Текст книги "Исход. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика"
Автор книги: Игорь Сотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
– Мы должны определиться и понять, куда наш корабль движется, – ко всем тут задаётся странным вопросом Иван Павлович, прямо ввергая всех членов совета директоров в умственный ступор. – Что это за ещё корабль такой? Какого он водоизмещения и крепко ли держится на воде? Так же хотелось бы знать, кто на нём капитан и как там насчёт провианта? Ну а мне, в частности, хотелось бы знать, хватит ли на всех спасательных шлюпок или на крайний случай жилетов? – нервно и волнительно дёргаются подбородки членов совета директоров, почему-то очень уверенных в том, что их корабль обязательно ждёт катастрофа, со своими неизменными последственными действиями, дракой за шлюпки и жилеты, которых, как всегда в таких случаях бывает, на всех не хватает.
И единственное, что держатели основных пакетов акций могут на это всё ответить: так это прямо, без всяких фигурных инсинуаций в виде упоминания всех этих спасительных кораблей в виде ковчега, спросить у сегодняшнего руководства, что оно предлагает делать в этом инвестиционном случае, когда стартовая позиция находится на исходной точке. А сами при этом взглядом упираются в эту исходную точку и пытаются рассмотреть в ней для себя нечто значимое (может быть и тот самый спасительный ковчег).
Ну а руководство корпорации, в лице его президента Ивана Павловича, с таким же интенсивным упором смотрит в эту точку, пытаясь выяснить для себя её внутреннюю структуру, на основе которой будет разрабатываться дальнейшая инвестиционная стратегия корпорации. И только один господин Орлов себя чувствует относительно всех не так зациклено на одной проблемной точке и целеустремлённо. А он отстранённо на всех, со знанием дел всех этих людей вокруг смотрит, и ему по большому счёту скучно и неинтересно на всё это смотреть, когда всё обо всех тут знаешь, и главное из этого знаешь, что от них ничего нового не стоит ожидать. И оттого, наверное, господину Орлову так невозможно себя сдержать зевается.
Ну а зевание на людях, да ещё так сладко и не с прикрытым рукой ртом, всегда очень заметно для окружающих людей. И как бы эти люди не были интеллигентны и с культурными на счёт себя мыслями, они всё равно ничего не могут поделать против своей внутренней, полной зависти природы, и сами начинают вытягиваться в лицах, в огромном желании так же сладко, с прикрытием глаз зевнуть.
И хотя это серьёзное заседание акционеров в своей повестке дня не предусматривало такой умственной разминки, да и не все здесь поймут такое твоё направление мыслей в сторону зевания на твои инвестиционные дела, отчего-то многим пришлось себя крайне сдерживать от такого самовыражения себя, щипая себя за ногу. А вот Иван Павлович, президент корпорации, по уважительной для него причине, – он в этот зевающий момент находился на ногах, у стенда с информационными материалами, – не смог себя уберечь и противостоять этому провокационному на себя давлению своей человеческой природы, со своим стадным чувством подражательства, и взял, да и зазевался.
И при этом он определённо был застан врасплох этой зевотой, раз не успел ни отвернуться, ни прикрыть себя рукой. А как только понял, что ему этого не прикрыть, то выпустил мышцы своего лица на волю рефлексии и так в зевании закатился, что увидевшие всё это участники этого заседания, даже испугались на мгновение за свои инвестиции, которые этот Иван Павлович, имея такой размах в глотке и явно, что и аппетит у него хороший, запросто может проглотить в своей неуёмности рационального мышления.
И хорошо, что Иван Павлович быстро сообразил, что в этом зевающем деле всякая задержка может привести к непредсказуемым кроме ответной зевоты результатам. Ну а чтобы люди не сильно на всё это демонстрируемое тобой отвлекались, нужно перевести их внимание в сторону источника возникновения этого отвлечения – к господину Орлову.
– И что всё это значит? – обратился с вопросом к Орлову Иван Павлович, как будто он и так не знает.
А сама по себе зевота, это не просто твоя физическая рефлексия на совокупность внешних и внутренних факторов, за что её часто и принимают там, – этот человек глубоко мыслит, – где живут приземлённой, бесхитростной жизнью, и большого значения не придают скрытным знакам и посланиям, а вот здесь, в этом мире недоговорённостей, недомолвок и в той же умалчиваемой степени определённости, всякая мелочь имеет своё значение и знаковость. И этот зевок господина Орлова, кто слыл за человека незаурядного ума, – он сделал головокружительную карьеру, от финансового аналитика до вице-президента, и к нему не только прислушивались, а и приглядывались, явно чего-то опасаясь (и вот тут-то и раскрывается интерес Орлова к дяде племянника, кто владел немалой долей акций корпорации), – и ничего просто и за просто так не делает. И эта его зевота так прилюдно продемонстрированная, явно что-то да обозначает. А вот что, то это и предстоит всем тут разрешить.
При этом зевать вот так демонстративно на таких вот собраниях не каждый себе может позволить. Что указывает на то, что господин Орлов занимал одно из самых высоких положений в этом финансовом мире, среди людей с глобальными мыслями насчёт современного миро-построения, где без своей иерархии не обошлось.
Так на самой первой и низшей ступени этой иерархической лестницы, человек себя осознавший не простым человеком, а много чего могущий, склоняется к тому, чтобы чихать на всех и на этом он будь здоров живёт. Далее, при продвижении им к вершинам управления, он каменеет лицом и мыслями, и перестаёт понимать всех этих людишек, мельтешащихся у него под ногами. Ну а если ты человек всё-таки незаурядного ума, то ты на этой ступени своего развития не остановишься, и встряхнёшь с себя всю усталость и незыблемость своего миро положения, и пойдёшь дальше в своём, как минимум, самовыражении. Где вот такая скучающая зевота, а никак не сонная, как могли бы подумать поверхностные и приземлённые умы, есть проявление твоей умудрённости жизненным опытом, не без своего перенасыщения знаниями всего и вся. Меня, мол, уже ничем не удивишь, я всё это уже слышал и знаю, к чему всё это приведёт.
А вот к чему всё это приведёт, многим здесь на собрании людям совершенно невдомёк (кроме само собой Орлова), вот они и начинают не сводить своих взглядов с Орлова, который явно что-то такое важное знает, что всем может грозить в будущем, или по крайней мере, он сумеет с прогнозировать эту беду. Ну а то, что всех их людей при финансах ждёт непременно беда, то это даже не обсуждается, когда они привыкли жить в стрессовых ситуациях ежедневно, – ведь капиталы нужно сохранить и приумножить, а это уже большой стресс, – и ничего другого не ожидают хотя бы ещё потому, что именно ставка на беду, а лучше, конечно, на глобальную, приносит наибольшие дивиденды. И им лишь одно нужно угадать, в какой области человеческой жизни ожидается катастрофа, чтобы сделать в эту область жизнь свои вложения.
– Да вот есть у меня мысль, со своими параллелями. – Вальяжно развалившись на стуле, покручивая в руках ручку, под внимательными взглядами людей вокруг заговорил Орлов. – Если взмах бабочки в Токио иногда может вызвать дождь в Нью-Йорке, то, чем я хуже её. А если этот так, в чём я нисколько не сомневаюсь и если будет нужно, то я готов это обосновать с помощью теологических инструментов, то вот эта моя зевота, чем не основание, если не для дождя в Нью-Йорке (с этим делом и бабочки справляются), а скажем так, для чего-то более глобального. – Господин Орлов на мгновение задумался и, вдруг озарившись во взгляде, выдал такое, что сразу никто тут и не понял. – Например, для апокалипсиса! – чуть не подскочив с места, громко заявляет господин Орлов, в тоже мгновение вогнав всех находящихся здесь в конференц-зале заседателей в свой умственный, наполненный тревожностью мыслей ступор. Где самым распространённым вопросом вставшим колом в головах всех этих инвесторов был: Что он этим хочет сказать?! Неужели, нас всех ждёт чёрный понедельник, с катастрофическим падением рынков?!
Правда были и такие, кто смотрел на всё более шире, и они, задавшись вопросом: «А может торнадо прямо в самом городе, раз он упомянул бабочку?», посмотрели в панорамное окно, которое ограждало этот конференц-зал от уличного пространства на этой высоте поднебесья. А там вроде бы ничего такого не наблюдается, но всё равно не утешает этих людей, уже уверивших себя в том, что точно будет буря.
И хотя господин Орлов совершенно ни у кого не вызывал доверия, что, в общем-то, было свойственно всем этим, инвестиционного образа мыслей людям, где единственным, чем они не могли похвастаться, потому что не имели этого у себя в наличие, так это доверительностью отношений с окружающим миром, где даже и к самому себе часто не было никакого доверия («Слабохарактерный и малохольный ты, Гриша, – обращался к примеру один из этих инвесторов к самому себе, – ведь дашь же слабину, если тебя в не трезвом виде о чём-то попросит девушка, сама сладость и желание. И не сомневаюсь в этом. – Всегда честен с самим собой этот Гриша, вынужденный признать в себе всю эту слабохарактерность»), всё же в таком деле, как инвестирование, нужно быть чуть-чуть ипохондриком и нельзя быть в чём-то до конца уверенным. Ну а то, что к Орлову нет никакого доверия, то это из той же пьесы.
Так что вполне вероятно, что на этот раз Орлов не от делать нечего нагнетает на них не уверенности и проявляет пессимизм, что ему всегда было свойственно, а для всего этого пессимизма есть все свои основания быть – вон какая во всём финансовом мире стагнация и все ведущие финансисты, скрепя зубы начинают признавать, что прежняя система финансового сосуществования идёт к своему слому и у них не осталось уже никаких инструментов, чтобы как-то повлиять на волатильность рынков и выйти в плюс. В общем, все упёрлись в невидимую стену и не знают, что дальше делать. А может у Орлова есть какой-то инсайд, о котором он так по своей глупости проболтался. И всем сейчас впору думать не о своих прибылях, а о том, как бы сохранить то, что у них есть и на чёрный день отложено в домашних и банковских хранилищах.
Ну а как только эта мысль пришла в голову всем этим инвесторам, людям всегда очень отзывчивым к разным страхам и опасностям для своего благосостояния (они все были отчасти параноиками), то тут-то их мысль заработала в этом направлении своей подготовленности к этому катастрофическому событию и своему спасению.
– Золота по моим расчётам на первое время должно хватить. – Быстро сообразил на счёт возможных катаклизмов на рынках и глобальных катастроф в человеческом плане всё тот же Гриша, человек с большим воображением и хитростью мышления насчёт своего спасения на этом и на том свете. Где для спасения на этом свете он больше рассчитывал на свои вложения в физические ценности, а на том свете он рассчитывал на свои обширные связи, которыми он обзавёлся на этом свете. А так как он никогда не клал яйца в одну корзину, а это в его случае значило, что он на всякое своё попадание в будущем рассчитывал, то он обзавёлся связями из разных слоёв человеческой жизни. Так что попади он в рай или ад, то и там, и там, у него будут знакомые, кто за него слово замолвит перед теми, кто там всё за всех решает.
– И что вы, Григорий Пантелеймонович, можете за себя сказать? – обратится к нему с вопросом Пётр из небесной канцелярии, пытаясь путём невинного слова подловить Гришку на его гордыне и самолюбии. А Гришка ещё в чистилище навёл справки у людей знающих, что здесь как и почём. И Гришка само собой не ловится на эту ловушку, и он с видом человека ко всему готового, смиренно говорит. – А что я могу о себе сказать, кроме одной нелепости. А вы, если вам это насущно нужно знать, пойдите и спросите у людей здесь уже определённых своим благочестием, проявленным ими при земной жизни, что я за человек такой. И достоин ли я райской жизни.
Ну а Пётр, конечно, всяких людей и людишек на своём посту повидал, и знает все их хитрости и на что они готовы, чтобы попасть в рай (на самую подлость и обман). И Пётр крепко так посмотрел на Гришку, и многозначительно ему так сказал. – А мы спросим. Думаете, что не спросим. – А Гришка молчит и ничего не отвечает, понимая, что этот придирчивый ко всякому греху в тебе и погрешности Пётр, – как будто и сам без греха сюды попал, – только и ждёт от него ответных возражений. Ну а Пётр, видя, насколько тёрт этот калач Гришка, заходит с другой стороны к нему. – И кто за вас слово может замолвить, а может быть и во всеуслышание заявить?
Ну а Гришка для виду немного подумал и с долей преждевременной расслабленности (что поделать, Гришка часто заносчив и поспешен) ему говорит. – Знаете, я не буду собой выказывать затруднения для жизни людей простых, а сразу обращусь взглядом в сторону того, кому на роду было написано не быть равнодушным к человечеству человеком. Позовите папу Григория, моего тёзку.
А Пётр, всё это услышав и не пойми от кого, на мгновение и дар речи потерял. Ведь он самый первый из списка пап папа, и он всех наперечёт пап знает, так как сам их в списках на этот престол утверждает, – бытует такое утверждение среди вот таких пап, – и ему как-то неслыханно слышать, что у пап есть мирские дела с каким-то мирянином, хоть и претендующим на место в раю. А за такое его панибратство с папой, где он посмел оттесать его тёзкой и вовсе убить его мало (но за такие дела преследуются в раю и поэтому такие методы приведения в чувства ослушников не приветствуются). И понятно, что Пётр тут начинает выдумывать всякие препоны для Гришки, вознамерившегося такие вещи заявлять. И Пётр хитро так, через прищур глаз посмотрел на Гришку и спрашивает его. – А какого такого папу Григория вам позвать?
А Гришка и не понимает в чём тут заминка, видя во всём этом препирательстве Петра его язвительный и привередливый характер. Я, мол, пострадал за это место на небесах, а всему этому люду, для того чтобы попасть сюда, теперь и ничего делать в особенности и не нужно. Не пакости по большому, и в общем, всего этого достаточно, чтобы тебя наверху, в раю, ждали. Вот он и старается максимально осложнить проход в рай людей, всю свою жизнь старавшихся не навредить человечеству, не слезая со своего дивана, испытывая тяготы такого своего местожительства, глядя с утра до ночи телевизор.
– Самого последнего. – Заявляет Гришка. И тут же ловит на себе полный радости взгляд Петра, как понимается Гришкой, ничего ему хорошего не сулящий. Что сейчас же им и выяснилось. При этом в такой словесной подробности, что Гришка охренел от такой иезуитской хитроумности этого Петра (а то, что Гришке на ум начали приходить такие им неизвестного качества слова, то всё объяснимо тем, что с кем пару минут пообщаешься, то этой гадости от него и наберёшься).
– А разве вам неизвестно, – чуть ли неоткрыто усмехается этот Пётр, – а скорей неизвестно, чем известно, – делает он оговорку и озвучивает то, что хотел сказать, – что последний, по вашим словам, Григорий, Григорий XVIII, не есть папа, а он признан за антипапу. – И Пётр на этих словах не удержался оттого, чтобы с победоносным видом посмотреть на Гришку. А Гришка, охреневший от такого бюрократизма небесной канцелярии, готовой на всякие несусветные выдумки, чтобы не допустить человека заслужившего своё место в раю до своего места, – они вообще охренели тут от безнаказанности, для них уже папа не папа, а какой-то антипапа, – в сердцах плюнул под ноги Петру и решил пойти прямиком в ад, где, скорей всего, таких препон для попадания туда нет.
Но как ошибался Гришка, уверовав в открытость для каждой заблудшей души этого адского места, где по его наивности думалось, нет всей этой бюрократии и можно быть откровенно честным со всеми. А там, как им по прибытии в это смрадное даже на входе место выясняется, ждёт точно такой формализм при встрече, бюрократический взгляд и не пойми кого на входе, и даже обращённые к нему вопросы несут в себе всю ту же содержательную направленность и внутреннюю демагогию.
– Значит, решили, Григорий Пантелеймонович, что вам у нас самое место? – интересуется этот чёрт в очках на входе. А Гришка и не собирается кривить душой и врать, когда он можно сказать, оказался у последней черты. И ему желается быть во всём откровенным. – Это не я решил, – заявляет Гришка и кивнув головой вверх, добавляет, – это им так посчиталось проще.
– Вот как! – с долей удивления сказанул чёрт в очках, переведя свой взгляд с верху на Гришку. – И что их в вас не устроило? – интересуется чёрт в очках.
– Моя внутренняя конституция и знания. – Откровенно заявляет Гришка.
– Знания?! – опять удивляется чёрт в очках. С чем и спрашивает Гришку. – И что это за такие знания, что вас не берут в рай?
– Да знаю я всё про их богадельню, – заявляет Гришка, – ну и заодно людей из рода пап, которые как вдруг выясняется, и не папы вовсе, а какие-то антипапы. – Ну и понятно, что чёрт в очках смущён всеми этими заявлениями и знаниями таких выдающихся людей этим Гришкой, с виду и образом мыслей вроде как для их места самый подходящий, но как тут выясняется, имеющий в себе червоточину, не дающую ему полностью морального права требовать для себя беспрепятственного прохождения в их обитель греха. И чёрт в очках говорит: «Одну секунду», и скрывается за внутренними дверьми его кабинета, где и велось это собеседование с Гришкой.
Ну а Гришка и не сомневается в том, что вновь будет обманут. И не только во времени, но и в надеждах. Что так и произошло, когда этот чёрт в очках вернулся в кабинет не через секунду, а где-то через полчаса, в сопровождении странного типа с козлиной бородкой и при рогах.
– Вы, Григорий Пантелеймонович, наверное, уже догадались, кто я? – совершенно для Гришки непонятливо улыбаясь и вот таким образом настаивая на своей знакомости, заявляет этот тип с бородкой. А Гришка, ни смотря на то, что этот тип ему кажется своей физиономией знакомым, и понятия никакого не имеет, кто он таков. А вот так признавать его за человека ему знакомого, с кем он, может быть, состоит в приятельских отношениях, Гришка не привык и не собирается делать.
– Сатир, что ли? – Гришка своим вопрошанием прямо коробит всё лицо в оспинах этого типа с бородкой. Но он, тем не менее, сдерживается от переполнившего его возмущения с помощью наступа своей ноги на ногу этому чёрту в очках, в момент заткнувшегося в своей улыбке.
– Я вижу, что вы, Григорий Пантелеймонович, человек пытливого склада ума. Что для нашего хозяйства самое то. Но ваши попутные знания всех этих знаковых людей, не дают нам права губить в нашей глубинке ваши перспективы на будущее. И по нашему душевному измышлению, мы приняли решение, отправить вас назад, в свет. – Гнусно улыбаясь в лицо Гришке, заявляет этот гражданин неизвестной для Гришки конструкции. Отчего в Гришке, так уставшего с долгой дороги и в ногах, – а то, что он летел под горочку, нисколько не умаляет его трудности в преодолении этого пути, – озлилось всё внутри на этого гражданина бюрократического мироустройства. Для которого сердечного признания и слова мало, а ему поди что нужно предоставить на каждый свой грех справку на бланке строгой отчётности, и чтобы там была круглая, а никакая другая печать.
И в Гришке всё так возмутилось на этого гражданина бюрократической наружности (все они козлы), что он подскочил с места с кулаками наготове и заорал. – Ах ты, формалист чёртов?! Да я тебе сейчас покажу, где раки зимуют. – И только он так возник против бюрократизма и проволочек, как, раз, и он опять в кабинете небесной канцелярии, перед лицом всё того же Петра, явно не ожидавшего его вновь увидеть и оттого чуть не упавшего со своего стула.
А Гришка хоть и взлетел так для себя неожиданно и стремительно обратно, на этот раз не растерялся. И он, прежде чем, огорошить Петра своим заявлением: «Чё, не ждал?!», сообразил заглянуть в лежащие перед ним бумаги. Где многое для себя, за других людей, и в частности за этого Орлова и понял – чтобы попасть в эти небесные чертоги, нужно быть званым. А почему так это решил Гришка, то всё очень просто. Он на лежащем перед Петром листке прочитал: «Андрей первозванный». А как только он это прочитал, то его пробило этим догадливым озарением. А также ещё тем, что этот Орлов, типа Андрей первозванный, судя по его имени, определённо что-то такое знаковое знает, что его приведёт сюда, в эти небесные чертоги в скором времени, а вот всех остальных, будет и не пойми что ждать. Так что нужно к нему прислушаться и постараться из него выудить эту необходимую для понимания будущего информацию.
Правда, Гришке, а точнее Григорию Пантелеймоновичу, совершенно не удаётся сосредоточиться на своём внимании к Орлову, а всё потому, что он человек увлекающийся, и если ему в голову какая-то мысль зашла, то он пока с ней не разберётся, то ему сложно быть внимательным. Ну а сейчас он занялся подготовкой к своему спасению. Где на пути к нему сделан только первый шаг: прикуплено на первое время золота два пуда. А этого, по разумению Гришки, явно недостаточно, чтобы спастись и прокормиться, когда в этом апокалиптическом будущем, которое им всем тут предрекает Орлов, нет чётких критериев истины, то есть не установлена система ценностей и непонятно будет, что почём торгуется.
– Надо будет закатать побольше банок с разносолами, а не губу, как привык. – Остановился на этой мысли Гришка, вдруг вспомнив свою докапиталистическую молодость, где он не был ещё настолько оторван от земной жизни и ещё что-то делал руками, а не жил в расчёте на чужой ручной труд и глупость человеческую. И Гришка в этот момент откровенности позволил себе самокритику, чего он давно по отношению к себе не позволял. – Только они в трудные времена и спасут, а не какая-то валюта, и не пойми со временем, что это за слово такое. Хм. – Усмехнулся про себя Гришка и, вдруг наткнувшись на обращённый в свою сторону потный взгляд банкира Немировича, человека невыносимого во всём для Григория Пантелеймоновича, терпеть не могущего людей с потными взглядами и мыслями на тебя и твою действительность, закипел в его адрес злобными мыслями.
– Закатал губу, – глядя на Немировича, злобно ему в мыслях ответил Гришка в ответ на его предложение, немыслимое для тех условий своего пребывания (апокалипсиса), в которых себя сейчас мыслил Гришка, – мильон мне предлагать за банку закатки. А вот это ты видел! – было сунул дулю под нос Немировича Гришка, но быстро одёрнул руку, видя в раскрытом рту Немировича агрессию против его дули, где он намеревался откусить ему палец совсем не со зла, а от голода.
А это всё ещё больше укрепило Гришку в решимости сегодня же взяться за это дело, закрутки банок с разносолами.
А в кабинете между тем идёт своё мысленное движение. Где Иван Павлович обратился со своим мнением к Орлову.
– Хочешь сказать, что твоя зевота не просто рефлекторный дыхательный акт, а это некая причина, созданная из неких внутренних соображений природной сущности сегодняшней ситуации. И она посредством тебя отправленная в мир, через цепь взаимосвязанных явлений приведёт какую часть мира, а может и весь мир к некоему знаковому событию. Здесь зевнулось, а на другой стороне земного шара откликнулось. – С долей иронии в лице и словах, вопросил Иван Павлович. А Орлову не только не смешно в ответ, а он совершенно не видит, над чем тут можно иронизировать.
– Как минимум, это не исключается человеческой природой и существующим миростроением. – С полной серьёзностью во всём себе заявляет Орлов. И все его слушают и при этом его слова не вызывают недоверие, а ему почему-то хочется верить. – И отчего-то фигуральная аналогия с чиханием на одной стороне земного шара и ответный насморк у всей планеты, у вас никогда не вызывала желание иронизировать. А ведь между тем, вы, откликнувшись на этот мой посыл, сами запустили эту цепь неотвратимости. И теперь, чтобы вы не делали, её невозможно остановить, пока она не дойдёт до своего следствия и замкнёт свой круг.
– И чего нам всем ждать от вашего зевка? – интересуется Иван Павлович, как всеми понимается, до чего же упрямый и упёртый тип. Его Орлов так обстоятельно, с прямыми доказательствами пугает, а ему хоть бы хны, и он не ведётся на все эти его посылы. – Знамение ему подавай. – Догадались многие из находящихся в кабинете людей, зная консервативность мышления Ивана Павловича, которая, бывало, дорого им стоила, когда он отказывался прислушиваться к современным веяньем в деле монетарной политики.
– Я уж как-нибудь, по старинке обойдусь, вкладываясь в золото, – совершенно никого не боясь и, не стесняясь, Иван Павлович смело так не скрывал своего ретроградства, – а все эти слепые трасты и офшоры оставьте для себя.
А что спрашивается, есть знамение в их финансовом мире? Это, если не инсайд, то что-то вроде этого. Где лицом, продающим, а может из мстительных, справедливого характера побуждений выдающим вам эту информацию, является не кто-то изнутри той самоорганизации людей, которая влияет на курс и движение рынков, – либо к схлопыванию, либо к их разрастанию, – а этим лицом может быть и не лицо вовсе, а какая-то внешняя управляющая этим миром структура, та же природа, которая с помощью своих знаковых сигналов (тайфунов там или землетрясений) предупреждает человечество о таком надвигающемся природном катаклизме, от которого уж точно никуда не спрячешься в этом полным людей городе, а уж насчёт функционирования всех этих бирж и рынков, точно не стоит заводить речь на время вдруг разбушевавшегося всемирного потопа, или землетрясения. А может и до того времени, пока люди вновь для себя не придумают увлекательное для себя занятие по перемещению материальных средств с помощью нарисованных бумажек.
– Чего ждать? – многозначительно так переспрашивает Орлов. Затем с видом человека много знающего и столь же много скрывающего, обводит взглядом присутствующих в кабинете людей. Где он на некоторых лицах делает фиксируемые всеми остановки, что немедленно вызывает у всех, в том числе у того человека, на ком остановился взгляд Орлова, вопросы: «Что, чёрт возьми, он в нём (во мне) увидел?». После чего Орлов оставляет этого человека в глубоком на свой счёт заблуждении, – что, чёрт возьми, я о себе знаю такого, что может представлять для всех огромный интерес, – и в итоге добирается до Ивана Павловича.
– Отклика. – Заявляет Орлов. Чего само собой недостаточно для всех здесь находящихся людей, и они ждут от Орлова объяснений.
– Может поясните. – Интересуется Иван Павлович, сейчас выступающий общим рупором всех здесь находящихся людей.
– Отчего же не пояснить, поясню. – Говорит Орлов. – Человек во всём реакционен, от слова рефлексия. И его зевота, есть всего лишь его рефлексия на некие внешние обстоятельства. А вот на какие, то если вы пораскинете своими мозгами, то в момент сообразите. – И, хотя Орлов в этом своём заявлении, можно предположить людьми без задней мысли мыслящими, предположил у людей находящихся здесь, в кабинете, наличие мозгов и значит ума, а людьми не так поверхностно мыслящими было предположено совсем другое, – он, падла, на что тут намекает, – никого из них не устроил этот ответ Орлова, и не пойми с какой стати, понадеявшегося на их изобретательность ума. Нет уж, если хочешь что-то сказать, то доводи до ума свою мысль, а иначе мы имеем полное право тебя понять, как нам заблагорассудится.
И Орлов видимо сообразил, с какой придирчивой публикой он имеет дело, раз он взялся за объяснение своих слов. – Человек перенасытился информацией до такой степени, что ему до отупения стало скучно. Вот он и начал так неприкаянно себя мыслить, зевая на всё в этом мире. И чтобы вернуть его обратно в себя, а он несомненно оторвался от самого себя и реальной жизни, всё больше пребывая в виртуальном, иллюзорном мире демагогии, его нужно обратно приземлить. Иллюзия живёт ровно до того момента, пока её считают реальностью. А для этого нужно вернуть в прежнее ценностное значение, ни в коем случае не потребительство, а материальность этого мира. Что это значит? Скажу в общем. Человеку нужно вернуть физический контакт с реалиями мира, что давно утрачено им. Где между человеком и действительностью сооружено столько прокладок в виде информационных манипуляторов в психологическом и джойстиков в физическом плане. И тогда только человек сможет вновь себя обрести в настоящем своём качестве. Что, надо признать, невозможно сложно сделать в настоящее время, когда настоящий человек этого времени убеждён в такой своей человеческой значимости, где он вершина пищевой и цифровой цепочки. И поэтому нужно принимать кардинальные меры для переустройства на свой счёт человеческой мысли. Нужна шоковая терапия, где бы человек убедился в том, как он на самом деле жалок и ничтожен перед лицом реальности. А иначе, когда наступят смутные времена, – а к этому неотвратимому событию всё и идёт, – человечество, пребывающее в своём иллюзорном мире, оторванном от реальности, опять не будет готово к будущему. – На этом Орлов поставил точку и обратно сел на свой стул, с которого он подскочил во время этого своего эмоционального высказывания. Ну а сев обратно на свой стул, он театрально упёрся локтями рук об стол, на которые в свою очередь он упёрся головой, которую он обхватил своими руками, и в таком виде стал всем вокруг действовать на нервы.
– Что он всем этим хочет сказать?! – закипели в мыслях все вокруг люди, в тревоге за себя глядя на этого подлеца Орлова, всегда так ловко умеющего вогнать их в страх и в ступор своего и его непонимания. Он тут всякого им наговорит, а им потом сиди и ломай голову над всем им сказанным. А пренебрегать им сказанным никто не осмеливается. А всё потому, что Орлов хоть и порядочная скотина, но его прогнозы на будущее часто сбывались. А не иметь это в виду, как минимум, не предусмотрительно.
И как ожидалось Орловым, поглядывающим по сторонам из-под своего наклонного и ручного прикрытия, то все эти господа вокруг, принялись ломать голову над всем им сказанным, пытаясь выскоблить оттуда крупицы истины. Как из катренов Нострадамуса, его современники пытались для себя выудить свои предначертания, а наши современники подогнать произошедшие исторические события под них, так и эти люди с капиталами, кто в своих действиях как бы ориентировался на финансовую аналитику, тогда как на самом деле, на самое что ни на есть прогнозирование, где вместо гадалки с картами им гадает не на кофейной гуще и не на картах, а на графиках финансовой турбулентности рынков, человек при дорогом костюме и бабочке на сорочке из аглицкой мануфактуры, пытались из этого нагромождения смыслов и слов выяснить, что всех их и рынки ждёт.
