухо! А ну, отстань от Егорки!

– Ну, всё, берите пакеты. Егор, ты чего нахохлился, я же быстро, – машину поставлю только, и всё. Илья возьми этот пакет, он тяжелее.

Я с мальчишками захожу в подъезд, мы здороваемся с консьержем, и проходим к лифту. Вадька что-то шепчет Егорке, тот сначала хмурится, а потом, рассмеявшись, бросает на меня виноватый взгляд.

– Так, Вадим, что за гениальная мысль тебя посетила? А ну-ка поделись.

– И ничего не гениальная! То есть гениальная конечно, у меня они все гениальные. Мы с Егором тоже шампанского хотим!

– А ещё что? Ты и без шампанского буйный. Лифт приехал, заходите.

Вадька и в лифте продолжает что-то там такое нашёптывать Егору. Вот ведь неугомонный. Точно беговой таракан под допингом.

– А вот давай, Вадик, у твоего папы спросим? – вздыхает Егор. – А то будет, как в прошлый раз...

– Чего ещё? – устало спрашиваю я.

– Ил, то есть папа, дашь нам доспехи померить? Эти вот, что в кабинете слева стоят? Как там они называются? Ну скажи, пап, ну Ил, ну пожалуйста!

– Рё-такахимо-рэндзяку-до-гусоку, – вздохнув, покорно отвечаю я.

Вадька довольно смотрит на Егорку. Тот, не удержавшись, смеётся, тут же, впрочем, смутившись. Нет, всё-таки, – чудо, а не пацан!

– Прикол, да, Егорыч? Как они сами-то это выговаривали? Японцы эти? Папа, приехали.

Дверь в квартиру открыта, мама стоит на пороге.

– Баба! Ты нас в окно увидела, да? А Борман тоже с нами! Егорыч, а у меня джойстик новый, может он дольше продержится, а то те как-то не того. Баба! Я же большой уже, – целуется, понимаешь...

– Недотрога ты, Вадимка! Егорушка, мальчик мой, как я рада! Илюша, пакеты в кухню. Вадимка, а где шарф? Илья?

– Шарф где, тетеря?

– Тьфу ты! Да в машине, наверное, где ж ему ещё быть-то? С шарфом вашим... Позвони дядь Мише.

– Вот же блин, я, похоже, мобильник тоже в машине забыл...

– И кто тетеря, а? Егор, ну пошли ко мне! Нет, в кабинет лучше!

– К оружию и доспехам даже не прикасаться! Егор, я на тебя надеюсь, а то мне Мишка... Ну, ты как, мама?

– Нормально, слушай, Илья, а Егор-то до чего на Мишу становится похожим. Повадки, манера...

– С кем поведёшься... Они мне нож купили, представляешь?

– Дорогой?

– Мишку, что ли не знаешь? Я бы сто раз подумал, прежде чем такой купить. Тула, музейная... А у нас лимоны есть? Чего, один только? И где денег он взял, – не знаю. Столько ведь Валериан с него выгреб, под Егоркино дело...

– Но ведь решилось всё? А деньги, – что ж! Заработаете, вы у нас способные. А Егор-то как?

– Нормально, ты, мам, пожалуйста, этот вопрос не педалируй особо. Привыкает пацан. Ещё бы! Отец теперь у него есть, семья, и всё по закону.

– А настоящих родственников его вы так и не нашли?

– Не очень-то и хотелось, если честно. Хотя, вообще-то, надо было бы с этими... с этими, – не знаю даже, как и сказать-то! Такого парня профукать! Если б не Мишка, пропал бы пацан, – а ведь какой пацан, – золото! А, ладно... Ну, куда же ты балык, не надо его в холодильник.

– Я телятину запекла, как Вадик любит, с сыром и оливками. О, это Миша, наверное, иди открывай.

Я, открыв дверь, отпрыгиваю в сторону, так, чтобы меня не задел Борман. А тот, пулей, визжа от предвкушения, несётся, спотыкаясь и скользя на паркете, прямиком на кухню.

– Ох ты ж! Мама, балык! Вадька, Егор!

Мы, толпой, бросаемся спасать наш праздничный обед. На кухне мама стоит с поднятыми руками, подняв балык и окорок повыше, а Борька исполняет вокруг неё какой-то собачий вариант боевого гопака. И при этом не перестаёт визжать почти на ультразвуке. Мы втроём с Мишкой и Егором ловим этого голодающего. Почему втроём? Потому, что Вадька, согнувшись пополам от смеха, помощь нам оказывает чисто виртуальную, – бестолковыми, невразумительными советами.

– Ну и псина у вас, Соболевы! Мишка, мне одно непонятно, какого немцы войну умудрились проиграть, – с такими-то собаками! Вадька, хорош ржать! Восемь месяцев щенку всего, а хлопот, как от всего питомника "Waffen SS"!

– Тётя Наташа, здравствуйте! Тут вот икра и крабы ещё. А лимоны у вас есть, а то я забыл купить? Ладно, обойдёмся. Ребята, тащите Бормана отсюда, нечего ему здесь. Ил, держи шарф Вадькин, и мобильник твой, растеряшки вы оба.

– Сам ты! Спасибо... Вадька, кому сказано, чешите отсюда. Блин, надо табличку на кухне вывесить. А, да, – Борман же по-русски не того... По-немецки надо... Вадик, как по-немецки, – "собакам вход воспрещён"?

– Это, как его... щас, погоди, а дайте Борьке сосиску какую-нибудь, а то... "den Hunden ist es verboten", вот как. Пошли, Егор, отсюда. Bormann, auf den Ausgang!

Пока Егорка с тихим восхищением смотрит на Вадьку, Борман исхитряется сожрать у него из рук сосиску. Я, без лишних слов, выталкиваю мальчишек с Борькой из кухни. Мишка, накинув пальто на спинку стула, моет руки над кухонной раковиной.

– В ванную нельзя пойти? – ворчу я.

– Илья, отстань от него, – говорит мама. – Устал, Мишенька?

– Есть такое дело, тёть Наташа, – благодарно отзывается Мишка. – Притомились ноженьки, умотались рученьки! Наоборот, то есть... Но ничего! Главное, что всё позади, – теперь Егорка мой законный сын! А то неопределенность эта, проклятая...

– Ну, не знаю, Мишка, не знаю. Насчёт позади... Впереди ещё, знаешь, сколько? Растёт ведь человек. Мам, послушай, – а может нам тоже собаку завести? Чего-нибудь такого, – мастиффа там, какого-нибудь, а? А то Вадька меня совсем достал.

– А почему мастиффа? – спокойно говорит мама. – Давай уж сразу берберийского льва! Миша, а как он сам-то, – Егор, я имею в виду?

– Нормально, – Мишка пожимает плечами. – Ил вот считает, что обвыкнется.

– А ты?

– А что я? Люблю я его, аж до колик. Такой парень! Вчера после суда говорит мне: – "А может, я работать пойду?" На заправке, говорит, пацаны, мол, неплохо получают. А то, мол, говорит, столько денег ты на меня убухал... Представляете, а? Я аж... Тёть Наташ! Вы чего? Вот же блин, а, Илья...

– Мама! Ну, пожалуйста!

– Всё, всё, мальчики, не буду. Слёзы сами, как-то... Какие вы у нас, всё-таки! И Вадик вот, и Егорка. Алексей Михайлович и Катя тоже не нарадуются. А съезжу ка я к ним завтра! Точно. С Нового Года не встречались. Всё телефон, да телефон. Ну, мы обедать будем или нет, а то давайте на стол накрывать. В столовой, да, Илюша?

– В столовой, только я покурю сначала. Айда, Мишка, в кабинет. Мам, ты что сказать хочешь?

 
– "Какие
Хорошие
Выросли дети!
У них удивительно ясные лица!
Должно быть, им легче живётся на свете,
Им проще пробиться, им легче добиться.
Положим, они говорят, что труднее:
Экзамены, всякие конкурсы эти.
Быть может, и верно: им, детям, виднее,
Но очень хорошие выросли дети.
Конечно, задорные эти ребята,
А впрочем, по множеству признаков судя,
Мы сами такими же были когда-то -
И нас не смирение вывело в люди".
 

– Точно! – вякает Мишка. – Хорошие какие стихи, чьи это?

Мама выжидающе смотрит на меня.

– Шефнер? – брякаю я наугад. – Нет? Ну, Тарковский, тогда, который старший.

– Иди отсюда, невежа! Это Леонид Мартынов, Мишенька, сейчас он не очень популярен.

– Пошли, Мишка. А я, мама, не невежа! Просто в искусстве я узкий специалист.

Посмеиваясь довольно, оттого что последнее слово осталось за мной, тащу Мишку в кабинет, – курить я хочу, аж уши опухли. В кабинете Вадька с ногами забравшись в огромное кожаное кресло, барабанит по клавишам моего компа, а Егорка зачарованно смотрит на монитор. Борька с упоением что-то там такое у себя выкусывает на ляжке.

– Ну, понял? И ни шиша сложного. А тут вот можно ещё бонуса добрать, щас, погоди...

– А ну, брысь отсюда! Вадька, гадость мелкая, ты как комп запустил, я ж его запоролил, блин!

– Как, как... Что, жалко тебе, да? Повёлся?

– У тебя свой есть, его и колошмать, а к моему не фиг соваться. Идите отсюда, я курить хочу, потом обедать будем. А это что такое, а? Чего это, я тебя спрашиваю! У-у, Вадька, точно дождёшься ты ремня хорошего по заднице! Мишка ты посмотри только, что он мне на стол выложил! Гадость какая!

На рабочем столе моего компьютера женщина-робот, частично затянутая в сталь-кожу, сверкает двумя аппетитными половинками... этого... Ну, того, по чему я Вадьке ремня обещаю. Егорка, покраснев, как рак, тут же начинает отвлечённо рассматривать катанакаке с мечами, что стоит напротив моего письменного стола. Вадька, аж подпрыгнув от возмущения, тут же на меня обрушивается:

– Это кто это гадость, а? Я? Или это вот гадость? Да это же Сорояма, Ил! Ты что, совсем, – это ж не порнуха какая-нибудь. Дядь Миш! Ну скажи хоть ты ему.

– Э-э, нет, Вадик, меня ты в это не втягивай! А если папа тебе говорит, что не надо это на стол вытаскивать...

– Драть его надо, Мишка! Точно говорю. Слова тут бессильны. Егор, а ты-то, что молчишь?

– Да я не знаю... А так вроде ничего... Ну, красиво, что ли... – и Егорка совсем уж засмущавшись от своих слов, умолкает.

– Да? – тут же оживляется Мишка. – Ну-ка, ну-ка... Так. Ну и чего ты орёшь, Илья? Я, признаться, никакого криминала здесь не вижу. Как ты Вадик, говоришь, что там за "яма"?

– Так, всё! Хватит с меня сегодня дискуссий по искусствоведению! Вадька, а ну марш к себе! Стоять! В ванную сначала, руки мыть. Ещё раз стоять. Егор, ко мне! Стань-ка тут. Вадька, не мельтеши. Эх вы, дети века, внуки НТР... Значит так.

Я подхожу к секретеру, откидываю палисандровую крышку-столешницу, достаю из шкафчика коробочку из крокодиловой кожи. Все заинтригованы. Даже Борька, не мигая, замирает.

– Вот, Егор, такое дело. Поздравляю тебя. От души поздравляю! Теперь ты Соболев. Сам знаешь, какая это фамилия, носи её с гордостью и достоинством. Ну-ну, чего ты? Егор Михайлович! Держи, малыш, это тебе на память от нас с Вадькой. Открывай, давай.

Егорка, шмыгнув носом, открывает крышку.

– Вау! – орёт Вадька и лупит Егора по спине. – Молодец, папа! Это лучше аквариума.

– Это мне, что ли? Совсем, да? – молвит тихонько Егор. Чёрт, а парень-то потрясён по-настоящему.

На чёрном бархате тяжёлым золотом тускло поблёскивает легендарный хронограф от Omega. На чёрном же, – чёрном, как ночи Ле-Мана, – циферблате, стрелки любому говорят, что это даже не просто Speedmaster, а Broad Arrow, – легенда внутри легенды.

– Ремешок подгоним, и носи. Нравятся? Вадька, погоди ты, не скачи! Егор, да вытащи ты их, чего растерялся-то? Что скажешь, Михаил Алексеевич? Егорка, дай-ка я тебя расцелую, – хотя нет, не буду, а то расплачусь.

– Я, я не расплачусь! – тут же орёт Вадька и лезет к Егорке целоваться. – Ты, Егорыч, молодец чувак! Я тоже поздравляю! И тебя, дядя Миша! Всё! Теперь с вас точно шампанское! По целому бокалу, да Егорыч? По два! Егор, давай на пуск жми, они даже десятые доли секунды считают. Вот кнопка, а эта – стоп. Папа, ты чё, не завёл их?

– Егор сам заведёт. Валите, Вадим, к себе, руки не забудьте помыть только. Бормана! Борьку с собой отсюда заберите, на фиг!

– Дядя Илья! И ты, Миша... ой извини, – папа, я хотел сказать, – я не привык ещё... Я вам сказать хочу. Вы... Я не знаю, что бы со мной сейчас было... Вы самые лучшие! И ты, Вадик. А я, – не знаю я, почему мне так вот повезло. А, пап?

– Потому, что ты этого достоин, сынок. С хорошими людьми должны происходить хорошие вещи, да Ил? Только так.

– Потому, что это, и только это, – правильно! Ступайте, ребята, мы скоро.

Мальчики, прихватив Бормана, оставляют нас вдвоём с Мишкой. Он подходит ко мне, берёт мою правую ладонь своей левой рукой. Пальцами свободной руки он проводит вверх по моей щеке, потом гладит мне бровь. Нежно трогает мой шрам.

– Ил... Самолётик ты мой. Ты...

– Не надо, Миш, не говори ничего, не надо...

Мишка целует меня. Его губы такие... За двадцать лет ничего со мной так и не случилось лучше вот этого. Лучше этих губ. Сколько было других губ, – а, не важно! Мишка лучше всех, – был лучше всех, и всегда останется лучше всех. Я отрываюсь от него, смотрю ему в облака серых глаз. Лучше всех Мишка! Егор удивляется, как ему повезло, – мальчик ещё не понял до конца насколько он прав. КАК ему повезло. И как в своё время повезло мне.

– Ил, а может это чересчур, а?

– Ты о чём?

– Да часы эти, Omega. Они же стоят, – пропасть ведь, сколько они стоят! А? Наверное, на BMW тянут, на пятёрку, да?

– А какая разница, сколько они стоят? При чём здесь деньги? – удивляюсь я. – Мне захотелось, и всё тут. Стоят! Я вчера три вагона сортопроката продал, если хочешь знать. Немцам. Подумаешь, – стоят! А Егорка-то, как обрадовался! Вадька доволен, Егор рад, тебе хорошо, – ну, и чего же ты? Хочешь сигару? Нет? А коньяку? То-то. Otard. Что может быть более коньяком, чем коньяк, сделанный в подземельях замка Cognac?

– У тебя, Ил, двойные стандарты, – французов ты не любишь, а коньяк и шампанское их, – за милую душу...

– А какая связь? Французы французами, коньяк коньяком. Они вот русских тоже не того, а, однако же, икорку нашу...

– Я Егора хочу в самбо записать.

– Не надо, – советую я. – Груз фамилии его раздавит. Соболев! Сын чемпиона. Он же чемпионом не станет, – поздно, и будет парень переживать. Оно тебе надо? В плавание отдай, лучше. Во! Слушай, Мишка! У нас же лучшие в стране стрелки! Практическая стрельба! Ничего интересней для пацана и быть не может, – это тебе не пейнтбол даже! Всё по-взрослому. Я бы Вадьку давно отвёл, – да боюсь, пристрелит он там кого-нибудь, по запару... Прикинь, Соболь, российская сборная чуть не на половину из Магнитки, и они в Таиланде, что ли, первое место выиграли! Только там, наверное, с четырнадцати лет... А то ещё эти, как их, – ну, по ледяным стенам лазают, в университете у вас, – тоже чемпионы Европы, кажись...

– Ну, загорелся! Сам вот и лазай. Лучше уж плавание, в самом деле...

Пока мы с Мишкой так вот болтаем, к нам заходит мама, тихонько садится на диван, улыбаясь, слушает нас. Я обращаюсь к ней, спрашиваю, как она день провела. Нормально. А Вадим на меня ей жаловался, я, видите ли, не купил им с Егором абонемент на сезон, на игры "Металлурга"! Почему всё я, да я! Забыл... Новый Ледовый какой строят, видал? А в старом что будет? Баскетбол? Н-да... К нам Задорнов приезжает, тётя Наташа, вам билеты брать? Илья, пойдёшь? Я скопления людей не люблю, я гордый! Сынок, но причём же здесь гордость? А вот! Ну-ну... Мишка говорит, что думает земли купить на Верхнеуральском водохранилище. А что? Здорово, да ведь, тётя Наташа? Дом с Егоркой построим, пускай мои там летом живут, отец рыбалку любит. На какие шиши, – знаешь, сколько там сейчас земля стоит, – мода есть мода! Ты поможешь, ты тоже рыбалку любишь, ну вот и... Я тут же начинаю ныть, что, мол, маркет совсем плохой стал, вата сплошная, обороты падают, мол... Мама с Мишкой смеются. Мишка вспоминает, как они с Егором ездили на Кубу. Прикинь, Ил, – социализм сплошной, митинги, все дела, Фидель бодрый такой, крепкий, шесть часов без бумажки говорил, – представляете, тёть Наташа? Уму не постижимо... Всяких Бушей переживёт нафиг! А лангусты только иностранцам, гадство ведь какое... Услышав про лангустов, мама тут же вскидывается:

– Что же это я? А ну, давайте-ка ребят зовите, обедать пора. Илья, вы кого угодно заболтаете. Мишенька, а Борман борщ вчерашний будет? А то может быть, ему что-нибудь сварить надо, специально?

– Морда треснет, – ворчу я. – Тогда так, борщ ему на первое, а кеды на второе. Мишка, отстань зараза, мама, чего он! Блин, пепел из-за тебя уронил. Вадька, Егор! Убивают! Борька, пошёл вон! Соболь, гад! Уйми собаку свою! У-у, я не знаю, что я с вами сделаю! Где катана моя? Вадька, ты сдурел, да? Это же период Муромати, начало шестнадцатого века, ему ж цены нет! Откуда знаю, – от верблюда! Клейма на нём! Сугата без клейма, – это не сугата, а металлолом. Погоди, Мишка, да не хватай ты! Порежешься. Вот, видишь? Это "дзурё-мэй", титулярная подпись. Имя кузнеца, Кацахиро, а это титул у него придворный, – Сюри-но-Сукэ... Да пошли вы! Будете ржать, вообще ничего показывать не буду! Отстань! Сказал, – не буду, значит, не буду. Отвали, блин, сказал же, порежешься! Чего, чего, – имя владельца, вот чего... По-японски: "кирицуке-мэй". Откуда ж мне знать, кто он такой, а, Егор? Воин... Да не вакидзаси это, Мишка, а катана, а короткая потому, что тогда их делали такие. Кубо Юсаку его звали, Егор, а Ка-Хо имя клинка, это значит: "фамильная реликвия". Идём, идём, мам! Мальчишки, бегом бабушке помогать! Мишка, возьми из бара шампанское, да не там, – в холодильном отсеке. Чёрная, да. Эх, хороши сигары! "Corona-coronas", прямо бы дым лизал! Тебе не понять...

Мы обедаем. Егорка, впрочем, не столько ест, сколько ежесекундно смотрит на своё запястье, на котором красуется мой подарок. Мишка тоже чего-то как-то вяло ковыряется в своей телятине. Ну, мама понятно, – диета. Вадька в минуту расправляется со своей порцией мяса, с негодованием отвергает мамины попытки подсунуть ему рыбы, и, демонстративно не замечая моего негодования, подкармливает со стола Борьку. Вот тот-то отдувается за всех! У меня давно уже есть подозрения, что эта собака не просто собака, а часть тайного плана неоимпериалистов, по подрыву российской экономики. А что? Запросто...

– Так, Егор! Если ты сейчас не оторвёшься от своих часов, то я их у тебя отниму, спрячу и отдам только тогда, когда ты в одиночку тут всё съешь. И из холодильника тоже... И кеды Борькины. То-то. Мишка, ты-то чего? Телятина не нравится? Погоди, сейчас шампанское откроем.

– Пусть дядя Миша открывает! Ты, пап, не умеешь, оно у тебя не стреляет!

– Оно и не должно. Вадим, а ты что, всерьёз рассчитываешь на шампанское? Наивный!

– Так, да?! Так? Ну, ладненько, увидишь! Я тебе, папочка, тогда в увлажнитель в ящике твоём с сигарами, знаешь, чего налью?

– Боги! И знать даже не хочу! Давай бокал, пошутил я. Мама?

– Дядя Илья, а мне тоже можно немножко?

– Всем можно! Напьёмся! Коллективно, блин! Это, как его, – корпоративно. Тащите, кто-нибудь, Борькину миску, а ладно, не надо, – я ему потом шнапсу налью.

– А у тебя шнапс есть? – вдруг живейшим образом интересуется Мишка.

– Нету, – несколько растерявшись, отвечаю я. – А ты что, шнапсу хочешь?

– Не хочу я шнапсу, я просто вспомнил, как ты с немцами своими тогда...

– Что, блин, темы другой нету, – за столом поговорить? Вспомнил он! Вадька, не маши вилкой перед носом!

– Нет, в самом деле, Илюша, – вступает мама. – А действительно, почему так получается, в Германии у себя они такие сдержанные, холодные даже, а тут...

– Поведенческие стереотипы, – глубокомысленно изрекаю я. – Они, мама, заранее морально готовы к тому, что если уж ты попал за русский стол, то вести себя надо соответственно. Да разве только немцы? Все одинаковы. За исключением японцев, разве только... Ну, они вообще, сверкают, подобно драгоценной яшме. Кстати, о японцах, – я же цубу купил! Напомни, Мишка, покажу потом. Вадька, а по шее? Мама, хорош за него заступаться, – он же всю вишню с торта сожрал! Один ты тут, да? Водки, что ли выпить...

– После шампанского? – щурится на меня Мишка. – Зря я о шнапсе заговорил.

– А это не ты заговорил, это он заговорил! – возникает Вадька. – Торта ему жалко! Баба, я сыр не буду! Раз торт нельзя... А ещё шампанского можно? Егорыч, давай ещё по бокалу дёрнем?

– Во лексика! – восхищаюсь я. – Я щас как дёрну, – кому-то сразу дёргать расхочется! Ух-ты, а чего это он, а?

Я показываю на Бормана. Тот, выгнув спину коромыслом, задумчиво смотрит, куда-то... внутрь себя он смотрит!

– Егор, вы что же, – не выгуляли его с Вадиком? И сам я ему погулять не дал. Вот же ёлки с дымом, вести его придётся, – Мишка начинает вставать из-за стола.

– Я сам, папа, – Егорка торопливо срывается с места. – Борман, пошли! Вадик, ты с нами?

– Вадим, сидеть! Оставь, Мишка, я с Егором пройдусь, – я, отложив вилку и нож, встаю. – Сиди, Миш, ты чего-то и правда, усталый какой-то, а с Вадькой они опять толком не погуляют. Егор, возьмёшь меня?

Егорка вопросительно смотрит на Мишку. Тот, улыбаясь, кивает мальчику. Вот если б Вадька у меня был бы такой! Хотя... Мы с Егоркой торопливо одеваемся, – Борька ждать не будет, видно, что невмоготу ему.

– Обожрался! – ворчу я, пока Мишка надевает на пса ошейник. – Ничего удивительного, столько слопать. Егор, готов, – пошли.

– Илюша, ты не долго, – мороз.

– Долго, не долго, – не от меня, мам, зависит, это уж как Борман. Ладно, постараемся...

– Guten Spazierganges, Bormann. Тебе тоже, Ил! – это Вадька из-за стола голос подал.

Мы заходим за дом, там у нас такой скверик есть. Вообще-то с собаками оттуда гоняют, но сейчас нам без разницы. Я достаю сигарету Nat Sherman, мои любимые, с ментолом, прикуриваю. Борька, вместо того, чтобы сразу делать свои дела, начинает валять дурака, носиться по скверику, ну и всё такое, в этом роде. Впрочем, я подозревал, что он себя так поведёт. Просто из фашистской вредности.

– Дядя Илья, а можно вас спросить?

– Можно.

– А какой Миша был, когда он был маленький? Вы же с детства его знаете.

– Такой же, как сейчас, – самый лучший. А чего это ты вдруг?

– Так... Интересно.

– Ну-ну. Егор, ты не замёрз?

– Совсем нет. Потеплело, кажись...

– Кажись...

Я вижу, что парень что-то хочет спросить, но ему мешает его застенчивость. Поможем...

– Слушай, Егор. Твой, – наш, – Мишка, был, есть и будет самым лучшим человеком, которого я знаю. Он всегда всё делает так, как надо. Не сразу это всем ясно, может быть, но в итоге так и получается, что он всё и всегда делает правильно. "Правильно", кстати, не значит – "скучно". С ним, вообще, скучно не бывает. Впрочем, ты и сам это не хуже меня знаешь.

– Знаю... – вздыхает Егорка.

– Ну, а в чём тогда дело? Послушай, Егорка, ты очень хороший человек, люблю я тебя, мы все тебя очень любим, но нельзя же, в самом-то деле, быть таким застенчивым! Ну чего ты всё стесняешься? Пойми, наконец, – ты такой же, как и все мы. Ты с нами. Всё. Ну, есть, конечно, у тебя обязанности, – а у кого их нет? У меня их, знаешь, сколько, – поделился бы, с радостью! Вот и у тебя, тоже... Но и прав у тебя не меньше, чем у Вадьки, например... А уж право спрашивать, – это вообще есть право неотъемлемое. Спрашивай, я же вижу, – ты что-то хочешь.

Егор смотрит на меня, – внимательно смотрит, по-взрослому совсем, – и взгляд у него такой хороший и умный.

– Я спрошу, только вы не обидитесь? Правда нет? Ну ладно. Вот мы с Мишей... Ну... Нет, не знаю, как сказать.

– Вы любите друг друга. По-настоящему, я имею в виду, по-взрослому, – так?

Егор зачарованно смотрит на меня и медленно кивает головой.

– И тебя это волнует, да? Ты не знаешь, правильно это или нет. А что тут голову ломать! Ступай сейчас к Мишке и скажи ему: "Всё, мол, Миша, – или папа... Ну вот, всё, мол, не будет у нас с тобой больше ничего такого, всё! Хоть и нравится мне это, но не знаю я, – правильно это или нет. Так что всё. Будем, как сын с отцом, и всё. Будем любить друг друга на расстоянии". Пойди, я тебя осуждать не буду, а уж Мишка, тем более. Что? Нет? Чего ты там шепчешь-то?

– Нет! – почти кричит Егор. – Нет... Я не хочу, я не смогу без него, без этого. Это и мне нужно...

– Закрыта тема, значит. Я, когда был на твоём месте, не думал! Во мне тогда любовь одна бушевала. Она сразу же все сомнения смела, она меня всего затопила, все другие чувства. Были лишь Любовь и Счастье...

Егорка потрясённо смотрит на меня.

– Вы?..

– А чего ты так удивляешься-то? – спокойно говорю я. – Я думал, ты знаешь... Представь себе. Ну, у нас не так это было, как у вас, – Мишка говорит, что не так, – мы оба тогда мальчишками были. Но это было здорово! Я бы таким сейчас не был, если б не это.

– А потом... почему тогда...

– Почему, почему... – ворчу я. – Вырос я, наверное. А может, поглупел, не знаю. Да и влюбился я... В Вадькину маму. Право, не знаю, Егор... Но то, что было у нас с Мишкой, это было лучше всего и это навсегда со мной. Forever.

– Здорово... – растерянно молвит Егорка. – Ничего себе, а я и не знал... Блин, как же я сам не догадался-то, не маленький ведь, не слепой! Я теперь понимаю... Как это здорово, дядя Илья! Миша, он такой... Forever...

– Смотри, Борька прибежал, похоже, что он всё уже сделал. Пойдём домой, что ли, – холодно, всё-таки. Сколько там времени, глянь-ка.

Егор торопливо задирает рукав и с удовольствием смотрит на часы.

– Пол восьмого. Вау! А тут стрелки светятся!

– Возьми-ка ты Борьку на поводок, Егорка.

Мы обходим дом и направляемся к подъезду. И тут от остановки маршруток, от ларьков, доносится какой-то шум.

– Чего это там, а, дядя Илья? Пацаны дерутся, что ли? Борька, стой.

– Дерутся? – я смотрю на стайку пацанов, человек пять-шесть. – Если дерутся, то как-то странно это у них, Егор. А ну-ка подойдём, только ты позади меня держись, но так, чтобы они Бормана видели.

Да, теперь всё ясно. Пятеро мальчишек, лет так по четырнадцать-пятнадцать, повалили на снег шестого, все вместе бьют его. И хотя они мешают друг другу, но лежащему, похоже, всё-таки достаётся. Особенно старается один, покрупнее других, всё пнуть норовит. И ведь по голове норовит пинать, шакал! И на остановке, как назло, никого...

– А ну, крысы! – рычу я. – Разбежались, твари! Брось пацана, кому сказал, – ты, большой! Щас собаку спущу, Борман, фас!

Я, в общем-то, не слишком рассчитываю на Борьку, но тот, вопреки моим ожиданиям, рявкает настолько убедительно, что я и сам подпрыгиваю от неожиданности! Видно кровь тридцати предков, нёсших службу в каком-нибудь там Бухенвальде, всё-таки сказалась. Пятеро гадов, – вот уж кто точно фашисты, так это они, – не теряя времени на оценку возможностей Бормана, моментально испаряются. Врассыпную, как тараканы. Я присаживаюсь возле паренька на корточки.

– Ты как, живой? Егор, придержи Бормана, чего-то он разошёлся не на шутку. Ты цел, парень?

Мальчик, приподнявшись на руке, с благодарностью смотрит на нас. Нос разбит, губа тоже, из-под сбившейся спортивной шапочки чуть сочится кровь.

– Не знаю, цел, вроде...

– Держи-ка платок, у тебя из носа кровь идёт. Бери, бери, платок чистый. Вот так вот прижми и голову запрокинь. Да ты погоди, поднимись со снега, чего ж ты... Кто это были, зачем они тебя били, а? Егорка, там вот снег почище, набери-ка мне немного. Так что у вас произошло тут?

– Не знаю я, кто это были. Просто, гады какие-то. Я маршрутку ждал, "сорок третью", мне домой на ней надо. Потом хотел сникерс купить, они деньги увидали и пристали. Ой, у меня и лоб разбит! Ногой, наверное...