Текст книги "Сбить на взлете"

Автор книги: Илья Бриз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

В конце мая мне в строгом соответствии с постановлением ГКО 929 от двадцатого ноября сорок первого года старшего лейтенанта присвоили. Дядя Витя сам прилетел и новые погоны вручил. Не успели отпраздновать в узком кругу – Леха Лохматенков опять, гад, нажрался – как через два дня приказ пришел. Старшего лейтенанта авиационно-технической службы Воскобойникову – догнала-таки жена меня в звании! – в Москву отзывают. Я-то обрадовался, подальше любимая от фашистских бомб будет, а Валюша плачет – не хочет со мной расставаться…

* * *

– Неправильная тебе Матвеев фамилия досталась. Ротозеев больше бы подошла.

– Тащ старший лейтенант, так я…

– Помолчи, я еще не закончил. Вот сколько раз тебе говорилось, что при воздушной атаке противника единственным верным средством защиты является активное маневрирование? Тебе командование отличную технику доверило, а ты, младший лейтенант, из последнего полета только дырки в плоскостях и фюзеляже привез. Да еще при посадке на давным-давно изученную полосу продемонстрировал присутствующему комдиву, как не надо сажать боевую машину. А мне потом перед полковником Филипповым краснеть за тебя пришлось, – говорить, что сам когда-то точно такой же был, конечно же, не стал. Как вспомню свои первые посадки на Яке, самому дурно становится. – В общем, так – сейчас иди, учи наставление по производству полетов, а завтра четыре раза подряд коробочку сделаешь. Если хоть одна помарка при посадке будет, то до боевых вылетов не допущу. Вот теперь все. Крругом! Шагом арш!

Пошел, скорчив недовольную мину. Вообще-то этот Матвеев пилот не очень-то и плохой… для такого малого налета. Но хвалить, ни в коем случае, нельзя – неправильно поймут. Давить и давить приходится. Иначе… Иначе будет то же самое, что в первом бою нашей третьей эскадрильи. На сопровождение четырех Илов пошли тремя парами – мы с комэском и командиры звеньев с двумя новичками. Целью штурмовиков был какой-то дот с несколькими пулеметами, не дававший поднять голову нашей пехоте. Костиков и Лохматенков со своими ведомыми шли в непосредственном прикрытии Илов сразу за ними с некоторым превышением, а мы с Володькой на шестьсот метров выше. На мессеров – тоже шестерка – нарвались уже на подходе к цели. Зашли они грамотно, от солнца, но не учли наличие связи на наших самолетах. Я их вовремя заметил и предупредил всех своих. Встретили мы их отсечным огнем с разных дистанций и высот. Ну а потом уже началась собачья свалка. Видимо фрицы получили приказ любыми способами не допустить «горбатых» к этому треклятому доту, так как рвались к штурмовикам, невзирая на наш огонь. Бой был какой-то бестолковый – вроде все правильно делаем, а одна пара немцев все-таки прорвалась. Проскочила через наши порядки, пользуясь скоростью и переменным профилем полета по курсу. Немцы наткнулись на сосредоточенный огонь Березеных – это им не прошлый год, когда на Илах стрелков с крупнокалиберными пулеметами еще не было – отвернули и… сожгли ведомого Лохматенкова. Ему бы в вираж уйти, но, сколько ни кричали по радио, летел по прямой, пока не вспыхнул. Отвлеклись на горящий Як – прохлопали атаку на пару Костикова. За штурмовиками следили как следует, а за своими хвостами, получается, плохо. Серега, увидев трассеры, отреагировал немедленно энергичным скольжением, а ведомый не успел – боевой опыт отсутствует.

Илы по тому доту эресами отработали, подавили на какое-то время немецкие пулеметы. Пехота этим моментом воспользовалась, чай не первый год воюет, высотку взяла без особых потерь. Но нам от этого не особо легче – потеряли двоих салаг на пустом, считай месте. Преимущество-то на нашей стороне было – со штурмовиками вместе десять машин против фрицевской шестерки. А все плохая согласованность действий. Да и внутри эскадрильи еще плохо слетались. На разборе полетов огорченный Володька Стародубцев ни бе, ни ме. Пришлось мне открытым текстом так и заявить – не готова наша эскадрилья еще к боевым заданиям, рано молодых в бой вести. Варламов, сам получивший втык от комдива, конечно же, покричал, но оргвыводов делать не стал – понимает мою правоту. Усилили нас относительно опытными пилотами, отобрав по одному человеку из первой и второй эскадрильи. Еще неделю дали на тренировки, выделив авиабензин.

От Валюши первое письмо не очень-то обрадовало. Нет, у нее самой все в порядке, тьфу-тьфу три раза через левое плечо. Устроилась пока у известной мне Надежды. На четвертом курсе университета восстановилась, хотя наверстывать придется очень много. Не на дневном факультете, а на вечернем, так как работа на той же самой кафедре представителем ВВС в первую очередь. К студентам-фронтовикам относятся с пониманием – с дополнительными консультациями, сдачей и пересдачей зачетов и экзаменов идут навстречу. А вот по насущному для меня вопросу – это дело далекого будущего. Пока трудится маленькая группа, куда и ее включили. Ведут исследования и готовят необходимые обоснования для расширения масштаба работ. Любит, очень скучает.

То есть мои надежды получить управляемые ракеты «воздух-воздух» в течение года-двух – беспочвенные фантазии. Ошиблась Валенька в своей оценке идеи – с кем не бывает? В любом случае хорошо – жена от фронта подальше. Подумал, почесал затылок и понял – все, что можно создать в соответствии с сегодняшними достижениями науки и техники с учетом текущей военно-экономической обстановки и без меня делается. В чем-то фашисты нас обгоняют, в определенных областях, как например те же неуправляемые эресы, Советский Союз германцев делает. Особо помочь своей стране инновациями – слово-то, какое мудреное! – я не могу. Вывод? Надо не фантазировать, а бить врага на своем месте. Вот могу машину чувствовать в воздухе и совсем чуть-чуть лучше других соображать во время боя, значит надо эти умения передавать другим. Самому драться и салаг учить как можно лучше.

А с другой стороны – некоторые идеи на счет этих самых инноваций все-таки присутствуют…

* * *

Голова раскалывается, как после хорошей пьянки. Странно, вроде давно уже не принимал. А когда пил, то норму свою невеликую ни разу не перебирал. И вонь эта противная… Знакомый чем-то запах. Можно даже сказать, что привычный. Потом дошло – карболкой во всю несет. Госпиталь? Сбили? В упор не помню. Попытался открыть глаза. С трудом, но удалось – веки как свинцом налитые, словно виражишь с креном под девяносто градусов при запредельной перегрузке. Все вокруг серое, расплывается. Ни хрена не понять, где нахожусь. Попытался позвать кого-нибудь, но из горла только хрип через ссохнувшиеся губы удалось выдавить. Услышали – кто-то осторожно приподнял забинтованную голову – во много слоев замотана, как кочерыжка в капустные листья! – и в рот потекла живительная влага. Вырубился, несмотря на жуткую головную боль, с ощущением счастья – хорошо-то как от воды, будто нырнул в нее…

В следующий раз пришел в себя, чувствуя, как кто-то аккуратно протирает тело влажным полотенцем. Голова ноет, но не так чтобы уж очень сильно. Словно под ухом гаубичная батарея от всего боезапаса решила избавиться, а отдается почему-то прямо в мою макушку. В этот раз глаза сами открылись. Младший сержант Копылова обмывает. Заметила мой взгляд, ахнула и убежала. Ну не дура ли? Холодно ведь, а она даже не подумала одеялом голого прикрыть. Примчавшийся майор медицинской службы Савушкин положение немедленно исправил. Осторожно напоил, посмотрел в мои ищущие глаза – вопросов море, но спросить почему-то не могу – и начал объяснять:

– Ничего не говори – тебе пока нельзя. Ранили тебя, парень. Если понимаешь, что говорю, мигни.

Кое-как опустил и поднял веки.

– Очень хорошо. Если тебя Колей зовут, а не Васей, тоже можешь продемонстрировать согласие.

Он что, совсем за идиота меня принимает? Злобствующий эскулап в ранге майора? Но все-таки изобразил мигание – с Матвей Палыча станется в дурку определить. Но, кажется, Савушкину, несмотря на явно грустный вид, моей медленной положительной реакции все-таки хватило – принялся по порядку излагать. Раненый я оказывается, как будто сам раньше уже не догадался. Пуля прошла над изголовьем бронеспинки – вымахал на свою голову. Возможно трещина черепа. Налицо большая кровопотеря и явное тяжелое сотрясение головного мозга.

– Как самолет посадил в таком состоянии, совершенно не понятно, – резюмировал добрый доктор Айболит, – хоть что-нибудь помнишь?

А вот ни хрена. Куда летали? Какое задание было?

– А сейчас потерпи чуть-чуть и попробуй хоть немного бульона выпить – на одной глюкозе внутривенно долго не продержишься. Понимаю, что тошнит, но надо.

Много этой теплой жирной гадости принять внутрь не смог – чуть не вывернуло. Похоже, по ощущениям, что было уже такое и не один раз. Кое-как проглотил содержимое пары ложек и вновь нырнул в блаженное отсутствие из этого мира…

– Повезло тебе, Николай, – заявил тоже что-то не особо радостный Мишка Пахомов. Заявил через несколько дней, когда я сам только-только говорить начал, – Савушкин сказал, что еще парой миллиметров ниже, и все, амба. А так отлежишься и постепенно в норму придешь.

– Что с машиной? – перебил я разглагольствующего друга.

– Пострадала маленько «чертова дюжина». Сдвижную часть фонаря заменили, от твоей крови кабину отдраили, мотор обслужили, как положено. А вот что с крылом делать, пока неясно. Плоскости-то нестандартные, люминиевые. Снаряд стальной лонжерон почти перебил. От девятого Яка не стыкуются. Егор Иваныч в Москву запрос отправил. Да ты не боись – мы ее все равно раньше починим, чем ты вылечишься.

Что-то такое в его словах мне очень не понравилось. Но сейчас важнее другое: – Письма были? – с некоторого времени очень насущный для меня вопрос.

– А как же, – хмуро, но все-таки улыбается, – четыре штуки от старшего лейтенанта Воскобойниковой.

– Давай! – и с нетерпением дрожащую руку из-под одеяла высовываю.

– Тебе по порядку? – и всовывает мне в пальцы листок, вытащенный из конверта с жирной печатью «Военной цензурой проверено».

В принципе ничего нового. Учится напряженно, работает, скучает, себя клянет, что пошла на поводу, а в результате оказалась далеко-далеко от меня. Паек с учетом, где она работает, нормальный. Денег хватает – плюс к моему денежному аттестату ей, оказывается, еще дядя Витя свой выслал.

Надо будет, как увижу подполковника Коноваленко, обязательно спасибо сказать.

Предупредила, что б не дергался и не возражал, когда Ленка Кривошеина моими вещичками займется – это Валюша сама ей отписала и попросила. Очень скучает – не предполагала, что так тяжело в разлуке будет. Ну и уверения, что очень любит и скучает.

А уж мне-то как без сердешной тяжко. Ведь отлично помню, как от ее ладошки на лбу легко становилось…

В следующих письмах было примерно то же самое, разве что просьбы передать многим однополчанам приветы. А вот в последнем весьма много вопросов о моем здоровье. Видимо весточку от нашего Айболита уже получила с известием о ранении и обещаниями, что все будет хорошо.

Надиктовал Мишке ответное послание. В конце пару строчек сам накарябал – авось, не очень в глаза бросится, что рука дрожит. До ранения почерк не намного лучше был.

Наша эскадрилья летает по уверениям Мишки нормально. За десять дней – это я столько времени в отрубе был?! – всего одного пилота по тяжелому ранению потеряли. Это, соответственно, без учета меня. А вот самолетов, увы, фашисты целых три сожгли. Плохо конечно, но люди ценнее. Строго по поговорке – за одного битого…

Пару дней еще повалялся и ощутимо полегчало. Даже разрешение вставать получил от Савушкина, но только в сопровождении кого-нибудь. Шатает прилично, а в зеркало случаем взглянул и удивился – когда я так похудеть успел? Натуральный скелет. Хорошо, что жена таким не видит. Ленка форму отстиранную принесла, сразу же еще один вопрос к врачу появился. Потому что над красной полосой золотистая появилась. Красноармейцы уже давно придумали: кровь, то есть легкое ранение, и кость – тяжелое. Естественно поинтересовался, почему в госпиталь не отправили. Получил подробные разъяснения о недопустимости даже малейшего дополнительного встряхивания при таком ранении. А теперь, когда все объективные показания скорого выздоровления налицо, смысла нет – летный паек всяко лучше будет, чем госпитальный.

Такой тощий, что можно в качестве учебного пособия использовать для пересчета костей, это признаки выздоровления? Ну-ну…

* * *

Выяснилось, что так дружно все от меня скрывали – майора Варламова на следующий день после моего ранения сбили. Он еще троих фрицев в одном бою ссадил, но и сам под очередь мессера угодил. Посмертно присвоили звание Героя Советского Союза – все-таки семнадцать подтвержденных сбитых включая четырех в групповых боях. Даже подполковника дали – пенсия у Татьяны Варламовой пусть не намного, но все-таки больше будет. Вдову тоже вот-вот из Красной армии демобилизуют – животик уже заметный.

Повалялся еще неделю, и жутко надоело – ну шатает, но уже без палки не падаю. Вот тут-то Савушкин и огорошил – минимум еще два месяца ни одна медицинская комиссия меня к полетам не допустит. Да и достаточный вес – хотя бы семьдесят килограммов при моих ста восьмидесяти трех сантиметрах роста – вряд ли за это время успею набрать. Что и подтвердила медицинская комиссия в ближайшем госпитале. Поэтому выбор у меня один из двух – или в санаторий до окончательного излечения, или к жене под бок в отпуск по ранению. В Москве же после восстановления здоровья и врачебно-летную экспертную комиссию пройду. Странные у нас медики какое-то – дураку ведь понятно, что рядом с Валюшей быстрее поправлюсь. В штабе полка мне всяких сопроводительных бумаг понаписали. И встречную просьбу выдвинули – Татьяну Варламову до дома сопроводить и посмотреть что там за дела с жильем, так как очень неясное письмо от родителей Ивана Анисимовича получили. Ну, от таких предложений, понятное дело, совесть не позволит отказаться, как бы я к жене не торопился. Да и комдив лично постарался – договорился с кем-то, что рейсовый Дуглас якобы из-за мелкой неисправности прямо в Калинине сядет, благо крюк совсем небольшой.

Н-да, такого я еще не видел. Вроде бы всего два месяца город в оккупации был, а половину как корова языком слизала. Понятно, почему все заводы и фабрики фашисты взорвали, но жилые дома-то зачем жечь? Как люди ту жутко морозную зиму перенесли? Непонятно. С трудом, но нашли комнатушку – ровно восемь квадратных метров – где Варламовы старшие нынче живут. В квартире одиннадцать съемщиков и десятиметровая кухня. В комнате – железная кровать с растянутой панцирной сеткой, собранная из нескольких на болтах, самодельный фанерный шкаф и кривоватая тумбочка. И окно, опять-таки фанерой заколоченное. Единственное свободное место занято буржуйкой. Как двое стариков почти пенсионного возраста в таких условиях живут? Непонятно. Было трое сыновей, а теперь только похоронки. Старшие в сорок первом погибли. Причем семьи у обоих еще под немцами, также как и Татьянины родители. Живы ли четверо внуков, неизвестно. Поэтому вдову младшего сына встретили с распростертыми объятиями. Сами на полу теперь спать будут, а невестушке кровать для ночного отдыха определили.

Ну, я Татьянин чемодан и четыре вещмешка с продуктами, что в полку снабдили – сам не понял, как доперли – по углам распихал, Варламову под руку и к военкому. Благо вылетели рано и времени еще вагон и маленькая тележка. Майор сначала документы внимательно проверил, впечатлился и усадил чай пить. В положение вошел, но помочь, увы, ничем не может – не в его это власти. Посоветовал сначала в горсовет «для галочки» зайти, а оттуда прямиком в горком партии.

– Жилья катастрофически не хватает – все наскоро отремонтированные фонды идут специалистам-строителям, что производства восстанавливают, и инженерам, которые на уже запущенных предприятиях работают. А жителям, перенесшим тяготы оккупации, – и скуксился, не желая продолжать свои объяснения. Не доверяют, значит, людям. Считают, что одни только предатели не пожелали эвакуироваться. То, что времени и возможности для бегства не у всех были, в расчет не берется.

Когда все уже было ясно, майор уважительно проводил до дверей своего невеликого кабинета. Встал, опираясь на суковатую палку – нынче что, только увечных на эту должность назначают? – и до самых дверей прохромал, пообещав, что сам чуть позже зайдет, походатайствует.

Переглянулись мы с Татьяной – она тяжело вздохнула – и пошли в горсовет. То же здание, только вход за углом. Еле прорвались – милиционеры вначале вообще пускать не хотели. Но посмотрели на наши злые лица, на погоны, шинели – у Варламовой уже и в таком виде живот заметен – и расступились. У нужного кабинета очередина. Но, надо признать, быстро двигается. Заходят люди с толикой надежды на лице и через минуту, максимум две, выходят… угрюмые. У меня внутри уже все кипит. Наша очередь подошла – перерыв неплановый на четверть часа. Потом бугай какой-то – секретарь? – все-таки запустил. Кабинетище – в футбол играть можно. Из задней двери чиновник в гражданском френче заходит – поперек себя шире, морда красная, окопался в тылу. На фронт такого бульдозером не затащишь.

Сесть нас, конечно же, несмотря на многочисленные стулья и даже большой кожаный диван, не пригласили. Татьяне сразу поплохело – ясно же, что ничего мы здесь не добьемся. Но отметиться-то, перед тем как в горкомом партии идти, надо. Я вежливо начал излагать ситуацию, так мол и так… Но прерван был на полуслове:

– Федоров, убери эту ППЖ* с мальчишкой, – рявкнул чиновник появившемуся в дверях дюжему секретарю, – понаехали прошмандовки всякие. Нагуляла на фронте неизвестно от кого, а теперь дефицитный жилой фонд требуют.

Это он неправ, очень неправ! Сам не понял, как мой табельный ТТ – Вальтер на сохранение Мишке оставил – перекочевал из кобуры в руку. Чуть-чуть отрезвил звук взводимого курка.

– Ты, бл…, кого оскорбляешь? На кого свою поганую пасть посмел раззявить? – успел достаточно быстро переместиться ближе и неожиданно всадить носок своего ялового сапога точно между ног гада. – Извинись немедленно! Иначе…

– Колька! – крикнула Татьяна и в ужасе закрыла рот ладошкой.

Я обернулся на крик, увидел, как побелело ее лицо, отмечая одновременно тихое исчезновение бугая-секретаря за пределы кабинета. Женщина охнула, схватилась за выступающий живот и начала оседать – ноги ее сейчас явно не держали. Плюнув в душе на рухнувшего на колени, тонко подвывающего борова, бросился к Варламовой, подхватил, уложил на диван. Тут же сообразил наполнить граненый стакан из стоявшего на длинном столе графина и попытался напоить ее. Всего-то пару глотков и сделала.

Пока хлопотал над испугавшейся Татьяной, появились давешние милиционеры. Вырвали из так и не застегнутой кобуры пистолет – когда я успел вернуть его на место? – и заломили руки. Граненый стакан с характерным дробным постукиванием покатился по полу, неаккуратно разливая воду.

– Документы проверьте, – распорядился секретарь, – что-то он слишком молодо для командира Красной армии выглядит – может поддельные?

Вот ведь гад! Он же, наверняка, охрану и вызвал.

Мне сноровисто расстегнули портупею, дернули за борт шинели – пуговицы рассыпались, как будто их и не было – и… отпустили.

– Вы, эта, товарищ командир, – уважительно пробурчал младший сержант, – тута… – он принялся разглядывать мой иконостас на коверкотовой гимнастерке. Ну еще бы – орден «Красного знамени», «Отечественной войны» первой степени, «Звездочка», ярко поблескивающая бордовой эмалью, и пара начищенных медалей – «За отвагу» и «За боевые заслуги». Здесь, в уже невообразимо далеком от фронта тылу, такие награды произведут впечатление на кого угодно.

– Вы, товарищ старший лейтенант, – промямлил он, налюбовавшись, – покажите, пожалуйста, сами. Вот, – и грозно обернулся на притихшего бугая.

– Отставить! – скомандовал распахнувший настежь дверь военком и громко пристукнул своей кривоватой палкой. – Я его бумаги два часа назад видел – никаких сомнений в подлинности, – буквально вырвал ТТ у растерянного рядового милиции и, протягивая мне пистолет рукояткой вперед, грозно спросил: – Что здесь произошло?

– Ну… – затянул я, не представляя как в этой ситуации объясняться. Все-таки рукоприкладство, точнее – ногоударение или как это еще обозвать? – с моей стороны имело место быть. Потом сообразил: – Этот… – вот как бы правильно его обозвать? – Эта тыловая крыса, отъевшая харю на… – правильно сформулировать источник явно незаконно полученных пайков я не сумел. Поэтому пропустил – и так ведь понятно, – посмела мерзко оскорбить заслуженного фронтовика, вдову Героя Советского Союза, доблестно сложившего голову при защите нашей социалистической Родины на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками, – кажется, точно выразил. И пусть только попробует отпираться – в приемной много народу гавканье гада слышало.

Моя выспренняя обвинительная речь, кажется, произвела впечатление на всех присутствующих. Милиционеры, во всяком случае, встали по стойке «смирно».

– И как посмел? – укоризненно подтвердила старушка из очереди, заглядывая в дверь кабинета. Присмотрелась и, часто постукивая каблучками стоптанных туфелек, ринулась к Татьяне, очумело хлопающей глазами. Осторожно приподняла ей голову и стала аккуратно вытирать платочком с мелкими кружавчиками по краям выступивший на лице Варламовой пот.

– Так-так, значит, – военком еще раз пристукнул палкой и распорядился: – Младший сержант, опросите свидетелей, – кивок в сторону приемной, – и тщательно задокументируйте – время-то военное.

«А чо? Надо признать – оперативненько, – подумал я, снимая курок с предохранительного взвода и убирая пистолет в кобуру, – в то время как весь советский народ, как один… Тфу! Кажется, сам с собой зарапортовался. Нет, все-таки крутиться под огнем зениток при штурмовке противника неизмеримо проще…»

В горком партии идти не пришлось. Прибежал сам начальник горисполкома – харя тоже отнюдь не худенькая – пока милиционеры протокол писали, выслушал, стоя перед нами как цуцик, куда-то смотался и принес ордер. Все чин-чином – с печатями и подписями. Комната, мол, уже с мебелью, большая, целых восемнадцать метров – два окна и оба застекленные.

– Смотри, если что-то не так, я еще вернусь, – и ласково погладил кобуру желтой кожи, что мне кладовщик еще в сорок первом презентовал.

– А я проверять периодически буду, – добавил майор, опять пристукнув палкой, – в случае какого-либо непорядка немедленно отпишу однополчанам погибшего героя.

– Не извольте беспокоиться, – залебезил горисполкомовец, провожая взглядом уводимого в наручниках – в этом аксессуаре у нашей милиции, похоже, недостатка нет – чиновника, до сих пор зажимающего отбитые яйца, – и углем к зиме обеспечим, и за наличием всего необходимого проследим.

Полуторку, чтобы перевезти Варламовых на новое место жительства, я прямо на улице поймал. Сговорился с бабой-шофером на тысячу, но, когда у меня шинель при погрузке немногочисленных вещичек распахнулась, увидела награды, перекрестилась и деньги брать отказалась.

Наскоро перекусил в новом жилье Татьяны и родителей комполка – в самом деле, по нынешним временам совсем неплохо. Можно сказать хоромы – комната светлая и даже электричество подведено. Иногда по вечерам на несколько часов свет дают, но обычно энергия идет на работающие предприятия – все для фронта, все для победы. Наказал Варламовой от имени однополчан сына родить. Только руками развела – от нее это не зависит. Свекор со свекровью чуть было с этим пожеланием не послали – все равно кто будет, главное, кровиночка их младшего.

На вокзале удачно на притормозивший для заправки паровоза водой эшелон заскочил – проездные документы проверили и на нары в теплушке определили. Глядишь, к утру в Москве буду – родную мою увижу.

* Походно-полевая жена. В данном случае – явное оскорбление.

* * *

Нет, такого я все-таки никак не ожидал. Сначала, когда приехал по указанному в письме адресу – спасибо, добрые люди подвезли – позвонил, Валюша открыла, радость, объятия, торопливые горячие поцелуи… Но когда фуражка свалилась, я такой скандалище заполучил! Всего-то царапина, шрама, когда волосы отрастут, видно не будет, а реву! В два ручья из обоих глаз слезы потекли. Еле успокоил, вспомнив старое надежное средство – надо всего лишь немного руки распустить.

– Бессовестный ты, Чертенок! А тощий-то, какой – просто ужас! Все! Я тоже очень хочу, но на работу опаздывать нельзя – сам знаешь, что за это бывает, – засуетилась, достала из сумочки зеркальце, привела личико в порядок и исчезла – только дробный стук каблучков по лестнице.

Закрыл с сожалением дверь и пошел осматривать квартирку. В первой комнате был только внушительный древний письменный стол с двумя тумбами, заваленный учебниками с конспектами, и пара стульев. А вот во второй – большая деревянная кровать с огромным количеством наших фотографий над ней, шкаф, еще стул и тумбочка. Бедновато, но жилье отменное – телефон, ванна в наличии и… – я вначале не поверил! – горячая вода из крана течет. Соответственно, полежал малость, дорожную грязь смыл, немного перехватил и завалился в кровать на чистые простыни – хорошо-то как. Вот только не все со здравым смыслом стыкуется.

Отдельная квартира в Москве? Внутри Садового кольца? В мирное время всегда проблемы с жильем в столице были, а уж в военное… Телефон? С какого рожна? Так и не разобравшись в этих непонятках, заснул – в теплушке даже задремать не удалось.

Был разбужен по-человечески, поцелуем – всю жизнь бы так просыпаться! Накормлен горячим – на кухоньке керогаз в наличии – и обласкан. Потом объяснения получил, что ее работе придают высокое значение, потому и квартиру дали. В райисполкоме вообще сказали, что лауреатам Сталинской премии больше полагается, но сейчас ничего лучше подыскать не смогли.

С утра, проводив жену на работу, поехал в штаб ВВС отметить отпуск по лечению и получил пинок под зад – должен следовать в институт нейрохирургии к какому-то профессору Шамову. Доктор медицины оказался в… генеральской форме под расстегнутым халатом. С этим не поспоришь – посмотрел через круглые очки насупленным взглядом, общупал голову и сказал уже известное – повезло, что пуля на излете только задела кость. Поцокал языком, хваля Савушкина за мою аккуратно зашитую черепушку, и тоже послал… домой, направив сначала получать спецпаек для скорейшего выздоровления. Еще предупредил, что через две-три недели должен буду приезжать на процедуры, весьма пользительные для моей недострелянной головы.

Всегда бы так жить! Горький шоколад, яблоки – и где берут? – по паре бутылок молока и красного вина к трем жестянкам сгущенки в сидор положили. Мука, мясо, крупы. Даже бутылек постного масла в наличии. Сахар колотый, пакетик с грузинским чаем. Записали адрес, сказали, что два раза в неделю будут развозить продукты, как и другим ранбольным на амбулаторном лечении. Аффигеть! Вот это уровень снабжения в военное время.

В общем, потекла жизнь в отпуске – жена на работу и учебу, а я в библиотеку. Ведь так много надо военному человеку знать, чего в училищах преподают, а я мимо пролетел. Хотя… Читаю соответствующую литературу, а знания сами проявляются. Причем во многом значительно опережающие современные понятия о воздушном бое. Самому бы освоить и до товарищей, когда на фронт вернусь, донести.

Потом на эти странные процедуры в медицинский институт стали вызывать – выпьешь стакан чуть кисленькой микстуры, на топчане удобно устроишься, а тебе что-то говорят, говорят… И непонятно, спишь или слышишь – все как в тумане. Встаешь потом и ни хрена не помнишь, о чем речь шла. А рожа у этого профессора-генерала такая задумчивая… Другие мужики в белых необмятых халатах тоже очень странно на меня поглядывают. Как будто я у них денег одолжил и не отдаю. С чего бы это?

Но хоть какая-то польза есть – тот бой, когда пулю словил, все-таки вспомнился. Сопровождали «горбатых», работали всей эскадрильей четко по правилам – три пары в непосредственном сопровождении штурмовиков и наша четверка в восьми сотнях метров выше. Воздушное прикрытие войск у противника тоже было организованным – как знали, гады, что Илы штурмовать их передний край придут. Раз за разом строго по две пары «худых» с пикирования заходили, дадут не особо прицельную очередь издали и опять горкой вверх уходят. К горбатым им не прорваться, несмотря на численное преимущество – десятка полтора мессеров было – так они на наших Яках отрываются. Сбить при атаке с полукилометра дальности почти невозможно, но на нервы разноцветные трассеры, проносящиеся, кажется, совсем рядом, очень неприятно действуют. На виражах «худые» крутиться не хотят – знают, что на горизонтали Як-9 сильнее. Откроют огонь на большой скорости, заставят развернуться, а сами вверх уходят, где их хрен достанешь. Или пытаются, после атаки на нас, снизу на штурмовики зайти, где у Илов защиты нет. Приходится отгонять, зачастую самим подставляясь. Вот в самом конце боя – горбатые по переднему краю немцев уже отработали и, отходя, прижиматься друг к другу начали – Стародубцев, отсекая очередную пару худых, не заметил другую.

Ору ему «Дубина, прими правей!», а он в надежде все-таки всадить прицельную очередь, чуть задержался на курсе. Сам стреляю в фашиста и… вот тут-то и прилетело. Как раскаленной кочергой голову приложило. На одних рефлексах машину от сваливания на крыло удержал. И ветер через дыру сзади в фонаре свищет. Куда лететь, в какую сторону? – не понимаю. Дал газ до упора и вверх потянул, на автомате скольжением в обе стороны поочередно виляя, чтобы в прицел не попасть. Доложился по радио и, даже вроде правильно поняв Вовкины приказы, развернулся в нужную сторону. Тянул как в тумане – смотрю за борт и совсем местность не воспринимаю. Уцепился за пролетевший рядом Як с крупной «шестеркой» на фюзеляже и потелепал за ним. На посадке получил несколько сигнальных красных ракет в морду – ни шасси, ни щитки не выпустил, и скорость слишком большая. Пришлось еще раз заходить, а макушку совсем уж сильно печет. И туманная картинка красная почему-то – кровь очки заливает? Стукнулся о землю колесами, подскакивая в козле, переключатель магнето в ноль крутанул и вырубился. Все-таки очень легенькая у меня ласточка, надежная, раз не рассыпалась при такой отвратной посадке.

В очередное воскресенье Валентину в университет неожиданно вызвали. Это фабрики и заводы без выходных работают, а ученым, чтобы голова соображала, отдых, оказывается, все же полагается. Днем, когда уже с процедур вернулся, спрашиваю: