Текст книги "Удивительный Самсон. Рассказано им самим... и не только"

Автор книги: Игорь Храмов

Соавторы: Александр Засс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава I

Оказавшись снова в Будапеште, я, не теряя времени, пришел к Шмидту, чтобы выяснить, зачем я ему понадобился. И то, что узнал, меня заинтересовало. Если коротко, он хотел сообщить мне следующее.

В соседнем цирке, название которого я сейчас позабыл, было заявлено о появлении нового силача. Его звали Брайтбарт[13]13
  Зигмунд Брайтбарт выдающийся цирковой атлет, род. в 1883 г. в Лодзи (Польша). Выступал в Европе и америке, где снискал огромную популярность. В 1923 году принял гражданство США. Умер в 1925 г. от заражения крови.


[Закрыть], и номера, на которые он был способен, находились, по мнению многих, на грани чуда. Говорили, что он может рвать цепи, сковывающие руки и грудную клетку. Он мог голыми руками загонять гвозди в толстые доски и делать другие такие же удивительные вещи. Более того, он мог лежать на ложе из острых гвоздей, него плоть оставалась невредимой, хотя на груди его размещался тяжёлый камень, по которому били кузнечными молотами. Ещё – и этот номер больше всего поражал воображение публики – растяжка лошадьми, которых он мог успешно сдерживать, тогда как их погоняли в противоположные стороны. Шмидт очень верил в мои силы – намного больше, чем я сам в то время, – и замысел его был в том, чтобы заявить меня в своем цирке как конкурирующий аттракцион.

Шмидт хорошо помнил, как я удивлял публику, когда он давал мне работу раньше и, естественно, он искал меня, чтобы я помог ему выбраться из трудностей. Они как раз у него были, не сомневайтесь насчет этого. Такое шоу, которое заявил конкурирующий цирк, где выступит этот Брайтбарт, чрезвычайно подкосит его доходы. Герр Шмидт понимал это, как никто другой. Из-за этого он стремился устроить контр-аттракцион и выбрал меня в качестве такого противовеса.

Зигмкнд Барайтбард

Пока Шмидт говорил, я размышлял. Помимо признательности, которую к нему испытывал, возможность снова выступать в его цирке была очень заманчивой, не потому лишь, что он являлся самым щедрым моим работодателем. Она давала мне возможность пойти навстречу собственным наклонностям. И всё-таки нужно было обдумать очень важную вещь. Я только что оправился после тяжелейшей болезни, вы, должно быть, помните, и далеко не испытывал уверенности, что нахожусь в хорошей физической форме, которая требуется для вышеописанной работы. По правде говоря, я был совершенно убеждён, что несмотря на своё чудесное исцеление, нагрузка на мой организм от такого выступления очень скоро даст понять, что я уже не тот, что был когда-то. Мельчайший рецидив болезни, – и я не только перестану быть звездой выступлений, но и сам Шмидт из-за этого пострадает. Да, необходимо было понимать, что мне надо действовать осмотрительно.

Когда Шмидт закончил говорить, я выложил свои соображения, и он согласился с тем, что в любом случае рисковать было бы очень неразумно. Но он нисколько не хотел отказываться от своей идеи. «Почему бы тебе не пожить у меня. – сказал он. – и усиленно тренироваться, чтобы набрать нужную форму? Уверен, ты её хорошо восстановишь. Если нужны деньги на текущие расходы, я тебе с радостью дам их, так как это станет хорошим вложением».

Вера Шмидта в мои силы меня чрезвычайно воодушевила, а его щедрость – растрогала до глубины души. Но у меня не имелось ни желания, ни нужды воспользоваться его предложением одолжить денег, так как на прожитьё меня было достаточно средств на долгое время: ведь мой номер с собачками был доходным. И. горячо поблагодарив его, я ему всё это объяснил. «Ну хорошо, – сказал он, – остановитесь здесь на время тренировок, воспользовавшись моим гостеприимством?» «Да. – ответил я, – так и сделаю. Когда можно начинать?» «Как только захотите приступить к работе», – ответил Шмидт. «Хорошо, – сказал я, – начну всерьёз заниматься завтра утром».

В течение дня я составлял планы. Если вообще собираюсь сделать что-либо путное с этой новой затеей, то должен подготовиться за месяц. Итак, приняв этот срок для своей подготовки как оптимальный, я начал расписывать, как буду работать в это время. Я собирался следовать приблизительно таким направлениям.

Первое, – разрывание цепи на груди и на руках – что, я подозревал, было не более чем трюком. Но ни я, ни Шмидт, как я знал, никогда бы не согласились на пустое трюкачество. Он всегда был непреклонен в этих делах, и правильно делал. «Если это силовой номер, – говаривал он исполнителям этого направления, просящимся на работу, и я это сам не раз слышал, – так это и должен быть силовой номер. Шулерство и приспособления для фокусов должны быть исключены». Именно из-за этих широко известных принципов репутация цирка Шмидта была высока.

Итак, как я начал рассказывать, номера с разрыванием цепей! Имелся только один способ сделать это по-настоящему, и это означало исполнять эти трюки, делая чистое расширение. Это значит, что участвующие мускулы должны быть доведены до соответствующей силы и твёрдости, а значит, начинать подготовку я стану с тонкими цепями. Хвататься сразу за толстые цеди в надежде их порвать при продолжительной растяжке неразумно – не хватит сил... Секрет успеха в таких номерах в постепенном продвижении от одной стадии к другой, жёсткость испытаний увеличивается лишь на едва заметные шаги. Вам об атом скажет любой хороший учитель.

Теперь о гвоздях, которые я должен вгонять в деревянные доски! Ну, с этим номером можно было справиться похожим образом. Сначала тонкая доска, а моя рука защищена кожаной перчаткой, затем доска потолще, затем ещё толще. С лошадьми тоже надо было работать таким же способом.

Сначала я предложил, чтобы их на первых порах заменили людьми, растягивающими меня с двух сторон до тех пор, пока постепенно мог удерживать достаточное их число, равное по силе матёрой ломовой лошади. Лежание на гвоздях вообще меня не заботило. Этот номер был не нов. Я его делал раньше несколько раз. Но нельзя сразу бить молотами по камню, положенному мне на грудь. К этому мне надо было привыкать безотлагательно, сначала с лёгким камнем, затем брать каждый последующий раз более тяжёлый камень.

Для перетягивания каната – как это делают в Англии, судя по многим рассказам – вызвалось много желающих стать моими помощниками, так как другие работники цирка с радостью ассистировали мне под руководством Шмидта. Более увлеченную ватагу ребят, чем те, что выполняли здесь разные работы, трудно было бы сыскать. И так происходило со всеми номерами, для исполнения которых мне нужно было приглашать дополнительных участников. Никаких трудностей у меня в этом отношении не возникало.

Официально псевдоним Самсона был зарегистрирован лишь в 1926 году

Ежедневно я двигался вперед и в конце месяца обнаружил, что правильно определил срок, необходимый для своей артистической подготовки. В каждый из этих дней, конечно же, Шмидт заинтересованно наблюдал за всем, что я пытался сделать, и он был очень доволен тем, что лицезрел. «Ты – парень что надо, – сказал он, воочию наблюдая мой неизменный прогресс. – Это правда, что «Сильнейший человек мира» скоро появится в Будапеште. Но его не будет нигде, кроме как в знаменитом цирке Шмидта. Хозяин очень гордился своим заведением, могу вам сказать. И, конечно же, у него имелись для этого все основания.

Мы долго искали подходящее имя, такое, чтобы говорило само за себя. Сначала Шмидт предложил одно, которое вызвало у меня возражение, затем я сам придумал такое, на которое он отреагировал столь же отрицательно. Затем госпожа Шмидт предложила свой вариант. «Почему бы не назвать его Самсоном? – сказала она. – Самсон был величайшим из силачей, а Александр, конечно же, величайший из всех, кого мы знаем». «Великолепно! – сказал Шмидт, – Что скажешь, Александр?» «Мне всё одно», – ответил я. Итак, решили, что меня следует называть Самсоном.

Теперь, когда всё было на мази, Шмидт развесил по всему городу свои афиши, которые сообщали, что «Самсон – сильнейший человек земли» скоро начнет выступать в его цирке и заявляли от моего имени, что, будучи намного меньше в размерах, чем был по официальным данным, Брайтбарт, я стану делать более мощные номера. Дата, открывающая мои выступления, должен вам сказать, совпадала с намеченным появлением Брайтбарта. И с нарастающим день ото дня волнением я доводил своё выступление до ума.

Наконец решающий день наступил, и, как было заявлено в афишах, я вышел со своим номером. Но представление соперника, которого столь сильно опасался антрепренер Шмидт, так в Будапеште и не состоялось. По той или иной причине Брайтбарт не смог появиться; следовательно, мы оказались предоставлены сами себе и собрали больший урожай, чем предполагалось. В то время было сказано, что Брайтбарт, прослышав, что я здесь – а он знал обо мне так же, как я о нем, – решил не рисковать и поступил соответствующе. Но, думаю, не этим объяснялось его отсутствие. У меня есть все основания полагать, что он не смог появиться потому, что не удалось выправить необходимый паспорт. Гак или иначе, я находился здесь, в Будапеште, делая выходы по нескольку раз в день, собирая публику в двух огромных залах, и получал самое большое жалованье из того, что мне посчастливилось до той поры держать в руках. И Шмидт был доволен, как только может быть доволен человек. Никогда раньше, по его словам, он не имел дело с такой выручкой в течение столь долгого времени. Он не мог нарадоваться на меня и за то время, что я работал с ним, поднимал моё жалование три раза без всяких просьб с моей стороны.

У нас так хорошо получалось, что трудно сказать, как долго бы я оставался там, будь это лишь вопросом простого выбора. Но это, однако, оказалось не так.

Однажды из Франции прибыл интересный посетитель, некий мосье Дебрэ, так его звали, и его приезд изменил весь ход событий. Он представлял, как доложил Шмидту, парижский Новый цирк, и его работа в Будапеште заключалась в поиске и, по возможности, привлечении любых номеров, которые могут оказаться интересными для Весёлого города. И мой номер, по его словам, был как раз таким, который наверняка будет с радостью воспринят его патронами. Может ли антрепренёр Шмидт отпустить меня? И если так, на каких условиях я приму это предложение?

Мы со Шмидтом обсудили этот вопрос. По правде сказать, у меня не было желания покидать его. Как я вам говорил, мы очень хорошо ладили, и моё выступление по-прежнему собирало каждый день переполненные залы. Опять-таки, я считал, хоть и не был связанным каким-либо особым контрактом, что у меня есть моральные обязательства, так как именно Шмидту обязан моим нынешним процветанием. И об этом я ему много говорил.

Но мою точку зрения, хоть и высоко её оценив, он не разделял. «Однажды ты должен будешь уйти от меня. Самсон, – сказал он, – и, хотя мне действительно жаль терять тебя, не хочу, тем не менее, стоять у тебя на пути. Поэтому давай посмотрим, что директор Дебрэ предлагает тебе. Если намного больше, чем ты можешь гарантированно получать здесь, что, скорее всего, так, тогда будь благоразумным и прими его предложение».

Контракт, подписанный А. Зассом с Шарлем Дебрэ 20 мая 1923 г. в Будапеште

Так мы и заявили представителю Нового цирка и нашли, что он уполномочен предложить мне намного больше того, что я зарабатывал прежде, при том что на тот момент жалованье казалось мне огромным. И, как мне посоветовали, я принял его предложение, договорившись поехать в Париж в конце недели. Когда все было утрясено, я написал мисс Китти, дав ей инструкции приехать с собаками, как только она освободится, описав ей все принятые решения.

В Париж я прибыл в 22-й день октября 1923 года и дебютировал, как это предсказывали, с огромным успехом. Но я недолго оставался в Новом цирке, так как скоро понял, что спрос на мои услуги все время растёт, и я, в соответствии с этим, внимательно подписывал контракты. Я не мог позволить связывать себя с каким-то одним местом на слитком долгий срок. Моё жалование, как я понял, возрастало с каждым новым предложением работы. И до тех пор, пока я оставался не связанным контрактами надолго, всегда была перспектива, что оно повысится ещё больше.

Оставив моих собак в Париже с мисс Китти, которая по прибытии не имела никаких трудностей с ангажементом, я последовал в Швейцарию, затем – в Италию, выступая не в цирках, а в залах варьете. Там меня застало ещё одно письмо, которому суждено было иметь важное значение в моей жизни. Это письмо, должен вам сказать, пришло от одного агента мюзик-холла, который работал на меня, некоего Спадони, а смысл этого письма был таков.

Оказалось, что во время моего выступления в Париже его увидел некий господин Митчелл, представитель сэра Освальда Столла, который доложил своему шефу о моём успехе в таких благо приятных тонах, что мне предложили приехать в Англию и выступать там «гвоздём программы» в мюзик-холлах. И зная, что одним из моих заветных желаний было побывать в Англии, Спадони от моего имени принял это предложение. Следовательно, мне надо было отправляться туда почти что немедленно, а все необходимые бумаги и билеты прилагались к письму.

Глава II

Итак, я приехал в вашу страну в одиночку, прибыв на станцию Виктория субботним вечером в начале 1924 года. Я тогда совсем не знал английского за исключением одного слова – «Колизей», что означало место, где мне предстояло выступать, как я понял из письма Спадони. Выйдя из поезда на перрон, я огляделся в поисках господина Митчелла, о котором мой агент сообщал, что тот встретит и позаботится обо мне. Но никого, кто должен был бы меня встречать, не увидел, хотя и ходил туда-сюда по платформе и оставался возле неё некоторое время. Затем, приметив, что я обескуражен, ко мне подошёл какой-то железнодорожный служащий и стал меня расспрашивать. Но этот добрый малый напрасно напрягал свой голос, ибо, как я сказал, по-английски я тогда не изъяснялся. Все, что мог сказать ему в ответ, было то единственное слово – «Колизей».

Этот чиновник, понявший, что я. видимо, хочу пройти к Колизею, хотя, думаю, ему было любопытно, как это я собираюсь попасть в него в этот вечерний час – препроводил меня наружу и остановил таксомотор. «К Колизею», – сказал он водителю, и, открыв дверь, жестами пригласил меня сесть в машину. И я уехал совсем не в том направлении, в каком хотелось бы. «Где же этот мистер Митчелл?», – спрашивал я себя в эти минуты. Но на этот вопрос некому было ответить.

После того как таксомотор проехал несколько улиц, которые, как я теперь знаю, находятся не так далеко от мюзик-холла, что я искал, водитель остановил машину и начал меня о чём-то расспрашивать, конечно же, безуспешно. По-видимому, желая удостовериться в моей платёжеспособности, он достал деньги из кармана и дал понять, что хочет от меня того же самого. «А! – подумал я про себя. – Он хочет узнать, есть ли у меня деньги на проезд. Ну да ладно же! Я ему покажу, как много их у меня». И так вот, раскрыв свою сумку, вытащил охапку немецких марок. А их у меня, должен вам сказать, было двадцать миллионов – я их до сих пор храню.

Отвращение, которое возникло на лице шофёра после того, как он понял, что это, было забавным. Несомненно, он знал им настоящую цену намного лучше, чем я. Но у меня были и другие деньги, всего пять английских фунтов, их я и показал ему, поняв ход его мыслей. Его глаза заблестели, манеры изменились, и он пригласил меня обратно в автомобиль. И так, мы снова тронулись в путь к этому самому далёкому Колизею.

Ибо до него так долго было добираться от вокзала Виктория – по крайней мере, следуя направлению, выбранному этим таксистом. Мы неслись с ветерком, проезжая, казалось, милю за милей. Вполне очевидно, как я потом понял, этот малый считал, что долгая поездка в его авто пойдёт мне на пользу. Сейчас, зная ваш Лондон получше, я уверен, что он мог довезти меня до Колизея вчетверо быстрее, будь у него на то желание.

Однако, наконец, он решил, что пора уже и добраться. Мы подкатит к зданию. Встав со своего кресла, он гаркнул: «Колизей!» И я вышел, озираясь вокруг и крепко вцепившись в сумку, в которой хранилось моё несметное, как считал, состояние вперемешку с рубашкой, воротничком, несколькими цепями и досками с гвоздями, на которых я должен был лежать во время выступлений.

Но мне не дали долго оглядываться, так как шофёр такси стал показывать, что пора бы ему уже познакомиться поближе с моими деньгами. Совершенно точно уяснив его намек, хотя и не разобрав ни одного слова, я снова достал мои пять соверенов и положил их на ладонь. Сколько ему надо дать, я. конечно, не знал, но он разрешил моё затруднение, забрав столько, сколько посчитал нужным – 4 фунта. Очень мило с его стороны, не правда ли, что он хоть сколько-то мне оставил.

Получив неплохой барыш, шофёр снова вскочил на своё сиденье, помахал мне рукой и укатил, возможно, обратно к вокзалу Виктория, поискать, петли кого, кто там болтается, подобно мне. Что до меня, то я обошёл Колизей, разыскивая, как ожидал, афиши с моим именем. Но ни одной такой афиши я не увидел просто потому, что их и не могло там быть. И это, конечно, меня чрезвычайно озадачило. Возможно, подумал я. шофёр такси привёз меня не гуда. Но нет, этого не может быть, сказал я себе в конце концов. Ибо он слишком громко крикнул «Колизей», чтобы было какое-то сомнение на этот счёт.

Я обошел здание, стуча во все двери, но, естественно, никто не отвечал, так как наступил слишком поздний час. Наверное, мне было лучше сказать, что час, скорее, был ранним, так как начинался воскресный день. За этим занятием меня застал подошедший констебль, при виде которого я впал в дрожь. Не зная языка, думал я, как объяснить, что я не вор и не пытаюсь взломать двери? Нравы английской полиции мне тогда не были знакомы, как сейчас. На Континенте, конечно, всё совсем по-другому.

Этот констебль, однако, не думал, что я пытаюсь сломать двери. Он понял, что я в беде, и сделал всё возможное, чтобы выручить меня. Обнаружив моё незнание английского языка, он ненадолго задумался, в то время как я пытался растолковать ему, что я артист, который должен выступать в Колизее. Наконец до него стало доходить то, что я пытался объяснить, и тогда он овладел положением, действуя в очень практичной манере.

Сперва он убедился в том, что у меня есть какие-то деньги, когда я показал ему свои немецкие марки – при виде которых он улыбнулся и покачал головой – и тот золотой соверен, который добрый шофёр такси оставил мне. Осмотрев все это, он окликнул ещё один таксомотор и велел шофёру отвезти меня в то место, которое, как я позднее узнал, называется отель «Регент-палас». Я сразу предложил шофёру мой соверен, чтобы сэкономить время. Flo вмешался констебль и, очевидно, отдал распоряжение, сколько взять с меня денег, потому что я полущил пятнадцать или шестнадцать шиллингов сдачи. Часть из них я хотел отдать констеблю, но он с улыбкой отказался и помог мне влезть в авто.

Итак, я снова поехал, не зная, конечно, куда меня везут в этот раз. Доехав до гостиницы, таксист спустился и захотел отнести мою сумку. Но в этом по возможности вежливо я ему отказал. Ведь в ней, пожалуйста, не забывайте, был, помимо очень большой суммы в немецких марках – которую я тогда считал богатством, – инвентарь, если правильно выражаюсь, относящийся к моей профессии.

Естественно, там слыхом не слыхивали насчет меня. Я был в отчаянии и не знал, что делать. Не умея объясниться с этими людьми, вероятно, потеряв работу в Колизее, которую мне обещали, я был впрямь очень расстроен и пожалел, что вообще уехал из Италии по совету Спадони. Как мне хотелось сейчас его увидеть, чтобы сказать ему всё, что о нем думаю. Не знаю точно, что бы я натворил, если бы не случилось то, что показалось мне чудом. Кто, вы думаете, ворвался в гостиницу, как не этот самый мистер Митчел, которого я так ждал на вокзале Виктория? Представившись, он объяснил причину того, почему он не нашёл меня: он ожидал увидеть парня намного большего роста, чем я. По его парижским воспоминаниям я казался ему намного крупнее, и посему он не заметил моего прибытия и последующего отъезда. Оказывается, что, не встретив меня на Виктории, он затем отправился к Колизею и там наткнулся на того констебля, отправившего меня в гостиницу. С этого момента найти меня было легко.

Ну вот, так я попал в Лондон. Ничего особо романтического в этом событии, я бы сказал. Вы заметите, возможно, что в нём было больше комичного, и я сам с тех пор смотрю на всё эго с юмором. Но в тот момент мне было, конечно, не до смеха. Потеряться в чужой стране, не зная языка – это далеко не приятный опыт, могу сказать. Как бы то ни было, мне бы не хотелось ещё раз попасть в такую ситуацию.

От мистера Митчела я также узнал о причине того, почему моего имени нет на афишах Колизея. Суть в том, что, в конце концов, было решено, что я стану выступать с моим номером не там. О моём дебюте было договорено в месте под названием Хэкни. Вот где я впервые кланялся лондонской публике, а датой моего дебюта в Англии как исполнителя силовых номеров стало 4 февраля 1924 года. Мистер Митчел должен сказать, не теряя времени, нашёл мне переводчика, некоего Раневского, очень толкового знатока языков.

Хотя мое представление не было до конца отточено, по сравнению с тем, что я покалываю сегодня, оно, однако, сразу оказалось очень успешным. Народ Лондона принимал меня, так сказать, с распростёртыми объятиями. Мне оказался очень приятен такой результат, так как по первому приёму гастролёр обычно решает, как сложится судьба его шоу. Перед приездом в Англию, хочу признаться, мне говорили, что люди в этой стране не станут смотреть на силовые номера. Что нет ни одного свободного подходящего для подобных выступлений зала, что я выступлю один раз, и на этом всё закончится. Вот что мне внушали в Италии.

Мои сведения оказались совершенно ошибочными, об этом говорит то, что после моего первого выступления в Хэкни в феврале 1924 года я постоянно работал неделю за неделей вплоть до февраля этого года, при этом у меня не было ни одного выходного. В этом месяце, однако, представилась возможность отдохнуть с неделю. И я с радостью воспользовался ей. Ибо, думаю, не только заслужил отдых, но и более того – просто ужасно в нём нуждался. Моё шоу как совершенно подлинное очень сильно меня выматывает, как вы догадываетесь. Не то чтобы я жаловался, поймите, и не хочу сказать, что для меня оно оказалось слишком тяжёлым. Совсем нет. Но когда работаешь в концерте вечер за вечером, всегда рискуешь, что даже грандиозный трюк надоест публике. И, естественно, гордясь шоу, с которым выступаю, мне совсем не хочется, чтобы так получилось. Не просто из-за отношения к себе, но также из-за тех, кто пригласил меня и кто пришёл посмотреть на то, что я делаю.

Однако вернёмся в концертный зал Хэкни! Итак, там я продолжал собирать полные залы всю неделю, с каждым вечером всё больше привыкая к своему новому окружению. Ведь залы варьете в Англии работают совсем не так, как это делается за границей. Этого вы, наверное, не знаете, но дело обстоит именно так, как я говорю.

Из Хэкни я перешёл в Шефердз Вуш, потом в Альгамбру, где меня чудесно приняли. Затем выехал из Лондона, объезжая в течение трёх недель провинции, работал в Манчестере, Бристоле и Чатеме, после чего снова вернулся в город, чтобы исполнить ангажементы в Колизее, Чизвике и Клэпхеме.

Неделя в Лейчестере, затем я снова вернулся, на этот раз остался на пять недель, во время которых появлялся в Уиллесденском, Холборнском, Килбернском, Илфордском и Ислингтонском мюзик-холлах прямо в том порядке, как я назвал, и везде с полным успехом.

Куда бы я ни ехал, все было одно и то же: мне оказывали самый сердечный и воодушевляющий приём. Смотреть на мой номер было совсем не скучно, людям оказывалось настолько интересно, что многие приходили не раз, а два, три, четыре раза в неделю, и это свидетельствует о том, что было в нём нечто, возбуждающее интерес по сравнению с обычным представлением варьете. И, конечно, всегда происходило состязание. О, я сейчас только вспомнил, что некоторые из вас, наверное, ничего об этом не знают. Я лучше объясню, а затем продолжу.

Итак, перед тем как я приехал в Англию, я обычно проводил состязания во Франции. Швейцарии и Италии, а смысл их состоял в том, что надо было попытаться согнуть короткий железный прут, чтобы он из прямого принял форму подковы. По толщине он был чуть меньше половины дюйма. Должен сказать, что никто никогда не мог согнуть этот прут. А поскольку на Континенте этого уже не пытаются сделать, то следовало испробовать данный трюк в английских залах.

Так оно и вышло, меня попросили это делать, так что состязание по сгибанию прута стало постоянным номером моей программы, которая, будучи уже популярной, вызвала дополнительный интерес. Ведь состязание иногда привносит много юмора в представление, вызывая добрый смех у зрителей. Управляющим это нравится, их патронам запоминаются такие приятные моменты, и все довольны увиденным. Это, естественно, хорошо сказывается на состоянии дел.

Как только мне сообщили о размере призовых, которые организаторы состязаний будут выдавать, я понял, что нам предстоит встретить много желающих, поскольку ничто так не поощряет расцветающий талант, как звонкая монета. Так оно и вышло.

Новость о том, что выступивший лучше всех получит прямо на сцене 5 фунтов, а двое следующих – каждый, соответственно,– три и два фунта, заполоняла сцену участниками состязаний, где бы я ни появлялся. Неважно, где – в Англии, Ирландии, Шотландии или Уэльсе, – атлеты из городов и окрестных районов приходили испытать свою силу, и, по возможности, разжиться хрустящими банкнотами. И, могу сказать, на этих состязаниях иногда происходили очень забавные случаи. Из Ислингтона я отправился на Св. Елену, затем поехал в Глочестер, где встретил Джо Прайса, гигантского кузнеца– штангиста, бывшего чемпиона Великобритании и ученика мистера У.А. Пуллума.

Прайс, человек с великолепной фигурой, чрезвычайно интересовался моим выступлением, и, убедившись в том, что мои номера исполняются без обмана, был настолько любезен, что изготовил для меня особые гвозди, чтобы пробивать ими деревянные доски. Этот номер всегда входил в мою программу. Затем из Глочестера я поехал в Портсмут, где меня очень хорошо принимали моряки, известные неистовые болельщики. Следующим был Эдинбург. Затем я приехал на юг к Шеффилду и Лидсу, после чего вернулся на неделю в Лондон, где выступал в Нью Кросс Эмпайр. Из города я поехал в Ньюпорт, затем снова в Шотландию, где на этот раз выступал в Глазго, в котором живёт великое множество силачей, среди них – известные тяжелоатлеты. Следом я посетил Мидленд, заехав в Ноттингем, снова в Лондон, где меня запросили на две последующие недели для выступлений в Страдфорде и Попларе, кишевших силачами. Затем я поехал в Свонси, где номера принимались исключительно хорошо, позднее последовали Уольверхэмптон, Бирмингем и Дьюсберри, причем первые два оказались, центрами любителей физической культуры. После этого я вернулся в Лондон для выполнения двух ангажементов на выступления в парке Финсберри и в Пешке, а в промежутке уместилась поездка в Роттердам. Именно во время выступления в Пенже я познакомился с мистером Эдвардом Астоном, которого знал как «Сильнейшего человека Британии». Визит Астона, должен сказать, явился результатом слухов, которые расходились по стране и утверждали, что я просто трюкач и не более того. В тот вечер он, однако, сошёл со сцены с совершенно другим мнением, отличным от того, с которым он пришёл. «Ты великий парень, – были его слова, – и заслуживаешь доверия во всём, что делаешь. Из всех, кого я видел, ты абсолютно самый удивительный артист в нашем деле». Естественно, мне было приятно слышать такое мнение из уст «Сильнейшего человека Британии». Он был прославлен во всем мире как величайший из всех спортсменов. Но эти его слова при том, что другие профессионалы говорили и говорят обо мне, стали высочайшей оценкой из всех, какие я когда-либо ожидал получить.

Из Пенжа я поехал в Ньюкасл и Хэнли. Затем назад, в столицу Англии, где выступал в мюзик-холлах Южного Лондона и Эдмонтона, залы которых оказались набиты публикой больше обычного. И там с самого начала я получит еще один приятный сюрприз. Однажды вечером мне в гримёрную доставили карточку с надписью: У.А. Пуллум, редактор издания «Силач». На ней была записка, сделанная карандашом, с просьбой об интервью.

Тогда имя мистера У.А. Пуллума мне было хорошо знакомо, а впервые услышал я о нём много лет назад. Он признавался во всём мире, как мне стало известно, наиболее выдающимся штангистом, которого когда-либо рождала эта или любая другая страна. Конечно, многие брали больший вес, чем он, находясь в более тяжёлой весовой категории. Но если сравнивать людей одного веса, а это единственно верный способ в тяжёлой атлетике, то всеми признаётся, что никто не мог хоть немного приблизиться к его феноменальным выступлениям. И, конечно, его слава как учителя и тренера многочисленных чемпионов была мне так же известна, как и несколько его научных и методических работ. Часто у меня возникало желание познакомиться с ним.

Надеюсь, о том, что мне было действительно приятно дать интервью мистеру Пуллуму, вы, сдаётся мне, с готовностью поверите. Он вошёл и после вежливых приветствий и тёплых рукопожатий, сразу же приступил к делу, которое излагалось в новостях его газеты. «Я просто заскочил к Вам только затем, Самсон, – сказал он. – чтобы произвести анализ ваших действий, так как мои читатели спрашивают о ваших секретах и о пределах ваших способностей. Гак много противоречивых сообщений ходит на этот счёт, что давно пора сделать авторитетное заявление тем или иным способом».

Прежде всего мистер Пуллум осмотрел мои цени. «Конечно же, они выглядят как надо, – сказал он, – но не всё оказывается тем, чем кажется. Вот, предположим, я бы попросил порвать эту цепь вот в этом конкретном звене, перекрутив его пальцами, что на это скажете?» «Только то, что сделать это для вас мне бы доставило большое удовольствие», – ответил я. «Очень хорошо, – был его отклик, – прямо сейчас и займитесь этим и постарайтесь забыть, что я здесь».

Я не вполне понимал, что он имел в виду, я и впрямь не смог уследить за всем, что он сказал, хотя к тому времени я и говорил, и понимал английский вполне прилично. Ведь после того, как стало ясно, что мне придётся надолго остаться в этой стране, я проштудировал язык. Но то, чего я не понял, мне скоро растолковал мой управляющий. Что мистер Пуллум хочет посмотреть, как я разрываю цепь именно в том месте, которое он отмстил, но он не хочет, чтобы я волновался под пристальным взглядом знатока. Согласитесь, с его стороны это было любезно и предусмотрительно. Но ему не стоило беспокоиться за меня на этот счёт. Мне не надо было прибегать к трюкам, так что не о чем было волноваться.