Текст книги "Ермак: Начало. Телохранитель. Личник"

Автор книги: Игорь Валериев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава 10
Казачий суд

Утром, встав и не обнаружив в комнате Марии, позавтракал оставленными ею на столе молоком с куском хлеба и отправился к Селеверстовым.

Войдя к ним на двор, увидел атамана, стоящего одетым на крыльце.

– Явился! Где был всю ночь?

– У тетки Марфы ночевал. Она мне плечо перевязала, а потом дала чего-то выпить, я и уснул.

– Плечо не болит?

Я пошевелил под полушубком правым плечом – ничего не болело. Так и ответил атаману.

– Переодеваться некогда. Да так и лучше будет! Если что, сможем показать твою рану, нанесенную Афанасием. А то, боюсь, все черняевские скопом на нас навалятся.

Сам-то Селеверстов был из Ольгинской станицы. Десять лет назад его избрали на сходе атаманом Черняевского казачьего округа, в который входило одиннадцать населенных пунктов: поселок Толбузинский, почтовая станция Ваганова, станица Ольгинская, заимка Дроздова, станица Черняева, заимка Веселая, почтовая станция Торой, станица Кузнецовская и другие. Одновременно Селеверстов являлся и атаманом станицы Черняева, где располагалось станичное окружное правление. Все эти годы почти все «отцы-основатели» Черняевской станицы пытались на ежегодных выборах протащить на его место кого-то из своих. Но пока это сделать им не удавалось. Большинство казаков, в число которых входило и семейство Алениных, во всем поддерживали Селеверстова. Эти политические страсти и тайны «Черняевского двора» я постепенно узнал из разговоров казаков.

– Ромка, сукин сын! Где ты там? Давай на выход быстро!

На крыльцо, как-то кособочась, вышел Ромка и подошел ко мне.

– Чего смурной? От отца вчера попало? – шепотом спросил я Ромку.

– Ага. Нагайкой вчера пару раз по спине перетянул. Болит теперь, – морщась, прошептал тот в ответ.

– Чего шепчетесь, охламоны? Повезло тебе вчера, Тимофей. Пришел бы вместе с Ромкой, и тебе бы от меня досталось. Ладно, пошли на совет. Будем разбираться.

Буквально через пару минут, так как станичная изба находилась по соседству с домом Селеверстовых, мы с Ромкой топтались в сенях, где, столпившись, стояли наши вчерашние противники. Атаман и другие казаки, вместе со стариками-старейшинами, находились в сборной горнице и о чем-то совещались. Через некоторое время в сени вышел вахмистр Шохирев и сказал, чтобы все заходили. Придержав меня за руку и дождавшись, когда все остальные казаки, снимая папахи, зайдут из сеней в комнату, он прошептал мне на ухо: «Не ссы, Тимоха! Все хорошо будет!» И подтолкнул меня к двери.

В просторной сборной горнице, на лавке вдоль стены, возле печки-голландки разместились станичные старики-старейшины: Подшивалов Феофан, отец Алексея Подшивалова, в доме которого все вчера и произошло, Раздобреев Афанасий, Митрофан Савин – дед Семена, Ион Гусевский – дед Афанасия, Давыд Шохирев, Иван Лунин. Именно они почти тридцать лет назад основали станицу Черняева. Рядом со старейшинами на лавке сидел батюшка станичной церкви Александр Александрович Ташлыков – весьма образованный человек, прибывший на служение в Черняевскую церковь из Санкт-Петербурга. Высокий, широкоплечий, красивый, он габаритами не уступал вахмистру Шохиреву и обладал огромной силой: на спор с казаками однажды вспахал десятину земли, впрягшись в плуг, который направлял его сын.

На лавке около окна разместились атаман Селеверстов и еще с десяток казаков. Нас же с Ромкой вместе с семью казаками-малолетками поставили в центр комнаты, и начался казачий суд.

Сначала опросили самого младшего из нас, Ромку. Из его рассказа можно было понять, что он сидел, никого не трогал, его обозвали молокососом и попытались выкинуть из комнаты, поэтому он и ударил Семена Савина, а потом Ваську Чуева, который на него бросился. Я, включив дурака, почти слово в слово повторил все за Ромкой: никого не трогали, тут обзываются, а потом драться лезут. Отбивались мы, станичники дорогие. Все в белом мы с Ромкой. Это все они – злыдни! Еще и ножиком тычут, окаянные!

Из семи казаков-малолеток шестеро также чуть ли не слово в слово обвинили нас в том, что не проявили уважение к старшим по возрасту казакам да еще драться первыми полезли. И только Афанасий Гусевский, придерживая свою правую на перевязи руку, сказал, что правильно отреагировали Ромка и Тимофей на оскорбления Семена Савина и нападение остальных казаков, а ему, то есть Афанасию, вообще голову оторвать надо было за то, что он на брата-казака кинжал обнажил. И спасибо Тимофею за то, что его в живых оставил!

На такое заявление остальные казаки-малолетки и я с Ромкой очумело уставились на Афанасия, а его дед Ион Гусевский, что-то одобрительно проворчав, начал разглаживать свою шикарную седую бороду на груди. Среди казаков и старейшин на лавках после заявления Афанасия начались негромкие переговоры, шум от которых начал возрастать с каждым мгновеньем. Основным камнем преткновения стал вопрос – каким образом должен был отреагировать Ромка на слова Семена Савина? Имел ли он право ударить в ответ на слова и действия казака приготовительного разряда, уже принявшего присягу, или должен был стерпеть и дать себя выкинуть на улицу, так как Ромка еще не казак, а сын казачий, и любое слово казака для него закон. Гомон в комнате разрастался и разрастался, пока Давыд Шохирев, самый старый казак в станице, не поднял вверх правую руку с зажатым в нее костылем-клюкой. Чуть ли не мгновенно в комнате наступила тишина, и все присутствующие повернули головы в сторону старшего Шохирева.

Дед Давыд степенно разгладил бороду, а потом, повернувшись к Митрофану Савину, спросил:

– Митрофан, я тебя на сколько годков старше?

Савин оторопело уставился на Шохирева, потом, что-то вспоминая, беззвучно зашевелил губами и наконец произнес:

– Лет на шесть вроде, или чуть больше.

– А теперь вспомни, как в Кучугае ты отреагировал, когда я на посиделках с девками тебя щенком обозвал!

– Дык, это… – Митрофан Савин зажал бороду в кулак. – Драться на тебя полез и в лоб получил.

– А ты тогда казаком был?

– Нет, присягу еще не принимал.

– А я был?

– Да, был.

– Так что же ты на меня полез? Раз я, казак, сказал тебе, что ты щенок, сын казачий, значит, ты и есть – щенок!

– Э-э, Давыд, ты говори да не заговаривайся! Сейчас как тресну костылем по башке! – Дед Митрофан начал вставать с лавки.

Старый Шохирев примиряюще поднял ладонь вверх.

– Не кипятись, Митрофан. Ты же тогда драться полез, честь свою защищая. Почему же другого от Ромки Селеверстова хочешь? Или если его и Тимофея Аленина твой внук молокососами обозвал, то это не оскорбление?

– Да вроде все так, и все-таки не так! Неправильно получилось как-то.

– Правильно, Митрофан, что неправильно все в этом случае. Ты в Кучугае от меня в лоб получил и успокоился. И за честь свою вступился, показав всем, что справным казаком растешь, и урок от старшего получил. А здесь сыны казачьи казаков поучили, да еще как! Вот это и неправильно!

– Давыд, любитель ты тень на плетень навести! – Савин раздраженно стукнул костылем об пол. – Делать-то что будем?

– Казаков учить лучше будем, чтобы их молокососы всякие не били. А вот чему и как учить – давайте у атамана нашего спросим, как он Ромку своего да Тимофея обучает. Может, кормит чем-то особенным? – ухмыляясь в бороду, прогудел дед Шохирев.

– Мясом сырым он нас кормит, чтобы злее были, – пробурчал тихо я, склонив голову, но был услышан.

От раздавшегося в комнате гогота казаков, казалось, рухнет крыша. Сидевший рядом с атаманом Митяй Шохирев стал толкать Селеверстова в бок, воспрошая: «Атаман, неужто правда сырым мясом кормишь? Правда? Скажи?»

– Да ну его, уникума хренова! – Селеверстов, весь красный, поднялся с лавки. – Его и спрашивайте, чего они с Ромкой жрут да чему обучаются. Ромка у Тимофея уже пять месяцев в обучении, а у кого Тимофей учился, я и сам не знаю.

В комнате после слов атамана наступила тишина. Старейшина Афанасий Раздобреев удивленно спросил атамана: «Это что, правда, Петро? Не ты Ромку, а Тимофей его учит?»

– Эх, станичники! – Вахмистр Шохирев поднялся с лавки во весь свой богатырский рост. – Если бы видели, какой гимназий Ромка с Тимофеем в пристрое Аленинского дома организовали! Чего там только нет! А занимаются так, что только пар от них идет. И так почитай каждый день по несколько часов. Я поэтому и не удивился, когда они семерых казаков уделали вдвоем. На их учебные схватки на кулаках да с кинжалами страшно смотреть. Сами иногда в кровь бьются.

– Тимофей, а это правду Алешка Подшивалов сказал, что ты моему Афоньке пообещал в следующий раз, если он на тебя с кинжалом нападет, либо руку ему сломать, или убить его же кинжалом? – раздался скрипучий голос Иона Гусевского.

– Правду, деда Иона. – Я, изображая смущение, опустил голову. – Погорячился я.

– Ты, казачина, не дуркуй. Погорячился он. Пятерых казаков положил. Такое только с холодной головой сделать можно. Бери этих обалдуев, – Ион Гусевский показал на казаков-малолеток, – расставляй их и показывай, как с ними дрался. Вместо Афоньки возьми Петьку Башурова. Они статью одинаковы. Казаки, кто-нибудь кинжал Петьке дайте.

– Что застыл, Тимофей? – Селеверстов ткнул меня в плечо, проходя мимо, подавая кинжал Башурову. – Или опять не помнишь, как вчера казаков уделал?

– Да помню все, дядька Петро. Вы Петрухе Башурову кинжал в ножнах дайте. Он сначала на меня без него нападал. Позже уже достал.

Я расставил казаков-малолеток в те позиции, с которых они нападали на меня, и стал показывать, что и как делал, отбиваясь от них, и какие удары наносил, чтобы их вырубить. Когда дошло дело до схватки с Афанасием, я на Петрухе показал, как сначала боковым ударом левой ноги в грудь отбросил от себя Бурундука, одновременно с этим правой рукой сбивая в сторону удар Гришки Батурина мне в голову. Далее в замедленном действии, добиваясь синхронности движений от Петрухи и Григория, показал, как нанес удар коленом в печень и локтем в челюсть Батурину, а потом развернулся, чтобы встретить Афанасия, бьющего меня кинжалом в область шеи.

– Это чего же, Афонька насмерть бил? – громко озвучил этот момент Митрофан Савин. – Вот стервец!

Я под эти комментарии показал, как чуть не успел довернуть корпус, уворачиваясь от удара, из-за чего получил порез плеча, а потом обозначил перехват руки Елизара с кинжалом и как рычагом через свое плечо вывихнул ему руку. На этом показ закончился.

– А руку сломать, как грозился, мог вчера Афоньке? – опять проскрипел его дед.

Я попросил Петьку Башурова опять медленно нанести мне удар кинжалом в шею, а сам проделал те же движения, только рычаг его руки провел не через предплечье, а через локоть. Когда нажал чуть посильнее, Башуров приподнялся на цыпочки и зашипел от боли. Я быстро отпустил его руку.

– Если бы сделал так, то сломал бы Афанасию руку в локте. Мог бы и по-другому. Так еще проще бы было.

Я попросил Башурова опять ударить меня кинжалом, а сам, сместившись влево, перехватил его руку своей правой за запястье, а левой обозначил резкий рубящий удар по его локтю.

– Неужто руку бы так сломал? Не верю! – Дед Гусевский покачал головой. – Не верю.

Я прошел к печке, где в уголке стояла метелка на длинном черенке, и взял ее в руки. «Все получится, – думал я, возвращаясь обратно. – Я смогу, главное настрой. Для моей руки нет преград. Сколько всего раньше переломал и переколотил, отрабатывая резкость и точность ударов. Я смогу!»

Всучив Петрухе вместо кинжала метелку, черенком в мою сторону, я сказал:

– Бей в шею, и бей сильно!

Петруха, казалось, только этих слов и ждал, ударил как пикой, вкладывая в удар всю свою злость на меня. Я же повторил все то, что только что показывал казакам, но удар левой рукой нанес резко и в полную силу. Удар. Хруст. В моей руке осталась половинка черенка, а Петруха, обалдевая, рассматривал в своей руке остатки метелки.

– Ни хрена себе! – К нам подскочил сидевший ближе всех Алексей Подшивалов и, взяв у нас обломки метлы, показал их казакам. – Млять, как шашкой рубанул!

После возникшей тишины, вызванной удивлением от моего удара, все казаки в комнате разом загомонили. Но тут снова раздался скрипучий голос старейшины Гусевского:

– Тихо! Тимофей и убить вчера моего внука его же кинжалом смог бы?

«Ну достал старикан! И чего не уймется?» – подумал я, но вслух вежливо произнес:

– Мог бы, деда Иона.

Повернулся к Петрухе и, подав ему кинжал, который до этого засунул за голенище сапога, вручая Башурову метелку, попросил еще раз ударить меня.

Петруха, с какой-то опаской взяв у меня кинжал, неуверенно ткнул им в область моей шеи. Я, сделав под шаг в левую сторону, перехватил его правую руку с кинжалом у запястья, а левой с внутренней стороны предплечья, выгибая руку, рванул Петруху на себя, заставляя его упасть телом на кинжал. Затем резко остановил это движение, с трудом возвращая Петруху в исходное положение, а сам развернулся к Гусевскому.

– Деда Иона, в зависимости от того, какой бы шаг назад я сделал, Афанасий или вот Петруха напоролись бы на кинжал либо животом, либо грудью, либо шеей.

– Эк как! Мастак! А просто выбить бы кинжал у Афоньки мог?

– Мог бы, деда Иона.

Я повернулся к окончательно обалдевшему Петрухе и попросил:

– Давай еще раз, Петр. Только медленно бей.

Петруха каким-то заторможенным движением обозначил удар кинжалом в мою сторону. В этот раз я, чуть развернувшись в плечах, уходя с линии атаки кинжалом, обозначил одновременные удары навстречу друг другу левой рукой по запястью, а правой по предплечью правой руки Башурова. Несмотря на слабые удары, кинжал выскользнул из Петрухиной ладони и упал на пол.

– Что же так не сделал вчера у Подшивалова?

– Деда Иона, Петр и я сейчас удары только обозначили. Если бы я вчера так же сделал, когда Афанасий бил, кинжал бы до стены улетел бы, а там девки сидели. Мог бы поранить из них кого-нибудь, или того хуже.

Ион Гусевский поднялся с лавки и, потрясая костылем в сторону своего внука, буквально взревел:

– Что, щенок, понимаешь теперь, почему я тебе вчера говорил о том, что Тимофей Аленин тебя пожалел?! Видел сейчас? Ему тебя проще убить было, чем обезоруживать, подставляясь чуть ли не спиной под твой удар. Он и тебя, сучонка, и девок пожалел! А себя нет. И вас всех пожалел! – Иона направил свой костыль на казаков-малолеток, которые от его рева сжались в тесную группу. – Ударил бы чуть сильнее – и покойники! У-у-у, выб…дки несрушные! А вы что скажете, станичники? – Ион Гусевский обвел всех находящихся в комнате казаков внимательным взглядом из-под густых седых бровей.

– Я больше половины ухваток и ударов Тимохи никогда в жизни не видел! – прогудел Давыд Шохирев.

– И я! И я! И я! – прозвучало чуть ли не со всех сторон.

– А ногами как машет! Внучку Ваньки Лунина как в челюсть засветил! – привстав с лавки и потрясая клюкой, почти кричал Митрофан Савин. – Экий стервец!

– И кто тебя, Тимоха, всему этому обучил? – перекрывая стоящий в комнате гомон, опять прогудел дед Давыд.

«Прости, дед Афанасий! – подумал я. – Иначе не поймут казаки!»

– Дед Афанасий учил. Сначала как всех казачат, а после того как родителей убили и мы к дядьке Ивану Савину в пастухи подрядились, дед меня на пастбище каждый день обучал. Сначала нашим родовым ухваткам, а потом и другим ухваткам и приемам учить начал.

– Ногами у нас так не бьются, – раздался бас Шохирева старшего.

– Так дед говорил, что эти ухватки он перенял во время Крымской войны. С ними тогда вместе кубанцы воевали. И был у них казак один, которого турки «дьяволом смерти», кажется, прозвали. Чтобы показать свою лихость, тот казак против вооруженных турок иногда с голыми руками выходил и побеждал их. Дед с ним подружился, и тот много чего из своих ухваток показал, а дед запомнил.

– Кубанцы – те да, любители ногами и руками помахать, – вздохнул Феофан Подшивалов. – Я как-то видел, как один подпрыгивал выше головы и одновременно двумя ногами удары наносил.

«Кажется, прокатило, – подумал я. – Что же, будем рассказывать сказки дальше».

– А еще я записи покойного дяди Ивана нашел, – продолжил я, когда казаки закончили воспоминания о кубанских казаках и их боевой выучке. – У него там приемы из панкратиона описаны.

– А это что такое? – спросил кто-то из казаков.

– Панкратион – это вид борьбы без оружия древних греков, – напомнил о своем присутствии батюшка Александр. – Очень сильные воины были. Их царь Александр Македонский полмира с такими воинами завоевал за триста с лишним лет до рождения Иисуса Христа. Во время этой борьбы никаких ограничений не было, что часто приводило к смерти кого-то из бойцов во время схватки.

– Эка как! – загомонили казаки. – Это что же, как в настоящем бою бились, батюшка?

– Еще и «банкратион» какой-то! – протяжно и громко вздохнул атаман Селеверстов и, повышая голос, сказал: – Ох, Господи, дела наши тяжкие! Все, давайте, малолетки, идите отсюда. А мы решать будем, что с вами делать. А то со всеми этими «банкратионами» до ночи не разберемся.

«Подсудимые» потянулись на выход из комнаты и вышли на площадь перед правлением, где разделились на две группы: я с Ромкой и казаки-малолетки, которые начали что-то горячо между собой обсуждать. Мы с Ромкой стояли и молчали. Через некоторое время в нашу сторону направился Афанасий Гусевский. Я невольно напрягся, но после первых слов Афанасия расслабился.

– Тимофей, прости меня за то, что я вчера на тебя с кинжалом кинулся. Когда ты меня ногой в грудь лягнул, у меня все в глазах от гнева потемнело. Кинжал выхватил, не думая.

– Бывает, Афанасий. Я бы тоже, наверное, голову потерял, если бы меня кто-то из младших казачат ударил.

– Э, нет! Я сегодня убедился, что головы ты не теряешь. Мне вчера дед весь вечер твердил, что ты меня пожалел, когда я ему описал нашу драку. А я только сегодня увидел, что тебе действительно проще меня убить было. И это, Тимофей, можно я к вам с Ромкой на занятия приеду? Мне по весне в полк на службу идти. Хотелось бы твоим ухваткам научиться, а то, по рассказам, на службе всякое может быть.

– Конечно, Афанасий. Приезжай. Мы с Ромкой каждый день с утра и до обеда тренируемся.

– И это, Тимофей, ты Семена Савина остерегайся. Он вам с Ромкой своего позора не простит. Он и сейчас остальных подбивает Ромку поймать и отметелить. Остальные, правда, не особо рвутся, но поберегитесь.

– Спасибо, Афанасий.

Я протянул ему левую руку, которую он крепко пожал своею здоровой левой рукой. В этот момент на крыльцо вышел вахмистр Шохирев и сказал, чтобы мы расходились по домам, там нам отцы и деды доведут решение казачьего круга.

Мы с Ромкой поплелись домой. Ромка то и дело поводил плечами. Видимо, представлял нагайку отца, гуляющую по его спине. Я, как ни хорохорился, но определенное неудобство также ощущал. Придет атаман да всыплет горячих! Так и тянулись к дому, еле ноги переставляя. Зашли в дом и только начали раздеваться, как следом зашел атаман.

– Что, соколики, головы повесили? А ну марш в светлую комнату да за стол садитесь, – снимая папаху и полушубок сказал атаман. – Мать! Мать! Зови Никифора со Степаном и сама с девками в горницу приходи.

Ромка, сгорбив плечи, поплелся в горницу, а я за ним. «Кажется, впервые придется попробовать нагайки, – подумал я. – Не драться же с атаманом. Вот попали».

Зайдя в комнату, мы сели за стол. В течение минуты в комнату подтянулись остальные Селеверстовы. Старший сын атамана Степан и Никифор также сели за стол, а женщины семьи Селеверстовых встали по стеночке. Вошел атаман и, грозно оглядев всех, повернулся в мою сторону.

– Встань, Тимофей.

Я поднялся и, склонив голову, уставился в стол.

– Спасибо тебе, Тимофей Васильевич Аленин, за те науки, которым обучаешь моего сына. Огромное отцовское спасибо и моя благодарность.

От изумления у меня чуть челюсть не отвалилась до столешницы. Я посмотрел на атамана, думая, что он надо мной издевается, но Селеверстов был серьезен и торжественен.

– Никогда не думал, что мой Ромка в тринадцать лет станет таким справным казаком. – Атаман покрутил головой. – Это надо же, двух казаков-малолеток, которые уже год обучения прошли, смог на кулаках победить! Ладно Семка Савин – этот больше купец, но Васька Чуев – один из лучших в обучении среди казаков приготовительного разряда не только в станице, но и во всем Черняевском казачьем округе. А Ромка его своим ударом в беспамятство отправил! Молодцы!

Находясь в ступоре, я прервал атамана:

– Дядька Петро, а что по драке суд решил?

– По драке? – Селеверстов усмехнулся. – По драке решение такое. Тебе, Тимоха, и тебе, Ромка, сначала хотели всыпать по пять-десять горячих по мягкому месту, чтобы сидеть долго не могли, но потом решили, что участвовать тебе, Тимофей Аленин, в состязаниях по окончании зимних сборов казаков-малолеток, а тебе, Роман Селеверстов, в шермициях со своими сверстниками. Если возьмете призовые места, то тебе, Тимоха, придется под свое начало взять и обучать еще десяток станичных казачат от тринадцати до пятнадцати годков.

– Вот это да! – просипел пораженный новостью Ромка.

– А как учеба будет организована? – спросил я.

– Вы сначала выиграйте, а потом думать будем, как все организовать. – Атаман хлопнул рукой по столу. – Готовьтесь, у вас всего три недели осталось.