Текст книги "Журналист в кармане. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика – 4"

Автор книги: Игорь Сотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Ну а если он не будет слишком податлив, – ты, баба Люба, того, чтобы столько с меня требовать, да и куда тебе столько денег при твоей паскудной внешности, – и по невыносимо слышать Каутскому словам бабы Любы, здравомыслия у вас нисколько, то она обратится к его супруге с этими, не просто чеками, а доказательствами его уже непростительной глупости на старости своих плешивых лет. «А уж ваша супруга, Разоретта Самсоновна, по достоинству оценит эти чеки, тут же вышвырнув вас из дома, а затем и с этой тёпленькой должности, которую вы занимаете по её соизволению, как основного акционера и учредителя этого издания». – Заявит баба Люба. И вот спрашивается, откуда вот это всё в бабе Любе, с полуслова умеющей доходчиво объяснить будущее любого человека, если он ей будет интересен.

– А если я ей скажу, что плевать хотел всегда на Разоретту Самсоновну и все её большие деньги, которые уже и удовольствия прежнего не приносят и не могут оттенить все её видимые недостатки внешности и характера. – На одно лишь мгновение Каутский попытался дерзнуть и бросить вызов судьбе. Но только он представил перед собой эту вездесущую бабу Любу, со своей ироничной ухмылкой, которая, да-да, покачав в ответ головой, делает ему самое простое, ни к чему не обязывающее замечание: «А ты давай, попробуй, старый дурень», как от его героизма и отваги не остаётся и следа – их на свои мелкие кусочки разбивает реальность в виде надутых в вечном недовольстве губ его юной знакомой, коя только вступила во взрослую жизнь и она собой представляет нескончаемый источник потребления, или точнее, накопительства на своё безоблачное будущее. И как со всей здравой ответственностью понимается Каутским, то без него.

– Придётся Разоретту Самсоновну до конца своей жизни любить и лелеять, как и обещал ей когда-то. – Пришёл к итоговому выводу Каутский, понимая, что против судьбы не попрёшь, если она так убедительно доказательна в лице бабы Любы.

И вот в тот момент, когда Каутский пребывал в размышлениях об этих высоких материях, к нему в кабинет и прибыли Михаил с Клавой, кто, так уж их судьба распорядилась, должен был собой принять удар судьбы Каутского.

– Ладно, – говорит Каутский, – всё это дело вчерашнего дня. И сегодня актуально уже другое. Значит так, – окинув изучающим взглядом Михаила с Клавой, многозначительно сказал Каутский, – все свои дела откладываем на потом, и приступаем к первоочередному для нас делу: к освещению прибытия одного чрезвычайного человека, и всего того, что связано с ним.

– Уж больно загадочно и законспирировано звучит. – Откликнулся Михаил, одёрнувшись взглядом.

– И поэтому скажу, что вам невероятно повезло, получив в разработку эту тему. – А в ответе Каутского, нет, да проскальзывает его увлечённость сериалами одной дедуктивной направленности. – Где только на первый взгляд самые обычные события в итоге могут завести и провести вас под законспирированные своды тайного общества, живущего совершенно по другим, и не только государственным, но и мировым законам. А это чрезвычайно захватывает дух и бывает так, что повреждает рассудок и делает вас людьми себе на своём новом уме, то есть дураками. Как вам такое дело? – спросил Каутский Клаву, на кого он смотрел в данный момент, таким образом, как бы указывая ему, что он его как раз считает самым слабым звеном в этой спайке. Ну а если Клава посмеет заявить, что ему это дело никак, то он самолично признает себя слабаком и больше с ним никаких дел не захочет иметь Каутский.

И Клава просто вынужден сказать, что ему в общем всё интересно и нравится, но всё-таки бы им не помешало знать имеющиеся в наличие детали предстоящего, как он понимает, журналистского расследования, а не просто освещения некоего события, под прикрытием которого они и будут действовать.

– А ты умеешь зрить в самую суть. – Усмехнулся Каутский.

– И кому мы обязаны такой нашей везучести? – задался вопросом вдруг вмешавшийся Михаил, в ком нет нисколько от всей этой конспирологической романтики.

– Судьбе. – Заржал Каутский. – А она сегодня, как, впрочем, и всегда, благосклонна к новичкам. – Здесь Клава не мог не заметить, как Каутский подмигнул Михаилу. Что не может подозрительно как-то выглядеть для Клавы, решившего, что за его спиной опять ведутся некие игры. – Что вы этим хотите сказать? – с намёком на то, что с ним нечего играть во все эти закулисные игры, задал вопрос Клава.

– Караулыч вчера сломал ногу, и так сказать, выбыл из большой игры. – Без всяких признаков двоемыслия и скрытых мотивов сказал Каутский. А Клава всё равно не поймёт, что всё это значит, когда он толком не знает, кто такой этот Караулыч. А Михаил всё это замечает в Клаве, чей недоумённый вид по-другому и не объяснишь, и пока Каутский отвлёкся от них, вернувшись к столу, он ему шепчет. – Это наш собственный корреспондент, как раз специализирующийся на подобного рода, сенсационных расследованиях. А получить редакторскую отмашку на собственное расследование, это тот самый шанс…– Но Михаил не успел договорить, так как Каутский, взяв со стола газету и объёмный конверт, вернулся к ним.

– Значит так, – обращается Каутский к Клаве, верча перед его глазами газету, с которой на него смотрит очень знакомое лицо, чей вид заставил Клаву переглянуться с Михаилом, кто ответно кивком дал ему знать, что он всё видит, – здесь всё есть, что будет нужно вам знать об интересующем нас событие, – говорит Каутский, протягивая газету Клаве. А Клава ничего не говорит и берёт газету, раскрытую ровно на том месте, в которое они вчера с Михаилом смотрели во внешние запределья такой же точно газеты. И как понимается Клавой, то это всё совсем неслучайно. А если это так, то Михаил знает несколько больше, чем он говорит.

Что тут же и получает свои подтверждения в лице Каутского, протянувшего Михаилу этот пухленький конверт. – А тут всё остальное, что поможет вам в этом деле.

– И что здесь? – явно включая для Клавы дурака, спрашивает Михаил, тогда как на самом деле он преотлично знает, что там в конверте. Так они ещё на предварительном этапе, когда с Каутским всё это будущее дело обговаривали, – а за то, что я выведу из строя Караулыча, накинешь мне пару тысчонок, – неистово между собой торговались по поводу наполнения этого конверта купюрами пропускного во все двери достоинства.

– Скряга и провокатор ты, Альтернатив! – возмущался Михаил, крайне недовольный тем, как дёшево ценит его услуги Каутский. А Каутский может быть с обвинением себя в прижимистости и согласен, но вот почему его тут обвиняет в провокаторстве, то он этого совершенно не поймёт. – Это что ещё за провокатор? – возмущается Каутский.

– А ты меня провоцируешь на приземлённые действия. Как раз на такие, которые ты больше всего не любишь. – Заявляет Михаил, закатывая рукава рубашки. А вот теперь Каутский отлично понял Михаила, и чего он ещё хочет. И Каутский лезет в ящик стола и с брезгливым видом добивает конверт купюрами под завязку.

– А вот теперь другое дело. – Улыбается Михаил, отодвигая собой Каутского и, беря в руки конверт. После чего он его прикидывает на вес ради удовольствия, затем переводит свой взгляд на Каутского, фиксирует на нём своё внимание и словами: «Ну смотри, попробуй только подменить конверт», начинает клейкой лентой со стола запечатывать конверт.

А Каутский, видя всё это дело, вдруг спохватывается и заявляет: «А как же инструкции?».

– А их ты вложишь сюда, – постучав пальцем себе по лбу, усмехаясь сказал Михаил, – это самое надёжное место для них.

– Здесь инструкции. – Многозначительно говорит Каутский, незримо подмигивая Михаилу.

– Понятно. – Говорит Михаил, тщательно, но бесполезно скрывая от Клавы, что ему тут понятно. А затребуй от него Клава показать содержимое конверта (это когда они покинут кабинет Каутского), то Михаил и побоится его вскрыть и показать его содержимое. А на его вопрос: «И что всё это значит?», запросто всё это дело объяснит тем, что лучшая инструкция и проводник ко всякому делу, вот такая мало где учитываемая наличность. – За каждым тайным делом, а конспирология со своими тайными обществами и взглядами на мир, как раз такое дело, скрывается свой затаённый интерес. А любой интерес всегда конвертируем в свою ценность. И наличность, как инструмент конвертирования ценностей, обязательно подведёт нас к искомой нами ценности. И как бы эта ценность не была далека от этой философской меркантильности, в виде этих бумажных ценников, она не может существовать автономно, сама по себе. И обязательно, хотя бы через отрицание этого мира и такого рода оценивания его, приведёт нас к ней. – И Клава сказать ничего против не сможет, признав его правоту.

А между тем к Клаве вновь подступает Каутский, во взгляде которого на Клаву так и сквозит неуверенность в нём, в Клаве, и Каутский даже возможно не понимает, почему он вдруг на такой шаг решился и доверил столь ответственное и по своему прорывное дело этому новичку Клаве, у кого и имя спорное и в нём всё вообще не так, как у практичных, со здравом рассудком людей. Вон синяк под его глазом, что это на самом деле значит, и как он с такой физиономией покажется на знаковых людях, кто безмерно себя уважает и никогда к себе не подпускает людей и с меньшими недостатками в себе. А он за него, можно сказать, поручился, пробив для него аккредитацию на это закрытое, только для избранных лиц мероприятие, и в качестве своего представителя, то есть выразителя своего мнения и своего лица (а оно у него вон какое, всё в оспинах и шелухе молодости), выдвинул на встречу с этими лицами, облагороженными своими капиталами и могуществом, которое дают все эти капиталы.

– Смотри в оба, – уставившись на Клаву, говорит Каутский, – там покрепче твоего зубры гладиаторского сословия будут. И не какие-то там Клавдии, а все брутальные Бруты до единого. – А Клаве уже надоело такое слушать в свой адрес, и он возмущённо интересуется, чем всё-таки на самом деле Каутскому Клавдии не угодили. А Каутскому, скорей всего, ни один из рода Клавдиев или просто человек с таким именем не был знаком, кроме как Клава, так что ему на них грех было жаловаться, а то, что он так язвительно о нём отзывается, то ему просто к слову это пришлось, да и хорошо в белом стихе рифмуется. Но признаться в этом он не может и оттого он интересуется у Клавы примерами из истории о величии мужей со столь достойным, по мнению Клавы, именем.

– Вот и не знаю я ни одного Клавдия, чтобы на него можно было равняться и детям в пример ставить. – Выразительно заявляет Каутский, ставя в тупик Клаву, который если честно, то и сам в этом плане не слишком информирован и не ушёл далеко от Каутского, начавшего его додавливать примерами из мифического прошлого, кое его вообще не касается и прошло далеко от него мимо, по Аппенинскому полуострову. – А вот звался бы ты Гаем Юлием, или ещё как-то из этой породы Юлиев, то это другое дело. – Корёжа слух Клавы рассуждает Каутский, и так презрительно смотрит на Клаву, как бы показывая ему, что он ничего такого мужественного и героического в его физиономии не видит, а это значит, что и зваться ему так сносно не стоит. Всё ровно этот его нос, в ком нет и намёка на римскую идентичность, а также фонарь под глазом, мигом выдадут в нём даже не Клавдия, а Клаву, человека только с амбициями, но без средств к их осуществлению. В общем, глаза бы мои на тебя не смотрели, тьфу на тебя.

– Всё-таки мне не окончательно понятен ход мыслей твоих родителей, подбросивших тебе такую свинью с именем. – Продолжая брезгливо изучать физиономию Клаву, рассудил Каутский. – Сдаётся мне, что в нём есть какой-то подвох и свой вызов системе именных нареканий, где всегда важное значение придавалось звучности и героизму имени, а тут такое противоречивое дело. Ладно, что есть, то есть, и придётся с этим работать. – Подытожил свои взгляды на Клаву Каутский и собрался было на этом закончить приём, но тут он наткнулся на Михаила, кто можно сказать, не присутствовал здесь, а весь во внимании был к конверту в своих руках.

– Может ты чем-нибудь посодействуешь. – Обращается к нему Каутский. А Михаил, сбитый со своей мысли, не сразу и сообразит, что от него требуется. И он начинает в недоумении смотреть на Каутского, затем на недовольного Клаву, и вроде как схватывает, чего от него хотят. И он лезет свободной рукой во внутренний карман своего пиджака, откуда вынимается интересный футляр, как сейчас же выясняется, носящий в себе, никогда бы Клава не подумал, такие интересные и так ему понравившиеся очки. – С автоматической регулировкой затемнения. – От характеризовал очки Михаил, вручая их Клаве. – И вообще, последний писк технической мысли. В них чего только нет. Даже сам ещё толком не знаю. – С завистливым видом посмотрел на Клаву в очках Михаил, как понимается Клавой, всё это привравший, чтобы поднять себя в его глазах. Мол, сам смотри, как я к тебе отношусь, и мне для тебя ничего не жалко, окромя только того, что в конверте, который я подальше уберу себе в карман, чтобы ты, отвлечённый на свои очки, забыл о нём. – Носи и помни, кому обязан так продвинуто и имиджево выглядеть. – Добавил Михаил.

И хотя Клава ещё воочию не убедился, как он выглядит в очках, всё-таки у него появилось такое чувство, что здорово, и его даже Каутский не выводит из себя через эти очки. – Это оттого, что он стал от меня подальше, хоть и на такую чуточку, как стекло очков. – Решил Клава.

*****

– Так только в кино бывает. – Обратился к Михаилу Клава, после того как они покинули кабинет Каутского.

– Ты это о чём? – спросил Михаил, пребывая мыслями где-то в другом месте, возможно во внутреннем кармане своего пиджака, где лежит конверт и так крепко греет его сердце.

– Да все эти случайности и неожиданности в один момент случившиеся, и мне вдруг предоставляется такой шанс на взлёт, или на падение. – С задумчивым видом рассуждает Клава.

– Ну так что с того. – Остановившись, удивляется Михаил. – К тому же шансы вот так просто не даются, и для их возникновения, как раз и нужны все эти обстоятельства непоследовательного недоразумения.

– Да я не против, – говорит Клава, – мне бы только хотелось знать, истинную подоплёку событий. Не хочется, чтобы меня дёргали за невидимые ниточки те, кто организовал эти стечения необъясняемых нам обстоятельств совокупности событий.

– А ты на верном пути. – Сказал Михаил.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Клава, не понявший ничего из сказанного Михаилом.

– А то, что для работы в областях необъяснимого, где жизнь в основном течёт за кулисами, а публичность и выставка себя напоказ, служит прикрытием этой настоящей жизни, где каждый встречный и поперечный тебе готов голову задурить имиджевыми и прорывными проектами, и не от делать нечего, а он так живёт и думает, – заодно думает, что так живёт и по другому не может думать и жить, – куда нас направил Каутский, по его и честно сказать, и по-моему разумению, как раз и нужен такой не укладывающийся в обыденный стандарт мышления, конспирологический подход. – Вот как изящно всё это дело обставил Михаил, косвенно защитив Каутского. И не за просто так, а за оказанное ему доверие, и, конечно, больше за пухлый конверт.

И хотя у Клавы насчёт всего этого дела имелись свои догадки, где свою роль играли его новоиспечённые родственники, наделённые непомерным по некоторым разумениям влиянием, он посчитал, что сбрасывать со счетов предложение Михаилом не стоит. Правда, ему бы хотелось знать … Но Михаил, кого-то по коридору заметив, сейчас даёт ему только одно знать – подожди меня на выходе, я скоро, – скороговоркой сказал Михаил и побежал кого-то там догонять. Ну а Клава не против побыть один и подумать над многим, тем более он ничего в ответ сказать и не успел.

И вот он, глубоко отвлекшись на себя, то есть пребывая в задумчивости, само собой положившись на свои зрительные и другого характера физиологические рефлексы, выдвинулся по лестнице вниз, к выходу из здания не самой редакции, а из бизнес-центра, где один из этажей занимало интеллектуально-аналитическое крыло их редакции (технический персонал со своей типографией расположились в другом здании, подешевле). Ну а когда тебя на твоём пути ждёт своя размеренная последовательность, что на прямую относится к ступенькам лестницы, которая притупляет и отчасти усыпляет сознание, то легко можно зайти очень далеко, пропустив свой этаж.

Вот и Клава, находясь в задумчивом состоянии, зашёл несколько дальше, чем ему требовалось. И он, пропустив первый этаж, следуя по ведущим его за собой ступенькам, спустился в подвальный этаж. И только тогда, когда он здесь очутился, – ему в нос ударила не ожидаемая им свежесть и затемнённая яркость освещения помещения, – то он не сразу поняв, что тут с ним происходит и куда это он попал, начал в недоумении оглядываться по сторонам и почему-то принюхиваться (хотя первое, что он тут делал, так вбирал в себя местный, повышенной сырости воздух).

– И куда это я попал? – усмехнувшись, задался вопросом Клава. После чего собрался было развернуться в обратную сторону, и вот чёрт! Натыкается на жуткого вида тётку, которая так незаметно и близко оказалась рядом с ним, что он не от одного только неожиданного её появления одёрнулся в испуге назад, а эта близкая расположенность и внимательность к нему со стороны этой жутко страшно выглядящей тётки, больше всего напугала его.

– Хочешь значит, знать, куда ты, милок, попал. – Не просто глядя, а прямо всматриваясь в Клаву своим перекошенным от внутреннего дьявольского содержания мутным глазом (а второй глаз закатился за ум-разум этой точно ведьмы, а по-другому они и выглядеть не могут), вопросила его эта страшенная тётка. А Клава, усиленно сглатывая страх в жидком состоянии, натекающий ему в рот беспрерывно, понимая одно, что этой ведьме лучше не перечить ни в чём, соглашается с этой её постановкой вопроса (только в единственном случае можно пойти ей поперёк, если она покусится на его честь и затребует в качестве оплаты своих услуг интимность – а ты не бойся, милок, я обернусь красоткой, и тебе будет легче справиться с тошнотой).

А эта ведьма, в свойственной всем ведьмам манере начинает голову Клаве дурить своими оккультными, а больше, конечно, с играми разума и понятиями недоразумениями. – А ты, милок, – говорит ведьма, – попал туда, куда шёл и хотел. – А Клаве совершенно непонятно и противно слышать свой адрес такое к себе, милок, обращение. – Что это ещё за милок?! И с какой стати, она себе такое позволяет. – Перекосился в лице и возмущении Клава. – И я, конечно, понимаю, что вековые традиции ведьминого искусства того требуют от неё, – у них все заговоры и заклинания строго регламентированы в словосочетаниях, – но всё-таки сейчас время другое, прогрессивное, и можно было бы обновить свои заговоры. – К тому же такая её не конструктивность подхода к нему, – попал туда, куда шёл и хотел, – нисколько не приближает его к пониманию того, чего она от него хочет (денег само собой, но чего она ещё от него хочет, хотелось бы знать).

– А по конкретнее нельзя. – Интересуется Клава у ведьмы, начиная к ней привыкать и уже не так пугаться её носа, с бородавкой на острие этой привлекательности.

– А с какой это стати, я должна для тебя делать исключения, когда предсказания будущего всегда озвучиваются в переплетении иносказуемости и домыслов. К тому же любое, даже твоё будущее, это не чётко очерченный линиями судьбы проектный план твоего осуществления и становления как личности, или может быть безликой ничтожности. А это в первую очередь пунктирные линии твоего и внешнего доразумения на твой личный счёт, где много будет перечёркнуто, а многое перенаправлено в другую жизненную стезю. Всё будет зависеть от твоего умополагания и взаимодействия с внешним миром. А моя задача заключается лишь в том, чтобы дать тебе эти будущие наброски и так уж и быть, указать на некоторые знаковые случайности, которые могут стать для тебя поворотным пунктом или точкой отсчёта в новой твоей жизненной дислокации. – Со своей мудрённостью, и как понял Клава, прочитав его мысли и апгрейдив свой нарратив, заявила ведьма.

Ну а Клава полагает так: раз он заказчик её астрологических услуг, например, то значит, всё должно быть к его услугам. И если она каким-нибудь боком, а не только на мудрёных словах, близка к этим прорицательным знаниям, и способна хотя бы угадать будущее (точными знаниями даже господь бог не обладает; он тоже в этом деле полагается на игральные кости, как смел утверждать один относительно не глупый человек), то она по его внешним признакам поймёт, что он человек обстоятельный и не любящий вот такого рода пространных разговоров. И если ты, ведьма, собралась ему тут голову морочить предсказаниями о будущем, то делай это так умело, чтобы у него и сомнений никаких не возникло насчёт её предсказаний. В общем, говори так, как оно есть и как оно будет, а за вероятности он платить не готов.

Так что Клава полным недоверия взглядом посмотрел на ведьму, затем, дабы добавить своему скептицизму побольше весу, хмыкнул, типа, ты ведьма говори, да не заговаривайся, я-то по более твоего смыслю в апгрейте и прогрессе, и на каждую твою предложенную жизненную стезю имею свой рыболовный крючок, в общем, он выразил большие сомнения в её способностях, с чем и обратился к ней. – Что гадать наудачу. – Клава говорит с неприкрытым намёком на настоящие средства гадания ведьмы. – Может лучше погадаете на любовь. И вам полегче будет, и мне забавнее это будет послушать. И на этом разойдёмся.

А ведьма и вправду настоящая ведьма, раз она совсем не тушуется. И она не только не сбивается со своего ведьминого напора, а она весьма и весьма похоже демонстрирует на своём жутком лице искреннее удивление, и чуть ли не разводя руки, заявляет такое, отчего Клава прямо присел в коленях ног. – А я разве сказала иначе?! – удивляется ведьма. – Да у тебя молодой человек проблемы, раз ты видишь в моём появлении перед тобой нечто другое.

А Клава растерялся и сбивчиво проговорил. – Я не понял. Объясните.

– А что тут объяснять, – усмехается ведьма, – гадалка к кому ни попади не подходит. А только к нуждающемуся в ней совсем пропащему человеку. – И, пожалуй, с этим её утверждением Клава не может не согласиться. – Но какая моя нужда? – спрашивает Клава.

– А на это мы сейчас и посмотрим. – Говорит ведьма, или как она о себе сказала, гадалка. Но всё равно человек категорически и со своим магическим умыслом противный данному человечеству в пользование обычному мироустройству и закреплённому мирозданием и его архитектором, положению человека в этом жизненном пространстве. И только это сказала гадалка, как Клава берёт и протягивает к ней руки. Что вызывает недовольство и возмущение с её стороны. – Ты чего это мне тянешь руки?! – возмущается гадалка. – Я тебе не какой-то хиромант из подворотни, а я дипломированная гадалка и работаю только на первый взгляд. А он, как все знают, никогда не обманывает. И нужно лишь уметь из полученных данных делать правильные выводы. И как мне подсказывает мой первый взгляд на тебя, то … – гадалка однозначно специально сделала эту кульминирующую нервы Клавы паузу, чтобы его взбеленить и в нервах продёрнуть, и во время которой он боялся пошевелиться под этим пронзающим его насквозь взглядом этой больше ведьмы, чем гадалки.

При этом Клава ничего с собой не мог поделать в деле своего скептического отношения к ней. – Даже не сомневаюсь, что она по следам своих сказаний о моём будущем, где она мне обязательно предречёт незавидное будущее, выпишет мне какое-нибудь жутко и всего вероятней, неподъёмное для моего бюджета, дорогостоящее средство для моего спасения.

– Ты, милок, перво-наперво должен сдать тест на проверку своей дыхалки и выносливости. – Многозначительно посмотрев на Клаву, вот явно с подводом скажет Клаве всё вот это ведьма.

А Клава сразу и не уразумеет, чего она от него хочет и добивается, делая такие мутные предложения. Хотя некоторые паскудного свойства догадки у него имеются. Но он о них не упоминает, страшась того, что ведьма, будучи не слишком сообразительной, сразу такого заразительного прелюбодеяние на его счёт не сообразила, а как только от него такую возможность услышала, так сразу и уцепилась за это. – Это вы, гражданка, о чём? – держа себя в границах приличий, спросит Клава.

– О всё том же, о чём ты, милок, по своему извращённому разумению подумал. – Ведьма, демонстрируя экстрасенсорные способности, – я тебя, паскудник и прелюбодей, в один взгляд вычислила, – прямо вгоняет Клаву в красноту лица и отрицание всех этих её, не имеющих фактических обоснований и доказательств наветов. – Я не знаю, что вы там про меня надумали своей извращённой фантазией, но ничего из этого не имеет места в моей голове. – Заявляет в ответ Клава.

А от всякой ведьмы, а тем более от такой страшно прилипчивой, раз она зацепилась за тебя, совершенно невозможно отделаться. И ведьма, глядя на Клаву подмигивающим взглядом, интересуется у него. – И что же я, по-вашему, Клавдий Спиционович, надумала о вас столь нехорошего, а может быть, всего лишь вами непознанного, вот вы и воротите в сторону голову от всего этого, что вам было недоступно по вашей глупейшего качества без отважности?

А Клава, немало удивлённый такой её информативности на свой счёт: «Откуда она знает, что меня так с отчеством зовут?», понимает, куда клонит ведьма, – хочет выведать у него самые сокровенные желания и фантазии, – и он, сжав крепко зубы, говорит ей: Не скажу.

– Как хотите, Клавдий Спиционович, – с глубоким сожалением пожимает плечами ведьма, – я не буду вас уговаривать открыть себя новым, не всякому человеку доступным знаниям. Раз решили до конца своего века жить с сожалением об упущенных возможностях, так и живите только с этим знанием. Но это половина вашей общей беды. Ну а чтобы вам избежать полноценного крушения собственных надежд на своё будущее, то вот моя цена за свою помощь в этом деле. – Ну и дальше ведьма начинает перечислять то, что скрывается под её требованиями к нему. Так тест на выносливость подразумевает собой как раз то, о чём он с ней только что пререкался, а эта его проверка на дыхалку, как оказалось, должна была осуществляться путём со всех губ объёмного поцелуя рот в рот с ведьмой, при одной мысли о чём, Клаву начинает подташнивать. Но у ведьмы для его убеждения есть убедительнейшие аргументы – а иначе никак, если не хочешь об этом только мечтать.

Что всё это значит Клава не успел додумать, так как ведьма закончила молчать и вновь взяла слово. – То у тебя всё для твоего счастья есть. – Говорит ведьма. – Тебе только самой малости не хватает для полного обретения себя, то есть счастья. Правильного взгляда на себя и на мир вокруг себя. А для этого… – На этих словах ведьма вынимает платок из кармана своей, как только сейчас Клава заметил, униформы технического служащего, типа поломойки. После чего она плюёт на него и, не успевает Клава хоть как-то отреагировать, прижимает платок к его очкам и начинает им по ним водить, как вроде вытирая стёкла очков.

И вот что странно, так это то, что сейчас увиделось или на мгновение показалось Клаве в проблесках зрительного света во взгляде во вне, когда протирающий очки платок, чуть сдвигался в сторону и пускал этот зрительный свет визуальности в сетчатку глаза Клавы, где он в одно из таких мгновений, скорей наверняка, и никак по-другому, стал жертвой визуального обмана. Так в один из самых начальных моментов, когда платок только принялся притираться к стёклам очков, и собой размазал на поверхности очков всю эту ведьмину наплёванность, и зрительный фокус оказался размазанным, то вот тут-то ему и бросилась в глаза некая визуальная иллюзия, где он на месте ведьмы вдруг увидел чуть ли не ангела небесной красоты и само собой изящества.

Что, естественно, вгоняет Клаву в обструкцию и умственный ступор со своим непониманием (а глаза протереть он не может) и у него в ожидании второго взгляда на этого ангела, – платок, действуя, как автомобильные дворники, закрыл это окно во внешний мир и им ожидалось, когда оно опять откроется, – начинает сильнейшим образом биться сердце из-за недостатка кислорода в организме (он ведь так задумавшись, перестал дышать). И вот платок отступает в сторону, и что же видит к своему потрясению Клава? Всё, верно, пропажу ангела бесконечно изумительной красоты. И теперь Клава ещё более потерянный стоит, и не знает, что сейчас с ним такое было – иллюзия, как плод его разгорячённого и часто не к месту фантазирующего разума, или это технический приём ведьмы, чья слюна в своём составе имеет свойства визуального обмана.

– Ну вот. Это другое дело. – Забрав платок и, посмотрев на дело рук своих, сказала ведьма. –Теперь ты способен увидеть всё, что тебе нужно. – И Клава, как бы он не был предубеждённо настроен против представительницы женского пола вот в таком из рук плохо исполнении, а тем более, если она ведьма, не стал настаивать на всём этом, после того как он, посмотрев в очки на ведьму, был неожиданно удивлён тому, что он сейчас в них увидел. А увидел он, или, вернее сказать, ему заметилось в ведьме, на кого он и смотрел, нечто странное – она теперь не столь противно для него выглядела. Правда у Клавы и для этого момента есть свои объяснения. – Может я привык, или свыкся. – Рассудил Клава. – А может потому, что она, какая бы не была у неё мотивация, проявила по отношению ко мне участие.

Что так и не было сейчас узнано, так как ведьма своим взглядом упирается в очки Клавы и своим просевшим в сиплость голосом (когда ведьмами озвучиваются самые страшные заклинания или же предзнаменования, то их голоса под тяжестью этих ответственных слов так проседают) тихо говорит ему. – А теперь самое главное, что я тебе напророчу. – Проговаривает ведьма, набирает в лёгкие воздуха и за раз выдувает в Клаву его предначертание, то есть ту белиберду, из которой Клава, добавив в него своих осмыслений (а тут, кто на что горазд? А потом все удивляются, почему всё пошло не так, как предсказывалось – а всё потому, что фантазия у каждого своя гораздливая), должен составить со смыслом заявление. – Лучше самому потерять, чем быть найденным. Не находи, что не тобой потеряно. А если найдёшь, то следуй не написанному, а только своему сердцу.

– Ага, всё понял. – Красноречиво покачал головой Клава. Ну а ведьма само собой не обращает никакого внимания на такую пренебрежительную к своей будущей судьбе, полную недоверия реакцию её клиента Клавы, – таков уж человек, только себя слушает, и только тогда в полный слух людей принимает во внимание, когда уже всё с ним случилось, что было наговорено, а он дурак и не верил, – и она перед лицом Клавы делает пас рукой, чтобы значит, заворожить его в страхе на месте, как подумалось Клаве, а так она приводила в концентрированное состояние его внимание к ней, и с той же затаённой хрипотой говорит ему. – А теперь главное: тебе будет даден проводник. Найди его.