Текст книги "Подсвечник Чпока"

Автор книги: Илья Фальковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

План

Когда через пару дней позвонил Коллекционер, голос Чпока был спокоен.

– Ну что, готов встречаться? – спросил Коллекционер.

– Да, давай, – ответил Чпок, – у памятника Лысому.

В назначенный час к дожидавшемуся Чпока Коллекционеру подошел молодой сухопарый человек в шапке с пумпончиком. Это был Боксер.

– Чо, Чпока ждешь? – спросил он.

– Да, – ответил Коллекционер, – а что?

– Пойдем на скамейку, – показал Боксер, – потолкуем.

Коллекционер послушно пошел. Сели. С другого бока вдруг примостился радостно улыбавшийся человек в толстых очках. Это был Нумизмат. Над Коллекционером нависло лицо со шрамом и трясущейся челюстью. Это был Пеший.

– Э, погодьте, – встрепенулся запоздало очнувшийся Коллекционер, – а Чпок-то где?

– В подземном переходе ваучерами торгует, – ответил Боксер.

Чпок и вправду, на случай проверки, стоял в переходе с табличкой «Куплю ваучер».

– Теперь мы вместо него, – важно продолжал Боксер, – его главный уволил.

– Какой еще главный, – удивился Коллекционер, – как это уволил?

– Да все из-за тебя, ты ж ему фуфелы наподсовывал, вот и слили его за растяпистость, – сказал Боксер, – возьми обратно.

Нумизмат протянул две гривны. Замешкавшийся Коллекционер послушно взял.

– И это тоже, – Нумизмат протянул два рубля императрицы, в самом деле оказавшиеся фальшаком, – фуфел.

– Сотню зелени гони взад, – подытожил Боксер.

– Да у меня нет с собой, – запротестовал Коллекционер.

– Как это нет, – возмущался Боксер, – гони, гони, а то нас тоже уволят.

– Да нет, не взял я, – не очень уверенно оправдывался Коллекционер.

– Ну хоть что-нибудь дай, жаба жадная, – заныл Боксер, – видишь человек с похмелюги, – он показал на Пешего, – нам догнаться надо, а то ваще на нулях сидим.

Коллекционер молчал, натужно соображая. Пеший щелкал зубами у него над ухом. Боксер вцепился ему в руку.

– Слышь, командир, помоги, – совсем уж жалобно скулил он, – помирает братан, плохо дело!

– Щас, за баблом к точиле сбегаю, – ответил Коллекционер, вырвался и понесся к выходу из парка.

Пеший побежал за ним. Он успел увидеть серую шаху, припаркованную у аллеи, облокотившегося на ее крышу высокого человека в белом костюме, с орлиным носом и зачесанными назад волосами, заприметил, что в точиле на заднем кучкуются еще трое, углядел, как Коллекционер донесся, как они с носатым впрыгнули внутрь и были таковы, но номера не засек.

Бушуй

Так из жизни Чпока исчез Коллекционер. Два или три месяца все шло спокойно, а потом зазвонил телефон.

– Тебя, вроде не по работе спрашивают! – кричала Бочка.

Чпок прошествовал к аппарату. Пьяный хмырь сам с собой резался в карты, как всегда недружелюбно косясь на Чпока.

– Майор Бушуй из центрального беспокоит, – раздался неприятный голос, – заходи, потолковать надо.

– А о чем? – поинтересовался Чпок.

– Пусть это будет для тебя сюрпризом, – ответил голос.

«Кошки-мышки, Серые игры», – подумал Чпок и спросил:

– А каким сюрпризом – приятным или неприятным?

– Скорее приятным, – после минутного молчания ответил голос, – ладно заходи, короче, чего торговаться, мы же не в синагоге!

Майор Бушуй встретил Чпока неприветливо, сесть не предложил.

– Мы тут с людьми интересными познакомились, – начал он издалека, в кошачьей манере Серых, – так вот у них твой телефон есть.

– Что за люди? – спросил Чпок.

– Очень интересные, – повторил Бушуй и сразу перепрыгнул на другую тему, стараясь сбить с толку Чпока, – а ты кого из Скупщиков знаешь, да и вообще в «Пузыре»?

– Ну, много кого, – нехотя отвечал Чпок, – Мойшу, Крокодила, – он почесал лоб и вспомнил старого Удода, который сидел три раза за скупку краденого и недавно в очередной раз откинулся с кичи, – Удода.

– Вот вы люди какие, – нахмурился Бушуй, – все-то у вас кликухи да погоняла, ни имен ни фамилий. И в могилу вас положат, так и напишут Чпок да Удод!

Чпок молчал.

– Ладно, вот посмотри, – сказал Бушуй и кинул Чпоку пыльную записную книжку. Чпок открыл ее и полистал. На последней странице был длинный ряд телефонов. Напротив каждого стоял крестик. Последним значился телефон Чпока. Напротив зияло пустое место.

– Это еще что? – спросил начинавший догадываться Чпок.

– Да вот гробил одних взяли с оружием, – сказал Бушуй, – так у них нашли.

И Чпока вдруг прорвало. В майоре Бушуе он почему-то увидел друга. И заговорил. Быстро, путано, сумбурно. Он рассказывал про страшных Мороженых гробил, про то, что на их счету семь трупов Скупщиков, про то, как они обошлись с Мойшей – правда, имя его утаил – про то, как и его хотели взять за елдак, про то, как они держат в стреме весь город, и Шалых, и управы на них нет, про то…

– А ты что у них брал? – поинтересовался Бушуй.

– Я? Да почти ничего, – ответил Чпок, – так знак один, да монету новодельную, фуфел.

– Короче, – подытожил Бушуй, – поговори со своими корешами, может, кто чего вспомнит про них, кинули там кого или еще чего, тоже рассказать захочет, так передай, короче, что я жду, пусть заходят. А тебе еще позвоню, ты приноси знак свой и новодел, к делу подошьем, нам улики нужны.

Чпок вышел окрыленный и сразу позвонил Крокодилу. Встретились в «Пузыре».

– Ты представляешь, какое дело, – орал Чпок в лицо Крокодилу, стараясь перекричать шум караоке и пение Петухов, – они их взяли, взяли, взяли!

– Так, замолкни, – спустил Крокодил Чпока с небес на землю, – ты что, совсем идиот? Не знаю, что ты там разболтал, но никто из нас к ним не пойдет. С Серыми толковать западло, себе дороже выйдет. И знаки твои, те, что ты у Мороженых взял, к делу подошьют, а потом окажутся они крякнутыми, набродяженными, так и пришьют тебе скупку краденого, и пойдешь ты с ними по одному делу сухому. И еще чего всплывет опосля, не знаю, что ты там за свою жизнь натворил, набедокурил, но по всему думаю, косяков висячих на тебе немало. Так что, мой тебе совет – с Серыми больше не якшайся, к телефону не подходи, а лучше съезжай подобру-поздорову из бочкиного дома да поскорее.

Чпок внял совету опытного Крокодила. В тот же день снял двухкомнатную квартиру на другом конце Райцентра, в таком же старом пятиэтажном доме, в каком и сам жил с родаками, взял с собой Пешего и переехал.

Дачный

А еще через месяц Пеший в торговом центре узнал того высокого носача в белом костюме с зачесанными назад волосами. Слава богу, был не один, а с Боксером. Боксер к тому времени обзавелся собственной точилой, вскочили в нее с Пешим, проследили путь. К вечеру собрались все вместе на хате у Чпока.

«Да, видать, никто не пошел к Бушую рассказывать про зверей Мороженых, вот и не набрали улик, отпустили. Или откупились», – размышлял Чпок.

– Где они? – спросил он у Боксера.

– В Дачном, – ответил тот.

Красная сковородка солнца лупила по глазам. На закате они сели в точилу и поехали. Ехали молча. Каждый думал о своем. Дорога была разбитая, пару раз сели днищем в грязь. Подкладывали доски и толкали тоже молча. Вытирали руки о пожухлую траву и ехали дальше. В полночь были на месте.

Вышли из точилы и пошли вперед по центральной улице. Шли поперек дороги, плечом к плечу. Нумизмат, Пеший, Боксер и Чпок. В руке каждый держал канистру с горючим. Нумизмат шел твердо, прямые ноги вколачивая в грязь. Пеший шел, потупившись вниз, левой рукой взмахивая, как птица. Боксер шагал, косясь по сторонам, как хищный зверь, следящий за добычей. В домах кое-где еще горел свет. Но на улице было пусто, в это смутное время по ночам мало кто рисковал шароебиться по дворам. А Чпок шел, глядя на звезды. Они горели ярко, и даже Паутина не мешала освещать им путь.

Фонари стояли безглазые, и Чпок их вспомнил. Чпок знал этот поселок с детства. Это был единственный Дачный в районе. Вот их поселок только назывался поселком, а на самом деле был городского типа, построен вокруг радиолампового завода, с пятиэтажными домами и даже девятиэтажными с лифтом, в одном из таких, к примеру, жил Жирдяй. И однажды их отец снял домик на лето в Дачном, и вывез их с сестрой туда отдыхать. Дачный это было, конечно, громко сказано, так садовые домики по две комнаты, участки шесть соток, огород, картошка. Рядом прудик, где водились лягушки и пескари, Чпок любил там сиживать с самодельной удочкой или прыгать с мостков ласточкой, а сестра ласточкой не умела, всегда прыгала солдатиком. Все шло хорошо, отцу там понравилось, и он договорился с хозяином, что приедут еще на зимние каникулы. Но зимой что-то не срослось, родичи Чпока почему-то остались в поселке, и он оказался на даче в одиночестве. Ему быстро стало скучно. На даче был телефон, и Чпок позвонил Жирдяю и пригласил его приехать. Жирдяй явился не один. Он прихватил с собой второгодника Слизняка, а тот взял друзей Рябого и Плесень. Они затарились вином на автовокзале. Приехав на дачу, долго пили, чокались и орали, отмечая встречу. Когда все выпили, пошли на ночную прогулку по Дачному. Кто-то оторвал от забора штакетину. Кто-то другой разбежался и навалился плечом на забор, отломав целую секцию. Становилось весело. Потом Рябой с Плесенью придумали ломать заборы на штакетины, а штакетинами кидаться в фонари. Такая игра, кто больше побьет. Скоро в поселке потемнело. Оказались вдруг перед крыльцом медпункта.

– Раз, два три, – командовал Слизняк и все дружно разбегались, влетая ногами в деревянные перила медпункта. Потом залезли на водокачку, с нее спрыгивали на крышу сарая, и она проломилась. Дошли до детской площадки.

– Ага, – злорадно прошипел Рябой и стал давить лампочки на новогодней елке руками, видимо, мстя ей, Деду Морозу и Снегурочке за свое мудацкое детство. Чпоку с Жирдяем игра вскоре надоела, на одной из дач они увидели приставную лестницу и залезли по ней на чердак. Слизняк, Плесень и Рябой убрали лестницу и ушли. Сидеть было холодно. Жирдяй жалобно скулил:

– Чпок, помоги, что же теперь делать…

Потом Чпок решил рискнуть и полез вниз по телевизионной антенне. Сорвался и упал. Внизу оказался мягкий сугроб, так что падать было не больно. Чпок нашел лестницу и поставил ее обратно. Жирдяй полез вслед за ним, но упал на Чпока, а сверху на них упала лестница. На этот раз было больно всерьез. Когда Чпок с Жирдяем пришли в себя, то обнаружили причину падения. Оказалось, уходя, Рябой с Плесенью пошутили и проломили у лестницы пару ступенек. Кряхтя, Чпок с Жирдяем поплелись обратно на дачу. Ключи куда-то задевались, пришлось залезать в дом через форточку. Вскоре вернулись остальные. Пить было больше нечего. Легли спать. Но вдруг Чпок проснулся от сильного стука в дверь. Открыл занавеску и увидел рожу Серого. Быстро задернул занавеску.

– Открывай, сука, – раздался крик.

– Ключ потерял! – закричал Чпок первое, что пришло в голову, и стал судорожно метаться по дому.

– Выбрасывай бутылки в окно, – почему-то кричал Чпок Плесени, спавшему в соседней комнате.

Наверное, спросонья образ Серого смешался в его голове с более страшным образом могущего внезапно нагрянуть отца. Плесень открыл штору своего окна, там тоже оказалась приплюснутая рожа Серого.

– Серые окружили, тикай! – заорал Плесень.

Чпок бегал по комнате и кричал:

– Выбрасывай бутылки!

Плесень бегал за ним и тоже кричал:

– Выбрасывай бутылки!

В доме стоял вонючий запах гари. Это просыпавшийся среди ночи Плесень зачем-то спалил в печке гитару Чпока. В дверь настойчиво колотили. Поняв, что отмазка про ключи никуда не катит, Чпок наконец открыл дверь и тут же получил по голове стоявшим у двери ботинком. Ему заломили руки, а потом их одного за другим по сугробам потащили в кузовок. Как в любимом фильме Чпока «Место встречи изменить нельзя». На процессию довольно взирали немногочисленные местные жители.

– Это я их зацапал, – услышал Чпок, как хвастается ночной сторож, – услыхал ночью шум, тихо выполз из дома поглядеть, что к чему, гляжу, эти охальники в дом через форточку лезут. Сразу понял, бродяги заезжие!

В отделении их долго били. Главный Серый хряк неторопливо охаживал Чпока дубинкой по голове, спине, животу и почкам. Но все равно он не сознавался в содеянном. Сознаться было просто невозможно. Список преступлений, который ему предъявили, оказался огромен и чудовищен. Видать, сторож на пару с поселковым управляющим внесли в него всё, что было разграблено в поселке за последние годы, например, вместо крыши сарая в списке значилась сама крыша водокачки, вместо новогодней елки вся детская площадка, вместо крыльца медпункта крыльцо сельсовета, а также пара исчезнувших грузовиков и тракторов. А потом ему показали признание Жирдяя, который все подписал и еще подробно указал, что и кто именно сделал. Отпираться дальше не имело смысла. Вскоре был суд, как несовершеннолетних их присудили к штрафу. Слизняка, Рябого и Плесень выгнали из школы. Кроме того, было решено, что в профилактических целях починить разрушенное они должны сами. На починку ездили только Чпок и исполнительный Жирдяй, мамаши остальных участников заявили, что их драгоценные чада не могут быть ни в чем виноваты, да и так уже незаслуженно пострадали больше остальных. Долго и муторно по зиме ездили в Дачный, надевали телогрейки и шерстяные варежки, пилили, строгали и красили штакетины. Еще в порядке исправления Чпок должен был обходить дачи и извиняться перед их хозяевами за содеянное. Это оказалось сущей морокой – их владельцы поливали Чпока площадной бранью, грозя отправить к праотцам и его, и всех его родичей. Чпок унизительно кланялся, миролюбиво протягивал в пустоту ладонь и отправлялся дальше. Только один хозяин оказался нормальным мужиком – бухой в жопу, красномордый толстяк, глумясь над морозом, он выкатился на крыльцо в майке и трусах, покачиваясь, схватился за перила и загоготал:

– Это вы все сломали?

– Да, мы, – потупившись, признался Чпок.

– Бля, так это ж разве сломали, вот если б я поломал, так я бы тут весь поселок к ебеням расхуярил! – вдруг разойдясь, заорал мужик и еще долго невнятно грохотал Чпоку вслед.

Сейчас Чпок узнал забор. Это был дом как раз того красномордого мужика. Видать, сняли его Мороженые на зиму, или помер уже мужик с пьяной тоски, как помер хозяин той дачи, что снимали Чпоковы родаки. Побрел он в метель к ларьку отварить талоны на папиросы, а папирос не было, не завезли в который раз, и будут ли, не обещали, вернулся домой уныло, обматерил советскую власть что есть мочи, хлебнул самогона и удавился.

Точила Мороженых стояла у забора. Свет в окнах не горел, время позднее, спали они уже и видели сладкие звериные сны.

«Ну вас гробил, зверей Мороженых к чертям собачим, очистим землю от падали, паскудин, тараканов», – думал Чпок, вспоминая ванну и тапочек, отца и сестру.

Тихо подкрались к дому, заперли ставни. Подперли дверь взятыми за околицей бревнами. Чпок с Боксером остались на стреме, а Пеший с Нумизматом натаскали с поля прошлогоднего сена. Обложили вокруг. Залили горючем. Подпалили. Колыхался огонь, изнутри гулко стучали в окна и дверь. Быстро ушли к точиле, полушагом-полубегом. Может, кто и видел их, но задержать не смел. И только уже отъехав от Дачного, разговорились, шутили, смеялись, Чпок рассказывал про заборы и фонари.

Бой

Пока Чпок улаживал свои дела с Морожеными, у Шалых свои неприятности завелись. Объявились на местности нежданные людишки Спортивные, повылазили в трениках из своих подвалов-качалок, соскочили с искусственных лошадок и давай Шалым пакости устраивать, подлянки кидать – то исподтишка кого на перо наколют, а то маслятами из волыны аж в самую бошку шмальнут. Начхать им было на законы Шалых и на понятия, хотели они устои прочные, испокон веков сложившиеся, на щепы порубить и сами миром Шалых рулить-править. Делать было нечего, вызвали их Шалые на бой. Не сумели Спортивные при всем честном народе от боя отказаться, выставили своего человека по имени Плинтус, а от Шалых выступал специально ради такого случая выписанный с далеких уральских гор боец по имени Ерепень. Рассказали Чпоку, что проходил тот бой на стадионе бывшем, со времен советских и поныне сохранившемся, только изрядно чертополохом поросшем, в краях дальних, что за Левым берегом.

Условились, что биться будут на руках пустых и ногах, без говна всякого. Разделись бойцы, отмашки ждут. Стоит Ерепень, на небо поглядывает, про себя бормочет:

– Стану я, раб Божий, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы в двери, из ворот в вороты, в чистое поле, на восток, в восточную сторону, к окиан-морю, и на том святом окиан-море стоит стар мастер муж и того святого окиан-моря, сырой дуб крековастый, и рубит тот мастер муж своим булатным топором сырой дуб, и как с того сырого дуба щепа летит, тако же бы и от меня, Ерепеня, валился на сыру землю борец, добрый молодец, по всякий день и по всякий час. Аминь, аминь, аминь. И тем моим словам ключ в море, замок на небе, отныне и до века.

Свистнул бойцам судила, начинайте, мол. Вот вышел вперед Ерепень, подошел к нему Плинтус, и не здоровкаясь, без приветствий по обычаю положенных, сразу правым кулаком в пузо засадил. Отклонил тот удар Ерепень своей левой и ответный правым в пузо плинтусово нанес. Увернулся Плинтус от кулака ерепеньева и со всей души ему в голову запустил свою кувалду. Отскочил Ерепень и единовременно пробил левым кулаком Плинтусу в око, а правой ногой по самым яйцам. Уклонился Плинтус и провел Ерепеню удар правой в нос. Вбок отпрыгнул Ерепень, отражая левой своей правую плинтусову, а сам залепил кулаком ему справа в ухо. И на этот раз ушел Плинтус, закатив своей правой ножищей Ерепеню в помидорки мягкие. Отбился рукой правой Ерепень и, пригнувшись, кривой снизу левой Плинтусу в животень стрельнул. На вершок отклонился Плинтус и снова пробил правой, норовя Ерепеню в чан попасть. Назад отпрыгнул Ерепень ретиво, и, боком развернувшись, просверлил ногой левой в колено Плинусу, единовременно левым кулаком сбоку ему в челюсть целясь. Не достал рукой левой Ерепень, а ногой попал, но не сильно, так что лишь скривил рожу Плинтус и опять упрямо правой в хлебало ерепеньево залупонил. Но и тут не сплошал Ерепень, отодвинулся, отбился левой и норовисто по новой рукой правой в ухо плинтусово хряпнул, в тот же миг ногой своей правой ему в грудину метя, отклонился Плинтус, но, приземлившись на ногу, достал его шустрила Ерепень, дотянулся локтем своим правым до грудины-то, а потом, потом трюк невиданный выкидывая, распрямилась в локте согнутая, как лук натянутый, ручища ерепеньева и хлястнула тыльной стороной кулачища Плинтусу в самый нос, так что хрустнула переносица и прыснула красненькая.

– Понеслась! – заулюлюкали на трибунах, зааплодировали.

Задержался на миг Ерепень, сбавил скорость, первой победе радуясь, и ухватился за руку его Плинтус, но опять не сплошал Ерепень, выбил ребром ладони левой руку плинтусову, свою правую высвобождая, отвел ее назад и тут же выпулил ей прямиком в тушу плинтусову. Но пришел уже в себя Плинтус, оклемался, увернулся и в который раз свой любимый правой в хрюсло ерепеньево наносит. Только усмехнулся Ерепень, легонько так отбился, одной ладонью открытой кулачину Плинтусову поверху шмякнув, а другой игриво хлопнул так Плинтуса по кумполу, и попал, надо ведь, так что растерялся Плинтус, замешкался, а Ерепень, стремясь победу укрепить, опять ножищей промеж грудей засветил ему, потом на ту ж ножищу приземляясь, распрямляя лук руки правой натянутой, молот свой устремил ему в переносицу, но не так прост Плинтус был, как казался, он уже ученый гусь, воробей стреляный, по второму разу не прошел трюк ерепеньев, не попал он в Плинтуса ни разу. А Плинтус снова бьет как зверь своим правым Ерепеню в ряху, да только все понапрасну, заготовился Ерепень заранее и задумал новое, отпрыгнул чуть назад и отбился аж двумя руками, словно маховик какой запустил по кругу, а как круг прошел, так правой еще ухитрился Плинтуса в грудь толкнуть, левой успел его правую прихватить и выкрутить, локтем своей правой надавил на ее сгиб, потянулась та рука, маленько хрустнула, скривил рожу Плинтус, взвыл от боли, крякнул и вмочил Ерепеню ногой пониже пояса, подцепил ту ногу Ерепень своей лапой правой запросто и дернул, левой снизу шлепнув его по причинному месту. Вот и кувыркнулся Плинтус вверх тормашками, наземь грохнулся, пыль подняв, ойкнули трибуны ошарашенно, а Ерепень пригнулся и без промедления в бубен ему звезданул. Но не растерял еще сноровки Плинтус, не иссякла его силушка, руками прикрыл он рыло, а ногой снизу в Ерепеня ответно зарядил. Еле левой отбился Ерепень и в сторону отпрыгнул, а Плинтус уж собрался с духом и с земли вскочил одним махом, давай Ерепеня прямым правым лупить. Как всегда отворотил его кулак Ерепень своей левой, по новой его бьет в душу и кулачиной, и с ноги, но достать не может. А Плинтус знай себе напролом идет, отступать не хочет, падал уж на землю, ему терять нечего, вот и машет кулаком своим туда-сюда без устали, отбивается Ерепень и так, и сяк, и вдруг, на тебе, чиркнул его Плинтус левым по уху, не заметил Ерепень, пропустил удар, вроде так себе удар, легонький, а гудит в ушах, будто звон цепей на плечах у Шалых, осерчал Ерепень и ускорился, рубанул ребром ладони правой Плинтуса по шее, приспустился на колено и кулаком под дых его тюкнул, раскрутился на ноге и с разворота ребром другой руки ему по шее залудил, тут же сжал кулак и швырнул его по прямой под плинтусово сердце, отвел назад и справа в темя выпустил, снова развернул назад и по кругу раскрутил, словно гирю пудовую, снизу прям под бороду, и опять назад развернул его и метнул гранатой сверху прям по маковке, не жалея сил, шандарахнул славно, так что пошатнулся Плинтус, пропустил удары-то, вот стоит бычарой бестолковой и качается, видит он, повскакали людишки с трибун своих и руками машут, зубы скалят мужики, бабы сиськами трясут, дико лыбятся, а кричат чего иль молчат они, не слыхать ему, тишина вокруг словно в телике поздно вечером звук исчез, как всегда бывает, когда жена его, наоравши злобно, громкость вырубит, потому как сыну ихнему, мальцу, спать пора, утром в школу рано, и сидит тогда Плинтус в тишине сплошной, зырит футболян и гложет свой пивас, семечки лузгает, да и не нужен ему звук особо этот, потому как фамилии игроков и имена он и так наизусть все знает, а вот здесь наоборот, он сам на обозрение на стадионе выставлен, а вокруг собрались чужие люди, незнакомые, он поворотил бошкой, силясь разглядеть толпу, отыскать в ней сына мальца и жену, бабу злющую, но привычную, а по ночам, бывает, даже мягкую и теплую, и на все сговорчивую, вспомнил Плинтус и улыбнулся, а Ерепень высоко подпрыгнул, взмахнул руками, будто горный орел, закрутился в воздухе волчком и в прыжке вправил Плинтусу носком ноги в бошку, круша череп и дробя кости.

– Ааааах, – шумно выдохнул, приземлившись на ноги, Ерепень.

– Ааааах, – бурно вторила ему со своих трибун толпа.

Долго падал мертвый уже Плинтус, и не упал еще, а уже повскакивали со всех мест людишки Шалыми нанятые, в зрителей переодетые и средь Спортивных затесавшиеся, затаившиеся покамест до времени, достали из под сидений своих мотки веревок канатных, размотали, а на конце каждой шар каменный гладкий крепится, размером с грейпфрут, и давай этими веревками крутить-вертеть, засвистели шары, пошли грецкие орехи колоть, много Спортивных полегло в тот день, на горесть бабам ихним, и на радость Шалым, вновь обретшим прежний покой.