Текст книги "Подросток Ашим"
Автор книги: Илга Понорницкая
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Классная и Алла Глебовна подчёркнуто внимательно смотрели на неё.
– Он вчера просто бился в истерике, после того, что произошло, – продолжала Мария Андреевна, не глядя на Мишку, точно его здесь и не было. – И я понимаю Лёшу. Его не сразу приняли в классе…
Тут Мишка от неожиданности усмехнулся. Его как будто сразу приняли!
– Смотрите, он ещё и смеётся! – всплеснула руками химичка.
И классная, точно спохватившись, спросила:
– Прокопьев, тебе смешно?
Мишка в удивлении смотрел то на Хича, то на взрослых. Оказывается, можно рассказать, что тебя в классе не принимают. Можно пожаловаться. И тогда взрослые вызовут кого-нибудь в учительскую и станут ругать, а вокруг тебя будут суетиться: ах, мальчика в классе не принимают!
Мишка пытался представить, что так, как вокруг Хича, суетятся вокруг него, но ему не представлялось.
– Прокопьев, о чём ты думаешь? – спрашивает классная.
Он пугается, смотрит на неё. Как хорошо было про учёбу с ней говорить. Она не всегда могла ответить на его его вопросы. Но у неё никогла не делалось такое злое лицо, как сейчас.
– Тебя спросили, – напоминает ему химичка.
– Что спросили? – не понимает он.
– Что спросили? – повторяет химичка и растерянно смотрит на классную и на учительницу информатики.
– Можешь ли ты восстановить… – начинает Галина Николаевна, не видя, что Алла Глебовна качает головой. Она-то уже понимает, что нет.
– Да, восстановить! – вскидывается Мария Андреевна и поворачивается к Алле Глебовне: – Знаете, там были письма от девочки!
И Мишка чувствует облегчение. Ничего они уже не сделают, пусть хоть кричат на него целый урок. Понятно, мама сделала глупость, что стала писать Хиче. Сама же сказала: «Ему было плохо. И я писала ему о нём». А это значит, что он ныл, а она успокаивала его. Мишка смотрит на Лёшу Михайлова и морщится. Нашла кого утешать… Но он, Мишка, уже всё исправил, теперь всё хорошо.
Алле Глебовне кажется, что он улыбается.
– Мы… – говорит она, – мы заберём у тебя пароль. Если ты хозяйничаешь на лицейском сайте, как у себя дома, и удаляешь своих товарищей, которые тебе чем-то не нравятся… Думаешь, если ты работаешь на сайте, то тебе можно… Мы с ребятами поменяем пароль, и ты его знать не будешь.
Этого он не ожидал.
– Как – пароль заберёте? – спрашивает он.
Писать новости под руководством Аллы Глебовны было совсем не интересно. И он не оставался вместе со всеми после уроков. Но теперь ему становится бесконечно жаль сайта, и форума, и своей работы. Вот, значит, как? Ему очень хочется, чтобы всё поскорей кончилось. Только бы слёзы сейчас не выкатились, пока он здесь.
Алла Глебовна наклоняется и заглядывает в его лицо снизу.
– Ты не знаешь ещё? Наш лицейский сайт занял в городе первое место, – говорит она. – Вам это должны были объявить в четверг на линейке. Тебе уже и грамоту напечатали. Только я не знаю, достоин ли ты грамоты…
– Мне не надо грамоту, – говорит Мишка. – Можно, я пойду?
Но учителя всё не отпускают его. Хиче велят возвращаться на урок, хотя сколько от того урока осталось? А Мишке Мария Андреевна говорит, что если он ещё раз тронет Хича – нет, она говорит «Лёшу Михайлова» – если только тронет, то его сразу же исключат из лицея. И он пойдёт в свою старую школу.
– Я тогда лучше в интернат поеду, – пугается Мишка. – Меня туда зовут…
– В лицей-интернат? – выходит из себя химичка. Она резко поднимается и тут же одёргивает на себе узкий пиджачок. – Да знаешь, мы тебе такую характеристику дадим… С такой характеристикой тебя никуда не возьмут, разве что в тюрьму!
Она поворачивается к классной за поддержкой и видит, как та морщится при её словах, и тотчас же Алла Глебовна резко отодвигает стул:
– Я думаю, я здесь больше не нужна?
Химичка упросила её и классную поговорить с мальчиками, выяснить, что же произошло между ними. Она согласилась – кто же из них ждал, что Мишка откажется объясняться и всех разозлит своей глупой усмешкой. Вот он, мол, я – мне бояться нечего. Не маленький ведь, понимает, что от такого, как он, ученика, – кто же откажется!
Классная тоже не ожидала такого поворота. И теперь она пытается понять, как вышло, что Мише стали грозить отчислением. Кого на самом деле хорошо бы исключить – так это же Михайлова! Она и собиралась сегодня на собрании сказать его маме, что ему нечего делать в физико-математическом классе. Она представляла, как начнёт осторожно: «Мы с вами попытались, выдержали одно полугодие…» А теперь, получается, об этом и заикнуться нельзя – после того, как Лёша пришёл из лицея побитый, и дома, наверняка, уже наябедничал, что его удалили с сайта. «Ну, не хотят его дети, – в раздражении думает классная. – И в школе не хотят видеть, и в этом виртуально пространстве тоже не хотят. И я его в своём классе не хочу. А теперь – терпи до следующего родительского собрания, пока это всё не уляжется».
Галина Николаевна знает, что не должна так относиться к ученикам. Но что делать, не любит она, не любит недотёпу Хичика – ведь так его в классе зовут? А больше того не любит его скандальную маму. Из-за неё Галина Николаевна перед собраниями заблаговременно пьёт валерьянку. В таблетках, чтобы запаха не было. Чтобы никто не догадался, что она пьёт валерьянку перед собраниями. И до чего же она зла сейчас на своего любимца Мишу Прокопьева за то, что заставил её осознать, как она этого Лёшу не любит.
До конца уроков Лёша поглядывал на Мишку со страхом. Мария Андреевна заранее обещала ему, что Мишку как следует припугнут, и после разговора в учительской он больше никого и пальцем не тронет. Но вдруг все угрозы окажутся Мишке нипочём, и тогда он, Михайлов, всё же схлопочет, как он того и заслуживает… Видно, смутно чувствовал он, что заслужил.
И в то же время с надеждой он на Мишку смотрел. Вдруг да окажется, что тот всё-таки удалил его не окончательно. И что он знает способ, как всё восстановить. Мишка же слышал, что он, Лёша, плакал, что он, как сказала химичка, бился в истерике. Это и стыдно было, и в то же время – мало ли, вдруг Мишке станет его жаль?
Мишка на уроках ставил ранец на стол и голову наклонял, прятался. Думал: «Ишь ты, ещё и смотрит теперь. Меня отругали уже – чего снова смотреть?»
На переменах он жалобщика Михайлова обходил стороной. И после уроков тоже выходил с опаской – вдруг Хича станет дожидаться во дворе? Но нет, его там не было. Зато откуда ни возьмись, из-за деревьев появилась Элька Суркова, пошла следом за ним, окликнула. Он остановился, подумал: «Про Майракпак, наверно, снова начнёт. Или опять скажет, что знает секрет. Чтобы я выпытывать начал, какой».
И, только она приблизилась к нему, он повернулся и пошёл прочь, а потом сам не заметил, как перешёл на бег. А когда он запыхался и стало не хватать воздуха, он понял, что отбежал от школы уже достаточно, и Элька осталась далеко позади.
На следующий день Лёша Михайлов подошёл к Мишке в коридоре перед уроками. Он постарался улыбнуться презрительно – по крайней мере, зубы показал, это получилось. И сказал, цепенея от своей храбрости:
– А твоя мамочка опять вчера не приходила! Что, страшно стало, не хотите перед всеми отвечать?
Накануне вечером он не мог ничем заняться – ждал, когда мама придёт с собрания. Было совсем поздно, когда они пили чай в кухне и мама говорила, распаляя себя: «Сразу видно – мой сын, только мой! Меня тоже всю жизнь утесняют такие… кому больше от жизни дано…»
И снова, в который раз, бралась выговаривать Мишкиной маме, как будто та могла её слышать: «Учится у тебя сыночек лучше всех и кушает в лицее даром, и хвалят его, так, что уже всем тошно… Пришла бы хоть раз на собрание, так я бы тебе в лохмы и вцепилась, повыдергала бы всю эту паклю, что висит у тебя, и нос бы перебила, чтобы ещё горбатей стал, крючком…»
– Да она и так баба Яга! – подхватил Лёша, и они вместе наконец-то рассмеялись.
Ему казалось: после собрания мама наконец-то поняла, каково ему учиться в этом классе, и можно, наконец, заговорить о том, чтоб она перевела его в гуманитарный. Но только он попробовал, очень осторожно, начать про то, что там на час в неделю больше английского и ещё можно платно учить испанский или французский – мама в одну секунду позабыла, что она Мишкину маму ненавидит. Стало похоже, что она ненавидит его, Лёшу, потому что она работает на рынке, а он хочет учить испанский платно. А про этот рынок Лёша слушал, сколько себя помнил, и теперь он удивился, что ничего не изменилось. Ведь он определённо знал, что его жизнь начала меняться!
И теперь он стоял в закутке возле раздевалки, против Мишки один на один – и видел, что Мишка его боится. Можно говорить ему в лицо слова, какие все знают – мама их приносит с рынка, а лицеисту повторять не подобает. Но здесь никого нет, кроме их двоих.
– Ты знаешь, кто ты? – спрашивал он Прокопьева, загораживая ему дорогу. Пусть выслушает!
А тот и впрямь боялся. Теперь уже он дрожал, а не Хич! Мишка помнил про исключение из лицея и про характеристику. И про свою старую школу помнил, про Енцова. Поэтому он ничего не сделал Хичу – и Хич потом целый урок думал, что вот может он, может быть храбрым! Он признался ребятам, что он Юджин, и к Прокопьеву он подошёл, сказал ему в лицо, как называются такие как он… Это было страшно, но не так страшно, как он думал.
Скоро в лицее поэтический фестиваль. Жаль, с Майракпак теперь не свяжешься. Но Лёша и сам может выбрать… Его самое любимое стихотворение – вот это:
Или вот ещё – тоже здорово. Но только про другие места, где холодно:
Майракпак прислала ему эти стихотворения, и много ещё других – когда он рассказал ей, как стоял над городом и хотел умереть. Она писала, что жить стоит хотя бы для того, чтобы посмотреть разные места на земле. Лёша думал: когда-нибудь он тоже сможет сказать: «Здравствуй, Красное море!» Или – не Красное, какое-нибудь ещё – то, где холодно…
Только он забыл, кто эти стихи написал. Надо выяснить и больше узнать про авторов, вот они и станут его любимыми поэтами – ведь Майракпак их тоже любит! Наверняка, про них можно прочитать в интернете. А потом Лёша выступит за свой класс на фестивале. И тогда, наконец, он станет одним из них, из этих ребят-одноклассников. Все постепенно позабудут, что он был кривляка Хич.
«А у Прокопьева теперь отберут его работу на сайте! – думал Лёша и недобро улыбался. – Ведь обещали же, что отберут».
Но и это ещё не всё было для Мишки. С ним вызвался поговорить молодой историк Николай Юрьевич. Он вёл уроки у старшеклассников и в их классе никого не знал.
– Прикипела я к этому мальчику, – рассказывала ему вчера химичка про Михайлова. – Сердце болит глядеть, как его унижают. Прозвище ему дали, – она поморщилась, – Хича…. Или Хич? Вроде, и так, и так зовут его…. А теперь его ешё и с общего форума прогнали… Не пойму, за что?
Николай Юрьевич покровительственно поглядел на красивую Марию Андреевну.
– И не поймёте.
Она вконец растерялась, и тогда он улыбнулся ей:
– С мальчишками мужчины должны разбираться! А у них в классе по всем предметам – дамы, как я посмотрю…
Перед химией на перемене обсуждали, что вчера было на собрании. Кто-то одно услышал дома от своих, кто-то другое. Были в классе любители всех выслушать и всё совместить, как пазлы – про кого что говорили, кого ругали в этот раз, кого – наоборот, хвалили?
– Я мамку спрашиваю: что, на Прокопьева классуха кричала? То есть на его маму? – рассказывал Игорь Шапкин. – А мамка мне: «Так её вовсе не было». Вот маме, говорит, этого вашего Михайлова велели потом остаться. Она сперва было начала при всех: «Мне мой Лёша рассказывал, я, – говорит, – до сих пор вся негодую, как можно было…».
– Вот даёт Хича, и дома наябедничал! – вставил Катушкин почти с восхищением.
Шапкин отмахнулся:
– Не перебивай! Ну вот, а классная его маме говорит: «После, после…»
Мишка прислушивался к общему разговору.
– Чьи-то родители ещё после самого первого собрания в себя прийти не могут, – как будто в задумчивости произнесла Элька Локтева.
На неё не обратили внимания. Тогда она сказала чуть громче:
– У Ленки Сурковой, например, папа ещё после первого собрания в себя прийти не может. И мама тоже.
– Не надо, Эля, – попросила её Ленка.
– Ну ладно, не после первого, – как будто согласилась с ней Элька. – В октябре где-то оно было, это собрание. Какая разница. В конце октября, когда Прокопьев пришёл…
– Эля, пожалуйста, замолчи, – испугалась чего-то Суркова.
Локтева хихикнула в ответ. Пожала плечами:
– Я что? Я молчу.
«Подумаешь, наругали её на каком-то собрании, – подумал про Ленку Суркову Мишка. – В октябре. А сейчас январь. И они до сих пор всё помнят».
В это время в класс заглянул какой-то чужой учитель. Они его только видели в коридоре. Он поинтересовался:
– Кто здесь Прокопьев?
И Мишке снова пришлось куда-то с кем-то идти.
Чужой учитель привёл его в свой кабинет истории со стендом «Герои разных лет». Возле доски была дверь в небольшую комнату, где было ещё много стендов, наваленных друг на друга, так что едва помещался письменный стол и пара стульев. Учитель закрыл за собой двери, кивнул:
– Мы мужчины. И будем говорить как два мужика. Идёт?
Мишка смотрел хмуро, ждал, что будет. Учитель откинулся на стуле, приглашая и Мишку тоже сесть развалясь, но Мишка продолжал горбиться.
– Скажи, ты знаешь её? – начал чужой учитель.
– Кого? – спросил Мишка.
– Ну, эту, – сказал Николай Юрьевич, – Майру… Или как…
Он вспоминал слово «Майракпак». Мишка не помогал ему.
– Ну, не важно! – сказал Николай Юрьевич. – Девочку эту? Которая писала Михайлову?
Он пристально смотрел на Мишку. Тот опустил глаза.
– Вижу, что знаешь, – объявил учитель. – Так вот что я тебе скажу, приятель. Надо уметь признавать поражение. Мне тоже в школе нравилась девчонка…
Он старался говорить доверительно. Мишке слышалось: «Смотри, я рассказываю тебе то, чем взрослые не говорят детям. И ты должен сейчас удивиться, что я так откровенен с тобой». А дальше Мишка должен был удивиться тому, что сейчас учитель рад тому, что его одноклассница выбрала не его, а кого-то другого. Сейчас у Николая Юрьевича красавица жена и даже есть дочка. Он достал фотографию и показал Мишке, помолчал, ожидая каких-нибудь слов. Мишка поглядел на людей, которых совсем не знал, сказал, чтоб совсем не молчать:
– Угу.
– А про ту Людочку я уже и не помню точно, была она или нет, – хохотнул учитель.
За стеной вовсю бушевал какой-то чужой класс. «У них здесь урок, – думал Мишка. – Значит, меня со звонком отпустят. Не будут держать, как вчера».
Тут, наконец-то, и зазвенел звонок. Мищка поднялся:
– Ну, я пойду?
– Давай, беги, – деланно бодро сказал учитель, тоже вставая.
А сам всё не отпускал его, не шёл к своим старшеклассникам, всё говорил:
– Тебе, кстати, вообще глупо из-за девчонок переживать. У тебя ведь уже была… – он опять помедлил в поисках нужного слова. И нашёл, что искал, заулыбался: – Нежная дружба, а, была? С дочкой спонсора… Все наши дамы в учительской умилялись, глядя на вас…
Мишка не сразу понял, что речь о Кирке. Учитель говорил торопливо и весело:
– Слышал я, она до сих пор в трауре, оттого что рассадили вас в классе по разным углам. А что сделаешь? Папа приходил в школу, велел, чтобы – ни-ни…
И он хлопнул Мишку по плечу, рассмеялся:
– Так это ведь не потому, что ты такой некрасивый! Там что-то между родителями вашими произошло. А девочки в классе вздыхают по тебе! На этого Михайлова погляди, кому ты позавидовал…
Мишка шёл по затихшему после звонка коридору. И только из его класса слышался гул. Навстречу ему распахнулись двери – химичка и классная вытаскивали в коридор Кирку, а та упиралась, оглядывалась назад и грозила кому-то:
– Ещё узнаешь… Ещё я не так… Ещё не только без айфона останешься…
Увидев его, она дёрнулась в руках двух учительниц, быстро сказала:
– Мишка, я… Это она… Я – нет…
– Папа твой разберётся, кто это сделал! – перебила её классная.
Химичка, одёргивая одной рукой пиджачок, затрещала:
– Ребята видели! Как – не ты? Ребята же видели!
И, повернувшись к Мишке, быстро спросила:
– Что стоишь смотришь? Поговорили с тобой? Разобрались?
А классная устало кивнула ему:
– Давай на урок.
И Мишке почему-то жалко стало – не Кирку, а классную, математичку. У мамы бывает такое лицо, когда болеет Сашка. И когда он ей про Хичу рассказал, про письма – она тоже смотрела так. Мишка на месте застыл от удивления, что классной может быть так, как маме. А Кирку-то что жалеть? Что она сделала, было непонятно. Но в любом случае приедет её папа – и её простят. Не будут три дня допытываться, что да почему – как у него допытываются, почему он удалил с форума Хичика…
Без учительницы его одноклассники толпились в проходах. Кажется, никто на своём месте не сидел. И все говорили разом – было ничего не понять. Элька Локтева, растрёпанная, ползала в проходе, среди ног – собирала что-то мелкое, всхлипывала, и Катя Котова сидела возле стола на корточках – тоже сгребала что-то в ладошку. И когда Мишка стал пробираться мимо них на своё место, Локтева вскочила на ноги и зачастила ему в лицо:
– А я доскажу, теперь точно доскажу! Твой папочка – его все знают, он вот у её папы работал, он его потом выгнал, и он у него украл…
Мищка стоял, не понимая ничего. Чей папа? И почему Элька кричит это ему?
– Я говорила, что у меня секрет? – спрашивала у него Элька, сжимая в ладони половинку корпуса от айфона. Видна была трещина через экран. – Говорила? Кирка ничего мне не сделает! С ней теперь самой будут разбираться! Ёе папа как приедёт сюда! Его точно учителя вызовут! А твой папа – он вот у него, у его папы тоже ещё украл такие… такие железки…
Мишка завертел головой – на кого Элька показывает.
– Ключи украл! – услышал он голос Иванова. – А вовсе не железки. Тебе любой инструмент – желе-е-езка! – передразнил Борька Эльку. – И не у папы моего, а у дедушки в мастерской…
И после уже к Мишке повернулся, процедил чуть слышно:
– Мамка твоя потом к деду ходила, уговаривала простить его… И дед говорил, ради неё простили. Он у ребят из премии высчитал за ключи, а после, вроде, видят они – на рынке он эти ключи продаёт…
– И Ленкин отец знает его мамочку, побирушку! – говорила Элька теперь, повернувшись к Иванову.
Было видно, как она дрожит. Может, от того, что слишком долго хранила в себе секрет. Или от того, что осталась только что без айфона. И без электронной читалки. У неё тоже экран треснул – теперь на нём была огромная снежинка в середине. И мелочь у Эльки разлетелась из кошелька.
Мишка не видел, как всё вышло – Элька начала рассказывать всем свой секрет сразу, как его вывел из класса чужой учитель.
Обида на Мишку росла и росла в ней в последние дни. Она же к нему по-хорошему подходила! С Киркой он уже не общается, они и глядят друг на друга со злостью. И он вполне мог бы дружить с ней! А он даже не сказал, почему – нет! Думает, если кто хорошо учится, тот может не обращать внимания на других? И не разговаривать с другим человеком? Да ещё и всем врать? Мишку как начинают в классе хвалить за то, что он умный, он сразу смущается, говорит: «Это у меня отец умный был, я просто такой – в него…» И Элька усмехалась каждый раз. Как же, отец умный!
– Мы к твоему папе приходили на юбилей, с родителями, – напоминала она Сурковой. – И твой папа моим сказал: я после того собрания опомниться не могу. Только подумать, кто своего сына к нашим детям привёл… Будут учиться в одном классе!
– Замолчи! – вдруг тонким, неузнаваемым голосом выкрикнула Кирка.
Паника всё больше захватывала её. После того, как она вернулась с горного курорта и кончились зимние каникулы, она поняла, наконец, то, что ей родители ещё с декабря втолковывали ей. С того дня, как Мишкина сестрёнка облила её борщом. Что с Мишкой теперь надо общаться так же, как с остальными мальчиками в классе. Надо вежливо приглашать его на лыжные вылазки и на пейнтбол. Папа сказал: «Конечно, я не позволю ему бывать у нас, – и хихикнул, – А то так, глядишь, с семейством придётся породниться. Но в классе не должно быть никакой дискриминации. Мало ли, кто у кого родители?»
«Он же такой один – а я с ним как со всеми? – думала Кирка. – Лучше вообще никак не разговаривать!»
Ладно ещё, он больше никуда не ездил с Киркиной компанией. И Кирка думала, что безнадёжней, бесповоротней в её жизни уже ничего и быть не может. Но оказывается, может? Сейчас Элька расскажет то, что многие и без неё знают… Знают и молчат. А она скажет вслух. И тогда… Кирка не смогла бы объяснить словами, что тогда. Но она чувствовала: тогда всё станет ещё хуже. Хотя и не понимала, как именно – хуже, и не старалась понять. В голове крутилось только: «Что делать теперь, что, что?»
– Как это – «замолчи»? – с улыбкой спросила у неё Элька. – Кто-то будет всем врать про своего отца, а я – молчи?
Элька наслаждалась тем, что Кира не знает, как её остановить. Ишь, суетится. Вся даже побелела! Не хочет, чтобы все знали правду – с кем она сидела за партой и после уроков уходила вместе. Их в городе видели, как они гуляли. Он же, наверно, и ей про своих родителей наврал. И Кирка бросила его, когда всё узнала. Понятно, стыдно ей теперь! И очень обидно, если тебе врут!
А ей, Эльке, будто не было обидно было вчера, когда она по-хорошему, по-дружески подошла к нему?
– Его мама у всех просила деньги… – быстро говорила Элька, пока Кирка обходила свой ряд и приближалась к её столу. – Папка на работе проворовался, а жить надо…
– Надо, надо, – как эхо, повторила Кирка.
Что-то быстро шёркнуло за спиной. Элька обернулась. Кирка держала в руках её ранец. Схватила, а Элька не заметила!
– Всё это надо! – объявила Кирка и с силой тряхнула ранец.
– Ты что, там же… – начала Элька.
Но Кирка уже пробиралась через проход по классу, расталкивая всех. – Ну-ка, догоняй!
Элька не собиралась отнимать у Кирки свой ранец. Она с первого класса знала – никогда не бегай ни за кем, кто отбирает у тебя вещи – вот от тебя и не станут с вещами убегать.
– Так это, я говорю, – повернулась Элька к одноклассникам. – У него папа, на работе…
Но Кирка уже запрыгнула на самый первый стол, за которым сидели Котовы – прямо ногами в сменке – Катя не успела убрать свою тетрадку.
– Совсем, что ли… – начала она, а сверху уже падали чужие книги и тетради, и что-то стучало об пол. Кирка перевернула ранец и теперь вытряхнула из него то, что в нём было:
– Всё надо! – кричала она Эльке. – Вот, вот, всё это надо!
И передразнивала её:
– «Я что говорю!»
Химичка застала Кирку стоящей на столе. В руках у неё был почти пустой Элькин ранец. Кирка, разгорячённая, продолжала выгребать что-то из кармашков и широко раскидывать по классу. Элька в это время, плача, собирала под столом уже разбросанное. Ей помогала Катя Котова, она что-то искала на полу, и что-то совсем мелкое сгребала ладошкой. Костя, растерянный, стоял в проходе. Он попытался поймать Кирку за ногу и стянуть со стола, но стоило дотронуться до её ноги, как она пиналась. Ещё двое ребят вертелись возле его стола – Иванов и Шапкин. Химичка не поняла, но, кажется, они были заняты тем, чтобы не дать никому отнять у Кирки рюкзак.
Все в классе все галдели, не слушая друг друга. Катушкин выкрикивал:
– Так, Кирка! Я тебя уважаю! Давай кидай!
Кто-то свистел.
– Помогите мне! Что вы все смотрите! – не в первый раз уже крикнула мальчикам химичка.
И когда Иванов и Шапкин вздрогули и уставились на неё, приказала:
– Снимите её сейчас же со стола! Дайте ей руку!
А сама бросилась за классной.
– Точно теперь всем скажу, точно всем скажу, – всхлипывала Элька, – пока Кирку выводили вон.
Кирка всё пыталась вывернуться, остаться в классе. Она хотела объяснить взрослым, что ей нельзя уходить. А то Элька скажет… Она точно, скажет… Слов Кирке не хватало, она точно позабывала все слова и теперь не узнавала саму себя.
И Мишке у неё тоже ничего не получилось объяснить. Он мимо неё в класс прошёл, когда взрослые сказали: садись на место.
А как до своего места доберёшься?
Элька, увидев, что он здесь, заверещала:
– Точно скажу, точно скажу! Твой папа не математик был! Его все знали, и на работу никто брать не хотел! Вот её папа сказал: «Такие работнички – смех один…»
И дальше она зачастила про какие-то железки. А Борька подтвердил – он украл, да. Только не железки, ключи…
– Мой папа умер… – опомнившись, сообщил Мишка.
– И ничего вам в наследство не оставил, все говорят, – закивала Элька. – А мамка и сейчас побирается, что, скажешь, нет? Она вот перед его папой плакала! Говорит: муж умер, а у меня детей много! И младшей надо особое лечение!
– А почему так много у неё? – хихикнул сзади что-то из девчонок. – Сейчас даже в третьем классе дети знают…
Мишка оглянулся. Было не понять, кто это сказал. Несколько человек на задних партах застыли, как на фотографии, среди общего шума. Зато Хича вдруг на его глазах вскочил с места, ссутулился, сунул руки в карманы и прошёлся вдоль ряда прыгающей походкой, заблеял:
– У меня детей много!
Его охватило веселье. Примерно так изображала маму Прокопьева его мама. А мамы своей он стыдился, страшнее всего для него было бы, если бы кто-то из одноклассников увидел её. Но теперь оказывалось, что мама и одноклассники заодно, и можно соединить несоединимое – его дом и лицей! И он будет ничуть не хуже, а даже лучше остальных. Ведь мало кто умеет сделать так, чтобы всем было смешно.
Он протянул руку, как будто за подаянием.
«Это что? Как это? Это же… он это мою маму показывает!» – ахнул Мишка.
Он кинулся к Хиче, но Ярдыков, сосед, уже вскочил и сбил того с ног. Хича полетел вперёд и задел Борьку Иванова. Борька резко обернулся к нему:
– Так ты толкаться?
Он оторвал Хичу от пола, приподнял и с силой толкнул вперёд, к доске, и Хича побежал к ней при всех– было не остановиться. Сзади кто-то загудел: «У-у-у-у…». Вытянутыми руками Хич ударился о доску, думая только о том, как сможет после всего обернуться назад. И тут же химичка влетела в класс с криком:
– Прокопьев? Ты опять?
– Это не он, это я, я! – закричал Данила Ярдыков.
Борька Иванов сердито отозвался:
– А что это только ты? Что врать-то? Ты бы так запустил его, как я смог?
Химичка вконец растерялась:
– Как это – запустил? Иванов, встань! Что ты говоришь? Как запустил?
Борька отвечает, точно оправдываясь:
– Ну… Придал ускорение…
– Прокопьев, – оглядывается назад химичка. – Прокопьев, пожалуйста, сядь на место. И ты, Лёша, садись.
– Мой папа говорит: «Что делать, город маленький», – Элька всё не хотела умолкать, даже при химичке, и в который раз уже кивала на Суркову: – Её папа спрашивает: «А как этот Миша учится?». Мы с Ленкой говорим: «Он лучше всех учится, больше таких нет в классе, очень умный…» И папа говорит: «Чего в жизни не бывает».
Она как будто оправдывалась теперь.
– А ты не поумнеешь, это безнадёжно, – бросил ей Борька Иванов. – И Хича не поумнеет.
– А мы посмотрим сейчас, какой ты умный, – пригрозила Мария Андреевна Иванову. – Проверку задания с тебя и начнём.
Мишку она не вызывала в этот день, и он просидел весь урок, не глядя ни на кого. К нему поворачивались и окликали его шёпотом со всех сторон, а сосед Данила то и дело толкал его под локоть и порывался что-то сказать, химичка осаждала его, а потом и вовсе велела встать возле доски и стоять до конца урока.
На перемене Мишка схватил ранец и раньше всех выскочил в коридор. Химичка кричала ещё: «Я никого не отпускала» – а он уже мчался на первый этаж, к раздевалке. Двери её были открыты, и он влетел, не тормозя, вовнутрь и сдёрнул с вешалки свой пуховик. У самого выхода его догнала тётя Люся, техничка. Она стала говорить, что впустила в раздевалку только двух старшеклассниц, у них была записка от учителя, а Мишке неизвестно кто разрешил забрать одежду.
– Не понимаешь? – спрашивала у него техничка, как у дурачка. – Я спрашиваю: кто тебе разрешил?
Но пуховик был уже на нём, и можно было ни с кем не разговаривать. Мишка отвёл её руку и наконец-то выскочил на крыльцо.
На улице было очень свежо, морозно. Мишка до самого дома шёл пешком и дышал зимним воздухом. У дома на рябинах ещё сохранились ягоды, и теперь здесь кружились хохлатые свиристели. Они зависали над гроздями, и крылья раскрывались у них, как вееры. Мишка постоял, понаблюдал. Птицы стряхивали снег ему на шапку. «Можно же… просто стоять, смотреть на птиц», – думал Мишка. Как мог, он старался отодвинуть от себя то нелепое, невыразимое, что услышал сегодня в лицее. И оно сначала терпело, отодвигалось, а потом навалилось на него разом с такой силой, что он не помня себя побежал домой.
Он запомнил, что в коридоре под ноги бросился котёнок – видно, играть хотел, – и чтоб не налететь на него, он отпрыгнул к стене и больно ушиб локоть. Сразу вспомнилось, как он сказал маме однажды: «До чего же тесно у нас!» – и мама ответила: «Что ты, нам повезло, что у нас большая кухня! Думаешь, все могут уместить в кухне столик для компьютера?». И теперь ему стало остро обидно, что мама так сказала. Что надо радоваться кухне, потому что у Моторина, например, она такая, что только два шага между столом и раковиной к окну, два шага обратно к двери… А им вот как повезло!
Мама вышла в коридор и приложила палец к губам. Сашка спала. Танька и Владька были в школе. И мама сейчас могла быть только его, Мишкина, как уже давно не было.
Мишка шагнул к маме и обнял её за шею. И заметил, что уже стал выше неё – заметно выше, может, сантиметра на два или на три.
Он давно уже её не обнимал. Но он помнил – если обнять её, то всё станет таким, как должно быть. И теперь он думал, что мама вот-вот сделает, чтобы всё было опять как раньше, до сегодняшего дня. До этой перемены, на которой сначала его вызвал к себе чужой учитель Николай Юрьевич… «Вот что я скажу тебе, приятель…» Хорошо, что он ничего у Мишки не ведёт, а то бы так и звал приятелем… А потом… Потом самое страшное было, и мама должна была сказать ему сейчас, что это всё неправда. А это и впрямь была неправда!
И мама сказала вначале то, что он и хотел:
– Миша, это… это была ошибка!
И он так обрадовался сразу, что и боялся поверить. Ну, конечно, всё, что говорили его одноклассники, никак не могло иметь отношения к папе. Мишка только подумал, что сейчас ему станет в одну секунду совсем легко, только вздохнул – а мама тоже набрала больше воздуха в грудь и продолжала:
– Папина ошибка. Он просто не знал, что делать. И он для нас хотел как лучше, для нас… Я тебе потом хотела всё рассказать, когда-нибудь… Не сейчас, потом…
