Текст книги "Сбить на взлете"

Автор книги: Илья Бриз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава 13

Двадцать девятого августа, после выхода войск нашего Третьего Белорусского фронта к заранее подготовленным укреплённым позициям противника на линии восточнее Расейняя и Кибартая, Сувалки, по указанию Ставки ВГК перешли к обороне. Очередная оперативная пауза. Подумал немного и пошел к Подольскому.

– Товарищ майор, мне бы… – вот понимаю, что не особо ко времени, но вдруг все-таки отпустит, – отпуск на несколько дней.

– Ты соображаешь капитан, чего просишь? – комполка посмотрел на меня, как на ненормального. – К жене под бочек вдруг захотелось?

– Сан Саныч, так мне же не в тыл надо. Строго наоборот.

Теперь уже взглянул с интересом:

– Ну, рассказывай, что стряслось.

Объяснил относительно подробно. Задумался, смотрит из-под бровей.

– Отпуск я тебе, Николай, дать не могу – не в моей власти, – ну, как ни прискорбно, но я нечто такое от Подольского и ожидал, – но дело нужное. Выпишу-ка я тебе командировку. И самолет дам. Боевую машину, сам понимаешь, не могу, а вот «Утку» бери.

– УТ-2? – ну ни фига себе! Все-таки вошел в положение. – Тогда, может быть, разрешите старшего лейтенанта Кривоноса с собой взять? – наглеть, так наглеть! – Для него те места тоже очень памятны.

– Нагрузка на полк сейчас небольшая – летите вместе. Я распоряжусь в штабе, чтобы все необходимые бумаги подготовили.

Вылетели мы с Елизарычем в Белоруссию, на место довоенного базирования нашего полка, следующим утром. Совинформбюро уже неделю назад объявило, что наши войска вышли там на линию государственной границы. Подлетаем к местечку, а аэродром-то, оказывается, занят. Самолетов на первый взгляд не видно, но определить опытным взглядом с небольшой высоты места стоянок боевых машин, накрытых камуфлирующей сетью, все-таки можно. «Утка» оборудована радиостанцией не была, поэтому прошел над полосой, демонстрируя красные звезды на плоскостях и покачивая крыльями. Взлетевшие через пару минут две зеленые ракеты дали понять, что разрешение на посадку получено. Притер маленький самолетик на три точки строго напротив выложенного брезентовыми полотнищами «Т» и порулил вслед за бегущим солдатом с флажками в руках.

– Воскобойников? – сравнил фотографию в офицерском удостоверении личности немолодой майор. – Ну здравствуй Николай Васильевич, – вернул документы и протянул руку. Крепко пожимая, представился: – Ерохин Павел Павлович, начальник штаба штурмового полка. Затем добавил: – Предупреждали нас о твоем появлении.

– Кто? – удивился я, переглядываясь с Елизарычем.

– Полковник Коноваленко. Только вчера улетел. Вас проводить или сами? – критически посмотрел на торчащую из кобуры рукоятку Браунинга НП.

– Да уж найдем как-нибудь, – отказался я от провожатых. Отдав бумаги на обслуживание и заправку «Утки», направился со старшим лейтенантом Кривоносом на дальний край аэродрома.

Засыпанная местными жителями яма у леса отсутствовала. Братская могила была выровнена, сформирован земляной холм с уже пробивающимися ростками травы. Ближе к лесу стоял наполовину вкопанный покореженный трехлопастной винт от Яка и большая, аккуратно покрашенная, металлическая доска с датой – 22.06.1941 г. – и длинным списком погибших. Первые две строчки – мои родители.

Дядя Витя успел раньше – я еще гадал, зачем он в том месяце потери личного состава с начала войны выборочно переписывал.

Елизарыч, не обращая внимания на мои слезы, достал из противогазной сумки стаканы, хлеб, отцепил с ремня фляжку. Помянули, и он пошел обратно – посмотреть, как там с УТ-2 дела обстоят. Скорее всего, просто хотел оставить меня одного. Немного посидев, привел себя в порядок, у граненого стакана с водкой, накрытого неровно обрезанной горбушкой черного хлеба, поправил букетик полевых цветов – нарвал прямо на взлетно-посадочной полосе – и тоже двинулся. Оглядывался и вспоминал родителей – красивую маму с доброй улыбкой на лице и частенько торопящегося чуть прихрамывающего отца.

Наш маленький домик оказался занят – у входа прохаживался часовой с ППС. Заметил меня, посмотрел на погоны, постучал в дверь, открыл, что-то сказал внутрь и предупредительно распахнул створку. Невысокий кряжистый подполковник встретил крепким пожатием, уважительно глядя на мои награды. Представился, говоря, что уже наслышан о сыне погибшего в первый день войны командира стоявшего здесь истребительного полка. Указал на лавку у стола:

– Гостям мы всегда рады.

– Ну не совсем и гость, – отшутился я, – скорее хозяин.

Он улыбнулся и возражать не стал. Сказал, что скоро освободит помещение – перебазирование полка на носу. Посидели, поговорили – Елизарыч с начальником штаба тоже подтянулся. По тридцать грамм приняли. Потом, осмотрев домик – как выяснилось, после немцев здесь основательно пришлось порядок наводить – и опять вспоминая родителей, распрощался и пошел в местечко. Часть хат отсутствовала – только закопченные кирпичи на месте разрушенных печек – но в нескольких местах вился дымок. Заглянул в один из домов, где жила бобылиха Пелагея. Вначале меня громкоголосая женщина не узнала, потом схватилась за голову и заохала. Она и рассказала, что еще в конце июля сорок первого приехали полицаи, согнали всех евреев и угнали неизвестно куда. Теперь вся надежда на скорое освобождение Польши от фашистов – может и отыщутся страдальцы.

В доме деда Моти с бабой Соней тоже квартировали летчики. Опять пришлось немного посидеть и поговорить. Потом разыскал лопату и пошел на задний двор. Старой яблони не было, только трухлявый пень торчал. Прикинул место и принялся за раскопки. Неизвестно откуда появился особист, поинтересовался, выслушал объяснения, но не удовлетворился и остался наблюдать. Пакет с документами дед упаковал качественно, только наружные слои вощеной бумаги немного подгнили. Внутри все было целое. Особист увидел семейные фотографии, пару листов с моей фамилией и ушел. Сам я перебирать документы тоже не стал – заново перевязал и пошел на аэродром. Дома, то есть в полку, посмотрю. Какое-то чувство говорило, что с этими бумагами надо разбираться обстоятельно, без спешки. И не ошибся – через несколько дней, перебирая старые грамоты, мандаты и письма, нарвался, можно сказать, на бомбу. И что мне теперь с этим делать?

* * *

Вовремя в Белоруссию полетел – пока меня не было, в полк газетчики с фотографами приезжали. Хотели целый очерк о лучшем молодом пилоте полка в «Красную звезду» написать. А оно мне надо? Кто-то может заинтересоваться, прочитав статью, и посмотреть архивные документы. Выяснится, что мама «голубой крови» была, и немедленно могут последовать оргвыводы. При дяде Вите и Борис Львовиче – ему Коноваленко когда-то с моего разрешения кое-что рассказал – было нормально. Препятствовались любые попытки громко оповестить о моем существовании – могут же вызвать нездоровый интерес. А оно мне надо? Особенно в свете найденных документов.

Даже Елизарычу не стал ничего говорить об этих бумагах. Подумать только – пролежали на оккупированной территории три года закопанными в землю. Связался по телефону с дядей Витей, поблагодарил за обустройство могилы и намекнул, что надо бы поговорить. Полковник Коноваленко прилетел в полк через два дня. Посмотрел письмо из Франции от января сорок первого года – как, интересно, смогли доставить его маме мимо НКВД? – послушал перевод в моем исполнении, перебрал подготовленные родителями справки и озадаченно почесал затылок:

– Это кто же так обозлился на Галину с Василием, что такой поклеп на твоего деда возвел?

В общем, прикинули мы с дядей Витей и решили эти бумаги на всякий случай Валюше в Москву переправить, с наказом уничтожить перевод письма после прочтения. Оригинал я тут же спалил. Ну а справки – они же советские, никакого криминала. Мало ли как оно в будущем повернется. В конце концов, взрослые же люди – война еще далеко не кончилась. А я же на фронте все-таки – тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо. Полковник Коноваленко через пару недель по службе в столицу летит, вот и передаст жене пакет с документами. На словах результат наших размышлений перескажет. Решили, и выкинул все это из головы – надо было готовить полк к скорым боям, пока время еще есть.

Добился все-таки утверждения старлея Костикова в должности командира эскадрильи. И Васю Матвеева в ней на звено поставил – вырос он из моего ведомого. А себе подобрал паренька из последнего пополнения – младшего лейтенанта со смешной фамилией Соловейчик. Их теперь всех из училищ в офицерском звании выпускают. Восемнадцатилетний, невысокий, крепенький, отчаянный спорщик, при смешном налете – всего-то семьдесят четыре часа – всегда гордо представляется по имени-отчеству – Сергей Моисеевич. Главное – хорошо соображает в воздухе при скорой реакции, и способность быстро учиться в наличии. Неплохой пилотажник… получится, если не будет лениться. Индивидуально гоняю его на тренировках по два-три часа в день, благо с бензином больших проблем нет. Обозвал парня для общения по радио «Птицей» – не перепутаешь, вспомнив фамилию. Иногда летаем парой на свободную охоту в ближний тыл противника. Немецкие самолеты в небе хрен найдешь, приходится пробавляться конными повозками – у противника это и поныне основной транспорт – и редкими грузовиками, благо у нас на боевых машинах с недавних пор установлены кинофотопулеметы. Срабатывают или при нажатии любой гашетки, или от отдельной кнопки, если хочешь заснять что-то важное. Вспоминая, как фашисты практически безнаказанно расстреливали наши подводы и полуторки в первые годы войны, зверею. Нет, фургоны с красным крестом на тентах и тем более мирных жителей не трогаю и Сережке не даю, но все остальные вражеские колымаги мы сжигаем беспощадно. Отдрючил «Птицу» попадать в цель с первого захода – глазомер у парня не хуже моего. Злости на оккупантов тоже хватает – отец и старший брат еще в сорок первом на фронте погибли. Уничтоженный транспорт, это конечно не такой эффективный результат, как победа в воздухе, но урон противнику все-таки наносим существенный. Оставить врага без жратвы, боеприпасов или пополнения тоже имеет смысл.

Вероятно, очень уж мы на нашем участке фронта немцев достали, раз они на нас охоту объявили. Сигнал поступил от майора Свиридова – правильность дешифровки перехваченного радиосообщения подтвердил пленный летчик. Ну так, кто предупрежден – тот вооружен.

В очередной полет взял с собой звено Матвеева. Только мы с Серегой двигаемся в поиске целей на шестистах метрах, а Васька со своими бойцами забрался аж на восемь тысяч над землей. Контролирует небо, «наслаждаясь» кислородом из масок. Расчет оказался верным. Только мы с ведомым начали расстрел гужевой колонны противника – полтора десятка хорошо нагруженных повозок – как в наушниках шлемофона раздался голос Василия:

– Внимание «Чертенок», на вас курсом двести тридцать градусов с высоты четыре тысячи пикирует две пары «худых». Буду через минуту.

Опытные оказались немцы – со стороны солнца зашли. Вот только не учли нашу предусмотрительность. Увеличив мощность моторов до максимума, швыряем с «Птицей» свои машины вверх, точно мячики. Развернулись строго поперек направления пикирования фашистских стервятников – попробуй, попади. На дикой скорости под семь сотен километров в час любая машина становится неповоротливой. Немцам приходится сбрасывать тягу, чтобы хоть как-то довернуть в нашу сторону. Эффект неожиданности отсутствует, а у советских самолетов численное преимущество. У звена старлея Матвеева еще и высота при грамотном расчете захода на цель. Результат ожидаемый – Васька сходу одного мессера срезал. Другие гансы задергались, и мне удалось своими очередями загнать «худого» под пушку и пулеметы ведомого. Как на блюдечке с голубой каемочкой выложил «Птице» цель. Тот не подвел – вмазал из всех стволов, как я учил, и поджег фрица. Остальные, включив форсаж, смылись.

Ух, какой гордый был Сережка после посадки на аэродроме! Другие, бывает, по несколько месяцев, а то и лет воюют, и ни одного сбитого. А тут в первой же серьезной схватке месса завалил! Ничего, завтра я парнишку окорочу, условно вогнав несколько раз в землю во время тренировочного спарринга. Собью излишнюю спесь. А сегодня пусть походит, задирая нос. Вообще-то я и сам спокойно мог сжечь этого гада, но уверенность в своих силах ведомого, который прикрывает в бою спину, многого стоит.

* * *

Диверсия, как сходу заявил майор Свиридов? Или неаккуратность? Моя легенькая ласточка сгорела на стоянке при заправке кислородного баллона. Всего за несколько минут с заполненными под пробки высокооктановым бензином баками дотла выгорела. Стоял и смотрел на обугленный остов самолета. Только и осталось, что хромансилевый каркас фюзеляжа, закопченный еще дымящийся мотор и стальные лонжероны плоскостей. Даже дюралевые лопасти винта повело от жара – искривились, как лепестки какого-то экзотического цветка. Тушить пожар даже не пытались – боеприпасы пушки и крупнокалиберного пулемета начали рваться почти сразу. Аварийная комиссия сделала вывод о возможном наличии масла на резьбе заправочного штуцера. Теперь уже не узнаешь – механик по спецоборудованию лейтенант Федоров погиб при первом взрыве. Он перед началом работы был обязан тщательно протереть штуцер салфеткой, смоченной в чистом обезвоженном спирте и дать время на испарение растворителя. Шофер машины с кислородным оборудованием хотя и выжил – строго по инструкции отошел в сторону на несколько шагов – но ничего не помнит. Врачи говорят, что при тяжелой контузии такое бывает.

Погоревал по «чертовой дюжине» и полетел с Серегой на «Утке» за новой машиной. Походил по тыловому аэродрому, посмотрел и выбрал себе Як-3, как самый легкий. Поднял в воздух – все-таки на полторы сотни килограммов потяжелее моей сгоревшей ласточки. Конструкция, увы, не цельнометаллическая, а смешанная, да и второй крупнокалиберный пулемет Березина вес никак не уменьшает. Впрочем, новая версия еще более форсированного мотора М-105ПФ2, а также еще качественно улучшенная аэродинамика – водорадиатор «утопили» в фюзеляж сзади кабины пилота – спасают. Загнал машину в глубокий вираж. Перегрузка пятикратная. Дыхание сдавлено, руки ноги плохо повинуются, веки как свинцом налиты – довольно тяжко управлять самолетом. А в эти секунды как раз требуется самое большое внимание к машине, она хочет опустить нос, замедлить вращение, увеличить скорость. Все ее норовистые порывы нужно обуздать. Я – весь внимание, точно дозирую усилия на ручке с педалями. И самолет послушно делает то, что хочу получить от него. Меня легонько встряхнуло, нежно, словно в детской люльке – Як попал в собственную спутную струю. Значит, круг виража замкнулся. Лучшего и желать не надо. Приятно! Кто из летчиков не пережил подобных мгновений?

Прилетев на свой аэродром, сразу переоделся в старый линялый технический комбинезон – вот чувствую, что если поработать с карбюраторами, то можно еще пару процентов мощности добавить. Кто-то со стороны может сказать, что эти проценты не особо и существенны, но я-то знаю – в бою мелочей не бывает. Технический состав во главе с инженер-подполковником Мамонтовым тоже приложил свои грамотные головы и умелые руки к приведению новой ласточки в божеский вид. Подогнали все многочисленные лючки точно по месту без единого зазора. Торчащий кое-где ворс уплотнений аккуратно подрезали, отрегулировали все что нужно и можно. Пристреляли оружие – сходимость пулеметных очередей я выставил на бесконечность. Не по инструкции – она требует установки аж на четырех сотнях метров, но мне-то виднее, с какого расстояния надежнее бить. При параллельных трассах пушки и обоих пулеметов надежнее. Последний лоск навела моя верная оружейница Ленка Кривошеина, старательно выведя по трафарету на бортах фюзеляжа крупные номера «тринадцать» и по восемь красных звездочек с каждой стороны под фонарем кабины.

Облетал машину и остался доволен – хотя и чуть хуже сгоревшей цельнометаллической, но и на этой можно немцев уничтожать. Что значит можно? Нужно! Проверил пятого октября, когда началась Мемельская наступательная операция. Всем полком прикрывали «горбатых». Илы старательно обрабатывали траншеи противника перед рвущейся вперед тридцать девятой армией. Попытка фашистов отразить штурмовку с воздуха дорого им обошлась. Два десятка «худых» попытались было прорваться к «горбатым», но нас-то больше, плюс эшелонирование по высотам. Разбили агрессоров в пух и прах, раз и навсегда вогнав в землю семерых фрицев. Ну и я свою новую ласточку испытал, завалив в преследовании убегающий мессер. Догнал, находясь в паре десятков метров ниже, где фашистская сволочь меня не видит, приподнял капот, целясь во втулку винта и нажал гашетки. Немец сам влетел в мои очереди, выпущенные почти в упор. Пришлось уворачиваться от обломков на глазах рассыпающегося «худого». Пилот с парашютом не выпрыгнул – вероятно, был уже мертвым. Ну и Сережка молодец – мой ведомый тоже увеличил свой счет. На этот раз сбил мессера полностью самостоятельно.

Через неделю, когда Курляндская группировка врага была отрезана от Восточной Пруссии – наши войска вышли на побережье Балтийского моря – мы оба были повышены в звании. Выслуга во время войны на лейтенанта три месяца, но орденоносцам – Соловейчика за двух сбитых «Красной звездой» наградили – срок сокращается вдвое. На майора четыре месяца требуется, ну так у меня же семь орденов и две медали в наличии. Плюс ранения – они все по тому же решению ГКО, опубликованному в газете «Сталинский сокол» еще в сорок первом, тоже уменьшают потребную выслугу. Отыне на плечах золотые погоны с двумя просветами при одной не самой маленькой звездочке между ними. Охренеть! – еще восемнадцать не исполнилось, а уже старший начальствующий состав ВВС Красной армии.

А уж как меня жена радует! Прислала новые фотографии. Платьице легенькое, в обтяжку. К объективу боком повернулась – животик уже хорошо заметен. Моя Валюша толстенькая – ура!

* * *

К двадцать второму октября от врага была очищена большая часть северного берега реки Неман. В Латвии фашисты были вытеснены на Курляндский полуостров и там надёжно заблокированы. Но наш полк вместе со штурмовиками и бомбардировщиками уже был передислоцирован и работал по территории Восточной Пруссии. Авиации у противника здесь хватало, а на земле была построена мощная система обороны с тремя и более линиями оборонительных рубежей – сплошные железобетонные ДОТы. Это с ума сойти, сколько на них было высыпано тяжелых – до двух тонн! – фугасок. Казалось, что после таких бомбежек там не осталось ничего живого. Ан нет – противник все равно сопротивляется. А с каким ожесточением мессеры пытались пробиться к Ту-2 и Пешкам, чтобы сорвать бомбежку, не описать. Сражения в небе разгорелись нешуточные.

В самый разгар боев в полк вдруг прикатил полковник из СМЕРШа. Я был снят с вылета и направлен на форменный допрос в штаб, где расселся этот хмырь, обложившись какими-то бумагами. Невысокий, толстенький с наглой красной мордой, на которой под крючковатым носом была узенькая щеточка модных нынче усиков, а ля адольф.

– Что ты, майор, знаешь о своем родном деде, князе Ухтомском, который служит врагам нашего Социалистического отечества?

– Представьтесь, пожалуйста, – вежливо попросил я, стоя перед ним навытяжку и лихорадочно выбирая тактику своего поведения. Отрицать все инсинуации?

Князь Викентий Алексеевич Ухтомский, как сообщалось в письме, полученном мамой в январе сорок первого года, скончался полутора месяцами ранее. Не выдержало сердце старика известия, что почти все его близкие родственники расстреляны эсэсовцами. Взяли прямо на улице, когда семья возвращалась из гостей – требовались заложники в ответ на акцию Макизаров*. Самого князя с ними не было – приболел. Перед смертью дед успел завещать все свое имущество дочери Галине, получившей в восемнадцатом году фамилию приемного отца Пантелеева, а с двадцать шестого года ставшей по мужу Воскобойниковой. Дочери или ее прямым наследникам. И краткий перечень имущества, находящегося в управлении известной адвокатской конторы: большой дом в Ницце, пара довольно крупных машиностроительных заводов там же и огромное поместье на Лазурном Берегу. Само завещание находится у не менее известного французского нотариуса. Да, нехилое наследство дед маме, а теперь, получается, мне оставил. Конечно, сейчас, когда там только что избавились от немецко-фашистских оккупантов – союзнички постарались – даже думать обо всем этом бессмысленно. Но война-то в следующем году кончится – в этом я на все сто уверен. С другой стороны – мне это наследство даром не надо. Но в свете дурных чужих воспоминаний вероятного будущего – надо о детях не забывать. Пусть будет запасной вариант.

А если то письмо провокация? Но ведь родители письму поверили, раз все необходимые справки собрали. Решено – пойду в глухой отказ. Ничего не знаю и знать не хочу!

– Вопросы здесь задаю я! – с апломбом заявил полковник, вперившись в меня своими ненавидящими зенками.

Ну пусть задает, а я помолчу – обвинения конкретно в мой адрес пока никакого не прозвучало.

Простоял, играя с этим неприятным типом в гляделки, минут пять, потом появился майор Свиридов, только что вернувшийся из дивизионного отдела контрразведки. Вытянулся рядом со мной и представился. Потом поинтересовался:

– С кем имею честь?

Полковому особисту хмырь все-таки отрекомендовался:

– Полковник Хворостинский, Главное управление СМЕРШ. Прибыл по делу капитана… – посмотрел на меня и поправился, – майора Воскобойникова. Мы получили сведения, что его родной дед, князь Ухтомский, служит гитлеровцам.

– Надежные сведения? – явно расслабился Юрий Михайлович.

– Выясняем, – отрезал полковник, – в данный момент юноша отказывается отвечать на вопросы.

– В чем дело? – повернулся ко мне Свиридов.

– Вопрос некорректный, – нагло заявляю, – мне тут про какого-то князя заявляют, а я впервые об этом слышу.

– Поговори мне тут, – немедленно отреагировал тип из Москвы, нацарапал что-то в своих бумагах и продолжил: – Так что ты знаешь о своем родном деде?

– Рядовой Воскобойников сложил голову в пятнадцатом году во время Империалистической войны, – простодушно выложил известную мне информацию.

– По матери, майор, по матери, – медленно закипая, уточнил хмырь с усиками.

– Ничего не знаю, родители почему-то не удосужились о нем рассказать.

– Ты мне тут дурочку не валяй! – почти закричал особист, вскакивая. – Где документы, что ты вырыл?

– Жене на сохранение в Москву отправил. Там много всяких бумажек было. Передал, даже не просматривая – не до старых грамот и справок было, – вру напропалую. Все равно проверить мои слова невозможно. – А в чем дело, товарищ полковник? Даже, если родным отцом моей мамы действительно является какой-то, как вы утверждаете, князь, то я-то здесь причем? Как сказал товарищ Сталин на совещании передовых комбайнеров в декабре тридцать пятого года, – пригодилось-таки конспектирование первоисточников! – сын за отца не отвечает. Я за гипотетического князя тем более не могу нести ответственность – в глаза его не видел.

В общем, линия поведения оказалась правильной – поорал на меня хмырь, потом в запале приказал подписать бумагу, по которой я должен был докладывать обо всем, что происходит в полку. Совсем этот тип сбрендил – в стукачи решил меня записать.

– Тащ полковник, а вы ничего не напутали? Я ведь обидеться могу. Послать не пошлю – вы старше по званию – но доложить о ваших непомерных требованиях по команде обязан в строгом соответствии с уставом.

Заткнулся на полуслове – понял, что перестарался, и вынужден был отпустить.

Н-да, поклеп на деда несправедливый, но сейчас не время доказывать чистоту помыслов князя Ухтомского. Вот как любимую предупредить о возможном визите смершевцев? Впрочем, она у меня умненькая – выложит полученные от меня бумаги по первому требованию. Там все равно ничего порочащего родителей и меня нет. То, что по маме дворянин – не криминал. Вон, генерал-лейтенант Игнатьев, что в РККА с тридцать седьмого года служит, тоже граф. Но вот звоночек, надо признать, тревожный. Кому, интересно, я мог на мозоль наступить? Ну ведь бред сивой кобылы в лунную ночь – этот грязный навет на маминого родного отца. Агентурой такие сведения проверяются на раз, это даже мне, неискушенному в этих делах, понятно.

* Макизары – часть движения Сопротивления во Франции нацистским оккупационным войскам, представлявшая собой по преимуществу вооружённые группы партизан, действовавших в сельской местности.

* * *

Двадцать второго октября части второго танкового корпуса и одиннадцатой гвардейской стрелковой дивизии продолжили наступление на Гумбиннен. Немцы неожиданно для планировавших операцию генералов РККА выдержали первый удар и сами перешли в контрнаступление. Их ударные группы поддержала авиация, которая группами аж по двадцать-тридцать самолетов постоянно пыталась наносить удары по советским боевым порядкам. А наше командование в очередной раз все никак не может нормально скоординировать действия истребителей. Вот и сейчас, подойдя во главе эскадрильи Яков к линии фронта, в упор не вижу восьмерку «Лавочкиных», которая должны контролировать воздух на высоте свыше шести километров. Странно. У нас, как и было приказано, эшелон три тысячи метров. А если противник пойдет выше? Мы его не достанем. Тревожусь и с согласия «земли» тяну своих парней вверх.

Запрашиваю воздушную обстановку у наземного командного пункта. Не обрадовали – только что над переправой через реку Роминте был бой с мессерами. Так вот на что истратили свою горючку «лавки». Это не к добру – противник часто, прежде чем посылать бомбардировщики, очищает путь истребителями. Пришлось взять курс на запад, обеспечивая больший обзор немецкой территории.

– Почему далеко уходите? – недовольно запрашивает КП наведения. «Земля» хочет нас постоянно видеть над собой, как палочку-выручалочку на случай появления вражеских бомберов – с зенитками опять на нашем фронте проблема. Впрочем, они правы – нельзя нам далеко удаляться от реки. Фрицевские самолеты могут прийти на низкой высоте, где их очень трудно заметить. Понимая это, собрался было подать команду на разворот, но… Стоп! В синеве неба глаз поймал стаю самолетов, за ней еще и еще. Фашистские истребители-бомбардировщики летят растянутой колонной из трех групп. Над ними «худые» в немалом количестве – не менее полутора десятков. То, чего я пуще всего опасался, случилось – противник оказался выше нас. Значит, мы одни, не имея ни тактического, ни численного преимущества, должны отразить налет «фоккеров».

Хорошо хоть, что я сам с Серегой успел забраться на четыре с половиной тысячи метров – почти вровень с мессерами. Эскадрилья Костикова километром ниже тоже по моему приказу вверх тянется.

– «Чертенок», почему не возвращаетесь? – гремит в наушниках раздраженный голос с наземного КП.

Понятно, что снизу еще не видно надвигающейся опасности. Объясняю:

– Идем наперехват трех девяток фоккеров с бомбами на внешней подвеске – расстояние уменьшилось и теперь можно пересчитать противников.

Голос «Земли» уже другой, одобряющий:

– Вас понял. Работайте!

На встречных курсах сближаемся быстро. «Мессеры» неторопливо отходят от фокке-вульфов в сторону солнца, маскируясь в его лучах, как бы специально подставляя свои бомберы нам на расправу. Тактика фашистских истребителей понятна. Они думают, что мы будем атаковать «фоккеры» в лоб. Нашли дураков – переть на многократно превышающие нас по секундному залпу пушки мы не будем. Отказавшись от встречной атаки, приказал развернуться и идти параллельно с немцами. Нападать рано – мессеры сразу же клюнут сверху, не допустив к бомбардировщикам.

С командного пункта, увидев приближающиеся девятки, орут благим матом:

– «Чертенок», почему не атакуете?

– Рано! – коротко бросаю в эфир. – Не мешайте.

Напряженно ловлю момент. Фоки начинают пологое снижение – пора!

– «Стардед» изобрази удар, но в бой пока не вступай.

Мессеры клюнули! В прямом и переносном смысле – рванулись вниз на эскадрилью Костикова всей толпой. И, конечно же, промахнулись на скорости мимо отвернувших Яков. Оказались внизу и, разворачиваясь вверх, упустили время. А наши истребители, зайдя сзади чуть снизу, сходу срезали двух фоккеров, включая ведущего первой девятки. Мы с Серегой, начав пикирование одновременно с «худыми», развернулись и удачно зашли в хвост второй группе – тоже подожгли парочку. Третья девятка, видя такое дело – впереди идущие вражеские бомберы, уже вовсю избавляясь от фугасного груза, разворачиваются назад – тоже решила не рисковать. Впрочем, нам было уже не до них – мессеры закрутили собачью свалку. А оно нам надо? Основное задание ведь уже выполнено – бомбардировка наших войск сорвана. Если еще фоки вдруг одумаются и повернут в нашу сторону, то весьма худо придется – численный перевес у противника окажется очень большим. Приказал парням на виражах – Яки «в горизонте» заметно сильнее «худых» – выходить из боя. Не хватает только в этой неразберихе потерять кого-нибудь из своих. Хотя… «Лавочкины» свалились от солнца, как снег на голову! Теперь уже фашистские самолеты оказались в меньшинстве. Потеряв от огня наших тяжелых истребителей еще одну машину, мессеры сами вышли из круговерти.

Только мы вернулись на свой аэродром, как поступили не очень-то радостные известия. Пятая танковая дивизия Вермахта – четыре-пять десятков танков и до двух полков пехоты – нанесла неожиданный удар из района Задвайтчен в стык наших одиннадцатой и шестнадцатой гвардейских дивизий в направлении на Вальтеркемен. В ходе яростного боя немцы заняли Аугштупененен. Однако отступающие части Красной армии успели уничтожить переправы через реку Роминте и обеспечить защиту своего правого фланга. Взять Гросс Вальтерсдорф, как с тридцать восьмого года обзывается этот городишко, фашисты не смогли, но положили наших стрелков и танкистов много. Вот когда, наконец-то, наше командование научится правильно рассчитывать силы для нападения и обороны?

Еле-еле успели заправиться и обслужить технику, как нас подняли в воздух прикрывать бомберы и штурмовики. Удар по юго-западной части Гумбиннена и по железнодорожным станциям вокруг него получился удачным – наши войска воспользовались результатами бомбардировки и стремительным натиском смогли выйти к западной окраине города. Советские танкисты перерезали железную дорогу на Инстербург. В результате были созданы благоприятные условия для дальнейшего наступления, взятия Гумбиннена и разгрома всей шталлупененско-гумбинненской группировки противника. Бои на земле и в небе были очень тяжелые. Пять вылетов за день – что-то я раньше такого не припомню. Разве что в самом начале войны. Хотя, как утверждают редкие старожилы нашего полка, во время Курской битвы до восьми доходило. Коротких, до израсходования боеприпасов в отчаянных стычках с немцами, но было. К вечеру все того же двадцать второго наши войска, продолжая теснить врага, завязали бой за Гумбиннен, вышли на подступы к Даркемену и взяли Гольдап, важный опорный пункт немецких войск в Восточной Пруссии. Несколько дней продолжались ожесточенные атаки с обеих сторон, и в результате двадцать седьмого Ставка приняла решение перейти к обороне. Первая попытка, как бы ни прискорбно было это признавать, взять «крепость» Восточная Пруссия провалилась.