Текст книги "Исчезновения в Гальштате"

Автор книги: Игорь Сурков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Сам номер придумали вместе Игоряша и Витямба. Причем каждый из них утверждает и до сих пор, что главным хореографом был как раз не он. Витямба перед сном всей нашей группе очень эмоционально рассказывал, как все это происходило. Прежде всего, Игоряша решил, что придумать основные концептуальные построения и важнейшие движения, сидя у нас в девяносто шестом, где все вечно носятся и орут, практически невозможно. Поэтому историк повел Витямбу в какой-то крутой стейкхаус. У меня есть подозрение, что Игоряша, зная про беззаветную любовь нашего Витьки к мясу, решил один раз порадовать его настоящим здоровым куском мраморной говядины прожарки медиум-рэир. Эти впервые слышимые нами термины Витямба узнал как раз после (как он сказал) «самого лучшего ужина в его жизни!!!». Но это заведение Игоряша выбрал не только чтобы порадовать своего ученика, но еще и потому, что там вообще не звучала музыка, даже фоном. Игоряша подсоединил наушники к своему плееру, и они с Витькой в сотый раз прослушали пьесу Наймана. Что было потом, Витямба рассказывал так эмоционально, что мне вся эта картина представляется настолько живой и четкой, что, кажется, я и сам присутствовал там в этом стейке-хаосе.

– Сначала мы слушали вместе, параллельно, но потом Игоряша как бы чуток отделился, что ли, от меня. Щас, говорит мне, я немного один послушаю. Закрыл глаза, руками голову обхватил и замер на пять минут в этой позе. Я сижу, даже стейк не жру. Думаю, че он делает-то? Через пять минут он открыл глаза, посмотрел на меня и говорит:

– Ну, все. Я все понял.

– А что поняли, Игорь Дмитриевич? – спрашиваю его.

А он отвечает:

– Ну понимаешь, Виктор, я в общих чертах уже весь номер видел только что. Даже многие детали в подробностях. Вот даже как и что ты будешь делать и какое лицо у тебя при этом будет. И других ребят тоже. Кого-то ярче, кого-то несколько блекло, но в общем я уже знаю, как это будет.

Ну я, естественно, Игоряшу спрашиваю:

– И как вы все это видите?

А он мне отвечает:

– Ну, понимаешь, вроде как из зала сцену наблюдаю. Из темноты вижу освещенную сцену. И там все вы, уже в костюмах и париках, и ты солируешь. И всякие перестроения и даже многие конкретные движения под музыку. И как остальные четверо наших ребят выстраивают типа лесенки, и по ней забираются высоко, а потом тебя подбрасывают, и ты делаешь сальто в воздухе и падаешь прямо на руки четырех девочек. Это случится на третьей минуте. И потом девочки как бы выскользнут из своих кринолинов и все движения станут уже современными. Что-то вроде модерна. А потом на сцене появится десятый участник – кто-то из девочек, кто сможет исполнить лирическую роль. Надо потом нам троим вместе с Оксаной Юрьевной подумать, кто это будет, – и вы с ней как бы застыли в немой мизансцене, а в это время на сцене четыре пары пляшут все быстрее и темпераментнее. Девчонки даже визжат иногда. Все кончится внезапно. Все замирают в разных позах. Я увидел, что Руслан замрет, стоя на голове, а Карпова сядет на шпагат. Да не важно, что она не умеет делать шпагат. Сумеет скоро.

– Я все это слушаю и понимаю, что он сейчас реально все это видел, типа как в кино. Я вам так скажу… Я теперь понимаю, что Игоряша, наверное, гений. А иначе как это объяснить? Как это возможно – слушать музыку и представлять у себя в голове все, что происходит под нее, в мельчайших подробностях?!

Витямба был в состоянии полного шока от всего случившегося. Он даже не мог сесть, а ходил кругами по нашему холлу, разводил руками и повторял: «Это непостижимо! Просто фантастика! Но я это видел! Это прямо при мне произошло!»

Я промолчал, хотя и знал точно, что видеть музыку вполне возможно. И это даже не очень сложно… я ее часто именно вижу. Но почему-то никому про это никогда не рассказывал. Может быть, я думаю, что это очевидно и просто. Что в этом нет ничего особенно выдающегося.

Затем начались репетиции. Они продолжались больше месяца каждый день по нескольку часов, без всяких выходных. Когда Оксана Юрьевна не могла репетировать, ее место занимал Витямба, которого все, кроме него самого, считали соавтором номера. Изменения в сценарий вносились каждый день, так как Игоряша все глубже и детальнее прорабатывал свой сценарий. К концу третьей недели все наши участники даже похудели от беспрерывных тренировок и волнений. Даже учителя прониклись и договорились поменьше спрашивать со всех десятерых наших участников. Впрочем, репетировали не 10, а 12 человек, так как было ясно, что нужны запасные на случай болезни или травмы. Отрабатывали каждое движение, каждый жест, взгляд. Важно было добиться, чтобы все работали как часы, как единый механизм. К концу месяца были готовы костюмы, парики, записан световой сценарий. Начались изматывающие тренировки в костюмах. Витька позвал меня посмотреть незамыленным глазом – как смотрится весь номер. Я, конечно, пошел. И пришел в восторг. Если от моего друга Витямбы я мог ожидать всего, что угодно, зная его физические возможности, то все остальные меня просто поразили. Все: и немного дубовый Руслан, и Карпова из десятого, даже примитивненькая Кристина – все были на офигенном уровне. Я потом сказал Витьке, что не ожидал такого от их танцевальной студии, что мне все очень понравилось и я бы еще хотел к ним на репетиции походить. Витька так обрадовался моим словам, что даже обнял меня, чего с ним никогда еще не происходило. «Мы победим, мы обязательно победим! Вот и Игоряша в нас верит!».

Вообще, за время постановки этого номера Витямба очень сблизился с историком. Они постоянно прослушивали вместе какие-то куски, что-то там горячо обсуждали, показывая друг другу разные движения и позы, даже спорили иногда. Было очевидно, что их обоих это очень увлекало и захватывало. После бурных обсуждений весь захваченный свежими идеями Витямба мчался к Оксане Юрьевне, чтобы сообщить ей свои (совместные с Игоряшей) предложения. Конкурс должен был проходить в здании самого большого в Новокузнецке крытого стадиона. Начались репетиции на реальной сцене. И естественно, что сохранить в полной тайне номер от нашего детского дома было практически невозможно. На первой же репетиции (еще без платьев и париков, а только в проволочных кринолинах) присутствовала съемочная группа предстоящей передачи: молодой парень – ведущий с телевидения и руководство городского телеканала. Наши показали свой номер, хоть и с некоторыми недочетами, но все же очень достойно. Сашка Лапушкин (он как раз и был запасным) вместе с Женькой потом рассказывали, как сидящие неподалеку от них в зале какие-то важные редакторы с телевидения говорили между собой, что номер девяносто шестого – один из основных фаворитов, а уж в финальной тройке он по-любому. Все у нас в детском доме ждали от выступления наших только триумфальной победы. За день записи программы проходил финальный прогон; все участники в костюмах, гриме – в общем, все, как должно быть в окончательном варианте. Когда наши, переодетые в огромные гиперболические платья и парики появились на сцене – все, кажется, рты пооткрывали. Я дико хотел попасть на репетиции, и Витямба меня, как лучшего друга с пятого класса, устроил вроде как помогать девкам кринолины зашнуровывать. И тут я снова убедился, как прав был Игоряша, предложивший совершенно неожиданный номер под очень нетривиальную музыку. Прямо скажем, наш номер очень выделялся на фоне модных, но заезженных фонограмм остальных, их усредненных танцевальных движений и типовых постановок. Я видел, как прочие команды смотрели из зала наш прогон, и понимал, что и они, и их хореографы обескуражены нашим как хореографическим, так и постановочным уровнем. Короче говоря, никто не предполагал, что детдомовские будут фаворитами.

…И мы, как и обещал Игоряша, победили. Наши реально в клочья порвали и зал, и жюри. Витямба частенько просит меня рассказать, как все происходило, с точки зрения наблюдающего из зала. Я его понимаю и всегда рассказываю. Вновь и вновь. И он снова радуется случившемуся еще год назад. Снова переживает свое счастье. Снова наслаждается своим триумфом. Ведь у нас так мало их в жизни бывает. Так почему бы не вспоминать почаще об этом? В ночь перед самым выступлением Витя почти не спал, не мог. От волнения. Понимал, как много завтра будет зависеть именно от него. Его роль – важнейшая. Он боялся, что сорвет свой прыжок с сальто, хотя отработал его уже сто раз, боялся, что перепутает движения, не сможет поднять Карпову в лирическом эпизоде, что облажается в чем-нибудь, в чем уже и сам не представлял. Я как мог пытался его успокоить. Убеждал поспать и говорил, что даже если он и ошибется где-нибудь, это простительно, и все, конечно, понимают, какая на нем лежит груда ответственности. Но Витька все равно страшно нервничал и даже иногда стонал, представляя сцены своего провала. Кстати, потом (по информации Машки) Оксана Юрьевна рассказывала в учительской нашим преподам, что тоже перед выступлением всю ночь не спала. И что за двадцать лет своей работы в хореографии ни разу так не волновалась. Даже когда сама еще молодой девчонкой выступала. И очень всех ребят хвалила за самоотверженность и работоспособность. Ну и Витю Бушилова, конечно, больше всех.

…Когда Витька в середине номера забрался прямо по рукам наших парней чуть не на голову Руслану и, оттолкнувшись, описал пируэт такой высоты и амплитуды, весь зал просто хором ахнул. С этого момента аплодисменты почти не затихали. Все четыре пары делали все невероятно синхронно. Особенно когда все они вдруг на секунду застывали в одинаковых позах. Это было очень эффектно! Похоже, ведущий, молодой мужчина с телевидения, тоже болел за нас. Во всяком случае, перед нашим выступлением он так прямо и заявил, что сейчас выступит его любимая команда – ребята из танцевальной студии девяносто шестого детского дома. Аверьянов сидел на пульте вместе с телевизионщиком и управлял светом. Игоряша и Оксана молча застыли за сценой, перекрестив наших ребят перед выступлением. Она потом говорила, что номер не видела. Просто не могла смотреть от волнения. Игоряша спустился в зал и наблюдал за нами оттуда. Что творилось в конце! Неописуемо! Наши все прыгали по сцене и обнимались. Руслан выставил руку со сжатым кулаком вверх и орал: «Мы сделали это! Сделали!». Потом кто-то еще следом за нами выступал, а мы все, включая запасных, Ромку, Машку, которая помогала одевать девчонок, и меня, который просто попал в зал по дружбе, и Оксану Юрьевну, сидели в крохотной гримерке и смеялись. И так нам всем было легко и хорошо, так весело! И мы так любили друг друга в этот момент и так верили в то, что вот оно – случилось чудо! И мы смогли… Только Игоряши почему-то не было.

И когда объявляли результаты, вручали главный приз за сольный танец нашему Витьке Бушилову, и когда награждали лучших хореографов – сразу двоих Оксану Юрьевну и опять того же Витямбу. Даже тогда мы так и не нашли в зале Игоряшу, хотя Аверьянов, Сашка Лапушкин и Женька обегали весь зал. Но я знаю, почему наш историк спрятался от нас. Он просто не хотел, чтобы даже маленькая часть нашего триумфа досталась кому-то, кроме нас самих. Он жаждал этого триумфа для каждого из нас. Он все делал, чтобы каждый из нас его обязательно получил и запомнил на всю жизнь. И я тогда не знал, что это однажды случится и со мной, и не понимал, каким будет мой главный день детдомовского детства. Но он приближался ко мне. И я очень, очень ждал его.

Глава 7

Скоро Новый год. Вечера стали длинные. Кажется, только было утро, пришел из школы – а уже темно. Во дворе нашего детского дома зажигают фонари, и снежные ветки дерева кажутся в их отсвете желтыми и розовыми. Можно долго сидеть, упершись локтями в заклеенный белой бумагой подоконник, и смотреть на бесконечное падение из ночного неба снежинок. Можно перестать считать время. Перестать ожидать чего-то. Можно просто грустить и чувствовать, что с каждым годом все меньшее веришь, что в наступающем году случится что-то такое… Необыкновенное. И уже давно не хочется плакать, потому что все выплакано еще в детстве. Какой в этом смысл? Я теперь взрослый и знаю, что уже ничего со мной не произойдет. А все эти видеоанкеты и сайты поиска семьи – все это пустое. А как я раньше ждал наступления новогодней ночи! Загадывал желание!.. Всегда только одно. Чтоб меня нашли и забрали к себе заботливые, понимающие люди. Так и не сбылось. И у всех не сбылось.

Вторую четверть я закончил вполне удачно. Без троек. Впрочем, и никаких особых успехов ни по одному предмету не показал. В музыкалке тоже сдал зачеты – и по сольфеджио, и по музлитературе. По фортепиано Валерия Ильинична тоже мной довольна. Я сносно отыграл на зачете и этюд Черни, и «Похороны куклы» Чайковского, и двухголосную инвенцию Баха. Впрочем, в моем возрасте обычно ребята играют произведения гораздо более сложные, но я ведь хожу в музыкальную школу только год. И я не стесняюсь, что отстаю по сложности от своих одногодок – я же не виноват в том, что некому было меня отвести в музыкальную школу на прослушивание, когда мне было только семь лет, а не четырнадцать. Мне нравится играть на пианино, и на гитаре тоже. И я буду это делать, пока у меня есть такая возможность.

И все же странно, что я так мало проявил себя. Ведь даже Сашка Медведев и тот блеснул талантом не только в футболе, но и в конкурсе чтецов юмористических рассказов. Я уж не говорю про высокий рейтинг в девяносто шестом Витямбы, Ромки Аверьянова или Любы. Пусть не такая гигантская, но все же немалая доля успеха выпала даже участвующим в танцевальной студии Кристине и Руслану. Даже всегда отстраненная от всех дел в детдоме Машка смогла получить свою маленькую каплю сопричастности с удачей. Вот только мы с Кирюшей оказались как-то вдалеке от всего. Но Кирюше, наверное, еще труднее, чем мне. Мне кажется, никому так не тяжело в нашем детском доме, как ему. Он вроде улыбается, старается не унывать, но я даже не могу себе представить, как он каждый день живет с постоянным ощущением своего все усугубляющегося физического отставания от всех нас, остальных пацанов. Как ему, наверное, тяжело смотреть на кубики пресса Медведева, мощное телосложение Руслана и гибкую стройность Витямбы. Да и мой высокий рост – тоже ему вечное тяжелое сравнение. Мне очень жалко бывает Кирюху. Как-то я сказал об этом Витямбе, и он ответил мне, что часто чувствует к Кире аналогичное чувство жалости. Мы, конечно, все, как можем, поддерживаем нашего Кирю, всегда все с ним на равных, и никто никогда не позволяет себе ни малейшей насмешки по поводу его хилого телосложения одиннадцатилетнего ребенка…

…Я больше всего любил раньше именно Новый год. Даже свой день рождения меньше. Хотя я родился по метрике в феврале, когда от Нового года еще не стерты воспоминания. Новый год – это каникулы, елки, подарки от шефов, экскурсии и поездки. Это время, когда экзамены в музыкальной школе закончились и можно просто играть на пианино в свое удовольствие, не думая о том, что перепутал палец, нажал не ту клавишу или забыл сделать крещендо. Когда можно просто поиграть и порадоваться тому, как из-под твоих пальцев с заусенцами исходит какая-никакая музыка. И я понимаю, что великим пианистом мне никогда не стать, даже уже потому, что я начал учиться играть в возрасте, когда обычно парни занятия музыкой, наоборот, забрасывают. Но мне нравится музыка. Нравится включить наушники, закрыть глаза и слушать эти загадочные звуки, эти всплески чужих чувств, которые так захватывают тебя и становятся твоими. И ты вдруг начинаешь ощущать, как все у тебя внутри отзывается на каждый мельчайший нюанс, и кажется, что это твоя музыка, ибо она живо и ярко отражает именно твои чувства и твои мысли. И тогда реальность покидает, и больше нет тоски, волнений, неопределенности. Все куда-то улетает. И ты теперь – вне времени, вне пространства, вне своего существа. Музыка – это такой вечный полет духа. Музыка – это самая моя большая страсть. И это то, что делает меня иногда счастливым, позволяя улететь от действительности, от своей никчемности, никому ненужности…

…Дерево все так же там, смотрит в мое окно. Я здесь, положил руки на подоконник, а сверху на них – боком голову. Что мне подарят на Новый год? Ну, наборы с конфетами – это как всегда. Хорошо. Я люблю лопать сладкое. Возможно, что-нибудь из одежды от администрации района или города. Футболку какую-нибудь или даже кроссовки. Но мне бы хотелось черные ботинки. В тех, в которых я хожу сейчас, мне стыдно. Они какие-то ужасные. Для дедушек. Грубые, бесформенные, с круглыми, как блины, носами. Они ужасно смотрятся со всем: с джинсами, кадетской формой, даже с обычными брюками. Мне было стыдно идти в них на экзамен по фортепиано, когда надо было сидеть за пианино, а твои ноги на виду, нажимают педали, и все видят это уродство у тебя на ногах… Но других у меня ботинок нет. Ношу какие выдали. Витямба, который разбирается в стильной одежде и вообще следит за модой, всю зиму пробегал в легких кроссовках. Он наотрез отказывается носить говнодавы. А я ношу. Но я бы хотел, чтобы мне подарили какие-нибудь другие ботинки. Не такие уродские.

Еще я бы очень хотел телефон с объемом памяти побольше. На моем нынешнем, стареньком, подаренным мне дядькой-шефом из курирующей нашу группу бригады «Евраза», память очень небольшая. Если хочу закачать туда какую-нибудь новую симфонию или сонату – я вынужден стереть что-то. Каждый раз приходится мучительно выбирать: что стирать? Глинку или Баха? Чтобы записать, например, Моцарта. Хочется оставить и того и другого в памяти, но тогда никакая новая музыка просто не влезет. Хоть бы кто подарил мне телефон помощнее или – еще лучше – плеер. У плееров, говорят, и звук намного лучше. Слава Богу, у меня есть подарок Игоряши – очень хорошие наушники. Он подогнал их мне полгода назад, сказал, что купил себе новые, намного круче. Но мне и его «не крутые» отлично подошли. Теперь бы к ним плеер!.. Но, конечно, Игоряше даже намекать не стану… стыдно; он и так сколько денег на ребят тратит. Ромка Аверьянов как-то прикинул, что почти вся Игоряшина зарплата потом на нас и уходит. Но он же бизнесменом многие годы был, и зарабатывал, по всей видимости, очень неплохо. В общем, как-то, когда Химоза в очередной раз историка стыдила, что он «любовь детей подачками покупает», тот ответил ей, что его учительская зарплата слишком мала, чтобы он смог на нее достойно жить, как он привык. И что он тратит на себя и свою семью средства, заработанные им в течение долгих лет занятий коммерцией. И вообще, «не надо считать деньги в чужих карманах. Мне нравится делать небольшие подарки моим ученикам, и никто не может запретить мне их делать. Тем более моя жена всегда поддерживает меня в этом занятии». Но все же среди ребят в девяносто шестом сложился твердый закон: у Игоряши выпрашивать ничего нельзя. Это западло будет. Он и так много чего делает и тратит на нас. Тому, кто у него начнет клянчить, думаю, сразу морду набьют. Причем не только одиннадцатиклассники, но и вообще все пацаны и девки из всех классов.

…Как мне нравится «Осенняя песенка» Чайковского из «Времен года»!.. Так бы хотел ее выучить, но вот не знаю, как получится. Там сплошные триоли – трудно играть каждой рукой в разном темпе. Но я попрошу Валерию Ильиничну попробовать. Вдруг получится? Такая грустная и нежная мелодия…

За Русланом приехала мать. Хочет забрать его на каникулы домой. Пожалуй, это единственная из родителей нашей группы, которая своего ребенка регулярно навещает, переписывается с ним в ватсапе, даже у него в друзьях во «ВКонтакте». Кстати, почему у меня нет ни в одной соцсети своей страницы? Ведь почти у всех есть. Чуть не с шестого класса. Люба говорила, что у ее вундеркинда Сашки прям процветает страница. Даже со стороны кое-кто ее читает и пишет ему. Не только из девяносто шестого, но и из других мест, вне периметра. И у Витямбы есть. Там одни девки ему пишут. Все в него по уши… А я не завел себе. Просто не знаю, что там писать. Боюсь, мое увлечение классической музыкой никому не интересно. Даже Витямбе и Любе. Вот на что тонкие и понимающие ребята, но даже их мне не удалось по-настоящему увлечь Вивальди, Моцартом и Бахом. Просто я не умею увлекать. Вот Игоряша очень хорошо это умеет делать. Мы всей группой ходили в оперный театр на Глинку, «Иван Сусанин». Так все, кроме меня, так устали слушать, что Медведев и Кристинка в натуре заснули. А мне очень понравилось.

Руслана на все каникулы мать увезет домой. Завидую ему. Будет в семье почти две недели. Хоть обстановку сменит. Все-таки какое-то разнообразие. Единственное, что я не понимаю, – это почему его вообще в детский дом отправили. Причем чуть не с рождения. Если у тебя есть мать и она непьющая, то за что ее могли лишить родительских прав? Она, когда, бывает, приезжает, мы все к ней присматриваемся. Нормальная на вид. Красивая женщина, спокойная такая, темные густые волосы, одета аккуратно и даже модно. Правда, почему-то всегда в темных очках и голос у нее какой-то очень тихий. Но в целом… в целом нормальная мать. Медведев как-то спросил об этом Руслана прямо в лоб. Тот аж побагровел, но только сказал, что он о своей матери ни с кем говорить не собирается, а кто «чтонть про нее плохое скажет»– он того порвет в лоскуты. Мы больше и не спрашиваем.

В новогоднюю ночь я не просыпался как обычно. Посмотрел со всеми телевизор до часа. Пили чай с пирогами, которые наготовили женщины, курирующие нашу группу от «Евраза», и пошел спать. Подарки все завтра будут. Лег. Слышал сквозь сон, как по коридору бегали Медведев и Витямба. Девчонки и Кирюша смеялись над их шутками. А я укрылся с головой и уснул. А наутро, когда все беспробудно спали после веселой новогодней ночи, в дверь тихонько заглянула Лидуха, на цыпочках вошла, чтобы не разбудить нас с Витькой, и тут обнаружила, что я не сплю.

– С Новым годом, Сашенька! Я думала, ты спишь. Хотела тебе кое-что положить на тумбочку, но раз ты уже проснулся… Вот, держи, тебе поздравление прислали.

Она отдала мне желтоватый конверт и тихо ушла. Витямба спал, как обычно выставив оттопыренное ухо. Я повертел конверт в руках. «Странно, – подумал я. – Если подарок – почему только мне? А Витьке что, не полагается? И почему мне Лидуха прямо в кровать его принесла? Раньше так ни разу не приносили». Конверт был заклеен. На плотной его бумаге была короткая надпись черными чернилами неизвестной рукой: «Саше Белову» – и больше ничего. Внутри прощупывался прямоугольник картона. Сердце мое вдруг забилось в предчувствии чего-то необъяснимого. Я никак не мог сначала понять, как вскрыть конверт. Решил, что не буду рвать его. Отрежу ножницами край… нет, лучше просто сбоку разрез ножом. Где нож? Вечно Витька все в столе перевернет… вот он… осторожно проделал сбоку тонкий разрез, просунул лезвие внутрь… Все, открыл… что там? Я снова сел на свою кровать и укрылся по пояс одеялом. Я замерз стоять в одних трусах – искал в нашем общем с Витькой письменном столе ножик… даже знобит немного… что там? Открытка. Неяркая картинка. Ночь. Занесенный снегом домишко в лесу. В окошках уютный свет. Вокруг синеватые деревья. У порога к стене прислонены детские санки, в небе мигают звезды. Сверху надпись: «Счастливого Рождества!». Красивая картинка… Внутри тем же ровным почерком, что и на конверте:

«С Новым годом, Саша! Желаю тебе в 2018 много счастья! Здоровья! Пусть сбудутся твои самые заветные мечты! И пусть в этом году у тебя обязательно появится любящая семья. И может быть, это будет наша семья. Завтра, 2-го января, я приеду к тебе. Надеюсь, в 11 утра мы уже увидимся». Внизу была подпись: «М. Евдокимоф» …

…Что это? Что тут написано? Еще раз перечитать… появится семья…может быть, наша… уже завтра… Сегодня же первое января! Первый день нового года. Это мне написали, там мое имя на конверте: Саше Белову. Я залез с головой под одеяло, в моей руке все еще была открытка. Ничего не могу сообразить, так растерялся! Кто это написал? Его не по почте прислали. Там же даже адреса нет: Новокузнецк, улица Климасенко… Принесли и Лидуху попросили вручить? М. Евдокимов… нет – «оф» на конце. Получается, он мужчина, но почему «оф»? Фамилия русская; может, ошибся? Да нет, это бред: как можно в своей фамилии ошибиться?! Значит, он именно Евдокимоф – так разве бывает? Просто открытка поздравительная, и приедет завтра, ко мне… Там написано, что в одиннадцать уже увидимся. А откуда он приедет? Он не из Новокузнецка? Может, и из нашего города. «Я приеду к тебе»… на маршрутке приеду… нет… не из нашего… Так бы не написал, что НАДЕЮСЬ, что приеду в одиннадцать утра – значит не знает, точно успеет ли. Нет, не наш; может быть, из Кемерово. Какая сейчас разница, зачем я вообще думаю сейчас об этом? Главное, что едет именно ко мне… он – что? Меня выбрал? Знает про меня, что я есть. «Саше Белову… С Новым годом, Саша». Господи! Неужели это свершилось?! Меня хотят в семью забрать! Нет, нельзя так себя обнадеживать, могут еще и не забрать; не понравлюсь я, передумают, другого мальчика выберут – что мне делать сейчас? Может быть, Витьку разбудить? Он сообразительный. Что делать?! Лежать под одеялом в смятении; все дрожит внутри… неужели это свершилось?! Это видеоанкета. Откуда про меня еще могли узнать? Игоряша сказал, что очень необычная у меня запись, он говорил – я ему верю. Анкета сработала, меня нашли, по ней нашли, и завтра… Я внезапно вскочил с кровати и затряс Витямбу за плечо: «Вставай!»

– Ты что? Ополоумел? – Витька протер глаза. Почему у него после сна всегда такие красные уши? – Я, блин, еще спать хочу. Ты че, Сань? Случилось что?

Я молча протянул ему открытку. Он сел на кровати, открыл ее и прочел про себя, шевеля губами, закрыл, перевернул, посмотрел мельком обложку с домиком, снова открыл и еще раз прочел, посмотрел на меня:

– Это что?

– С утра Лидуха принесла. Ты еще спал, а я не знал, что делать, разбудил тебя поэтому.

Витямба еще раз взглянул на текст:

– Фигею над тобой, Белов. Усыновят тебя, может. Пишет мужик какой-то, не из простых явно. Слог литературный. Ну, здорово! Хоть ты отсюда домой уедешь. А что за фамилия с «ф» на конце – может, это вообще иностранец! Часто бывает, что русское происхождение, но по-европейски фамилия трансформируется не с «в» на конце, а с «ф» или даже с двумя «ф». Может, тебя какой-нибудь англичанин хочет усыновить? А ты, блин, Саня, по-английски даже с ним поговорить не сможешь!

– Вить. Он же по-русски пишет. Посмотри сам.

– Вообще, да. Ты прав. По-русски изъясняется этот М. Что за М… может, Максим Евдокимов или там Макар.

– Какой Макар, что ты фантазируешь! Ты бы лучше сказал, что мне делать-то сейчас?!

– А че ты сделать можешь? Только если попытаться узнать, откуда письмо взялось.

– Точно! Я пойду у Лидухи узнаю. Хорошо, что я тебя разбудил, спасибо.

– Да не за что. Подожди, я тоже с тобой пойду.

Лидуха сама толком ничего не знала. Сказала только, что этот конверт ей директор передал, чтоб она его Белову прямо с утра передала, первого января. Сказал, что это от его потенциального опекуна поздравления. Еще она предположила, что, раз директор самолично этим вопросом занимается, видимо, письмо от какого-то важного лица. А что там? Я зачем-то сказал, что пока не могу показать. «Извините, Лидия Хасановна». Она не обиделась. Что за человек хочет опекать тебя, Саша, она не знает. Но директора до завтра не будет. Первое января сегодня. Выходной у него. Только она должна тут работать, с нами находиться все праздники… когда другие дома отдыхают… и так далее, в ее обычной манере. Машка говорит, что когда Лидуха нам жаловаться начинает, ее так и тянет сказать:

– Вас что, сюда на аркане, что ли, притащили? Это ваша работа. Вам за нее деньги платят, и мы не виноваты, что у вас такая профессия. Могли бы выучиться на кого-нибудь и получше!

Но Машка это только нам говорит. А не Лидухе. Да и, в общем-то, она неплохая тетка на самом деле. Ну, немного занудная, но в других группах воспиталки бывают намного хуже. Вообще детей ни во что не ставят. Орут. Подзатыльники могут раздавать, особенно малышне, когда выведут. А есть и такие, которые на младших натравливают старших.

Короче, только завтра с утра что-то можно у директора попытаться узнать. Он вроде к девяти приходит. Сейчас Витька мне посоветовал о М. Евдокимофе не распространяться в группе. Но рекомендует к завтрашнему дню приготовить все самое лучшее. Рубашку погладить. Носки чистые приготовить, «чтоб не воняли». Ботинки проветрить мои позорные. Ну, про ногти я и так помню: на них все внимание у усыновителей. Надо еще попросить у Игоряши одеколон – брызнуться разок перед встречей. Чтоб не пахло «сиротством». Вообще, надо с ним посоветоваться. Он точно скажет, как подготовиться. Я побежал в седьмую группу. Игоряша у них классный руководитель, на их счастье. Больше всех времени именно со своим седьмым проводит. Они с ним как сыр в масле катаются. Каждое воскресенье куда-то всем классом ходят. Иногда даже Игоряшина жена их всех на обед приглашает. Они там потом и едят, и играют во всякие интересные игры. В общем, повезло ребятам.

Игоряши еще не было пока. Но Сашка Лапушкин сказал, что к двенадцати он быть обещался. Они все на лыжах собрались, с последующим пикником и жарением сосисок на костре. Его друг Женька обещал: как только Игоряша придет, сразу за мной смотается. Я решил пока взяться за дело. Рубашку белую погладил. Повесил ее на плечики в шкаф. Ботинки начистил. Они, когда блестят, не такие уродские кажутся. Все заусеницы отрезал и ногти подстриг. Даже щеткой все руки себе потер. Завтрак был праздничный – глазированные сырки. Кусочки варено-копченой колбасы, бананы. Не каша, как обычно… В одиннадцать тридцать прибежал Женька:

– Иди скорей, мы через двадцать минут уходим всем классом.

Я пошел вместе с ним. Конверт в руках… боюсь, что помну открытку в кармане.

– С Новым годом вас, Игорь Дмитриевич!

– Спасибо, Саша! И тебя! Что это ты мне за открытку даешь? Поздравить хочешь?

– Нет… извините… я открытку эту в конверте сегодня получил. Может, вы прочтете?

– Ну, мне, Саша, неудобно чужие письма читать. Это твоя личная жизнь.

– Нет, вы прочтите, пожалуйста. Мне очень надо с вами посоветоваться. Наедине.

– Ну, хорошо. Я прочту, если ты просишь. Понятно… Здорово, что нашлась потенциальная семья для тебя. Я надеюсь, что тебе человек понравится.

– А я ему? Вдруг я не понравлюсь – что мне делать? Что говорить? Я очень хочу, чтоб я понравился.