Текст книги "Подросток Ашим"

Автор книги: Илга Понорницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Он тоже не представлял. Но это было само собой, что он скажет им: «Это я – Юджин». А потом будет отзываться только на Алексея. На Лёшу, в крайнем случае.

Она писала: «Не бойся ничего. Я буду следить, как у тебя всё пойдёт».

Он не представлял, как она будет следить. Но он целые дни был один и мог думать о чём хотел. И иногда он думал, что Майракпак, Мойра – и впрямь волшебница, невидимка, которая всюду будет теперь охранять его. Он и по ночам, когда падал и просыпался, сначала лежал, дрожа, приходил в себя какое-то время, а потом вспоминал, что на форуме есть Майракпак – и уже засыпал крепко, без снов, под мамино: «Теперь до утра не засну, до утра, у меня сон такой, прервать его – так ведь и пролежу до утра, ты моё наказание, где это видано, чтобы по ночам будить…»

Он не слышал её.

Бывают такие люди, которые громко кричат по ночам, сколько угодно.

К примеру, младенцы.

Мишку будили сначала Танька, потом Владька и Сашка. Они же всей семьёй спали в одной комнате. Впрочем, просыпался он не каждую ночь – спал крепко. Младенцы впадали в свой реактивный рёв не сразу, как с горы под откос. Они начинали с тихого побулькивания, со скрипения – и так брали разбег, набирали высоту – и вот уже однозвучный, выворачивающий тебя наизнанку крик заполняет всю комнату, а может, и весь подъезд. Но пока они только набирали громкость, только тянули своё «Эу-эу… кхи-кхи…» – казалось, что если уснуть чуть покрепче, поглубже спрятаться в сон, то никакого крика не будет.

Мишка нырял и задерживался на глубине, но его тянуло наверх, и тогда он слышал тихое: «Ши-ши-ши, все спят, тихо-тихо». И иногда это Танькино «Ши-ши-ши» было, Танька твердила младшей сестре мамины прибаутки: «Тих-тих-тих… Чух-чух-чух! Поезд едет, как хочу!» И уговаривала: «Маму не буди, мама устала».

Младенца иной раз удавалось зашикать, загухать, подсунуть ему тёплой воды в бутылочке, и он опять засыпал, так и не взяв разгона.

Сашка была уже в том возрасте, когда перестают просыпаться по ночам, чтобы поесть, и теперь она кричала оттого, что ей, видно, снилось что-то, а что – она ещё не могла рассказать.

Мишка ходил с мамой и Сашкой в поликлинику, у него как раз горло болело, и врач – та, что приходила всегда к маленькой Сашке – сказала про него маме:

– Ну, что я вас буду учить? Тёплое питьё, полоскание. Лекарств никаких назначать не нужно.

А Сашку она выстукивала долго и морщилась, и долго выписывала ей разные порошки, а потом вдруг взяла со шкафа резиновую кошку-пищалку и помахала ею перед Сашкой:

– Смотри-ка, что у меня есть!

Сашка хотела схватить кошку и промахнулась. Её рука пролетела мимо игрушки, а потом ещё и ещё раз. Руки Сашки двигались не как ей надо было, а сами по себе, и Сашка уже со злости начинала хныкать, когда врач сжалилась и вложила ей в ладони кошку.

– Вы с ней дома занимаетесь гимнастикой? – спросила она у мамы.

Мишка-то знал, что мама с Сашкой ещё как занимается. Но мама и ответить не успела, как врач сердито укорила её:

– Вы что, хотели бы, чтобы она у вас, как старший, выросла, без проблем? – и кивнула на Мишку.

С Мишкой-то всё было нормально. И с Танькой – более-менее. И с Владькой тоже. А Сашка – совсем другая. Это давно всем ясно было. И маме тоже. Но тут она совсем сникла. И тогда врач вдруг улыбнулась, погладила маму по руке и сказала:

– Да вы не горюйте, мамочка, выправится. И не такие с возрастом выправляются, видела я…

Дома, пока с Сашки снимали комбинезон, она по обыкновению стала поскрипывать – ей не нравилось одеваться и раздеваться, а когда с неё сняли рейтузы, оказалось, что по пути домой она успела наделать в памперс. Мама подхватила её, чтобы нести в ванную, и тут уж сестра заревела басом – она умела реветь на низких нотах, как бык, а не как маленькая девочка – и начала вырываться и со злостью толкать маму в грудь. Мама не удержалась и уронила её опять на диван – и вдруг принялась тормошить её и катать по дивану, и легко молотить кулачками по попке в памперсе, и по бокам, точно подушки взбивать.

– Выправишься, Сашка, – повторяла при этом мама, – думаешь, не выправишься, хитрюга! И не такие, как ты, выправляются!

Мишка глядел, стоя в дрерях, а мама, склонившаяся над диваном, не то плакала, не то смеялась – по её спине и по голосу было не понять. Но вот она подхватила Сашку на руки – та от неожиданности позабыла реветь и вырываться.

– Выравняешься, понятно тебе! Израстёшься, вот!

Мама уже кружилась с Сашкой по комнате, и Мишка видел теперь – она и не думает плакать. Да и как ему могло показаться… Она смеялась!

– Выправишься, и в школу пойдёшь, ещё и лучше Мишки станешь учиться! – убеждала она Сашку, а потом оглядывалась и подмигивала Мишке.

Сашка то ли понимала, о чём мама ей говорит, то ли нет, но она уже тоже смеялась и издавала раскатистое своё:

– А-га-а-га!

Мишка глядел на них, и внутри у него растекалась печаль оттого, что он вырос и не тянет его прыгать по комнате вместе с ними. Да ещё от того, что он думает – как там в лицее без него? И главное – как там Кирка.

Врач сказала ему – дня два на улицу не выходить.

Кирка писала эсэмэски: «Сейчас история. Катушкин выдернул из-под Котова стул», «Сейчас химия, у Ярдыкова пробирка лопнула», а в перемену звонила и говорила снова о какой-то ерунде – он после и вспомнить не мог, о чём, и спрашивала: «А что ты не звонишь?» – и он не знал, что бы он мог ей сказать. Его к ней тянуло, он хотел видеть её, но не представлял, о чём говорить по телефону. И тогда она снова звонила сама, и он слушал в трубке её смех, и ему казалось, что она долго молчала и собиралась с силами, чтобы потом кааак рассмеяться! Старалась она не зря – смех получался что надо. И Мишка понимал, что и в ответ надо смеяться – чему-нибудь, не важно, чему. И у него даже получилось, и потом ещё раз. Но всё равно её звонки вызывали беспокойство.

Когда в лицее уроки закончились, она позвонила снова и, вспомнив ещё раз, какое лицо было у Ярдыкова на химии, когда пробирка сказала своё «дзиньк», и как замахала руками Мария Андреевна, и как позорно отвечал на геометрии Катушкин, не мог даже на чертеже все треугольники показать – «Вот погляди, отправят его от нас обратно в простую школу!» – вдруг резко сменила тему и заявила:

– Так что? Я сейчас сразу к тебе? Вот только в магазин зайду…

И тут у него даже спина похолодела, как всегда, когда страшно делалось. Прямо на столе перед ним высилась гора постиранных маленьких трусиков и колготок. Их только что сняли с верёвки, но ещё не распихали по полкам. И это считается убрано. Танька вчера мыла пол и лазила на стол с мокрой тряпочкой – не только шкаф, даже люстру протёрла. Но эта чистота не имела никакого значения.

Мишка сглотнул и поспешно ответил:

– Ты что, даже не думай. Я, что ли, совсем больной?

Она сразу же заговорила о чём-то ещё, и у него не получалось её слушать. Ему вдруг пришло в голову, что весь этот ворох новостей, который она собирала для него целый день – всё было ради того, чтобы спрятать где-то в середине, в самой гуще простой вопрос: «Так я приду?» Как будто ей тоже было страшно об этом спросить.

Эля Локтева наблюдала за Киркой, подсчитывала, сколько раз та возьмётся за телефон, и думала: «Это она всё ему эсэмэски шлёт?»

Ей очень хотелось спросить у Кирки: «Когда твой парень болеет, ты сильно скучаешь?».

Кирка теперь сидела одна, и Локтева попыталась на алгебре пересесть к ней, но Галина Николаевна отправила её на старое место.

На перемене, когда все шли в столовую, Локтева догнала Кирку, взяла под руку, спросила:

– Слушай, а если тебе не разрешат больше встречаться с Прокопьевым?

Кирка ответила хмуро:

– Кто это не разрешит?

Локтева пожала плечами:

– Родители.

– Да с какой стати бы… – отмахнулась от неё Кирка.

– А если? – не отставала Эля.

Кирка задумалась. И даже остановилась в коридоре.

– Ну… Я тогда из дома уйду.

– И где жить будешь? – точно подначивала её Эля.

Кирка пожала плечами.

– Ну, к тётке пойду. У меня тётка в Берёзках. И два двоюродных брата.

– Везёт же! – поравнявшись с ними, на ходу влез в разговор Катушкин. Он, видно, только последние фразы слышал. – Ты к тётке можешь… А я, когда мой батя в запое был, пошёл к Ваньке, другу по старой школе. А его мама крик сразу подняла: «Здесь нельзя ночевать, ну-ка иди домой!» А у самих три комнаты и сто кроватей…

Кира ни разу ещё не говорила с Катушкиным. Не приходилось. А тот, открыв им на ходу свою жизнь, вдруг ловко обогнул обеих, – вот он уже и в дверях столовой, и бегом, бегом через весь зал к раздаче! Ноги-то длинные. Вот уже он и впереди них в очереди!

Кирка, с досадой глядела Катушкину в спину, на уровне лопаток. Очередь двигалась быстро, но всё равно было обидно, что её обошли. В очереди она представляла себе тёткин дом, в котором трудно было бы отыскать место для ещё одного человека. С какой стати она пойдёт туда жить? И при чём здесь Катушкин с его запойным папашей? Когда Мишки нет, подходят к тебе все кому не лень, заводят глупые разговоры…

Эля точно прочла Киркины мысли, кивнула в спину Катушкину и прошептала:

– Как только такого в лицей приняли?

Кирка пожала плечами. Ответила тоже шёпотом:

– Да, говорят, он способный. Хотя и ленится.

Эля сказала в сторону, как будто непонятно про кого:

– Мама у меня удивляется, почему способными родятся и кому надо, и кому не надо? Каждый раз вернётся с родительского собрания и какое-то время в себя приходит. Набрали, говорит, детей без разбора. На некоторых родителей смотреть страшно… Мама-то думала, что я хотя бы в лицее буду от них, от таких, подальше… А Ленки Сурковой мама и вообще, знаешь, что говорит? Мы же, это, все праздники проводим с Сурковыми, так вот…

Тут Эля почувствовала, что Кирка её не слушает. Ей не интересно. Эля замолчала на полуслове. Хотелось скорее придумать, о чём можно поговорить ещё, чтобы Кирка стала отвечать ей, может, спорить. Но ничего сходу не придумывалось. «А ведь я могу рассказать ей секрет, – вдруг решила Эля. – Сейчас возьму и скажу, что знаю один секрет».

Но тут их очередь подошла брать обед.

Кирка за столом спрашивала у Эли, какие котлеты она больше любит, говяжьи или куриные. И Эля не знала, как тему перевести. Так до её секрета и не дошло…

На следующий день Кирка уже не спрашивала Мишку, можно ли навестить его. Так только, передавала школьные новости. И он говорил себе, что, может быть, всё обойдётся. Но в три часа, когда мама с Танькой убирали со стола после обеда, в дверь позвонили. В подъезде стояла Кирка – в каждой руке тяжёлый пакет, а за спиной ещё и рюкзак.

Мишка не сообразил, что надо помочь. Он же не просил её ничего приносить.

Кирка одним круговым взглядом оглядела прихожую. В лице её как будто мелькнуло узнавание. Может, её двоюродные жили в похожем доме. Безошибочно она потащила пакеты в кухню, мимо него.

Малышня шмыгнула в кухню за ней. И Мишке не верилось, что всё происходит по-настоящему. Танька поздоровалась с Киркой и быстро оглядела её, а потом подхватила с пола серого котёнка и ушла в комнату, не домыв посуду. А рыжего котёнка Кирка подняла и прижала к своей форменной жилетке с такой силой, что казалось, из него вот-вот и дух вон. Бедняга извернулся и куснул Кирку за руку, она взвигнула и бросила его на пол. А Сашка повторила Киркин визг на той же ноте – он вообще здорово подражать умела, и поди объясни ей, когда надо голос подавать, когда нет. Вышло так похоже на Киркин визг, что мама прыснула, да и сам Мишка чуть не прыснул от неожиданности. И тут же со злостью глянул на сестрёнку. Подумал: «Когда ещё она выравняется? Позорище перед гостями, да и только…»

Сашка лезла в Киркины пакеты и мешала ей их разгружать. Она точно не видела ещё никогда конфет «курага в шоколаде» и ананасов, а она всё это видела на Новый год. А Владька налегал на копчёный окорок так, точно он не умял только что за обедом две тарелки борща. Но только он, в отличие от Сашки, следил за манерами – старался, чтобы вилка у него была в левой руке, а ножик в правой. Держать вилку левой рукой не получалось, и брат сначала брал её в правую руку и с силой втыкал в мясо, прижимал его к тарелке. А после перехватывал вилку левой рукой, а в правую брал нож и начинал отпиливать себе очередной маленький кусочек. В другое время Мишка бы рассмеялся глядя на Владьку, а теперь он старался не поднимать на него глаз, чтобы ненароком не фыркнуть.

Мама налила Кирке борща, и Кирка схватилась за ложку. Понятно, она же из школы идёт – проголодалась. И когда мама спросила:

– Добавки? – она кивнула с набитым ртом. Но потом поглядела на Владьку – и ей тоже захотелось всем показывать хорошие манеры. Она выпрямилась на табуретке и объявила:

– Я вот пришла Мишу навестить. Мы вместе учимся.

– А то я не знаю, – ответила мама.

Мишка видел: она хотела говорить с Киркой так, как люди обычно говорят друг с другом. Но Кирке, наоборот, хотелось быть необычной. Может, она думала, что так и надо, когда приходишь в гости в первый раз?

– Вы очень вкусно готовите, – сообщила она Мишкиной маме. – И, вообще, давно хотелось с вами познакомиться…

Мама приподняла одну бровь и пристально посмотрела на неё. Мишка-то знал эту Киркину манеру говорить без остановки, а мама нет. Кирка за полминуты рассказала им что-то про лицей, никто и не понял, что там случилось нового. И переспросить ничего тоже никто не успел – Кирка уже сменила тему, стала рассказывать про своих родителей.

– У папы строительный бизнес, – трещала теперь она. – А мама не работает, учится на визажиста.

Она отвечала на вопросы раньше, чем мама успевала задать их, и мама, наконец, тоже почувствовала себя напряжённо. Она даже охрипла, и каждый раз перед тем, как сказать: «Вот как», «Понятно», ей надо было кашлянуть. И она два раза зевнула, забыв прикрыть рот. Сашка ей накануне ночью не дала выспаться.

Мишка боялся, что Владька сделает маме замечание при Кирке. Но, к счастью, брат молчал – он следил, как бы не перепутать руки. Мама краем глаза наблюдала за ним, а после вскочила и вскрикнула:

– У нас есть ещё компот!

И получилось почти жалобно. Компот был – просто разведённое вишнёвое варенье. Мама искала, в какую чашку его налить. В кухне были её чашка, Мишкина, Танькина, Владькина, две маленькие Сашкины чашки, одна чашка с трещиной и одна – с отбитой ручкой. Мама подумала и достала с полки высокий праздничный фужер. И тогда Сашка запищала:

– И мне компота из такой чашечки! – и замахала беспорядочно руками.

Сашку одну не затронула общая скованность. Она ловко уворачивалась от мамы, которая пыталась вытереть ей шоколадные слюни салфеткой. Мама заходила и с одной стороны, и с другой, а Сашка мотала головой и хитро отвечала:

– Не-а! Не-а!

Кирка с любопытством наблюдала за ней, слегка наклонив голову набок, и Сашке нравилось её внимание. И когда мама, наконец, поймала её и начала было вытирать ей лицо, Сашка рванулась от неё к другому краю стола, к Кирке, заверещала: «Я в домике!» – и стала карабкаться Кирке на колени, как будто это не Кира была, а Танька, сестра.

Кирка растерянная, подхватила её, и Сашка прижалась к её щеке своей не до конца оттёртой щекой и замерла на секунду, так что их щёки слиплись. Она даже дыхание задержала, и Кирке тоже захотелось застыть, набрать воздуха и подольше не выдыхать, как будто они обе тогда станут невидимками. Кирка чувствовала, что они с Мишкиной сестрёнкой заодно.

«Как странно, когда прямо дома ты можешь с кем-то играть, – думала Кирка. – А ведь Мишка всегда так живёт!» – и её разбирал интерес, что может произойти в Мишкином доме дальше. Как это, когда такая большая семья собирается за столом? И мама здесь, видно, никого не одёргивает. Кирка заметила, что она хитро глянула на неё, на Сашку – и выскользнула из кухни.

Сашка быстро устала сидеть, не двигаясь, и уже возилась, осваивалась у неё на коленках, и Кирка с трудом удерживала её. А та сначала зарывалась головой куда-то ей под мышку, а после обняла за шею и пыталась подняться во весь рост. Табуретка под ними покачнулась, и Кирка испугалась, что они обе полетят назад. Вслепую она схватилась за край стола, и Сашка тоже потянулась вслед за ней к столу. Там сразу упал на бок фужер с компотом – и розовый компот закапал на пол, и на колени Кирке, и Сашке на ноги.

Сашка вскрикнула и потянулась к фужеру не замечая Киркиной тарелки с борщом. С добавкой. Кирка про свой борщ уже забыла. И теперь она ахнула, столкнула Сашку со своих коленок и резко опустила на пол. Тут же об пол ударилась суповая тарелка. Кира глядела вниз, на пол и на юбку – мокрую, в кусочках капусты, свёклы, и морковки, и ещё чего-то– не понять. Вся гуща была одного тёмно-свекольного цвета. Она лежала на юбке среди складок, а юшка от борща – Кирка это хорошо чувствовала – просачивалась сквозь ткань и впитывалась в шерстяные колготки, и в трусики, и протекла уже внизу на табуретку.

Мама появилась в дверях, тоже ахнула и потащила ошеломлённую Кирку в ванную. Сашка бежала следом, крича:

– И мне купаться, и мне надо купаться! Я тоже облилась!

Её не пустили. В ванной мама, видать, помогала Кирке раздеться. Она выглянула из-за двери и протянула Мишке мобильник:

– Был в кармане. Сейчас бы постирали вместе с жилеткой… Положи повыше, чтоб Сашка не взяла…

Тут же за дверью полилась вода. Мама опять скрылась в ванной, и сквозь плеск воды раздался её голос:

– Зачем же ты всё подряд мочишь! Мы бы с тобой вместе, осторожненько, мы бы с тобой только грязные места, а ты сама не знаешь, что делаешь…

Мама показалась из ванны с тазиком в руках. В тазике горбом поднимались из воды перепутанные Киркины вещи.

– Всё не надо было мочить, – повторяла мама. – Ну ладно, ничего, всё постираем и сразу высушим… Ты пока мойся сама, я это разложу… – и опустила тазик у дверей ванной, в коридоре. Протянула руки в ванную за вторым тазиком.

Но Кирка, в одном чёрном лифчике, выглянула за ней, нагнулась, подхватила тазик с вещами и утащила его назад в ванную. Сердито буркнула:

– Я всё сама.

И заперлась.

Мишке показалось, что лицо у неё заплаканное. Но с какой стати плакать? Подумаешь, облилась!

Мама умывала Сашку над раковиной в кухне, говорила:

– Таблетки ещё надо пить, лекарство тебя ждёт…

И Мишке объясняла:

– Я думала, с гостьей она не станет плакать, думала, сейчас принесу таблетки, вместе ей скормим всё, что нужно…

Сашка протестующе мотала головой. Оказывается, у мамы был вот какой хитрый план!

И тут зазвонил-запел Киркин мобильник. Тонкий механический голосок выводил:

– Папа может, папа может всё, что угодно! Спорить басом, плавать брасом…

Мама подбежала к ванной и принялась стучаться, но за дверью лилась вода, и Кирка то ли не слышала, то ли не могла открыть – может, она раздетая стояла и намыленная.

– Кира! Это твой папа! – прокричала мама.

Всё было без толка.

Киркин папа перестал звонить, но вскоре в коридоре снова запищало:

– Папа может, папа может…

– Да ответьте вы, наконец-то – крикнула Танька из кухни, где она ползала с тряпкой под столом. – Дикие люди, не можете по телефону поговорить!

– Давай, может, я? – спросил маму Мишка. – Или лучше давай ты?

Мама медленно протянула руку к телефону.

Она всегда отвечала на звонки немного испуганно, точно боясь услышать что-то плохое. И теперь она тоже с опаской говорила:

– Да, да… Кира у одноклассника, Миши Прокопьева. Я его мама.

В этом месте, как представлялось Мишке, Киркин отец должен был сказать:

«А, мама!» – и дальше она бы уже без страха с ним говорила, а может, и рассмеялась бы. Но мама продолжала отвечать так, точно защищалась от Киркиного отца:

– Кира сейчас не может говорить. Она… Она это, в туалете. Она перезвонит вам. Кто, я? Да я же говорю, я мама Миши… Да, я Прокопьева. Меня зовут Валентина Петровна. Вот, мы живём…

Совершенно подавленная, мама назвала адрес. Потом растерянно положила телефон на тумбочку – Киркин отец, не прощаясь, дал отбой.

Кирка вышла из ванной в мамином длинном халате – незнакомая и чужая, как прежде, когда Мишка только присматривался к ней в классе. Она держалась так, точно ей нравится туго заворачиваться в халатик и ходить так, чтобы коленки по очереди вздымали махровую ткань – раз-раз.

Мишка не мог понять перемены в Кирке. «Подумаешь, облилась борщом, – думал он. – кто же ничем никогда не обливался?»

Его она как будто не замечала. Да она не замечала и никого в доме. Всё выглядело так, точно её здесь чем-то обидели, и от этого все разом перестали для неё существовать. Хотя обижаться она могла разве что на Сашку– да и та опрокинул борщ нечаянно.

– Папе позвони, – попросила её мама.

Кирка медленно взяла свой телефон, задумчиво поглядела на экран, что-то нажала, поднесла к уху… И всё это медленно, подчёркнуто не спеша. И вдруг затараторила:

– Алло, Светлана? Маме не говорите. И папе. Мне нужны мои вещи, у меня всё мокрое. Всё нужно – джинсы, свитер… Ну, какой найдёте, всё равно… – она запнулась. – Да не важно, искупалась. Я же сказала – всё везите! Колготки, трусики… – и засмеялась: – Нет, сапоги с пуховиком не надо…

Она продиктовала маминой помощнице Светлане Мишкин адрес. Потом огляделась в комнате, где на неё смотрели с любопытством, – и пошла на кухню. Куда ещё было идти?

В кухне Танька уже сидела за компьютером. Кира заглянула ей через плечо, спросила как можно независимей:

– Что это ты смотришь?

Танька с готовностью ответила:

– Мы создали группу в контакте, про животных! Вот посмотри, нам надо пристроить трёх котят и вот… этих щенков. Сейчас…

И пока открывались фотографии, она спросила напористо:

– Слушай, ты же в частном доме живёшь? Тебе, наверно, разрешат.

Кирка растерялась:

– А какая порода у щенков?

Танька плечами пожала.

– Какая порода – никакая… Вот, пока все свободны, выбери себе.

Кирка даже назад отступила под её взглядом. Всё было, как на самом деле не бывает. Маленькая настырная девчонка требовала, чтоб она взяла себе щенка дворняги. Кирка не знала, куда ещё пойти в этом чужом доме, где можно было бы спокойно подождать Светлану.

Она чувствовала себя здесь бесконечно одинокой. Раньше она не знала, что люди такими одинокими бывают. Одиночество мешало ей вдохнуть поглубже и стояло странным привкусом во рту. Она тяжело сглотнула. И этот самый миг Мишкина мама подошла и обняла её за плечи.

– Кира, девочка… – мама сама не знала, что хочет ей сказать. Но Кира охнула, ткнулась к ней в шею и разревелась.

– Ну, ну… – говорила мама.

Мишка протянул руку и погладил её по спине:

– Подумаешь, борщ… А меня папа искупал однажды с ног до головы. Прямо в пижаме!

Он рассмеялся, предлагая посмеяться с ним вместе. Мама бросила на него быстрый, настороженный взгляд – она всегда на секунду замирала, когда при ней вспоминали об отце. Но Кирке показалось вдруг смешно, что Мишкин папа стал купать его, не сняв пижаму. Слёзы ещё текли по щекам, а она уже фыркнула и громко рассмеялась. И мама вдруг засмеялась вместе с ней, и Мишка теперь тоже смеялся по-настоящему. Сначала-то он нарочно заставил себя рассмеяться. Кирка же много раз при нём выжимала из себя смех, и этот смех получался напряжённым. Вот и Мишка напрягся, дыхание задержал, а потом как фыркнул… И сразу губы растянул, чтобы видели: «Смотрите, я смеюсь!»

А сейчас всё было наоборот – напряжение выходило из него со смехом. Из всех оно так выходило. Танька оглянулась к ним от своих щенков и тоже прыснула. Про папу в доме всегда вспоминали очень серьёзно. Танька привыкла, что каждый раз ей становилось горько от того, что папы больше нет. И ей казалось – это положено так, чтобы становилось горько. Но оказалось, что о папе можно вспоминать легко и смеяться оттого, что он был такой рассеянный.

Она не могла помнить, как папа стал купать Мишку в пижаме, а мама отлично помнила, что папа не раздел его нарочно, потому что был раздражён его непослушанием. Но Кирка не могла всё это знать. И мама сама как будто позабыла о том, как было всё на самом деле. Папа представлялся ей добрым и рассеянным, погружённым в свои мысли, может быть, в науку – ведь он учился заочно в институте. Он так и не закончил институт… Лучше не думать, а смеяться! Кирка потёрлась щекой о мамин свитер, вытирая об него слёзы. И тут раздался звонок в дверь.

– Как быстро Светлана… – проговорила Кирка.

Но это не Светлана была. Это приехал Киркин папа.

Он огляделся в коридоре, кивнул маме:

– Здравствуйте. Вот, значит…

Он не закончил. Мишке бросил:

– Привет.

И тут же перестал на него обращать внимание.

Как будто не удивившись ничему, он утрамбовывал в пакет Киркину мокрую одежду. А потом снял с себя пуховик и накинул на Кирку поверх махрового халата:

– До машины добежишь.

Больше он ничего не сказал. Только что он был в доме – и уже отсюда унесло его вместе с Киркой. Как когда-то из музея. Ему не интересна была гостиная, в которой танцевали сто или двести лет назад. Не интересен был ему и Мишкин бедный дом. И Мишка просто застыл на месте, вдруг поняв, до чего он может быть кому-то неинтересен.

Ему было всё ещё не по себе, когда раздался новый звонок в дверь. Теперь приехала Светлана, Киркина прислуга.

С ней была большая сумка. Светлана поискала, куда поставить её, и водгрузила на табуретку у двери. Мишка заметил, как она с острейшим любопытством огляделась в прихожей, задержав взгляд на ботинках, толпящихся возле тумбочки. Она как будто зачем-то считала их. А когда снова подняла глаза, в них никакого интереса уже не было, она смотрела на Мишку с мамой так, как смотрел Киркин отец.

– Ну. Где Кира? – без интонации сказала она им.

– Её папа увёз, – ответила мама почему-то виновато.

И Светлана спросила у неё тогда с укором:

– А мне почему не перезвонили? Я ехала к вам… Делать мне, что ли, нечего?

Миша не знал её телефона, а мама – тем более. Но Светлана была уверена, что они в самом деле перед ней виноваты. Она спрашивала:

– А Кире напомнить нельзя было, что она вызывала меня к вам? Я по морозу ходи, плутай, ищи, где вы живёте.

Мама робко предложила:

– Давайте с нами чаю попьём.

Светлана поглядела на маму так, что у Мишки сомнений не было, что она откажется. Но неожиданно она, не разувшись и не сняв пуховика, шагнула из коридора в кухню. Владька придвинул ей табуретку. Мама подала чашку с горячим чаем, а потом спохватилась и налила в тарелку борща, неуверенно поставила тарелку перед Светланой. А та поглядела на борщ и сказала опять как будто с упрёком:

– Значит, мне надо раздеться!

Она подала Владьке свой пуховик:

– Давай-ка отнеси это на вешалку.

А сама одернула на себе платье – то самое, жёлто-серое, и улыбнулась чуть кривовато:

– Вот, в чём была – выбежала.

И кивнула маме:

– А ты как думала, есть у меня время переодеваться? Кирка сказала – бегом, так я и бегом. Сегодня среда, у меня стирка – постели, скатерти. И полы надо помыть в верхних комнатах. Это – кроме готовки на вечер, конечно…

Хотя мама не спрашивала её ни о чём. Наворачивая мамин борщ, прихлёбывая, жмурясь с мороза, Светлана рассказывала:

– А ведь мы с Галкой одноклассницы были, ты можешь поверить? С хозяйкой, Галиной Андреевной! Она всё твердит мне: попробуй, мол, проболтайся кому, сразу без места останешься. А кого она вместо меня возьмёт? Чужих в такой дом пускать боязно! Это у таких, как мы, взять нечего, – она снова усмехнулась через силу. Кивнула маме: – Ну, кто бы мне в школе сказал, что кому-то повезёт, а кому-то – как нам с тобой…

– Мне повезло, – поспешно вставила мама.

Светлана поглядела на неё с досадой, переспросила:

– Кому – повезло? – хотя всё прекрасно расслышала. Попробовала опять улыбнуться, чтобы тем самым подчеркнуть своё недоумение – и поперхнулась борщом, кашлянула, и потом уже доедала молча.

Мишка заметил, что она стала поглядывать по сторонам с беспокойством. И это, как оказалось, даже Танька почувствовала, хотя она сидела всё время к ним спиной, за детским столиком в углу. Там с незапамятных времён в кухне стоял компьютер.

И, вроде, Танька занята была только бродячими щенками. Но нет. Когда Светлана была уже в дверях, но всё медлила, не уходила, точно не сказала ещё всего, что было нужно, Танька выглянула из кухни и сказала:

– Вы не волнуйтесь, никто вашей хозяйке не скажет, что вы одноклассницы.

Мишка не помнил, откуда он слышал уже, что Светлана и Киркина мама учились в одном классе. И он не знал, для чего это надо скрывать. Но тоже сказал вслед за сестрой:

– Да, мы не скажем.

И Светлана, подхватив сумку с вещами, вышла, наконец, в подъезд.

Миша какое-то время стоял и смотрел на дверь, укладывал по порядку в голове сегодняшний день. Он думал: захочет ли Кирка и дальше быть его девчонкой? А вдруг нет? Вдруг она перестанет замечать его, как не замечает многих в классе? И как не замечает тех, кого не хочет замечать, её отец? И тогда что он станет делать?

Мишка живо, отчётливо представлял: приходишь в класс, а Кирка тебя точно не видит. Кто в этом будет виноват? Она сама, что явилась к нему домой, как будто её звали? Он – что не смог её отговорить? Или домашние… Особенно Сашка, конечно, виновата.

Мама рассказывала, у Сашки в мозгах что-то происходит – не как у всех людей. Какие-то сигналы, импульсы… Мишка в биологии как раз не очень силён. Маме врачи сказали, что с Сашкой надо спокойной быть и на все её проделки отвечать мягко, ласково. Тогда она, может, «израстётся», как мама говорит. И к школьным годам станет, как нормальный человек. Или ещё когда-нибудь.

Мама без конца твердит, что Сашка «израстётся», и выговаривает это слово, как будто, виновато. Ещё бы. Родила такую. Мишка уже понял – взрослые заранее знали, что Сашка может родиться ненормальной. Мишка вдруг очень ясно вспомнил, как тётя Маша называла маму упёртой, а мама только плакала в ответ. Тётя Маша не хотела, чтобы в доме появилась расторможенная, беспокойная Сашка, которая просто не понимает, если чего-нибудь нельзя, и поэтому с ней невозможно ни о чём договориться.

Но они-то все в доме привыкли к Сашке. И готовы ждать, когда Сашка наконец-то израстётся. А другие люди? Вот ведь Кирка… Мишке показалось, что уже всё наладилось, они уже смеялись вместе над тем, как папа искупал его в пижаме, и заодно над тем, как Сашка облила Киру борщом. Он уже верил: всё снова хорошо, как было! Но появился Киркин отец – и вместе они держались так, точно здесь никто не стоит того, чтоб с ним говорить, и даже – чтобы смотреть на него больше одной секунды. Мишка не мог понять: отцу-то Кирка когда успела сообщить про борщ? Она ему, кажется, вовсе не звонила – только Светлане… Может, та ему всё передала?

Хорошо бы рассказать обо всём, что сегодня было, Майракпак. Она бы, может быть, и посоветовала бы ему, что делать. Ну почему Майракпак перестала приходить на форум? Её нет, когда она больше всего нужна!