Текст книги "Андропов (Политические дилеммы и борьба за власть)"

Автор книги: Илья Земцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Читатель подобных публикаций оказывается в сфере действия идеологической войны, приводящей к нравственным и психологическим потрясениям, жертвами которых становятся миллионы «борцов за мир», готовых в своем наивном неистовстве разрушить социальный правопорядок и сокрушить политическую структуру своих стран.

В сущности все «движения за мир» – еще один фасад в андроповской империи фасадов – есть форма необъявленной тайной войны СССР против Запада, которая, если она не даст желанных советскому руководству результатов, может перерасти в обычную войну – в том числе и термоядерную.

Глава седьмая
КОНСОЛИДАЦИЯ ВЛАСТИ

Роль верховного правителя не доставляет Андропову желаемого и ожидаемого удовольствия. Социальная пьеса, в которой ему приходится играть, устарела, с трудом и неохотно воспринимаются голоса идеологических суфлеров, за кулисами происходят бесконечные интриги, старые почитатели покинули или предали его, новые – лицемерны и не внушают доверия.

Во второй половине июня 1983 г. в Москве произошла смена декораций власти. Вернее, идеологически декорации власти остались неизменными – изменилось только их политическое освещение. Из продолжительного небытия (явно помолодевший и еще более динамичный) возвращается Константин Черненко, чтобы провозгласить нового президента государства. Этим президентом становится Юрий Андропов. Отныне он – не только всемогущий партийный босс, но общепризнанный и почитаемый (депутаты Верховного Совета приветствуют Андропова ритуальным «вставанием» – особой почестью, оказываемой вождям) государственный лидер – первый среди неравных, по крайней мере – номинально.

На сессии Верховного Совета 16 июня Черненко обращается к новому президенту (пока еще только кандидату) с притворной лестью. Он представляет Андропова как выдающегося руководителя «ленинского типа», называет целеустремленным, энергичным, инициативным деятелем, всемерно (хотя и не подобострастно) восхваляет его деловые и человеческие качества, ум, опыт и государственную мудрость. И при этом дает понять, что говорит он искренне и рекомендует избрание Андропова Председателем Президиума Верховного Совета по доброй воле. Этот вопрос, отмечает Черненко, рассматривался на Пленуме ЦК в обстановке полного единодушия. И чтобы не осталось сомнений в его искренности добавляет: избрание Андропова будет служить высшим интересам советского общества и государства /128/.

На Пленуме ЦК (он состоялся 14–15 июня) прояснилось: Черненко осуществил свою давнюю мечту – стать секретарем партии по пропаганде (хотя и не так, как ему хотелось – оттеснив Андропова, и не тогда, когда он к этому более всего стремился – при жизни Брежнева). Он надежно занял третье место – сразу же после премьера Тихонова – в системе советской партийно-государственной иерархии, сосредоточив под своим контролем, помимо идеологии, координацию деятельности Политбюро, общий отдел ЦК и партийные кадры.

На июньском Пленуме ЦК происходит более существенная, чем на предыдущем Пленуме, перетасовка кадров. Михаил Соломенцев получает освободившийся после смерти Арвида Пельше пост Председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Но Андропову не удается перевести Соломенцева в соответствии с новым статусом из кандидатов, где он «томится» более 12 лет, в полные члены Политбюро. Кандидатом в члены Политбюро (без права голоса) становится В. Воротников. Андропов возвращает Воротникова из политической ссылки на Кубе, где тот был послом, – возможно, готовя его на освободившееся место Председателя Совета Министров Российской Федерации. Воротников, бывший в немилости у Брежнева, как и недавно назначенный секретарем ЦК Рыжков – новое поколение советских руководителей эпохи Андропова, из которых Генсек, ставший президентом, будет отстраивать здание своей правящей мафии, полностью ему преданной, во всем покорной и целиком подвластной. Им – принадлежит будущее (если и не будущая Россия, то будущая власть в России).

Членами ЦК, выдвинувшимися во второй эшелон, становятся: новоиспеченный маршал С. Ахромеев (не исключено, что его готовят в начальники генерального штаба), В. Кочемасов, посол СССР в Восточной Германии (можно думать, что через некоторое время в новом качестве он заявится в Москве – в МИДе или ЦК), Б. Бальмонт, министр станкостроительной и инструментальной промышленности и В. Шабанов – заместитель министра обороны. Двух последних тоже, несомненно, ждет скорое возвышение. В. Бальмонт, как «придворный еврей», может потеснить Дымшица с должности одного из заместителей Председателя Совета Министров СССР, а В. Шабанов должен стать – этого требует его новое партийное качество – по крайней мере первым заместителем министра обороны.

Происшедшие на июньском Пленуме изменения, таким образом, имеют важное значение – они высвечивают характер и особенности правления Андропова. Но то, что не произошло на Пленуме, заслуживает еще большего внимания: на нем не было выбрано ни одного нового члена Политбюро, количество членов которого упало, со смертью Пельше, до рекордно малого числа: одиннадцати (еще совсем недавно – во времена Брежнева – в Политбюро состояло 14 членов, а при Хрущеве их число достигало 16). За семь с лишним месяцев пребывания у власти Андропову так и не удалось ввести в Политбюро секретарей ЦК для курирования промышленности и кадрами. Эти сложные и многообразные обязанности, связанные с большой физической нагрузкой, ему приходилось делить с Черненко за счет ослабления собственных позиций и увеличения влияния Черненко.

Слабость Андропова не была случайностью, а явилась следствием политики Политбюро. Старцы в Политбюро понимают, что омоложение руководства означает их вывод на пенсию. И все они, стремясь сохранить свою власть (и право на посмертную славу), всячески противятся выходу на партийную авансцену новых лидеров. Не желая фокусировать свое внимание на гипотетических ситуациях (и рисковать), члены Политбюро дали свое согласие на назначение Григория Романова секретарем ЦК по промышленности – сторонники Андропова охотно: он – один из них; противники – вынуждено: возвышение Романова расширяет возможности Генсека, но зато (и все-таки) не меняет соотношения и расстановку сил в Кремле. Романов становится четвертым членом Политбюро – секретарем ЦК – после самого Андропова, Черненко и Горбачева. Вернее – перед Горбачевым и в потенции готовый и способный занять место впереди Черненко. Если Андропову удастся провести Алиева в секретари ЦК, у Романова есть неплохие шансы стать Председателем Совета Министров (разумеется, если в премьеры «не выскочит» Громыко или Устинов – у них есть несомненный приоритет выбора). Не удастся, – Романову уготавливается должность второго секретаря ЦК с расширяющимися (за счет Черненко) полномочиями и правами.

Назначение «молодого» Романова (в Политбюро 60-летний возраст считается чуть ли младенческим) на ключевую позицию в Секретариате ЦК и физическая слабость (а порой создавалось впечатление – немощность)[18]18
  В Москве с начала года стали поговаривать о серьезных нарушениях в здоровье Генсека. В 1982 году он исчезал с поля зрения трижды: с 29 января по 1 марта, с 25 марта по 22 апреля, с 1 сентября по 26 октября. В середине июня 1983 года в западных газетах неожиданно появилась фотография поникшего Андропова, ведомого под руки двумя дюжими телохранителями.


[Закрыть]. Андропова вновь поднимают и оживляют вопрос о наследовании в Кремле. Романов – несомненно умен, бесстрастен и холоден. Хорошо искушен в работе. Он отдал ей около 30 лет своей жизни, пройдя извилистый путь от инструктора райкома партии до первого секретаря Ленинградского обкома (с 1970 г.) и члена Политбюро (с 1976 г.).

До него только двум руководителям Ленинградской партийной организации удалось пробиться в Секретариат ЦК: один из них (Киров) был убит Сталиным, второй (Жданов) скоропостижно скончался при подозрительных обстоятельствах. И никогда ни одному ленинградскому лидеру не доводилось править в Москве. В Кремле во все советские времена – от Ленина через Сталина, Хрущева и до Брежнева – ощущалась и тайно насаждалась неприязнь, подозрительность, отчуждение (и тайная зависть) к руководителям ленинградской партийной организации и к самой организации. Видимо, в Москве казалось, что революционные, бунтарские традиции, загоревшиеся в «Питере» однажды, в начале века, так окончательно и не погасли – ни к середине столетия, ни во второй его половине.

Удастся ли Григорию Романову когда-нибудь воцариться в Москве? Сегодня это представляется более чем сомнительным. С уходом Андропова должно исчезнуть с советской политической арены поколение Брежнева (Романов же, при всей своей относительной молодости, принадлежит к этому поколению). После Андропова советский режим, по-видимому, будет иметь Генерального секретаря, рожденного в конце 20-х годов. И если будущий Генсек, по опыту Сталина и Хрущева, предпочтет и сможет окружить себя людьми на 10 лет моложе, то в течение 3–4 лет членами Политбюро окажутся люди последнего предвоенного поколения.

Радикальное омоложение советского руководства необходимо для жизнеспособности режима и важно для его стабильности. Но постулировать целесообразность по отношению к иррациональной советской системе ненадежно. Для советских лидеров важны власть и их социальные привилегии, интересы и потребности государства для них менее значительны. Кроме того, механизм тоталитарного выбора представляет возможность выдвижения лиц и клик, не лучших с точки зрения системы. Романов достаточно смел, чтобы вступить в борьбу за наследство Андропова, и достаточно опытен (и предусмотрителен), чтобы от этой борьбы отказаться.

Вряд ли Романов рискнет сыграть на физической слабости Андропова. Тем более, что физическая слабость Андропова неожиданно для него стала источником его политической силы. Положение в Кремле в июне 1983 года существенно отличалось от того, что наблюдалось год назад – летом 1982 года. Весной Андропов заболел. Он не показывался на официальных приемах около двух недель и сразу же поползли разговоры, что у него неизлечимое заболевание почек. Ухудшение здоровья Генсека вызвало растерянность у группировки, выдвинувшей его к власти и выдвинувшейся к власти через Андропова. Не испытывали торжества и сторонники Черненко: кое-кто из них уже успел переметнуться на сторону нового правителя (в СССР служат креслу, а не человеку) – чуть ли не полностью Кунаев и частично, проявляя осторожный нейтралитет, Горбачев (это однако не укрепит их позиций в Политбюро в будущем; как свидетельствует советская история, Генсек ликвидирует в первую очередь перебежчиков). Оказалось, что и сам Черненко в этих условиях не желает падения Андропова: неизбежная после Андропова перетряска партийных портфелей грозила вытеснить его из Политбюро. Однако и попытки Андропова консолидировать власть наталкивались на противодействие Черненко и оставшегося ему верным Тихонова.

Ни один из членов Политбюро не стремился занять вакантную должность Председателя Президиума Верховного Совета: это бы сразу вытолкнуло его (любого – кроме Андропова) из активной политической деятельности. Назначение же Президентом одного из кандидатов в члены Политбюро предполагало автоматическую кооптацию его в Политбюро, т. е. вводило в привилегированный клуб Кремля, где принимались государственные решения. Черненко всемерно противился выдвижению в Председатели Президиума Верховного Совета человека со стороны (не члена Политбюро) – им мог оказаться только протеже Генсека (провести свою креатуру после ноябрьского Пленума ЦК КПСС он уже не мог). И тогда в Политбюро сразу бы образовался еще больший перевес приверженцев Андропова. В этих условиях Черненко (а вслед за ним и все еще находящийся под его контролем бюрократический аппарат ЦК) предпринял конъюнктурно разумный шаг – снял возражения против утверждения Андропова Президентом.

Избрание Андропова Президентом, несомненно, увеличивало популярность Генсека в массах и укрепляло его авторитет в партийных кругах. Но не усиливало его реальной власти в Политбюро: количество человек в нем оставалось неизменным – 11 человек. Так что согласие Андропова стать Председателем Президиума Верховного Совета было продиктовано в существенной степени его бессилием изменить соотношение и расстановку сил в Политбюро.

Будь это во власти Андропова, он, по-видимому, предпочел бы, учитывая все еще продолжающееся противоборство в Кремле, собственному избранию Президентом введение в Политбюро надежного и верного ему сотрудника. Тем более, что Генсек мог позволить себе не спешить с «присвоением» ему президентского звания – оно не ушло бы от него в дальнейшем, ибо новая советская конституция 1977 года предполагает объединение обязанностей руководителя партии и главы государства.

На данную особенность советской конституции (не называя ее) ссылался и Черненко, предлагая Верховному Совету (когда это стало ему выгодным) кандидатуру Андропова в качестве его Председателя. «Пленум (ЦК КПСС – И. З.) признал целесообразным, – сказал он, – чтобы Генеральный Секретарь ЦК КПСС… одновременно занимал пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР» /129/. И объяснил: совмещение функций главы партии и государства отражает «возрастающую, руководящую и направляющую» роль коммунистической партии в жизни советского общества. И конечно же – «с полным основанием будет восприниматься советскими людьми и за рубежом, как свидетельство авторитета партии и государства» /130/.

Андропов, став Генсеком, а затем назначенный Председателем Совета Обороны СССР, превратился фактически в хозяина страны и активно, а главное – «на одном уровне», начал встречаться и вести переговоры с главами других государств.

Оказалось, что расширенные и законодательно оформленные в 1977 г. (в угоду Брежневу) функции, права и полномочия Председателя Президиума Верховного Совета не привели к смещению государственной власти: они являются декоративными и становятся реальными только тогда, когда (и пока) глава партии возглавляет также и Верховный Совет. Когда связь верховной партийной и высшей советской власти оказалась на время разорванной (со смертью Брежнева), выяснилось, что «реформы» 1977 года существуют только номинально и Верховный Совет и его Председатель Президиума были и остались «декоративным» орнаментом партийной диктатуры. И советское государство способно обходиться без «Президента» шесть месяцев (могло бы и шесть лет и больше), не испытывая потрясений или кризиса власти. Вместе с тем (и потому, что «новая роль» Верховного Совета проявляется только, если она сосредоточена на личности Генсека) избрание Андропова Председателем выводило его на формальный пьедестал супервласти в стране – он становился обладателем всех высших советских постов – Генсека, Председателя Совета Обороны, Председателя Президиума Верховного Совета, как Брежнев. Больше Брежнева, ибо тому пришлось карабкаться к коммунистическому абсолютизму по каменистым тропам партийных интриг 13 лет, он же, Андропов, преодолел эту дистанцию в 7 месяцев. И потому, что он, в отличие от Брежнева, обрел всю полноту власти в стране не по милости соратников, а в жестокой борьбе с соперниками, противниками и… теми же соратниками. И это был триумф (и национальный рекорд скоростного спринта к вершине партийно-государственной пирамиды). И за него Андропов был согласен платить по счету Черненко и векселям партийного аппарата.

Требования Черненко были унизительными, они били по самолюбию Генсека и нарушали его планы – не вводить в Политбюро новых его сторонников, заполнить образовавшийся вакуум в Секретариате ЦК за счет одного из членов Политбюро (так Гр. Романов стал секретарем ЦК по промышленности), назначить и официально провозгласить (как это произошло на июньском Пленуме ЦК) самого Черненко идеологическим секретарем партии и разделить с ним обязанности второго секретаря ЦК по кадрам.

Условия, предъявленные Генсеку аппаратом ЦК, требовали его отказа от планов проведения глубокой реорганизации государственных организаций и радикальных реформ. Андропов пошел на сделку, уступил притязаниям и домогательствам, рассудив, что у него еще представится возможность расквитаться с Черненко и расплатиться (и расправиться) с партаппаратом ЦК, дерзнувшим навязывать ему, Генсеку, свою волю.

И случай не заставил себя ждать: в первых числах июля был смещен с должности первого заместителя заведующего Отделом организации партийной работы ЦК КПСС Николай Петровичев. Он, полный член ЦК КПСС, был отправлен на малопочетную должность Председателя Госкомитета СССР по профессионально-техническому образованию, с трудом тянувшую на членство в Ревизионной Комиссии ЦК /131/.

Падение Петровичева сразу на две партийные «ступеньки» последовало вскоре после того, как с секретаря ЦК Капитонова были сняты обязанности руководителя Отдела организации партийной работы, которые он исполнял в течение 18 лет. Отдел принял Егор Лигачев, бывший секретарь Томского обкома, давний друг Генсека. Устранение Капитонова и снятие Петровичева, передав в руки Андропова важнейшие рычаги управления ЦК, открыли перед ним возможность контроля над назначением партийных работников.

Не пришлось долго упиваться и Черненко своей победой. Вскоре у Андропова появилась возможность унизить своего противника – это произошло в июне на Пленуме ЦК. По требованию Политбюро, ссылаясь на партийную традицию и требование протокола, в доклад Черненко монтируются понятия явно из политического лексикона Андропова – требование реализма мышления, настрой на дела, а не на лозунги. Черненко пришлось говорить с чужого, андроповского, голоса и тогда, когда он развертывал перед участниками Пленума программу воспитания советского человека. Важнейшей идеологической задачей партии он назвал проблемы улучшения организации и укрепления дисциплины труда, повышения эффективного производства, контроля и соблюдения договорных обязательств на всех уровнях – от рабочего, колхозника до министра, то есть вынужден был развивать те самые идеи и мысли, с которыми Андропов пришел к власти.

Дань почтения к Генсеку – обязательное требование партийной риторики. Но и в этом Черненко отказывает (ему отказывают) чувство меры. Он вместе со всеми «советскими трудящимися» «горячо одобряет деятельность ЦК КПСС, его Политбюро во главе с Генеральным секретарем ЦК Юрием Владимировичем Андроповым» /132/. Не отметить этого Черненко был не в праве. Ему, однако, пришлось, пожалуй, первому в СССР определить выступления Андропова как подлинные «достижения марксистско-ленинской мысли последнего времени» /133/.

Черненко в своей речи утверждал, что существуют истины, не подлежащие пересмотру. Но он сам тут же «забывал» одну такую истину: значение и роль Брежнева в советской истории – решенную, как ему представлялось на предыдущем Пленуме ЦК, давно и однозначно. Он не находит (ему не находят) ни одного доброго слова для бывшего своего патрона, чьей благосклонностью и расположением он еще не так давно кичливо гордился.

Одного кумира партии вытеснил другой. И перед ним приходится склоняться и рассыпаться в комплиментах. Андропов, если верить Черненко, оказал глубокое влияние на мировую общественность «принципиальностью» и «уверенностью», «спокойствием» и «аргументированностью».

Подобострастие, заискивание в выступление Черненко – вынужденная дань, которую он угодливо согласился платить за возможность проведения (и открытия) идеологического Пленума ЦК КПСС – созванного впервые за 20 лет. Этот Пленум, по замыслу Черненко, должен был повернуть партию от решения экономических проблем к пропагандистским, на гребне которых Черненко, как секретарь ЦК по пропаганде, рассчитывал и надеялся быть вынесенным в духовные вожди.

Идеологический бум, однако, не состоялся. Заключительная речь Андропова на Пленуме, деловая, острая, временами полемичная и яркая, затмила убогое, блеклое и монотонное выступление Черненко. Членам Пленума импонировала откровенность Генсека (полуоткровенность): он говорил об отрыве руководителей от реальности, отметил (посмел!), что созданная в Советском Союзе политическая система не может считаться совершенной, признал, что партийные работники все еще не изучили общество, в котором живут («Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок») /134/. Андропов призывал к борьбе с формализмом и при этом не ограничился, в отличие от Черненко, обтекаемыми формулировками, а с рассчитанной мерой смелости (и учитывая психологию переживаемого в СССР социального момента) заявил: «собрания… происходят в основном по подготовленному сценарию… выступления участников заранее редактируются, а инициатива, а тем более критика причесываются и приглушаются» /135/. И как-то совершенно незаметно (но настойчиво) и не навязчиво противопоставил идеологическим лозунгам Черненко требование пересмотреть (он сказал деликатно – отредактировать) действующую партийную программу /136/.

И здесь Андропову явно изменило чувство политического вкуса – он оказался банальным: программы коммунистической партии в СССР пересматривались и редактировались при каждом Генсеке и при каждом Генсеке оставались неизменными. А может быть, в тупиковом исходе своей деятельности на седьмом месяце правления, Андропов приблизился к социальному перекрестку, где надо было решать: отбросить остатки доктринерства и двинуться вперед (не посмел – устрашился опасных для себя и режима последствий) или отступить назад (не позволяло самолюбие). И он застрял на полпути. Начав с призывов модифицировать экономику, скоро понял, что ничего нельзя существенно изменить в советском обществе, не меняя его политической структуры и не подрывая власти партократии. Видимо, Андропов решил пока что уйти от рискованных экспериментов в общественной жизни к реформам… на бумаге. Начинает он, учитывая богатый опыт предшественников, с ревизии Программы КПСС. Но не ограничивается ею.

В СССР существует еще одна соблазнительная, эффектная область для приложения и реализации преобразовательных идей – это система народного образования. И Андропов не устоял перед искушением «обогатить» ее, привести в соответствие «с жизнью». «Мы здесь, в президиуме, – сказал Андропов на Пленуме, – обменялись мнениями… Видимо, возникает необходимость серьезно подумать о реформе нашей школы…» /137/.

Создавалось впечатление, что у Андропова нет четкой социальной позиции. Его внутренняя политика проводится на основе интуиции. И оставаясь интуицией, не отличается последовательностью и определенностью.

Еще за несколько месяцев до Пленума ЦК казалось, что Андропов обладал определенной свободой для проведения намеченной им экономической программы. В те дни в советских периодических изданиях шла осторожная, облаченная в марксистские формулировки, дискуссия о характере и возможностях развития советского общества. Либералы настаивали на расширении частной инициативы, увеличении приусадебных участков, поощрении индивидуального жилищного строительства, консерваторы – напротив, призывали к дальнейшей централизации управления и совершенствованию государственного планирования /138/. Но затем партийный аппарат, не заинтересованный в переменах, которые могли нарушить принципы вертикальной структуры власти и единоначалия, оказал давление на Андропова.

И вместо введения и осуществления глубоких и основательных реформ Генсеку пришлось удовлетвориться и ограничиться законом о трудовых коллективах[19]19
  Полное название этого документа, утвержденного на Сессии Верховного Совета СССР 17 июня 1982 г. – «Закон Союза Советских Социалистических республик о трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями и организациями».


[Закрыть] отражающим, скорее, экономические проблемы и волнения режима, нежели социальные надежды Андропова.

Призрак польской «Солидарности», бродивший по страницам доклада Андропова на июньском Пленуме ЦК[20]20
  Андропов предостерегал партию против «ошибок в политике, когда в возникающем вакууме появляются самозванные претенденты на амплуа выразителей интересов трудящихся» – «Речь Генерального Секретаря Центрального Комитета КПСС товарища Ю. В. Андропова» («Правда», 16 июня 1983 г. стр. 2).


[Закрыть], оживает в статьях Закона о трудовых коллективах. И на его пути «Закон» сооружает и возводит преграду в виде «действительного советского» /139/ (что должно означать – не польского) «самоуправления». Это прежде всего (и главным образом) принцип «демократического централизма». Вот как он преподносится партией: в обсуждении проекта закона приняли участие 110 миллионов советских граждан (иными словами, все взрослое население страны – более едкую и фантастическую сатиру на коммунистическую демократию невозможно представить). И вот как он проявляется в жизни: из 130 тысяч поправок и замечаний, внесенных в проект закона (если они действительно были) на состоявшихся 1 миллион 230 тысяч собраний (если они на самом деле происходили) включено в закон всего-навсего немногим более… 70-ти, т. е. менее 0.1 %. Новый закон декларирует увеличение прав трудовых коллективов. Прав мнимых: выдвигать кандидатов на выборы – их предлагает правительство, участвовать в обсуждении планов – они определяются партией, устанавливать правила внутреннего распорядка – они утверждаются администрацией. И прав действительных. Эти права, по существу, являются обязанностями: содействовать претворению в жизнь решений партии, неуклонно исполнять советские законы и постановления правительства, выполнять договорные обязательства, повышать эффективность работы. И самое важное (здесь под расширением прав коллектива предполагается ограничение прав членов коллектива) – обязанность привлекать к ответственности недостаточно усердных работников: переводить их на нижеоплачиваемую работу или увольнять, лишать премий, дополнительного отпуска, жилой площади. (Андропов, сознавая непопулярность задуманной им широкой кампании борьбы с нарушителями трудовой дисциплины, по-видимому, решил осуществить ее – продолжить и завершить – через и с помощью коллектива, т. е. расправиться с рабочими руками рабочих).

Коллективам вменяется в обязанность, как их долг, создавать подсобные хозяйства (т. е. самим кормить рабочих, освобождая от этой непосильной обязанности государства), направлять (это их «право») «передовиков производства» для обучения в высшие и средние учебные заведения (с тем, чтобы еще сильнее привязать рабочих к производству). Коллективам благосклонно разрешается выдвигать встречные хозяйственные планы и даже ставить «в необходимых случаях» (каких? – не разъясняется) вопросы о привлечении к ответственности лиц, «не выполняющих обязательств по коллективным договорам». Но тут же предусмотрительно разъясняется: только через общественные организации и при наличии одобрения партии.

Для того, чтобы создать видимость народовластия (а заодно приглушить общественное недовольство и разочарование), в законе о трудовых коллективах предусмотрена статья (тринадцатая), вводящая в производство элементы демократизма. В законе говорится о возможности участия рабочих «в решении вопросов назначения руководящих работников». Но при этом разъясняется: это участие осуществляется «в соответствии с законодательством СССР», которое в силу своей сущности («демократического централизма») несовместимо с принципами самоуправления.

Что же касается мнения «трудового коллектива» при снятии руководителей, то оно будет учитываться, отмечается в законе, «общественными организациями» /140/, т. е. пресловутым советским треугольником – партийной организацией, комсомолом и профсоюзом. Так что, хотя рабочим и обещано право на тщательно отмеренное самоуправление, их благоразумие (и печальный опыт в прошлом), по-видимому, удержит их от искушения этим андроповским даром воспользоваться.

В отдельных – показательных – случаях, возможно, и будет производиться снятие с работы руководителей (не угодных партии) по рекомендации коллективов. Но рабочие не в состоянии (и не вправе) назначать новых руководителей или оказывать влияние на формирование политики цен /141/.

Так что если новый трудовой закон является прелюдией к экономическим реформам Андропова, то с полным основанием можно утверждать: реформ не будет. Закон оказался необходимым Андропову для того, чтобы завоевать популярность в стране и разбить социальную апатию масс. Андропов также хотел убедить и доказать, что советская экономическая модель себя не исчерпала и в ней все еще заложены возможности для творческого развития и роста.

В действительности же история России за последние 66 лет не идет вперед, а вращается вокруг самой себя – проходит через цикл одних и тех же противоречий, порождает иллюзии и надежды с каждым новым ее правителем и с каждым новым ее правителем теряет. Иллюзии, связанные с Андроповым, рассеялись, а надежды…

На следующем Пленуме ЦК КПСС (а может быть, съезде) прояснится: круговое движение русской истории продолжается. Все еще.