Текст книги "Журналист в кармане. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика – 4"

Автор книги: Игорь Сотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– А как же иначе, – растёкся язвительными мыслями Клаву, совершенно не удивлённый тем, что гадалка ему не только ничего путного и содержательного не сказала, а она оставила хвост недосказанности в своём предсказании, чтобы осталось место для манёвра и повод продолжить его наставлять на будущее, – ещё один посредник между мной и моим будущим. Все они так, через посредников действуют. Отвечать-то за свои действия никто не хочет, вот и пользуются услугами этих посредственных лиц, называемых, то пророками, то людьми не от мира сего, типа предсказателей, кому что в голову вложишь, то они это послание без особого раздумья и переосмысления до результирующего лица и донесут. – Тут Клава хотел было задать пару язвительных вопросов насчёт этого знакового лица, однозначно с полоумным видом и не в себе, но к своему удивлению никого перед собой не обнаруживает.

И хотя с Клавой так часто бывает, он задумается и раз, упускает из виду человека, но сами обстоятельства встречи с гадалкой были не самыми простыми, а с элементами загадочности, так что он слегка растерялся и принялся осматриваться вокруг и вглядываться в мало освещённые глубины коридоров, идущих в разные стороны, и всего вероятней, и в дальшие низменности. Где из одной сторон, само собой, самой тёмной, до него вначале доносится звук поставленного на пол ведра, а затем, как вроде трение об пол тряпкой, когда моют пол.

И хотя Клаве меньше всего хочется идти в эту сторону и узнавать, что там происходит, он тем не менее, одереневшими ногами начинает движение на этот звук, где он, пригибая голову, пытается рассмотреть в этой неустойчивой темноте, что там сейчас происходит. Ну а чтобы себя подбодрить и не так сильно было страшно, он, предполагая, что тот, кто там сейчас возится с тряпкой, имеет, если не прямое, то косвенное отношение к гадалке, громко задаёт вопрос: «И кто он?».

На что в ответ раздаётся плеск воды, не видимо, а подозреваемо, что в ведре, куда со своим неудовольствием бросается тряпка, а уж затем звучит чем-то недовольный голос, похожий на голос гадалки. – Кто он?! – возмущённо повторяет вопрос Клавы тот, кто находится сейчас в этой темноте коридора. – Да охламон и пакостник, кто же ещё так наследить может.

– Так это баба Люба. – Клава несколько успокаивается, по характеру заявления угадав носительницу этого голоса. Ну а чтобы не обострять с ней отношения и не провоцировать её на заявление в свой адрес такого же грязного характера, – хотя подошвы его ботинок чисты, – Клава, не пускаясь с ней в дискуссии, разворачивается, и потихоньку, но очень быстро, устремляется вон отсюда. Где он по выходу из этого подвального этажа, и сам того сразу не заметив, натыкается и в результате сталкивается с Михаилом.

И хорошо, что на месте Михаила оказался он сам, а иначе бы находящийся на его месте незнакомый для Клавы человек, скорей наверняка, чем по другому, беспрецедентно уважающий себя и нетерпящий, когда кто-то смеет пересечь границы его зоны комфорта, принялся нервничать и недоумевать, не понимая, куда это Клава смотрит. А вот Михаил ничего этого не выражает, а он можно сказать, догадывается, куда смотрит Клава.

– Да тебе, как я посмотрю, – усмехнулся Михаил, – уже не терпится взяться за дело. Так и разбрасываешься энергетикой, никого перед собой не замечая. – А Клава и не собирается его разубеждать. – Ну а ты, готов? – спрашивает Клава.

Ну а Михаил в собственном репертуаре. – Если не считать лёгкого голода, то, пожалуй. – Клава же уже по собственному опыту зная, куда заводят такие вот предложения Михаила подкрепиться, пропускает мимо ушей это его предложение и интересуется другим вопросом. – А что насчёт нашего вчерашнего дела?

– То, что ты о нём не забыл, переключившись на редакторское задание, это хорошо. – Сказал Михаил. – Можешь за него не переживать, я о нём точно не забуду. Как-никак это твоё первое дело, и мы обязаны довести его до итогового результата. Сейчас же нам там делать по большому счёту нечего. Они пока осваиваются в новых для себя условиях, утрясают своё понимание новой реальности, и всё такое в том же духе. Так что дадим им время для акклиматизации и саморазвития, а затем уж посмотрим, к чему они пришли. Ну а сейчас…– Михаил посмотрел в сторону выходных дверей и добавил, – нам сюда.

Клава посмотрел по направлению взгляда Михаила, и не видя иного отсюда выхода, согласился принять это предложение Михаила. А так-то он внутри себя для себя решил, не быть последовательным предложениям Михаила, ведущим его в разлад с собой.

Но одно решить, а другое …А другое, а на него посмотрим после.

Глава 6

Самое притягивающее и интересное в представлениях и презентациях, это то, что ты себе только представляешь, что там увидеть сможешь, а увидеть ожидаешь то, что и представить себе не можешь.

– Ну что, бывал в таких местах? – с каким-то прямо самодовольным и как будто ему Клава всем происходящим обязан, задаётся вопросом Михаил, не пропуская взглядом мимо себя ни одной юбки. А вот то, что всех этих юбок здесь, в полном огней и в его блеске таких же блестящих, очень представительно выглядящих гостей, зале-галерее, со своим конференц-залом, где как правило и проводятся различные форумы, конференции и вот такие представительные презентации, до невозможно ещё позавчера представить крайне мало, – их место заняли брючные костюмы или ещё что-то в этом удивительном роде, – совсем не оправдывает Михаила в такой на них отвлечённости. Я мол, хочу напоследок запечатлеть в своей памяти уходящие в небытие реалии когда-то мной понимаемого и не столь обманчивого мира.

А Клава хоть и сам не всегда поспевал за прогрессом и за всеми этими веяниями моды, всё-таки он прекрасно видит куда клонит Михаил – ниже ватерлинии приличий. И ему нет особой разницы, что юбка, что брючный костюм, и он бы всё равно нарывался на неприятности своим ничего не упускающим из виду взглядом. А что касается его вопроса, то Клава не такой как он жлоб и заносчивый тип, и если он не был на таких мероприятиях, то он прямо так об этом и скажет, и не будет увиливать от ответа, заявляя: «Не люблю я всю эту суету».

– А я вот люблю потолкаться среди вот таких напыщенных и много о себе думающих людей. – Наверняка, вот так бы ответил и ответил Михаил и в этом прямом случае. – Чем тщеславные люди хороши, – а без этого демонстрируемого, не обязательно эпатажно, в виде надутости губ своей спутницы (а это есть демонстрация её запросов в виде недовольства, а не то, что все думают – вот как они ловко надули тех, кто оплачивает эти их надутости), что уже прошлый век, а наглядно показного первостатейного греха, тебя и не пустят под своды этого зала (знать не знаю и не узнаю в этом приличном человеке миллионщика Терентия Булычёва, первейшей скотины и охальника), – так это тем, что они при себе и в себе ничего удержать не могут, и их на этом ловить можно.

«А Сил Силыч Морозов нынче в ударе». – Так, за между прочим, подойдёшь к Терентию Булычёву и мимоходом бросишь эту фразу. А этот Сил Силыч для Терентия Булычёва первый враг и конкурент на рынке технологических услуг, и он не только его терпеть не может, а он готов его убить, и даже пару раз пытался это сделать через подставных лиц. Чтобы значит, зачистить рынок от недобросовестных и отсталых конкурентов, и увеличить долю своей компании на этом рынке услуг. В общем, благие намерения были у Терентия Булычёва. А вот Сил Силыч так не считает. А всё потому, что он отсталый и только с собой считающийся человек, и ему наплевать на Терентия Булычёва, и он вообще живёт ему и его стараниям вопреки, наняв себе в телохранители ниндзей из Японии.

Ну а так-то они друг другу улыбаются при встрече на вот таких мероприятиях, и многозначительно посматривая друг на друга, интересуются вначале здоровьем и как дела (не дождёшься гад), а затем желают друг другу не чихать и всего связанного со здоровьем. После чего расходятся в разные стороны и, заняв свою половину зала, который они мысленно уже поделили, начинают строить планы по подрыву здоровья своего конкурента. Не забыв для начала для дезинфекции прополоскать горло крепким напитком. Ведь не просто так Сил Силыч, а затем уж Терентий Никифорович, так волновались здоровьем друг друга, и любую деталь из сказанного друг другу, тот же намёк на кашель, никак нельзя упускать из виду.

И вот в один из трагических моментов для Сил Силыча, когда подосланные Терентием Булычёвым люди, выкрутили находящуюся на потолке массивную хрустальную люстру из своих держателей и она в один присест прочно вогнала в пол ниндзей Сил Силыча, а самого его она пока что оставила помучиться на глазах Терентия Булычёва, придавив собой лишь его грудную клетку, – сейчас Терентий подойдёт к нему и, встав ему ногой на грудь, напоследок всё ему скажет, – мимо него проходит Михаил и сбивает его с этой интересной мысли вот таким своим заявлением о Сил Силыче.

А Терентий Булычёв, одёрнутый этими словами Михаила, возвращается из своей фантазии и ёб-та, что я вижу: Сил Силыч во всю над ним, – а над кем же ещё, – насмехается, позволяя себе такие тонкости по отношению к одной крайне эффектной и элегантной леди, что только человек с улицы и не в теме, кто есть такой Сил Силыч, большой меценат и ценитель всяких художеств, его не поймёт, сочтя эти выходки и ручную предприимчивость Сил Силыча по отношению к эффектно выставленному напоказ заду этой всё, всё, а особенно Сила Силыча, понимающей леди, за какую-то грубую недопустимость в публичном месте и на людях. А может оттого-то этот человек с улицы так допускает себе думать и решать за Сила Силыча, что он не допускаем в такие высококультурные и интеллектуальные общества (он интеллектом не блещет, вот и рассуждает так примитивно).

А всякое высокоинтеллектуальное, избирательное искусство, а не какие-то там мазки маслом и точь-в-точь натуральное копирование сюжетов у природы и из жизни человека, где специально всё так, голову сломаешь, интеллектуально зашифровано в импрессионизм, кубизм или другой какой капитализм, который собой как раз все эти направления искусства и его покупателей объединяет, не каждого к себе и к своему пониманию допустит. А для этого нужно не просто, как следует потрудиться, чего часто бывает недостаточно, а тут без эксплуатационных затрат человека человеком часто никак и не обойдёшься.

Ну а так как такие расходы не всем по карману и доступны, то ценителей и понимающих людей такого рода художеств, исключительно редкие единицы существует. И понятно, что они мало понимаемы общей людской массой, кому хотя бы финансово недоступно понимание такого рода художеств за баснословную цену.

И вот Терентий Никифорович видит в другой части зала, не поверженного люстрой Сила Силыча, а всё как раз наоборот, Сил Силыч стоит довольный и радует собой эту эффектную, такую ручную леди. А Михаил, как только уловил ярость в глазах Терентия Булычёва, так тут же бросает ему наживку.

– А слабо тебе, Терентий Никифорович, своей на всю голову дурью, затмить христопродавца, Сил Силыча Морозова? И само собой эффектно и как только ты умеешь, эффективно. – Громко интересуется Михаил, а вслед за ним и все окружающие Булычёва люди, на кого Терентию Булычёву плевать хотелось, но только не в этом случае, когда его честь может быть задета Силом Силычем.

– А я сейчас этого Сила Силыча за раз сделаю! – грозно заявляет Терентий Булычёв. Затем оставляет на попечение своим широкоформатного вида охранникам вечно дующуюся на него, и не только по причине вмешательства пластической хирургии, описанной чуть выше, великовозрастную супругу, Ангелину Андреевну (разница в возрасте между ними всего-то пятнадцать лет, а это по нынешним меркам даже неприлично; такое себе неприличие может позволить даже человек без капиталов), и молчком, но видно, что с грубыми намерениями, направляется в сторону Сила Силыча.

А Сил Силыч всё это дело заметил и тут же во всём себе напрягся и крепостью своей руки ещё больше понравился той самой ручной эффектной леди, в момент обнадёжившей себя большими и главное, крепкими надеждами насчёт Сила Силыча, у кого, возможно, сила не только в его руках и капиталах, но ещё и в одном месте. Правда Сил Силыч при всём при этом благосостоянии, не так по силовому выглядит, и если быть откровенно честным, то Терентий Булычёв более чем он хорош собой, наголову его выше и, пожалуй, он его в удар прихлопнет. Так что то, что Сил Силыч так выглядел напряжённо, имело для себя природные причины. И единственное, что сейчас укрепляло дух Сил Силыча, то его охранники ниндзя, которые его в обиду не дадут.

И хоть всё так, всё же Терентий Булычёв вот он и с каждым шагом приближается к нему, и Сил Силычу как бы он не хотел, а первому придётся принимать удар от Булычёва. И Сил Силыч собрал все что есть силы в свой кулак и как тут же вдруг выяснилось, то с выпуском со свистом из этого кулака этой эффектной леди, огорчённой таким к себе щипающим подходом со стороны Сила Силыча. Но эффектная леди не успевает полностью огорчиться и не желать иметь никакого дела с Сил Силычем, так как к ней подходит Терентий Булычёв и со словами: «Не беспокойтесь леди, я хорошего товара не выпускаю из рук», раз и перехватывает эту леди.

И так это всё неожиданно и внезапно для этой леди произошло, что она с раскрытым от удивления ртом стоит, хлопающим взглядом смотрит на Булычёва, затем на Сил Силыча, и опять на Булычёва, и как понимается последним, то она дура дурой, раз не понимает своего счастья и ещё требует объяснений его поступку. Но ладно, так уж и быть, и Булычёв ей всё объяснит.

– Лучше синица в руках, чем журавль, да ещё ощипанный, в небе. – Вот так высоко-интеллектуально, со ссылками на народную мудрость, всё объясняет Терентий Булычёв. И эффектная леди не последняя дура, чтобы не понять такие посылы Терентия, человека, как он говорит, не только слова, но и умеющего держать его в своих руках, и она ответной улыбкой выражает понимание Терентию. А Сил Силыч, видя всё это, со своей стороны вдруг захотел всё это дело оспорить, и попытался перехватить своей загребущей рукой эту эффектную леди, типа места для всех хватит.

Но куда там, когда Терентий Булычёв взялся крепко за дело. В общем, Сил Силыч остался ни с чем, а эти его заявления: «Я просто человек утончённый, в отличие от этого мужлана, Терентия!», уж как-то грустно слышать, тогда как Терентий Булычёв со всех сторон в плюсах, а главное, он нашёл для себя оправдание в надутости Ангелины Андреевны, – хоть на этот раз по делу, и может на пластике с экономлю. Вот такой предприимчивый этот Терентий Булычёв, вечно во всём третирующий свою супругу желанием на ней с экономить. – Типа я люблю всё натуральное, – говорит этот сквалыга Терентий. – И если я буду тебя постоянно нервировать и гнобить твою самостоятельность, посмеиваясь над твоим умственным недоразвитием, то ты сама в губах надуешься и не нужно будет тратиться на пластику.

А Ангелина Андреевна, зря что ли высоко возрастная супруга, и она уже далеко не дура дурой, чтобы не понимать, к чему клонит Терентий – к урезанию расходов на её содержание. И поэтому она довольно находчива в этом жизненно для неё важном деле.

– Всё может быть и так, но тогда мне понадобится психолог, чтобы он снимал мой стресс. А он, между прочим, дороже обходится, чем пластик. – Вот так бескультурно и непонятно самой, но только не Терентием, на что намекая, дерзко заявляет эта стерва Ангелина Андреевна. И естественно, Терентий, когда слышит такие кощунственные, касающиеся его собственности заявления в свой адрес, – ты, Терентий, будь здоров, да заплатишь, – не может стерпеть. И он кулаком прямо в губы Ангелины Андреевны отправляет её к травматологу, как теперь всеми участниками этого семейного спора понимается, к наименее затратному варианту. В общем, нашли компромисс, ни тебе, ни мне. Что и говорить, а умеет Терентий Булычёв находить золотую середину во всём. Вот он и озолотился, и стал капиталистом, продавая оптом эту золотую серёдку.

И на этом выдуманная, а может и нет, история о Сил Силыче и Терентии Булычёве заканчивается, и Михаил, сказочник хренов, собрался было вывести мораль из этой своей сказки, но Клава перебил его.

– И как я понимаю, то ты от них всего этого апломба в себе набрался. – Клава попытался срезать Михаила.

– Это побочный эффект от общения. К тому же, чтобы быть принятым за своего, нужно быть хоть немного на них похожим. А иначе тебя не примут в свой круг и будут поглядывать на тебя с оглядкой. – Михаил хоть и был сбит с толку Клавой, но тем не менее, ловко выкручивается.

– С оглядкой? – удивился Клава.

– Всё, верно. – Как всё знает, заявляет Михаил. – Без оглядки на что-то или на кого-то, здесь никто и шагу не делает. Разве ты не замечал этого, когда, хотя бы в перемотке, смотрел какие-нибудь новости из шоу-бизнеса. Все эти публичные персоны, через слово оглядываются по сторонам. А вот что они там ищут, то они и сами, пожалуй, не знают. И возможно, что это у них, марионеток в душе, такой рефлекс, где их жизнь управляема со стороны, а не ими.

– Хм. Интересно. – Ответил Клава, задумчиво посмотрев в зал-галереи, где в беседах на отвлечённые, а может и важные темы, прохаживались гости, в ожидании сигнала от устроителей презентации, проследовать дальше.

– Так что без своего прикрытия, в виде на себя наговоров, своего рода иллюзии, здесь никак. И тебя, не то что не примут за своего, а скорей всего, и не поймут. «Да кто это такой и что он, бл***ь, тут делает?» – начнут встревоженно задаваться вопросами все эти публичные личности, начав оглядываться по сторонам и искать там поддержки у кого-то ещё, а чаще всего у своего заднего ума, коим они крепки и часто с ним советуются. Так что мимикрируй и тогда получишь доступ ко ртам местной публики. – Резюмировал себя Михаил. Чего для него, конечно, мало, и Михаил, прищурив один глаз на сторонне блуждающую публику, придвинувшись к Клаве, обратился к нему с полусекретным сообщением.

– Ну а сама по себе вся эта человеческая публичность, как бы она не изощрялась в собственной эпатажности и человеческой неполноценности, – мы люди без сердца, без любви и без комплексов, – что нынче в тренде, в так называемом руководстве к поведению и действию, или неписанном для них, сливок общества, правиле, всё же имеет в себе ту природную червоточину, – так она для них видится, – которая их искусственность выдаёт с потрохами. Я этот природный признак, вскрывающий их настоящую суть, которую они тщательно, всеми силами скрывают с помощью всей этой публичной иллюзорности, выдавая себя чёрте за что и за кого, лишь бы не быть тем, кем они есть на самом деле, – такая нынче тенденция, брать немыслимые вершины по своему изменению, но только не быть самим собой, – называю суффикс. – Михаил перевёл дух и, бросив взгляд в толпу, продолжил.

– Да вон тот же Басков. – Сказал Михаил. – Вроде фамилия отражает его род занятия, но при этом чувствуется какое-то в нём сомнение. И этому сомнению придаёт свой вес присутствующий в его именной фамилии суффикс. И ты, прислушавшись к нему, без всякого преувеличения в сторону принижения, скажешь: «М-да. Это точно не Басов. До него ему, ой, как далеко». И так во всём. Понял, мою мысль? – риторически спросил Михаил и, сославшись на крайне приспичевшую надобность, оставил Клаву одного вникать и приспосабливать себя к новой, ещё неизвестной для него среде.

Ну а что делает человек, когда он оказался один-одинёшенек в незнакомой и отчасти агрессивной для него среде? Он в нашем случае старается не промелькиваться и начинает слоняться и перемещаться по залу среди всей этой публики, ища для себя наиболее комфортное место. Что в итоге приводит Клаву к одному относительно малолюдному месту в одном из смежных залов, куда выжимаются из центрального зала люди с менее активной жизненной позицией, такие как Клава, кто и из себя не пойми что представляет, и кто зван сюда, чтобы других, более значимых и знаковых людей представлять.

Ну а в этом зале, не то что бы в центре, а с одного края на стене была помещена картина, которая и привлекла к себе внимание Клавы, кому сейчас было необходимо к чему-то пристать и увлечься. А картина для этого дела самое то, к тому же она оказалась и в самом деле интересна, и довольно познавательна для Клавы. А называлась картина «Персей и Медуза».

И хотя Клава неудосужил себя прочитать её название, – он сразу приступил к её рассмотрению, – он в один взгляд на женщину с волосами в виде змей (стерва однозначно), нет, не обратился тут же в камень, хотя в своей не сдвигаемой застоялости и устойчивости на одном месте был близок к такому себя пониманию, а он верно угадал, кто на картине изображён, и в общем, был близок к определению названия картины. Хотя это вопрос его никак не волновал, а он сконцентрировал всё своё внимание на голове Медузы Горгоны, а точнее, на выражении её лица, и пытался уразуметь для себя, что она тогда, а может сейчас думала, когда вдруг и так неожиданно для себя оказалась фигурально без головы, в полной власти Персея.

– Вот сколько себя помню, – возможно так рассуждала Медуза, – я всегда старалась держать от себя этот мужской род на расстоянии прямого взгляда, – его только попробуй подпусти ближе, начнёт тут же задаваться глупыми вопросами и важничать, считая меня дурой, – а тут так и не пойму как получилось, что один из них всё-таки добрался до моей головы и вложил в неё все эти пагубные мысли: рядом с ним, в его руках, мне будет надёжней что ли (всем тебя обеспечу, ни в чём не будешь нуждаться и буду с рук кормить; насчёт последнего, гад, не обманул), и я больше не наделаю всяких глупостей, своим завораживающим взглядом сбивая с праведного пути зазевавшихся путников. Что-то не больно мне верится во всё это. – У Медузы в глубоком раздумье даже прорезалась морщинка на лбу. – Как всегда бывает, попользуется мной и в итоге бросит из-за ненадобности. – И как вскоре выяснится, то она как в воду глядела, так рассуждая, но не больше.

И на этих своих выводах, Медуза хотела бы повернуться и посмотреть на Персея, чтобы воочию, по нему, получить для себя подтверждения всем этим мыслям, но тут она наткнулась на свою теперешнюю реальность, – она находится в руках Персея и теперь любое её действие находится в зависимости от желаний Персея, кто как хочет, так и крутит и вертит ею, кружа голову и мысли в ней, – и это всё и вызвало на её лице вот такое потрясающее воображение негодование в совокупности со своим недоумением.

– И что теперь?! – скривив губу, начала понимать своё новое положение Медуза. – Я буду смотреть одним взглядом и в одном направлении с этим мужланом Персеем. У которого поди что одни только низменные вкусы и никакого воображения. Заставит меня смотреть вместе с ним футбол, поставив рядом с собой на диван, напротив телевизора. И будет ещё ухмыляться и полемизировать на мой счёт, шлифуя всё это дело и свой разум баночным пивом. А как же моя независимость суждения и мнений, подчёркивающая мою индивидуальность?! – в себе вся изойдёт Медуза, не имея никакой возможности податься чуть подальше.

А Персей посмотрит на всё это её возмущающее его разум беспокойство, и сразу её строго-настрого предупредит. – Ты, дорогая, (вон как ёрничает) оставь все эти феминистские штучки. Я такое не потерплю в стенах своего дома. Не забывай, кто тебя здесь кормит и поит, при этом ни разу ещё не пропустив время кормления (уже начинаются упрёки). Хотя сколько раз мог, для твоего воспитания. Я всё доходчиво и понятно сказал? – врезав кулаком по журнальному столику, Персей, можно сказать, угрозами склонил Медузу к своему безволию и соглашательству с ним во всём. И что спрашивается, он этим добился в их отношениях, так себя по-свински по отношению к ней ведя? Ясно, что только ещё большего недоверия и жестокости взглядов на него.

И хотя, ни им, ни ей, изначально такая обоюдная встреча не планировалась, а всему виной была воля богов, как себя оправдывал Персей, а по её мнению, такая уж у них, горгон, безрадостная судьба, с одними подонками и негодяями, мнящими себя героями, сталкиваться на своём жизненном пути, всё же они столкнулись, и так уж получилось, что временами очень обаятельный Персей чем-то её взял и она по его вине потеряла голову, и теперь полностью находилась в его власти. И как только случилось, что она вот так полностью отдала себя в его руки, то тут-то и выясняется жестокая правда жизни: Персей, как и всякий собственник и ревнивец, нисколько не уважает её независимость взглядов и позволяет смотреть лишь на то или на кого, на кого он сам желает. В общем, подмял под себя всю её самостоятельность и идентичность, и хочет из неё сделать ту, кем она по своей природе не является: безвольную овечку, белую и пушистую, без всяких с её стороны колкостей и укусов внимательности, а не критичности, как думают вот такие Персеи.

А она дама целеустремлённая, с принципиальным и требовательным подходом ко всякому делу и отвечающему за это дело человеку, с кого она обязательно за всё спросит, и за что её на работе в общем и ценят. А вот у Персея на всё это иные взгляды и его совершенно не устраивает такая её принципиальность взглядов на него, – ты, дорогая, на меня так принудительно не смотри, как смотришь на своих подчинённых, и я с места не сдвинусь, если сам того не захочу. – И что за сволочь, сидит с каменным лицом и на все её, по делу крики, – да когда ты перестанешь меня изводить своим пренебрежением и безжалостным отношением ко мне, совершенно меня не замечая?! – никак не реагирует.

«А чего ты вечно так недовольно смотришь на меня и на этот мир вокруг», – издевательски усмехнётся Персей, на которого смотри, не смотри, даже таким принципиальным взглядом как у Медузы, он от этого всё равно не изменится – он изменчив сам по себе, в независимости от твоих взглядов на него. Здесь Персей в порыве воодушевления разольёт всё содержимое из банки, промахнувшись мимо рта, и Медуза по пошатывающему состоянию Персея, направившего не стройной походкой за добавкой на кухню, с замиранием сердца (это такие у неё фантомные ощущения в голове так и остались) начнёт боковым зрением поглядывать в сторону кухни, откуда вскоре вернётся Персей, от которого в таком его состоянии можно всякого паскудства по отношению к себе ожидать.

И первыми начали опасаться за свою сохранность змеи на голове Медузы, своими поджилками чувствуя, что как бы они не пресмыкались перед Персеем, он всё равно их не захочет стерпеть, взявшись за ножницы. Типа я всегда хотел стать стилистом, вот на тебе моя Медуница, я это дело и опробую. А это уменьшительно-ласкательное обращение к ней, ещё один признак того, что Медузу ждут новые потрясения со стороны Персея, кому, как и всякому герою, одному скучно жить на свете без отважных поступков и геройства, и значит, надо пить, вот он и распыляет себя таким образом. И это не пустые слова и параноидальные мысли Медузы, а в прошлый раз, когда Персей, вот так же у телевизора вдохновлялся, то он после одной рекламы так разошёлся в своём воображении, что решил непременно сделать из Медузы блондинку.

– Может вслед за головой и мысли у тебя просветлеют. – Вот так теоретически обосновав своё желание изменить во внешнем виде Медузы хоть что-то, Персей достал откуда-то перекись водорода и давай им травить эту жгучую живность на голове Медузы. – Ты у меня типа была жгучей брюнеткой, а станешь, так я решил и точка, жгучей блондинкой. – Заявляет Персей, пытаясь вывести весь этот тёмный подвид на голосе Медузы всей это химией. А Медуза всё это дело изо всех сил терпит, своей ещё не до конца вытравленной душой понимая, что он не только ради себя, но и для неё так старается, собираясь сделать этот мир для себя светлее и краше. К тому же не от всякого Персея (это, конечно, образно сказано) дождёшься такого к себе внимания и забот о твоей красоте, и уж потерпеть немного всей этой самодеятельности, не такая уж большая плата за такое к себе внимание.

Ну а то, что у Персея не хватило сил, а скорей навыков, в этом очень не простом деле по наведению порядка на голове у дамы не самой обычной, а со своей индивидуально-специфичной выразительностью себя, ещё называемой красотой, то Медуза за это на него много зла не держит, а лишь только той частью своей головы, где по его вине произошёл этот частичный мор и она лишилась части своей индивидуальности и разумений, за которые отвечала каждая в отдельности головная живность.

А вот сам Персей так не может простительно к себе подходить, и он начинает недовольничать, ища крайних, на кого бы было можно списать это своё неумение. – Вот толку от тебя никакого, говорящая только голова. – Персей прямо вбивает Медузу в онемение этим своим заявлением. – Только и можешь, что сверлить меня вечно чем-то недовольным взглядом и язвить по любому поводу. Словно какая-то русалка, от которой тоже никакого толку нет, но та хоть молчит и не лезет под руку со своими советами. Тьфу, напиться опять хочется. – А такие невозможно представить Медузе что за сравнения с русалками, до глубины души её потрясают и обидно слышать ей. Да и разве так можно сравнивать несравнимое, где русалка, эта примитивность, и она, на несколько эволюционных шагов опередившая эту водную недоразвитость. И если на то пошло, то все её нынешние недостатки, за которые Персей корит опять же её, проявились благодаря его поспешности действий. Лишил значит, её всего природного, данного от рождения функционала, а сейчас, когда он ему понадобился, бесится.

И Медуза не может сдержаться и всё-всё, что у неё накипело, высказывает прямо в лицо Персею, пока он не залил свои шары пивом. – А, прежде чем что-то делать, головой нужно думать, а не тем местом, которым вы всегда думаете и оттого нет вам никогда покоя. Я как вижу, то из нас двоих только у меня есть в наличие голова. – С такой подкожной язвительностью всё это даже не сказала, а выплеснула вместе со слюнями Медуза, что Персея застопорило на месте при виде такой её выразительности. И он, не имея возможности как-то это всё парировать на интеллектуальном уровне, аргументированно, вытирает рукавом рубашки обрызганное слюнями Медузы лицо (а они у неё сильно жгучие, по причине постоянной накопленности в них недоговорённости – Персей вечно её перебивает и не даёт договорить) и с обалдевшим лицом прибегает к угрозам.

– Да я тебя! – вот так многозначительно подступает к Медузе Персей. А Медуза видимо настолько сегодня выведена из себя этим сравнением с русалкой, а там глядишь и до жабы болотной дело дойдёт, что она нисколько не тушуется, да и отвести взгляд от Персея никак не получится, и она, ответно вопросив его: «Что?», так самоуверенно смотрит на него, как будто у неё есть средство и всё остальное для тушения разгоревшегося пожара страсти Персея. А Персей при виде такого горящего огнём и страстью лица Медузы, на мгновение теряется и сам чуть не обращается в камень. Но у него сила воли такая, что он ни одному взгляду привлекательной леди и даже дамы не верит, и никогда не поддаётся, оставаясь хладнокровным и нечувствительным, что не позволяет им взять над ним верх и, затем обдурив, оставить каменеть в сердце в своей безнадёжности.