Текст книги "Подсвечник Чпока"

Автор книги: Илья Фальковский

Лютик

Несколько рыл из ватаги Занездры все же уцелело. Где они попрятались, сам Бог не знал. Объявили они войну Чпоку. До Чпока дотянуться они не могли, вот и начали ему в отместку охоту на Чужих.

В тот вечер пара Чужих возвращались к себе домой в Райцентр из овощной деревни. Часть овощей сельчане сдавали на хозяйство Чпоку. Приезжала грузовая точила, и Чужие помогали загрузить ее картохой, капустой, огурками и помидорками, после чего расходились по домам.

Чужие шли по лесной тропинке, мимо небольшого ельника. Первый Чужой трепался по мобиле. Второй остановился справить нужду, потому чуть отстал. В этот момент из ельника раздались крики: «Смерть пришлякам!», и на первого Чужого посыпался град резиновых пуль. Второй Чужой пустился наутек. Вслед ему стрекотали маслята, и пара из них больно щелкнула его по бошке. Но он все же успел улепетнуть.

А первому Чужому повезло меньше. Он шмякнулся на землю, и тут из кустов повыскакивали вооруженные травматовыми волынами стрельцы. Вооружены они были не только волынами, но и перьями, вот и стали ими тыкать поверженного Чужого в спину, проверяя, жив ли он или мертв. Тыкали, тыкали, вот и дотыкались до того, что он и взаправду очутился мертв.

А на следующий день к дому Чпока кто-то подбросил отрезанную бошку Чужого и в придачу к ней маляву. Та малява гласила: «Ты, Чпок, чмошный смерд и тебе грядет трындец. Мы будем резать Чужих, пока всех не дорежем, а опосля примемся за тебя. А когда тебя, блядину, прикончим, то Кобыла твоего, знай, падла, отымеем в жопень. Вот и весь к тебе разговор». Далее следовали стихи: «Гей, ты, родная земля! Всю тя Чужие заполонили! Да подымем стяг наш правоверный и погибнем за Распня!» И подпись: «Беспредельная Ерь».

Чпок вознегодовал не на шутку. Велел Чужим во что бы то ни стало отыскать смельчаков, да их и уговаривать не пришлось, сами жаждали включить ответку. Рыскали, рыскали, да все без толку – ведь тех, кого знали, уже распяли.

Но тут случай вмешался, помог, сами о себе выступалы заявили. Распорядился Чпок по местностям засады устроить. Вот одна и была прямиком у памятника Кобылу. Появились ночью у него бритые пацаны, нассали в огонь, цветник затоптали. Потом стали на памятнике баллончиком выводить: «Могила Кобылу!» Тут-то их и сцапали Чужие, те даже пикнуть не успели. Одного, правда, завалили на месте в отместку за сородича. А остальных представили народу для решения. Верховодил молокососами ярый пацан по кличке Лютик, сын местной шалавы Клюшки, а по батьке сам, как оказалось, наполовину Чужой. Все кулаком грозился, проклиная матюками ненавистных Кобыла и Чпока. Но народ верно распорядился, заступился за Чужих, безо всяких подсказок проголосовал и этих распять, Чпоку даже впрягаться не пришлось.

Письмо

Кобыл приходил снова и снова, и хоть жаждал по-прежнему этих встреч Чпок, но становились они все более мучительны, совсем иссох он, истосковался, под глазами отпечатались темные подошвы кругов. День смешался с ночью, Чпок завесил окна тяжелыми полотнищами штор, лежал в полумраке, дымил и днем, призывая Кобыла, но тот все по-прежнему, приходя, появляясь, касаясь, оставался недосягаемым, и эта недосягаемость изводила Чпока, лишая последних сил.

Летели дни скорой тарантайкой, а сколько их прошло, недели, месяцы или годы, Чпок не знал.

Из дома выехал он лишь однажды, проведать Скупщика, думал потолковать с ним о Паутине, но дом того оказался закрыт, заколочен досками. Справился о нем у Шейха, тот сказал, что, по слухам, взял Скупщик свою палку-кладоискатель, отправился с ней на болота, и больше его не видывали. Распорядился Чпок дом отколупонить и основать в нем научный музей Скупщика, увековечить память его, как первого человека, поведавшего миру о Паутине.

Набрал раз Чпок Пешему и Боксеру, но ни тот, ни другой, не отозвались, к трубке не подошли. Справился и о них у Шейха, тот разведал, что сказывают, совсем опостылела Боксеру жисть без гор, истосковался он без них, бросил свой пост и уехал зимой одной на Кавказ, а там пошел в тапочках прогуляться на гору Эльбрус, и исчез без следа.

И Пеший не смог усидеть на одном месте, снова решил Пешим стать, как в былые времена, и сорвался вдаль. Шел он, говорят, куда глаза глядят, ночевал, где придется, то на обочине пыльной дороги, а то в доме у хозяина доброго, и дочапал аж до земель сирийских, но забрел там в пограничную зону с соседней иракской страной, сцапали его тамошние Серые, накостыляли по и без того покоцанной его балде, как у них водится, и упекли в застенки местной крытки, где в подвале он до сих пор и томится.

Должности Пешего с Боксером были чисто формальные, забот особых не приносили, с порядком и так Чужие справлялись, так что исчезновения их никто и не заметил, а теперь и вовсе все дела заслуженно сосредоточились в руках Шейха.

А потом Чпок неожиданно получил письмо. Это было письмо от Скупщика. Чпок разорвал конверт. «Здравствуй, дорогой Чпок, – писал Скупщик. – Со мной все в порядке. Я прошел по болотам и вышел живым. Надо сказать, это далось мне не так легко. Я долго брел в сумерках, осторожно ступая по болотным кочкам. Но постепенно кочки стали разъезжаться, отодвигаясь все дальше и дальше друг от друга. Мне пришлось прыгать с одной на другую, и однажды я промахнулся и полетел прямо в мутную жижу. Она победно чавкнула и сомкнула над моей головой свою пасть. Я не чувствовал дна под своими ногами и думал уже, что пришел мой смертный час. Но на счастье, падая, я успел зацепиться кладоискателем за одну из торчавших из земли коряг. Я стал карабкаться вверх, держась за кладоискатель, и, слава Богу, коряга выдержала. Выбравшись на поверхность, я совершенно обессилел и потерял сознание. Придя в себя, я еще долго лежал ни жив ни мертв, не веря в свое чудесное спасение. Наконец, собрался с духом и отправился дальше. За болотами был просвет, там расступалась лесная чаща и начиналась широкая дорога, которая вела в неведомые края.

Не буду описывать тебе всех своих злоключений, но, пробираясь в Китай, я оказался в этой чудной стране, из которой покамест не могу никак выбраться. Здесь у гор заснежены вершины, но между ними зеленеют леса и поля. На берегах глубоких озер здесь пасутся белые лошади и яки. Деревья здесь столь древны, что с их ветвей свисают длинные бороды, подобные бородам яков. Леса здесь быстро сменяются степью и пустыней, вот почему можно встретить столь разную живность – от медведя и волка до барана и верблюда. В деревнях здесь растут бананы и цветут манго. Тут нет железных дорог и самолетов, так что жители перемещаются на лошадях, верблюдах и точилах. Жизнь здесь легка, но жители страшны. Они странны и неприветливы. Днем здесь правят Шаманы, а ночью один властитель – беленькая. Люди встречаются у ларьков, напиваются беленькой и режут друг друга. Тела выживших здесь испещрены сотнями шрамов, и на душе каждого не меньше десятка убийств. Мокрое дело здесь столь привычно, что сильно за него не судят, отсидит убийца пару годков и уже гуляет на свободе.

В первый же день моего пребывания здесь со мной приключилась неприятность. Я шел через лес, когда меня окружили жители одной из ближайших деревень. Они сказали, что я чужак, и они пропустят меня дальше, если только я выдержу бой с медведем. Отказаться я не смел, и они напустили на меня злющего зверя. Шерсть его вздыбилась от гнева, а глаза налились кровью. С ревом он ринулся на меня, но я успел увернуться, зверь пролетел мимо и воткнулся в толпу зрителей. Одного из них он успел разорвать на куски, пока другие отгоняли его прочь острыми вилами.

С тех пор меня зауважали как прошедшего испытание и больше не трогают. В следующей деревне я решил заглянуть в продуктовый магазин. Не обнаружив там ничего стоящего, я вышел на улицу. В магазине я познакомился с двумя жителями. Один купил бутылку беленькой, другой буханку хлеба. Стоя у выхода мы разговорились. Мужики закурили. Я попросился на ночлег. Тот, что купил бутылку беленькой, назовем его Даль, согласился приютить меня. К нам подошла маленькая девочка, лет семи, внимательно посмотрела нам в лица, и сказала, что нас – два с половиной человека. «Как же так, – удивился я, – ты, верно, ошиблась, не может быть двух с половиной людей, нас точно – трое». «Нет, – твердила девочка, – вас два человека и еще полчеловека». Мы посмеялись и пошли к домам. Только мы собрались распрощаться с человеком, купившим буханку хлеба, назовем его Лям, как вдруг по сопкам к нам кинулась лошадь. Лошадь эта была столь голодна, что, приблизившись к нам, откусила буханку вместе с рукой Ляма. Кровь хлестала из раны, Лям катался по земле, воя от боли. Даль бросился в деревню за помощью, а я остался с раненым. Но когда подоспела лекарка, он был уже мертв. Лошадь же ускакала обратно в горы.

В этой деревне я не собирался надолго задерживаться, но узнав, что я – собиратель кладов, местные жители разбередили мое воображение, рассказав, что вокруг много древних курганов, в которых закопаны сокровища. Наутро брат Даля Заль сообщил, что он с товарищами собирается как раз вскрыть один из курганов и обратился ко мне за помощью, поскольку я владею кладоискателем. Я согласился присоединиться, и еще через день мы отправились в путь. Нас было семеро – Заль, Мим, Син, Шин, Сад, Дад и я. В этой части страны местность пустынная. Палило солнце, и чтобы укрыться от нещадной жары, мы пошли по руслу пересохшего ручья, когда-то протекавшего сквозь ущелье. Белые стены этого ущелья были образованы столь мягкой породой, что стоило до нее дотронуться, как она осыпалась, словно мука. Часть пути пролегала сквозь такую же мучную пещеру, и мне было не по себе, я то и дело вертел головой по сторонам, опасаясь быть немедленно засыпанным. Все же благополучно миновав пещеру, мы выкарабкались на поверхность и оказались посреди истрескавшейся сухой платформы. Курган виднелся невдалеке. Но путь оказался дольше, чем я думал, поскольку все время приходилось спускаться и подниматься, перебираясь через трещины.

К вечеру мы достигли кургана. Я начал его обшаривать своим кладоискателем, а остальные ждали у подножия холма. Наконец кладоискатель запищал, показывая, что под ним есть металл. Мои спутники начали копать, а я уселся отдыхать неподалеку. И, правда, через пару метров мы натолкнулись на несколько старинных монет, впрочем, не очень ценных. Принялись копать с усиленным рвением. Уже совсем стемнело. Наконец, наткнулись на что-то еще. Это был плотно упакованный сверток. Извлекли его наружу, и один из моих товарищей, издав победный клич, начал разрезать старинную иссохшую ткань ножом. Наконец, ткань открылась, кто-то посветил свечой, и, о ужас, нашим глазам предстала огромная кисть руки. Надо сказать, судя по ее размеру, обладателем такой кисти мог быть человек не менее двух метров шестидесяти сантиметров роста. Державший кисть вскрикнул и выронил ее обратно в яму. В этот момент из глубины кургана раздался глухой голос: «Семь чертей сидят в моем саду, семь свиней едят мою еду». Все бросились прочь, забыв про лопаты и рюкзаки, оставив позади себя раскопанный курган. Не помню, как мы добежали до пещеры. Звезды освещали нам путь. Повсюду висела Паутина. Должно быть, топотом своим мы сотрясали стены пещеры, пока мы бежали по ней, потолок стал осыпаться. Песок сыпался все сильнее и сильнее, комья летели мне на голову и на плечи. Я прикрыл руками голову и выскочил наружу. Обернувшись, я увидел, что вход исчез, его засыпало песком. Мы пересчитали друг друга и поняли, что нас только шестеро, седьмого, это был тот, кто держал кисть, его звали Мим, мы потеряли в пещере.

Остальная часть пути прошла без приключений. Под утро мы были в деревне. Несмотря на усталость, спать мы не могли, так что решили пойти посоветоваться к Шаману. Шаман рисовал у себя во дворе. Он макал кисточку в ведро с водой и проводил ей прямо по земле. В этой стране обычные люди не обучены грамоте, не умеют ни читать, ни писать, зато Шаманы рисуют какие-то знаки, и их почитают за письменность. Выслушав наш рассказ, Шаман пришел в ярость. Он кричал, что нам не поможет никакой обряд, и добром дело не кончится. «Кто вам сказал, что можно раскапывать то, что захоронили другие», – кричал Шаман, скача на одном месте, крутя-вертя ногами и руками и брызжа слюной.

Мы разошлись по домам. На душе у меня было нехорошо. Я корил себя, что связался с этими людьми и помог им обнаружить клад. Целый день я провел дома, читая какую-то книгу. Ночью ненадолго заснул, но спалось в духоте плохо, то и дело ворочался с боку на бок.

Проснулся я от страшных криков. Мы с Залем выбежали на улицу. Крики раздавались со стороны ночного ларька. Прибежав к ларьку, мы поняли, что опоздали. На земле в луже крови валялся мертвый Син, а над ним, тоже весь в крови, стоял Шин с ножом в руке. В другой руке у него была недопитая бутылка беленькой. Шин, никого не узнавая, глядел нам в глаза, и рычал, как зверь. На шум сбежались и остальные жители. У некоторых были палки в руках. Они стали окружать Шина, пытаясь палками выбить у него нож, но Шин ловко уворачивался, по-прежнему рыча и плюясь кровью. Пятясь, он отступил за ларек, швырнул одному из нападавших бутылку в голову и скрылся во тьме.

Мы побежали за ним, но его нигде не было видно. Там был пологий склон, весь поросший кустами и колючками и усыпанный камнями, а внизу протекала река. Тропинка проходила в другом месте, так что до реки мы добрались с трудом, порыскали немного на берегу и ни с чем вернулись обратно.

А наутро женщины пошли стирать белье на реку и нашли у самого берега тело Шина. Он висел головой вниз, ногами зацепившись за камень. Оказалось, он не утонул и не захлебнулся в воде, а умер от кровоизлияния в мозг.

Пару дней после того все было спокойно. Я собирался с мыслями, думая, в каком бы направлении мне двинуться дальше.

Однажды, сидя у окна, я видел, как мимо прошли с ружьями Сад и Дад. «Верно, на скального зайца идут», – подумал я. В густом кустарнике вдоль реки водится немало гигантских скальных зайцев, и заячья охота – здесь обычный промысел. Зайцы эти являются зайцами только по названию, на самом деле они приходятся ближайшими родственниками слонам, а мордой напоминают жирных крысаков. Через пару часов до дома донеслось эхо выстрелов. А вечером я снова увидел Сада. За собой он волочил тушу зверя. Я выскочил из дома посмотреть на добычу, но оказалось, что это не заяц, а тело Дада. Утирая слезы, Сад рассказал, что засел в кустах, а Дад погнал на него зверя. Сад услыхал треск сучьев. Кусты раздвинулись, и он увидал звериную морду. «Это был точно скальный заяц. Вылитый, что я крысячье рыло не отличу от лица брата», – всхлипывая, уверял Сад. Ощерившись, огромный скальный заяц несся на Сада, и Сад выстрелил. Дым рассеялся, и Сад увидал на земле тело Дада.

Смерть на охоте по неосторожности, гибель от ножа или в воде – сами по себе это случаи обычные в здешних краях. Удивительно лишь то, что все они произошли как раз с теми, кто был на кургане, и чересчур быстро, один за другим.

На следующий день после похорон Сад возобновил работу. Он очищал место на участке. Разбирая старый дом, Сад забрался на чердак. Печь была давно уже разобрана. И на чердаке торчала одна лишь печная труба, подпертая загнутым ломом. Сад принялся выбивать лом кувалдой. Вот последний удар, и труба, взметнув облако пыли, пошла вниз как выпущенная в землю ракета. Труба устремила за собой пол, и вместе с полом вниз полетел Сад. Рядом попадали кирпичи из трубы, а на голову Сада приземлилась его кувалда.

Мы сидели на крыльце с Далем и Залем и обсуждали все произошедшее, когда перед нами остановилась та самая маленькая девочка. «Вижу двух человек и еще полчеловека», – сказала она. Заль отогнал девочку прочь, а сам не на шутку переполошился. Весь день он не находил себе места, а вечером, укладываясь спать, я услыхал грохот в коридоре. Я скинул одеяло и побежал туда. На полу валялась тумбочка, а Заль висел, зацепившись веревкой за турник для подтягивания, который когда-то смастерил для детей отец Даля и Заля. Мы с подоспевшим Далем сняли Заля с турника и перенесли на кровать. Слава богу, он был еще жив и довольно скоро пришел в себя. Даль провел всю ночь рядом с ним.

Утром Залю вроде полегчало. Он забыл про свои мрачные мысли. «Двум смертям не бывать», – шутил я. Днем Заль окончательно успокоился и стал работать на участке. Полил из лейки небольшой огород с тыквами и бататом. Завел бензопилу. Спилил одно засохшее тутовое дерево. Приступил ко второму. Отошел на шаг, чтобы приглядеться и получше наметить место для спила. Задел ногой лейку. Лейка упала, и из нее заструилась вода. Заль поскользнулся о лейку и упал на спину. Пила загудела и вонзилась ему в ногу. «Жжжжж», – гудела пила. «Ааааа», – вопил Заль. Когда прибежала лекарка, он был уже мертв от потери крови.

Не знаю, почему судьба ко мне благоволит, но я единственный, кто остался в живых из бывших на кургане. На следующий день после похорон Заля я распрощался с Далем и убрался подобру-поздорову их этих мест. Так я оказался в здешней столице, городке под названием Йыык. Я поселился в доме у человека по имени Нун. У него было два сына. Старший, Айн, борзой пацан, принадлежал к здешнему бродяжьему сословию, вроде наших Шалых. Незадолго до моего прибытия он с парой друзей, нацепив на бошки маски и вооружившись самодвигами, грабанул торговый центр. Но здешние Серые очень ушлые, не чета нашим, довольно быстро гробил вычислили, так что во время моего там пребывания он находился под следствием. Интересно, что в городе все знали про случай с торговым центром и негласно поддерживали Айна, поскольку бабули от грабежа он не присвоил себе, а направил на восстановление когда-то разрушенного местными Правилами храма. Теперь Айн скрывался в лесу и приходил домой изредка по ночам. Но никто из местных не выдавал его Серым. А младший сын, Гайн, был добрый парень, только очень больной, страдал падучей болезнью. Я подружился с Гайном, рассказывал ему много про свою жизнь, по ночам мы с ним гуляли, и я показывал ему Паутину. Днем мы играли в настольные игры и пили соленый чай с ячьим маслом.

В тот день я остался дома намечать свой дальнейший маршрут, а Гайн отправился на небольшую утреннюю прогулку. Но к обеду он не вернулся. Не вернулся и к ужину. Мы с Нуном забили тревогу по всему городу, и через день нашли тело Гайна в одном из моргов. Врачи сказали, что его привезли уже мертвым. Гайна сбила точила на пешеходном переходе, но с места происшествия водитель скрылся. С тех пор отец Гайна потерял покой. Он как-то сразу постарел, весь иссох, бродил целыми днями по дома, бормоча себе под нос что-то невнятное. Вдобавок у него начались проблемы со зрением. Айн по-прежнему прятался в лесах и вершил свои бродяжьи дела, и я не решился в такую минуту оставить старика без присмотра. Вот почему я отложил свой отъезд на неопределенное время. Днем мы с Нуном выходили на прогулку, и я держал его под руку. В один из таких дней он попросил меня сопроводить его к Шаману. Этот Шаман лечил Гайна от болезни, так что находился в хороших отношениях со всем семейством. Шаман принял нас очень радушно. Предложил сесть и напоил чаем. Вообще этот Шаман приятно поразил меня по сравнению с тем, которого я встречал в предыдущем селении. Он был молод и хорош собой, лицо его было открыто и голос мягок. Едва пригубив чай, Нун что-то забормотал. А потом повысил голос и стал просить Шамана о мести. Он говорил, что Гайн был его любимый сын, что без него ему нет жизни, что белый свет ему не мил. И единственное, что держит его в этом мире – это жажда мести. Гайн должен быть отомщен, и помочь может только Шаман, потому что лишь ему по силам вычислить убийцу. Но Шаман ответил, что его удел – это творить добро. А просьба Нуна черна и на такое дело он не пойдет. Нун бросился на колени. Пытался целовать руку Шамана, но тот был непреклонен. Мы удалились ни с чем. Дома у Нуна случился сердечный приступ. Всю следующую неделю он не выходил из дома. А потом снова попросил меня сопроводить его к Шаману. В этот раз повторилось все то же самое. Нун плакал, уговаривал Шамана, тот старался улыбаться и мягко отказывался. Мы вернулись домой. И Нун заперся у себя в комнате, я боялся, как бы он не сделал чего-нибудь с собой. Но видно, пока еще оставалась надежда, он продолжал ей жить. Много раз мы ходили к Шаману, и каждый раз продолжалось все то же самое. Тянулись однообразные пустые дни.

А потом мы в очередной раз отправились к Шаману. И Нун сказал, что не может жить без сына и, если Шаман не поможет, то он наложит на себя руки. Он сказал это твердо, глядя Шаману в глаза. Шаман замолчал. Обычная улыбка сошла с его лица. Он долго сидел молча. Потом встал и ушел к себе в комнату. Я видел, как он опустился на колени перед образами своих богов и начал молиться. Я прислушался и разобрал отдельные слова молитвы:

 
О, вы, сыновья с небес, где азар!
Вы, которые день и ночь пригнали на землю!
Вы, которые тысячу звезд сторожили,
Вы, для которых белое облако стало платком,
Вы, для которых синее облако стало занавесом,
Вы, для которых черная туча стала безрукавкой,
О, вы, мои сыновья, со стальных небес Курбус!
Вы, которые, если я упаду лицом вниз,
Обещавшие поддержать меня.
Вы, которые, если я упаду навзничь,
Обещавшие подпереть меня.
Меня, заику, одарившие языком.
 Мне, кривому, давшие глаза.
 Меня, глухого, одарившие слухом.
 Мне показавшие путь.
 Раскройте предо мной
 Все удобные проходы,
 Даруйте мне силу сказать
 Проникновенные слова.
 Бдительно прислушивайтесь спереди!
 Умоляю, устраняйте препоны с дороги,
 Сгладьте неровности пути!
 

Тикали настенные часы. Мы сидели в тишине и ждали. Наконец, Шаман вернулся, грустно посмотрел на нас и сказал, что готов. Шаман взял две лопаты, бубен, мы вышли из дома и отправились на кладбище. Шаман шел спереди, я помогал идти Нуну. Кладбище находилось за городом, тропинка вела в гору. Путь был недолгий, но мы шли столь медленно, то и дело останавливаясь передохнуть, что добрались до него только к вечеру. На полпути дорогу нам перебежала лисица. Шаман остановился как вкопанный. Потом сорвал ветку можжевельника. Поджег ее и стал махать вокруг нас. Окуривая нас, он произносил какие-то заклинания. Только по окончании этого обряда, мы смогли двинуться дальше.

Придя на кладбище, мы с Шаманом посадили Нуна на скамейку отдыхать, а сами принялись копать могилу. Наконец, лопаты звякнули о гроб. Мы сняли крышку. Я старался не смотреть внутрь. Нун, напротив, встал со скамейки и уставился в то, что осталось от тела его сына. Шаман снова зажег можжевельник, забил в бубен и запел:

 
 Чадыр-Голова, здравствуйте!
 Сыртык-Тайга, здравствуйте!
 Двухголовая с множеством снежных шапок,
 Могучая седая Сыртык-Тайга
 Прося помощь и покровительство у моих хозяев, у вас,
 Я навещаю всех вас, всех вас.
 Белые озера, здравствуйте!
 Вечные снега, здравствуйте!
 Хозяева моих гор и души
 У устья горной реки
 Таймени широкоротые,
 От вас, мои хозяева,
 Я ищу помощь.
 

Еще он пел:

 
Я перешел шестьдесят перевалов,
Я переплыл шестьдесят переправ.
И вот я остановился на лесной полянке,
Здесь я очищаю себя, зажигаю можжевельник.
Твой отец, старый хозяин юрты твоей,
Сюда пришел вместе со мной.
Долго шел, тяжело шел,
Сюда принес печаль свою.
Ты, покойник, почему от нас уходил?
Ты, покойник, приходи к нам, и поговорим.
Покойник, кто он такой, с кем ты сюда пришел?
Чей это конь с белым яблоком на лбу, вороной масти?
Не того ли парня, какой тебя убил в прошлом году?
Видать, того парня, какой тебя убил тогда белым днем?
Тогда он отнял твою жизнь так беспощадно,
Ныне ты стал мстителем для того, кто тебя оскорбил.
Да, он очень молод, бесшабашен и задорен.
Да, он тогда совершил непростительное зло.
И ты, покойник, радуйся встрече с нами
И ты, покойник, не жалей его загубленную жизнь.
Кто пролил человеческую кровь по-злодейски,
Тот несет наказание, не так ли ты говоришь?
Кто отнял жизнь со злостью и презреньем,
Тот прощается с красным дыханием, не так ли ты говоришь?
Жизнь того парня, совершившего злодеяние,
Готова катиться туда, где черная яма стоит.
Ты, который принял от него смерть свою,
С гневом ушел туда, где кладбище.
Тот парень, который совершил дурное дело.
Тоже пойдет в сторону кладбища, шатаясь.
Назови мне имя убийцы,
Скажи мне, кто он.
 

Шаман пел все быстрее и быстрее и плясал. Он кружился в танце, взбивая ногами пыль и опавшие листья. Он взывал к небу, и птицы вторили ему в такт. Потом Шаман замолчал. Он спустился в могилу, лег на тело Гайна и обнял его. Он смотрел ему в лицо. Казалось, Шаман заснул. Время замерло, и мы с Нуном стояли неподвижно. Потом Шаман встал, подошел к Нуну, назвал ему имя убийцы и упал без сознания.

Когда Шаман пришел в себя, было уже совсем темно. Мне кажется, он не помнил, что с ним случилось. Когда мы вошли в город, и на наши лица упал свет фонарей, я посмотрел на него. Его взгляд был отрешен. Обратный путь прошел в полной тишине. Мы не задавали друг другу лишних вопросов. Войдя в городок, мы распрощались. Шаман пошел в свою сторону, а мы с Нуном в другую.

Вечером следующего дня домой приехал Айн. Он вошел на кухню, и Нун сказал ему имя убийцы. Айн усмехнулся. «Большой человек, – сказал он, – сын главного судилы нашей земли. Его отец – ближайший друг нашего Правилы. Надо будет все хорошенько продумать. Серьезное дело. Так просто его не решить».

Нун ушел спать. Оставшись наедине с Айном, я попытался его отговорить. «Надо быть милосерднее, – говорил я, – судьба и так накажет убийцу». Но Айн лишь отшучивался. «Эта кровь повлечет новую, – старался убедить его я, – зачем тебе это нужно, Айн? Ты и так находишься под следствием». Но Айн не хотел вникать моим доводам. В дом пришли его друзья, те самые с которыми он грабил магазин. Они заперлись в его комнате. И долго о чем-то ожесточенно спорили.

Прошло еще несколько дней. Айн оставался дома. Друзья каждый день приходили к нам в дом и что-то докладывали Айну. Я так понимаю, что они выслеживали передвижения убийцы и составляли план действий.

Я зашел к Айну еще раз переговорить с с ним. Он сидел за столом и чертил дорожную схему в школьной тетради. «Слушай, Айн, – говорил я, – это гиблое дело. Потом они придут сюда и убьют твоего отца». Айн посмотрел мне в глаза. Он сказал: «Зато теперь отец умрет со спокойной душой. Послушай, Скупщик, что мы теряем? Что есть в этой жизни, за что так стоит цепляться? Много моих друзей полегло на этом бродяжьем пути. Ну и что с того? Ты говоришь, в вашей земле не осталось Серых, но у нас дела обстоят не так. Серые и правилы пьют нашу кровь, и вновь, и вновь, я и мои братья будем браться за оружие и сами вершить наш суд. Пусть в том мире пусто и холодно, но разве не так же и в этом? Солнце светит по утрам, но оно не греет наши души. Птицы поют, но их пение не приносит нам радости. Знаешь, один из наших учителей, он уже погиб на этом пути, он говорил, что понял главную истину, ради которой стоит пройти весь этот путь и потерять все – он понял, чему равняется весь этот мир и насколько он проклят, он понял, что человеку надо так мало – клеенку над головой, коврик и спальник, и он везде выживает, все, что ему необходимо от этого мира, он унесет в одном рюкзаке. Так зачем соревноваться в достижении этого мира, если он ничего не стоит перед богами? Знаешь, я провожал многих братьев, когда они уходили на дело, и никто из них не вернулся назад. Мне часто они снятся по ночам, и во снах они живые, как это и есть на самом деле, просто сейчас они в другом мире, и почему-то мне кажется, что я скоро должен уйти к ним, если боги даруют мне такую милость, ведь братья зовут меня к себе. Знаешь, они уходили на смерть так, как будто бы просто пошли выпить чаю, нисколько не волнуясь, и когда мне приносили известия об их гибели, мне становилось плохо, я понимал, что они ушли действительно раз и навсегда отсюда. Мне было тяжело переносить потерю друзей, которых оставалось все меньше и меньше рядом. Но, чем тяжелее эта потеря, тем тверже я верю во встречу с ними на небесах и тем сильнее стремлюсь к ней». Он сказал это так просто и искренне, что мне больше нечего было возразить, я замолчал.

Теперь, в последние дни перед приготовлением к делу, Айн ночевал дома вместе с отцом. Наконец, однажды Айн зашел ко мне поговорить. «Сегодня я ухожу, – сказал он, – мы проследили, раз в неделю по четвергам он с друзьями ужинает в ресторане «Йыык». Друзья, что надо – сын Правилы, пара высокопоставленных Серых. Тянуть больше нечего. Мы войдем туда и убьем их всех. Если что-то пойдет не так, и я не вернусь, прошу тебя, проследи за отцом. Ему осталось недолго». И Айн вышел.

Не помню, как прошел день. Нун был у себя. По-моему, я не мог ничего делать и бесцельно ходил взад-вперед по комнате. Колотилось сердце. Я сел в кресло и попытался себя успокоить упражнением: «Встреча с телом». Я сосредоточил свое внимание на кончиках пальцев ног и попробовал вызвать приток приятного тепла к ним, щекочущего пальцы как снаружи, так и изнутри. После того, как кончики пальцев почувствовали нежное тепло, я переместил зону своего внимания чуть выше, представив, будто это световой луч от прожектора. И медленно, миллиметр за миллиметром, я вел этот луч вдоль всего своего тела к верхней части головы. Я старался представить, как по мере движения этого луча у меня начинается приток приятных ощущений в тех местах, по которым он скользит, выжигая из тела всю вредную и застоявшуюся энергию. Просмотрев тело снизу вверх и оживив его мягкими потоками приятных ощущений, я отметил неприятные ощущения в районе сердца и в височной области. Я стал мысленно массировать и ласкать виски, пытаясь пробудить в них потоки приятных ощущений. Потом я сдвинулся вниз, к сердцу. В этот момент стукнула входная дверь. Я выбежал в коридор. В дом ввалился один из друзей Айна. На плечах он тащил раненого Айна. Из своей комнаты вышел Нун. Мы положили Айна на кровать. Друг торопливо рассказал, как все прошло. Я до сих пор вижу эту картину перед своими глазами, как в немом кино. Они входят в ресторан. Сын судилы уже ужинает со своим друзьями. Четверо охранников стоят по краям стола. Айн с друзьями достают из-под плащей самодвиги и начали стрелять. Вверх летят осколки бокалов, тарелок, пиал и брызги крови. Сын судилы, его друзья, Серые, охранники падают в разные стороны. Никто из них не успевает достать оружие. Айн подходит к сыну судилы и добивает его очередью в голову. Они уже собираются выходить, когда в ресторан влетает пара проезжавших мимо Серых и открывает огонь. Пуля попадает Айну в живот, один из его друзей погибает. Ответными выстрелами Айн и второй из друзей прокладывают себе путь на улицу.