Текст книги "Подросток Ашим"

Автор книги: Илга Понорницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

И он пробовал на вкус странное слово: «Ашим». Наверно, всё было бы как-нибудь по-другому, если бы его звали Ашимом… И тут раздался звонок мобильника. Он машинально взял телефон.

– Миша, не спишь ещё? – он не сразу сообразил, что это была Алла Глебовна. – Ты что же, не справляешься с модерированием сайта? Там оскорбляют твоего одноклассника…

И Мишка, спохватившись, кинулся удалять последние сообщения и писать предупреждения Бубе и Вурдалаку. И тут ему опять позвонили, с неизвестного номера, и это химичка, Мария Андреевна была. Она тоже стала говорить про Хича, а Мишка успокоил её, что уже всё про него убрал.

В школе к нему классная подошла сказать, что сайт не для того служит, чтобы кто-нибудь мог обзывать кого-то, и что он, Мишка, за это ответственный. Но это ещё что. Дома, за ужином и мама стала расспрашивать его вдруг про Хича!

– Слушай, – говорит, – а что за это мальчик – Лёша Михайлов?

Мишка поморщился:

– Да кривляка он…

Было странно, что про такое никчёмное существо уже мама знает. Может, родителей обзвонила классная, чтобы все побеседовали со своими детьми? Интересно, сам Хичик пожаловался или Марья Андреевна подняла волну? Он у неё, вроде, любимчик. Слыхала бы она, как он передразнивает её противным голосом: «Дети, все вспоминаем, какая бывает валентность у с-с-серы?»

Тут Мишке опять позвонили с нового номера. Он уж подумал, что и сегодня кто-то написал на форуме что-то не то. И ему влетит сейчас за то, что недоглядел. Но в трубке раскатывался, прыгал весёлый мужской голос. Он сообщил, что всем в лицее ужасно понравилось, как Миша Прокопьев решил задания олимпиады. И Мишка не сразу понял, что речь идёт не про его лицей, а про лицей-интернат, и не сразу вспомнил, что всё-таки выслал туда задание. Там на бланке адрес внизу был, и Мишка отправил в большом конверте им всю тетрадь – мол, знайте наших. Человек сказал, что Мишке пришлют другие задания, и в тот же день их прислали по интернету. Они оказались на программирование. Мишка решил все задания и отослал назад, если просят, и тут же перестал думать о них.

Зато он много думал о Майракпак. Её ник казался смутно знакомым. А может, он просто выделялся из всех, потому что был неудобным, длинным, вот Мишка и замечал его на форуме в первую очередь?

Как-то в общем разговоре кто-то назвал Майракпак Майрой, и кто-то ещё сказал: «Да, пускай ты будешь Майра», и Майракпак возразила: «Тогда лучше Мойра. Это богиня судьбы». Несколько человек написали: «Ну, хитрая! Хочешь наши судьбы решать?», или что-то в таком роде. И она миролюбиво ответила: «Нет, я только изредка буду вмешиваться» и добавила смайлик.

Так она из Майракпак Мойрой стала. Что ни день в личке у Мишки спрашивали: «Кто это – Мойра?» А он не знал.

Зато очень скоро стало понятно, что Леди Ночь – это Кирка. Она писала: «Собираемся на автостанции в воскресенье в 8-00, едем в Ручейное смотреть палаты купца Тимофеева, ну и на шашлыки, конечно», или же: «Едем в ДК машзавода, там выступают….» и длинный перечень, Мишка не вникал.

В классе Кирка к нему не подходила, а в личку прислала сообщение: «Ты что не пришёл на вокзал, спишь долго?». Он целый вечер и целое утро думал, что ответить, и в классе сидел – думал, не глядя в её сторону, а поздно вечером написал: «Ага, спать люблю долго». Назавтра от Кирки пришло сообщение: «Если тебе не дают дома денег, то это не проблема». И на уроках потом он чувствовал на себе её взгляд. Кирка ждала от него чего-то, и он не понимал, чего.

Настал день, когда он только вышел на улицу после уроков, и Кирка вдруг очутилась рядом и пошла по улице вместе с ним. Она трещала про то, что Катушкин сегодня свалил в коридоре пальму – носится, как ураган, он и колонну бы снёс, наверное. И малявка Котова утащила для него из чужого класса совок и веник, а чужая учительница, не поняв ничего, погналась за ней, и всем было смешно. И она, Кирка, вечером про всё напишет на форуме, если её только не опередят.

– Алая Роза, как ни откроешь форум, всегда он-лайн, не заметил? – спрашивала она Мишку.

И он в растерянности кивал, а она быстро искала, о чём заговоить ещё, точно боялась остановиться, чтобы он не спросил: «А тебе, вообще-то, куда?» И так они дошли до его троллейбусной остановки, и он прыгнул в троллейбус, и уже потом спохватился и буркнул:

– Пока.

А назавтра он уже думал, подойдёт она после уроков или не подойдёт, а она в классе на него не обращала внимания, но на улице – да, подошла! И опять она говорила без передышки, и он думал: «Она тоже умная, как Майракпак. Они обе умные, но она другая».

Он совсем не узнавал Кирку. Она не только на Майрахпак, она и на себя непохожа была. Всегда уверенная, всегда знающая, что делать, она теперь действовала ощупью, точно боясь, что он может сделать в ответ что-то не то, что он вдруг обидит её. И всё же она шла на его остановку за ним, на привязи.

И уже когда подъехал его троллейбус, она вдруг, на глядя на него, выпалила:

– Маме надо одну программу с диска установить. Может, пойдём, посмотришь?

И он перешёл дорогу и сел с ней в её маршрутку, и они выехали за город, где всюду лежал снег и среди снега в рядок стояли трёхэтажные кирпичные дома, и заборы вокруг тоже были кирпичными. В калитке была железная дверь с глазком, и Кирка отомкнула её своим ключом. Мишке всё было удивительно. Они шли через двор к дому. Какие-то зелёные деревья, но не ёлки, стояли, присыпанные снегом. По левую руку Мишка увидел небольшую ледяную горку и ледяного медведя, сидящего, вытянув лапы.

– Это папка мне заказывает у Ерзутова, – кивнула Кирка на медведя. – Каждый год Ерзутов рубит мне, как маленькой, нового… Только морозы начнутся. Видишь, в этом году – это гризли.

В медведе прыгало солнце – где-то внутри, точно горели фонарики. Мишка это отметил мельком. И внутри дома тоже оказалось очень светло, и по стенам– не поймёшь, где зеркала, где светильники – всё квадратами, и по ним вились растения…

Мишка в первый раз беспокоился, что вдруг у него что-то не получится с установкой программы. Только он нагнулся ботинки снять – как Киркина мама сбежала по винтовой лестнице в прихожую и кивнула им так, будто раз Мишка к ним пришёл, то теперь всё в будет порядке.

Киркина мама была очень высокая и худая, в чём-то цветном, жёлто-пятнистом и с длинными распущенными волосами. Они падали на леопардовую кофту белым плащом. Только ни на кого не похожая женщина и могла жить здесь, подумал Мишка. А программы оказались так себе, ничего особенного. Что-то про моды и про причёски. И что их не установить было, там же всюду подсказки. Мишку всегда удивляло, что люди боятся сделать что-нибудь сами – и в этом все были похожи. И тётя Маша, соседка-медсестра, звала Мишку к своему компьютеру из-за всякой ерунды, и вот Кирина мама – тоже.

Он запомнил, как они с Киркой стояли в её комнате возле окна. Парк во дворе был совершенно сказочный, вполне хватило бы Киркиного парка, чтобы запомнить этот день, носить его в себе и доставать из памяти, когда захочешь, и разглядывать со всех сторон, припоминая его весь, до минуты. А Киркину комнату он не смог толком разглядеть – вроде бы, они сразу оказались у окна. «Мы же в одном классе с Киркой, а у неё – так… Чего только не бывает», – машинально отметил он, а его уже несло дальше, и он не знал, что ещё будет.

Кирка тоже не знала. Она думала, что вдруг Мишка обнимет и поцелует её, и ей заранее было страшно. Но он только стоял и глядел, и Кирка не понимала, что делать. Потом вдруг ей вспомнилось, как в каком-то кино девушка водила пальцами по лицу мужчины, точно рисовала его. Кирка подняла руку и дотронулась до Мишкиного лба. Он закрыл глаза, а она водила ладонями вдоль его щёк, пальцами проводила по носу и по губам, по бровям и векам – точно старалась запомнить его черты, впитывала их в память и глазами, и пальцами. «Не надо притворяться, – думала Кирка. – Сейчас не надо притворяться…» Она понимала теперь, что долго, долго притворялась, что ей не хочется обнять Мишку Прокопьева и прижаться щекой к его щеке. А теперь не надо было притворяться!

Мишка возвращался из загорода в сумерках, сам не помня себя, не видя никого вокруг. На заледенелой, накатанной дорожке стучали клюшки, Мишка машинально ступил на лёд и чуть не поскользнулся – и тогда Борька Сомов окликнул его. А Толик Петров сказал:

– Ты что, у него теперь другие друзья, – таким тоном, точно давно ждал, что Мишка, пообтесавшись среди мажоров, перестанет замечать старых друзей, и теперь даже доволен был, что не ошибся в своём предчувствии. А Мишка, только когда поднимался в подъезде по лестнице, понял, что это были друзья и они говорили о нём.

Он c трудом узнавал свой подъезд, странно глядел на маму, Таню, Владика, Сашку, думал, что вот, надо же – это его дом и его семья.

У пользователя с ником Юджин тоже многое поменялось, и он думал про то, что всем это должно быть заметно. Что он стал совсем другим. И всё-то дело в имени было. От имени веяло жарким югом, где он ни разу ещё не был. Угадывался в новом имени и джин – тот волшебник, который вылетает из бутылки и исполняет заветные желания.

Он не знал, что пожелал бы в первую очередь. Наверно, чтоб у него была мама такая, как Мария Андреевна, химичка. Отца у него никогда не было, и он ничего не сочинял себе про отца, а про Марию Андреевну думал – представлял, как она в кухне хлопочет, в этом же пиджачке в талию, тоненькая, подвижная, радостная, и эта радость и участие заполняют кухню, как пар из кастрюльки.

Сколько раз он подходил к Марье Андреевне на переменках, даже когда всё понятно было. Придумывал, что спросить, чтобы она говорить с ним стала, чтобы стоять рядом и чувствовать, как от неё участие это к нему идёт. Он ведь взрослый парень, а засыпая, выдумывал, что вот мама приходит погладить его по голове. Бесшумно отодвигает ногой баул на полу, чтобы дойти до его дивана… Впрочем, какой баул, никто же в его семье не носит баулы на рынок… Перед сном он закрывал глаза и смотрел кино про свою другую семью.

Он бы никому бы не рассказал про свои фантазии, а чтоб никто без слов не догадался, он отзывался о Марии Андреевне нарочно грубо – ведь всё понятно, если не любишь химию, то, значит, терпеть не можешь химичку.

А после он понял, что и впрямь терпеть не может её – она же со всеми так говорила, как мама, излучая участие. Вызовет крошку Котова к доске и ну объяснять про оксиды, точно детсадовцу. Такое чувство, что вот-вот Котова по головке погладит. А у него во рту обида появлялась – он вкус чувствовал. И он уже гнал от себя фантазии про маму Марину Андреевну. У него к тому времени новая фантазия появилась – про Юджина.

Он играл по сети с парнем по имени Юджин, из Калифорнии. Мама в тот раз припозднилась, и когда он совсем позабыл об осторожности, она вдруг появилась рядом. Он не слыхал, как она вошла. И она просто выдернула шнур из розетки и сверху обрушилась на него, сидящего – крик шёл сразу со всех сторон.

Он плакал:

– Нельзя так выключать… Я говорил тебе, он сломается…

Она обещала:

– Да я вообще грохну его! В окно выкину, чтобы не было его здесь, совсем! Я-то кишки морожу, знай, чтоб тебя учить, а ты в игрульки играешь…

От неё спиртным пахло. Он знал, что на рынке это называлось «чай пить», или «греться». Тогда и впрямь холода стояли.

Назавтра днём он только на секундочку заглянул на вчерашний сайт, а там Юджин. Увидел, что он появился – пишет по-английски: «Куда ты вчера исчез?»

А он ни за что бы не рассказал, как на него вчера мама накинулась. И получалось, что теперь надо было бояться не только чтоб одноклассники про неё не узнали, но и чтоб не узнали ребята в сети.

«У нас вчера электричество отключилось», – еле-еле придумал он, что написать Юджину, и кое-как перевёл на английский. А потом спросил: «Твоя мама учительница?». Он предсталял, как Юджин, веснушчатый, маленький, похожий почему-то на Костю Котова, сидит сейчас в комнате за компьютером, и кругом никаких баулов с женским тряпьём, а за спиной у него хлопочет мама, похожая на Марию Андреевну, и говорит весело: «Сынок, ты ещё поиграй, пока я в комнате приберусь».

«Почему – учительница? Она повар…» – ответил Юджин.

И он тоже стал представлять, что у него мама повар, что руки её летают над кастрюлькой и над разделочной доской, и ножик стучит, которым она режет… ну, что-то для супа, и всё это под её тонкий, тихий, счастливый смех, и доброта волнами докатывается из кухни прямо сквозь стену – в ту комнату, где он, Юджин, играет по сети с одним мальчиком из России, и можно хоть до ночи играть.

И тут как раз Мишка, новенький, объявил, чтобы все приходили на форум. Кирка, правда, грозила бойкотом, если кто-то и впрямь придёт, но ему ли было бойкота бояться? Над ним просто смеяться перестанут, не будут его замечать. А то ведь ответишь на уроке удачно – по обществознанию и по литературе у него и «пятёрки» были, и хвалили его – так обязательно кто-то хихикнет:

– Смотрите, у нас Хич умный!

И ты волей-неволей привычно лицо морщишь, изображаешь такую резиновую маску – вот вам!

А на форуме можно было разговаривать, как будто ты – это вовсе не ты, как будто тебя никто и не знает. Один раз только он перепугался, когда спросили у него: «Может быть, ты – это Хич?» А потом понял, что так все у всех спрашивают, и ни у кого нет причин думать, что это именно он – школьный клоун Хич. А после Иванов с Катушкиным решили его в Чиха переиначить, и он сразу сказал себе: «Это не я буду. Я ведь Юджин».

«Чих», впрочем, и не прижилось, Лёша Михайлов в своём классе Хичем остался. На форуме о нём больше не вспоминали.

Мишка вечером проглядел форум – всё ли в порядке – и по-быстрому разместил на главной странице разные учительские новости, которые прислала ему Алла Глебовна. Теперь можно было спокойно браться за математику. Из другого лицея опять прислали задачки. Он потянулся на стуле, время было к двенадцати, а он в последнее время совсем мало спал. Математикой, впрочем, он мог заниматься и в спящем состоянии – так казалось ему, и было совсем неважно, что он путал сейчас сон и явь.

Он вызвал из памяти ощущение Киркиных пальцев в своей руке, как прежде вызывал мамин шепот: «Я буду служить тебе вечно, вечно…» Тут же само собой возникла и Майракпак, Мойра, как он представлял её, – высокая старшеклассница, выше него, с тёмными косами и в очках. Он не собирался думать о ней, а подумал. Она первая поддержала его, когда он только создал форум.

Может быть, он ей нравится? Не обидится ли Мойра, что он – вот так с Киркой? Тут же он успокоил себя: нет, Мойра давно не появлялась на форуме. Наверно, ей стало не интересно. А может, она учится день и ночь, чтобы хорошо сдать экзамены?

Им тоже учителя твердят на каждом уроке, что они недостаточно занимаются. Классная на математике передала Мишке грамоту – плотный листок в золотистых ломаных линиях.

– К нам в лицей пришла заказная бандероль на имя директора, – объявила она и замолчала, чтобы все почувствовали важность момента.

Оказывается, Мишкину работу, решение задачек, о которых он уже позабыл, отправляли на какую-то выставку, или нет, на олимпиаду в Москву, и Мишку теперь за неё наградили.

– Это не тебе грамота, – сказала классная, – это тому Прокопьеву, который только пришёл к нам в лицей. Когда ты поступил, ты хотя бы по минимуму занимался…

Хотя она и тогда говорила, что Мишка не занимается.

Катушкин застучал ладонями об стол и закричал:

– Гип-гип!

Сзади захлопали. Классная постучала карандашом по столу и снова замерла, ожидая, когда будет тихо.

– В олимпиаде участвовал ещё один наш ученик, – сообщила она.

Участвовал – ну и участвовал. Каждый человек может принять участие в олимпиаде. Но классная опять сделала паузу. И они все слушали, как она молчит, и ждали: сейчас им скажут что-то эдакое.

– Это был Лёша Михайлов, – выговорила, наконец, классная, и кто-то свистнул.

– Ну-ну, лицеисты, – она сделала замечание совсем не сердито, а в классе уже гудели, осваивали новость. Что Мишка победил – это было само собой. Пусть там в Москве знают наших ребят. Но то, что задания отправлял ещё и Хича – вот это была и вправду было неожиданностью.

– Михайлов не занял призового места, – сказала Галина Николаевна. – Мало того, он не прошёл дальше отборочного этапа.

И она взяла со стола ещё один листок:

– Ну, что ж. Главное, как говорят, не победа, а участие. Михайлов получает сертификат участника.

Пришлось выйти получать перед всеми сертификат. Классуха, пока он шёл, спрашивала:

– Кто угадает, сколько задач решил Михайлов? Одну? Кто – меньше?

И когда он уже протянул руку, она не отдала сертификат сразу, помедлила, сказала с укоризной:

– Надо ведь было посоветоваться со мной, стоило тебе участвовать в олимпиаде или нет. На что ты надеялся? Только учителей своих опозорил. Люди подумают, что мы здесь вас учить не можем…

А он, что, думал, что результаты на школу пришлют? Если бы их прислали домой, в школе бы никто ни о чём не узнал. Когда приезжал представитель того, другого лицея – интерната, Лёхич смотрел слайды со всеми вместе, и его больше всего впечатлило, что эти дети живут одни. Уедешь из дому – и тебя поселят в красивой комнате, где у каждого свой шкафчик, и всё равно остаётся ещё много места. И твои два соседа с вечными фотографическими улыбками никогда не догадаются, что дома у тебя стоят баулы с лифчиками и мать пинает их ногами, а если сам случайно заденешь, сразу крик: «Ты с этого живёшь, это тебя кормит!»

Уходя, Лёхич взял листок с заданиями, многие брали, но, видать, только Прокопьев сумел всё решить. Лёхич не спрашивал у одноклассников, справились они с задачами или нет, будут отправлять или не будут. Он жил в своих фантазиях, и там ему было вполне по силам победить в олимпиаде. Там и не такое возможным было. Там его мамой была Мария Андреевна, пока в реальности он не возненавидел её за то, что на самом деле она не была его мамой. А теперь он любил Майракпак, Мойру, и иногда она в его мечтах была его девушкой, а иногда он представлял её почему-то взрослой, как Мария Андреевна. И как будто с ней о чём хочешь можно поговорить.

Он шёл по улице мимо своей остановки, мимо домов и мимо других остановок, просто так шёл. Классуха сказала: почему ты не спросил разрешения, прежде чем что-то куда-то отправлять? Мол, ты думал – отучился денёк, и всё, до завтра? Нас больше нет, мы в школе остались? А мы круглые сутки с тобой, мы здесь…

А если быстро идти, то получалось, что их всех и нет с тобой, ты один идёшь. И он не знал, как остановиться. До дома уже мало оставалось, скоро сворачивать в их проулок – и он свернул раньше. Там за углом строили высотное здание, и мама жаловалась, что оно им закрывает всю видимость. На самом деле здание виднелось только из кухонного окна, и то боком. Лехич любил на него глядеть. Внутри сквозь пустые окна можно было иногда увидеть людей, и он завидовал им: каждый из них, как представлялось ему, знал, что делать сейчас, в эту минуту. А он часто не знал, что ему делать.

Стройка была обнесена высоким дощатым забором, но ворота в переулке были раскрыты настежь. Лёхич с опаской вошёл и спрятался за вагончиком бытовки. Народу на стройке было полным-полно, стояли грузовики и штабелями были сложены какие-то предметы, про которые он не понимал, что это и зачем. Он боялся, что его турнут со стройки, но пробраться к большому дому оказалось совсем не сложно. Он шмыгнул в подъезд и стал подниматься по ступенькам. Перил ещё не было, и лестничные проёмы казались очень широкими и опасными. Он жался к стене, чтобы вдруг не свалиться вниз, хотя до края лестницы было больше метра. Под ботинками что-то хрустело, было пыльно, и в воздухе тоже стояла серая, крупная пыль, он вдыхал её, и в лёгких её становилось всё больше.

Запыхавшись, он вышел на площадку, чей-то будущий балкон. Ограждений здесь ещё не было. Он расставил руки, и его всего обдувал ветер. «Встречные воздушные потоки», – вспомнилось откуда-то.

Где-то внизу была и его пятиэтажка, его дом. Но глядеть на него не хотелось, он не выделял глазами знакомых мест. Под ним была картина заснеженного города. Там ездили маленькие машинки и троллейбусы, и он глядел с улыбкой, как они сворачивают у перекрёстка – каждый по своему маршруту. Было так спокойно, как ещё никогда. «Почему я давно… Почему я раньше… – думал Лёхич обрывисто. – Я же давно мог…» Он представлял, что мама никогда больше не станет кричать на него, и классная тоже никогда не будет кричать. «Нет, она не кричит, – поправил Лёхич себя. – Она всегда – вежливо. Но от этого ещё хуже… Нет, всё плохо – и когда кричат на тебя, и когда вежливо. И когда ничего не говорят, а только смеются». Перед ним встала весёлая физиономия Катушкина, и он представил, как из-за плеча Катушкина нетерпеливо выглядывает Ярдыков, ожидая, что он, Хича, сейчас выкинет.

«Они думают, что они всегда будут, всегда, – зло усмехнулся он. – А их теперь больше не будет!»

Как вдруг страшная сила рванула его назад, и он не понял ещё, что происходит, как его за ранец втащили в дом, в голую грязную комнату. Перед ним был молодой парень, Лёхич ещё подумал, какой он молодой, и смог разобрать неожиданные слова: «Для того, что ли, строим, чтобы ты… Чтоб такие, как ты… Гадина, ошибка природы…», а дальше уже пошёл сплошной мат. Парень приблизил своё лицо к его лицу и говорил с невыразимой обидой и ненавистью, и некоторых слов Хич даже не слышал ещё и о значении их мог только догадываться, а потом парень ударил его большим кулаком прямо в глаза и в нос. Хич охнул и кинулся к лестнице, в рот из носа текла кровь. Перед ним был проём, он отшатнулся.

Парень стоял наверху и кричал ему вниз:

– Ещё появишься, я сам тебя сброшу туда!

Хич бухал по ступенькам вниз, к выходу, его заносило на площадках этажей, а сверху на него сыпались грязные и злые слова, и он поднял столько пыли, что задыхался в ней.

Важнее всего было убежать, а когда он отбежал от стройки достаточно далеко, он уже ничего не чувствовал. Очень хотелось спать, и он лёг, только придя домой. Он не слышал, что говорила мама, ей не удалось поднять его, как она ни старалась, и она, в конце концов, поужинала одна, потушила свет и сама легла. Лёхич спал глубоко, без снов, и когда проспал много часов, ему вдруг привиделся парень с грязным лицом и в грязной спецовке. Но почему-то во сне он не помешал Лёхичу. И Лёхич оторвался от площадки, и его рвануло вниз, чтобы нести далеко, к самой земле. Небывалый, не испытанный никогда прежде ужас охватил его, и от сознания неотвратимости сделанного он проснулся и сел на своём диване. Он был дома, на полу чёрными буграми стояли баулы. Мама со своей кровати пробормотала:

– Совсем дурной? Уже орёшь по ночам?

Назавтра Хич не пришёл на занятия. И послезавтра не пришёл. На химии Мария Андреевна объявила, что мама Лёши Михайлова звонила в школу, сказала, что он заболел.

– Нам будет не хватать его. Кто станет нас веселить? – посетовал со своего места Катушкин.

А Иванов хохотнул:

– Иди, навести заболевшего товарища!

Но остальным было не до веселья. Отчётные контрольные на носу.

А Мишке всё равно надо было следить за форумом – хочешь, не хочешь ли. Дня два назад Юджин порадовал всех новым стихотворением:

 
Хочу пойти я вслед за солнцем,
Хочу спасать тебя от монстров.
В пещёре мы зажжём огонь —
Вот здесь наш дом, и нас не тронь!
 

Ему писали:

«Расслабься, Юджин, никто на тебя не нападает».

«Меньше играй по ночам, чтобы монстры тебе не мерещились».

«А познакомишь со своей девушкой?»

Юджин отнекивался: «Она с нами не учится».

«Она пещерная, – писал Биба. – Юджин сам сказал, что у него пещерная первобытная (?) девушка!» (Это же прямая речь Бибы, он может так сказать).

«А твоей девушкой, Иванов, и пещерная стать не захочет!» – поддевала Бибу Алая Роза.

И он отвечал: «А что это я – Иванов? Я Катушкин. Эй, Буба, она меня тобой обзывает!»

Почти про всех пользователей уже было известно, кто из них кто в реальности. Только Бубу и Бибу легко было спутать, они были похожи между собой, как были похожи Иванов и Катушкин.

«Она пишет, что у меня девушки не будет? – негодовал Иванов-Буба. – А я же вообще молчал!»

И дальше он писал: «Ты, Суркова, посмотри в зеркало, Алая Роза. Сурепка прыщавая!»

«А вы в нашем классе как две обезьяны! – отбивалась от обоих Суркова. – Заходишь как будто не в лицей, а в обезьяний питомник!»

Мишке пора было вмешаться. У Бибы было уже два предупреждения, надо было его удалять. У Розы с Бубой, значит, будет теперь по одному. Странно, что Юджин не написал ничего в защиту Сурковой, а ведь она вступилась за его девушку. При этом он был здесь, на сайте.

Кто такой Юджин, никто до сих пор не вычислил. Всем подряд он говорил, что учится в параллельном, и было не ясно, что это за параллельный класс. Его уже спрашивали: «Может, ты из параллельной реальности?»

Не ясно было ничего и про Мойру. Но с этим уже все примирились. Не хочет человек общаться – ну и не надо.

И тут появилась запись от Юджина:

«Моя девушка – Мойра».

И следом:

«Та, которая Майракпак!» – видать, чтоб никто уж не сомневался.

«И ты её держишь в пещере? Поэтому её нет с нами на форуме?» – хотел написать Биба, но понял, что уже заблокирован, вот в эту секунду. Он только чужое теперь читать может. Но Юджину уже написал кто-то другой, что он врёт. А Мишка подумал: «Почему бы нет? Юджин умный и Майракпак умная». Он только спросил: «У неё всё в порядке? Она не появляется потому, что сама не хочет?»

Что-то спрашивали у Юджина и на другой день – те, кто вечера не выходил на форум. Центурион брался разбирать его стихотворение, писал, что надо бы рифмовать: «Солнцем – монцев». «Хочу спасать тебя от монцев», тогда будет более-менее складно.

У Юджина вообще проблема была – чтобы писать складно, ему нужны были слова, каких на самом деле нет, а если брать те, что есть в языке – то складно не получается.

На третий день Юджину писали:

«Куда ты делся?»

«Вы что, вместе теперь в пещере, с Мойрой? У вас там, что, Интернета нет?»

Юджин не появлялся. Зато на форуме вдруг снова объявилась Снежинка. Она прислала Мишке личное сообщение:

«Я знаю твой секрет».

Мишка чуть не написал сразу: «Какой?». А потом спохватился, подумал – нет, не было у него никакого секрета. Это просто были девчачьи глупости, такие ухищрения – чтобы он ей ответил. Глядишь, так и завяжется разговор.

Назавтра Снежинка снова ему написала:

«Кирке скоро запретят встречаться с тобой».

Мишка стёр сообщение, и тут же пришло новое:

«Потому что ты бедный и у вас много детей».

«Кирин отец раньше был тоже бедный и мыл машины, – ответил тогда Мишка. – И её мама с папой говорят, что я перспективный».

Это была чистая правда, Кирка рассказывала, как мама хвалит её: умница, умеешь выбирать парней! Не красавчика выбрала и не богатого сынка, а того, что далеко пойдёт. «Куда я – далеко пойду?» – спрашивал Мишка, и Кирка махала рукой – не всё ли равно, главное, что её родители нормально к нему относятся! Правда, папа как-то раз сказал: «Странно, никак не вычислю, что там за семья. Город небольшой, и мальчишка талантливый, таких раз-два и обчёлся…»

Мишка перебил: «Так ведь у меня отца нет! А то бы твой папа его знал. Он очень умный был, я в него. Мамка – не такая умная, а отец – если бы он не умер…»

«А ещё ты всем наврал про своего отца», – написала ему Снежинка.

Мишка оторопел. Почему он – наврал? Что, эта Снежинка знает что-то про его отца, чего он сам не знает?

Снежинку он не мог вычислить. Она и не появлялась на общем форуме. А в школе ничем себя не выдавала. Но, выходит, она что-то знает о его отце, который всегда был для него загадкой?

Мишка не знал, как спросить. «А что не так было с моим отцом?», «А что ты про него знаешь?» «Откуда ты могла знать моего отца?» Он резко сжал мышку – а потом расслабил пальцы, вздохнул. Ещё чего. Не будет он ничего писать этой Снежинке. С ума сойти – он чуть не стал с ней обсуждать отца!

И про Кирку он с ней говорить не станет.

Мишка удалил всю переписку и заблокировал Снежинку. Теперь её здесь не будет, всё. Он постарался улыбнуться. Но ему было всё ещё не по себе оттого, что она заговорила с ним о его отце. Мама всегда медлила, прежде чем произнести: «Твой папа», а вспоминала она его чуть ли не каждый день. «Папа любил суп с чесноком. У папы гуманитарные предметы легче шли, чем у тебя. У тебя волосы мягкие – папины. Блондин ты мой. И нос у тебя тоже папин. Вроде бы, мой, горбатый, – это доминантный признак, а вот гляди-ка ты…»

«Какой, мама, признак?» – спрашивал первоклашка Владик.

И мама принималась объяснять ему про гены, которые делают, чтоб люди похожи были или не похожи на родителей. Он, Владька, например, мамкин от пяток до кончиков волос. Волосы на голове у него одёжной щёточкой стояли. «И у меня вот так же будут, если остригусь», – обещала мама, и Танька всерьёз пугалась: «Мама, да ты что, не надо, пожалуйста!».

За мамкой только и гляди. Чтобы в холода шапку надевала, а осенью чтоб не забывала зонтик, а то ведь болеет она часто. И чтобы ночью спала, а не плакала на кухне, а то встанешь попить – а она там. В последнее время, правда, Мишка обнаруживал её сидящей за компьютером. «Я, – говорила она, – сынок, совсем не плачу, я, видишь, денежку зарабатываю. Ночью спокойно работается…»

А потом днём она была сонная-сонная. И Владька ей напоминал:

– Мам, ну не зевай так. Нам говорили в школе…Надо прикрывать рот, если зеваешь…

Владька и сам старался прикрывать рот, если только не забывал. А за столом к обеду он брал не только вилку, но ещё и нож. Правда, потыкав его в котлету, Владька успокаивался и начинал есть, как все люди, орудуя одной вилкой. На нож ему достаточно было только глядеть.

Владька учился в той самой школе, где Танька, и где Мишка раньше учился. Но его учительница рассказала детям о хороших манерах, и Владька потом распечатал себе руководство из интернета. Мишка начал читать наугад: «Вилки кладут слева от тарелки в том порядке, как ими будут пользоваться. А справа – ложку для супа и ножи лезвиями к тарелке…»

Мишка спросил:

– Охота тебе это запоминать?

Владька ответил:

– А вдруг мы уедем куда-нибудь, и там все едят с ножами?

Мишка растерялся даже:

– Как это – мы… Куда мы поедем?

Владька сказал уклончиво:

– Ну, мама же говорила, когда меня не было, мы все ездили к морю…

Мишка подумал: и правда ведь, ездили. Но только очень давно – ни Сашка, ни Владька ещё не родились, и папа ещё не заболел, а Мишка и Танька были такими маленькими, что ничего не помнили. «Только раз вырваться и смогли», – рассказывала им мама. Вроде бы, какие-то её дядя и тётя, которых Мишка совершенно не помнил, переехали к морю. И мама вздыхала: «Они и сейчас нас зовут, да больше, видать, не получится. Ёлки-палки, как я люблю путешествовать. И как же я люблю лето…» – «Мам, а там сейчас лето?» – спрашивал у неё Владька, и мама, сама удивляясь, отвечала: «Да нет, у них мокрая зима. Сырость, всё время дожди. Наша зима лучше…»