Текст книги "Давид Юм"

Автор книги: Игорь Нарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

1. Имеется ли объективная причинность?

Рассмотрим первый вопрос Юма. Отвечая на него, он объявляет наличие объективных каузальных связей сомнительным, заняв с самого начала исследования позиции агностицизма.

Когда Юм подвергает сомнению наличие объективных каузальных связей, то на деле это означает, что он почти отвергает их существование. Почти, но не полностью. Иногда он пользуется понятием объективной причинности, то есть сам же невольно соглашается с тем, что материалисты правы, однако правы лишь условно или, как сказал бы Кант, регулятивно. Так, в своей «Истории Великобритании» он довольно часто говорит о том, как внешние обстоятельства воздействовали на поступки исторических деятелей. Подобным образом он рассуждает, например, о роли укрепленного лагеря, военной тактики и дисциплины войск в сражении при Денбаре, повлиявших на решения военных предводителей и на общий ход битвы (см. 19, т. 2, стр. 830–831).

Аналогичные рассуждения Юма, к числу которых можно отнести и его замечания о влиянии материальных богатств на этические воззрения людей в III книге «Трактата о человеческой природе», предвосхищают «контрабандные» апелляции к материализму, которые стали нередко встречаться в буржуазной философской литературе с конца XIX в. Как показал В. И. Ленин, такие апелляции имеются в «Механике» Э. Маха, а также и в других сочинениях эмпириокритиков конца XIX – начала XX в.

Юм считает, что доказать объективное существование каузальных связей невозможно ни «априорно», то есть путем логического выведения следствий из причин по рецептам рационалистов XVII в., ни «апостериорно», то есть из опыта. В обоих случаях он ведет свое рассуждение, опираясь на такие конкретные примеры, которые подобраны тенденциозным образом.

Отвергая «априорные» доказательства причинности, Юм во многом был прав, ведь он критиковал то отождествление реально-каузальных связей с мыслительно-логическими, которое имелось у Декарта, Спинозы и Лейбница. Этот рационализм изжил себя, и с ним надо было разделаться. Но Юм все же был прав не полностью, ибо он не учитывал того, что в ходе исторического развития познания научные понятия делаются все более «емкими» и это расширяет возможности выведения из них следствий, которые соответствуют реальным результатам действия причин, описываемых с помощью данных понятий. Так, если в XVIII в. нечего было и думать о выведении из понятия «атом» понятия «радиоактивное излучение», соответствующего реальным последствиям возбужденных состояний атомов определенных химических элементов, то в XX в. понятие атома стало значительно более содержательным и вообще во многом изменилось, после чего понятие радиации стало выводиться из него как следствие определенных свойств атомов. Всего этого не могли учесть и великие рационалисты XVII в. Но конечно, никогда нельзя забывать, что из понятий и суждений могут собственно логически выводиться опять-таки только понятия и суждения, а не неизвестные прежде свойства объективной действительности. Этого в принципе не понимали сторонники гносеологического рационализма.

«Апостериорные» доказательства существования объективной причинности Юм также опровергает. Он старается дискредитировать их путем последовательного рассмотрения и оценки признаков, входящих в понятие каузальной связи, то есть «элементов», составляющих структуру причинения. В качестве этих элементов Юм выделяет следующие.

Во-первых, это пространственная смежность причины и следствия, которая имеет место во всех случаях каузальной связи, даже и в таких, при которых кажется, что причина и следствие отделены друг от друга. Ведь в подобных ситуациях всегда можно обнаружить какие-либо промежуточные образования, через которые, видимо, передается цепь причинения.

Во-вторых, это смежность во времени, то есть непосредственное предшествование причины следствию, каковое имеет место и тогда, когда кажется, будто причина и следствие разделены длительным временным интервалом, ведь в течение этого интервала причина не прекращает действовать, аккумулируя скрытым образом свои последствия. Так, существуют яды, отравление которыми дает себя знать не сразу, а спустя много дней: в организме отравленного человека в течение этого промежутка времени происходят разрушительные, но пока внешне не проявляющиеся биохимические процессы.

В-третьих, «необходимость является существенной частью причинности» (19, т. 1, стр. 547). Данный, последний из трех «элементов» требует специальных пояснений.

Под «необходимым порождением» Юм понимает сочетание двух разнородных обстоятельств. Прежде всего, это чувственно наблюдаемый факт появления следствия буквально каждый раз после появления того, что считают его причиной. Второе же обстоятельство состоит в том, что к этому факту примысливают его истолкование в смысле порождающегосущностного акта. Таким образом, «необходимое порождение» в отличие от первых двух «элементов» каузального отношения в опыте, согласно Юму, не обнаруживается. Наблюдаемое в опыте не имеющее исключений появление следствия после причины не дает твердых оснований для утверждения акта порождения следствия именно как продукта действия данной причины.

Остается, по мнению Юма, на выбор – либо, несмотря ни на что, утверждать, что такое порождение все же происходит необходимым образом, хотя это непонятно и недоказуемо, либо примириться с тем, что, поскольку объективная причинность недоказуема, она, может быть, в действительности и не существует. Юм принимает вторую альтернативу: он не отвергает наличия объективных каузальных связей, но отвергает возможность доказательства их существования и допускает, что их на самом деле нет.

Кроме того, Юм рассматривает тот – «апостериорный» довод в пользу наличия объективных каузальных связей, который состоит в ссылке на сходство между причиной и следствием. Довод этот таков: если подобное сходство наблюдается, то есть В, появляясь после А,похоже на А,следовательно, Аесть причина, а В– его следствие. Но, пишет Юм, либо такое сходство не может быть зафиксировано вообще, либо оно бывает в таких случаях, в которых его наличие ровно ничего не может доказать (классический пример: один день «похож» на другой, однако первый день не есть причина второго). Окончательный вывод Юма таков: в огромном большинстве случаев действие отличается от причины, а потому оно не может быть в ней открыто, так что доказать, что это действие действительно есть следствиеданной причины, невозможно.

Этот вывод Юма неверен, ибо даже отсутствие сходства между Aи Вне указывает на отсутствие причинно-следственной связи между ними. Строго говоря, в последнем своем рассуждении Юм оперировал не понятием «сходства» следствия с причиной по тем или иным признакам, которые могли бы указать на их каузальную связь, а лишь понятием внешней и обязательно наглядной, чувственной их взаимопохожести. Последняя действительно ничего в обсуждаемом плане не доказывает надежно и тогда, когда она есть (треугольники все похожи друг на друга, но сами они не порождают друг друга), и тогда, когда ее нет (болезнь человека непохожа на микроорганизмы, которые ее вызвали).

Кроме того, какая именно причина и какое именно следствие должны быть похожи друг на друга? Ведь это требование относят к непосредственному следствию данной причины и к непосредственной причине данного следствия, а утверждать, что перед нами именно непосредственные звенья причинно-следственной связи, мы можем далеко не всегда. Имеется еще одна несообразность: Юм вообще «не имел права» требовать сходства между следствием и причиной, потому что как агностик считал объективные причины и следствия непознаваемыми (и о каком же «сходстве» двух непознаваемых процессов или объектов может идти речь?), а впечатление от этих причин и следствий могут и походить и не походить друг на друга, но это нисколько не продвинет нас вперед в решении вопроса о том, есть или нет перед нами каузальная связь.

Как обстоит дело в действительности? Некоторое, диалектически относительное сходство между причиной и ее следствием обнаруживается в большом числе случаев, так что мимо этого обстоятельства при рассмотрении проблемы каузальности проходить нельзя. Сходство и различие между причиной и следствием взаимообусловлены и могут быть сравнительно четко охарактеризованы, в особенности при условии, если понимать каузальное отношение как связь между старым и новым состояниями предмета (а как раз для Юмова понимания этого отношения как последовательности двух различных событий признак сходства случаен).

Итак, Юм считает, что наличие причинноследственных связей не поддается доказательствам. Указывая на то, что причинно-следственной связи между впечатлениями вообще быть не может, а в своем опыте, который они считают «внешним», люди фиксируют только следование Впосле А, их смежность во времени и пространстве, и не более того, он считает, что признать можно только факты подобного следования и ничего другого. Когда люди утверждают, что каузальные связи существуют совершенно бесспорно, они ошибаются: они выдают отношение следования за причинно-следственную связь, то есть квазикаузальность принимают за каузальность подлинную, так что примысливают фикцию.

Таким образом, все люди, по мнению Юма, на каждом шагу впадают в иллюзию post hos ergo propter hoc («после этого, значит, по причине этого»). Но спрашивается, как и почему эта иллюзия так широко распространена? Ведь «все явления, по-видимому, совершенно отделены и изолированы друг от друга; одно явление следует за другим, но мы никогда не можем заметить между ними связи…» (19, т. 2, стр. 76). Почему же люди вновь и вновь с поразительным упорством впадают в названное заблуждение?

2. Откуда появляется убеждение в существовании причинности?

Рассмотрев с большой скрупулезностью в психологических деталях процесс появления и закрепления убежденности людей в том, что причинно-следственные связи существуют, Юм приходит к выводу, что все дело в том, что в структуру закона причинности в том виде, в каком он запечатлевается в сознании людей, вместо признака «необходимого порождения» входит фактически совсем иной признак, а именно «регулярной повторяемости» появления Впосле А.Следовательно, люди ошибочно принимают регулярность появления за необходимость причинения. В этом отношении они ведут себя как животные, которые в подобные ошибки впадают постоянно. Скажем, курица «полагает», что, поскольку всякий раз после появления на птичьем дворе хозяйки появляется и корм, значит, она есть устойчиво действующая причина корма, и каково же ее, курицы, «разочарование», когда оказывается, что однажды вместо заданного ей корма она встречает острый нож, отправляющий птицу в горшок для варки пищи.

В целом процесс возникновения убеждения людей в существовании причинно-следственных связей обрисован Юмом следующим образом. Люди запечатлевают в своем сознании все три признака действующей каузальной связи – следование, смежность и регулярность следования. Последний из этих признаков воздействует на второй из них, то есть на обстоятельство смежности, в том смысле, что придает этому обстоятельству значение активно действующего ассоциативного фактора. В результате возникает ассоциация Вс А.Она закрепляется в сознании людей благодаря регулярности повторения тем больше, чем большее число раз эта регулярность имеет место.

Это закрепление обладает особой психологической структурой. Сначала образуется привычкак появлению Впосле Ав некоторой новой серии случаев. Затем возникает ожиданиетого, что и в иной, до этого времени еще не происходившей группе случаев после появления в каждом из членов этой группы Апоявится и В.Наконец, возникает и укореняется вера, что так будет происходить и во всех дальнейших случаях, даже и в отдаленном будущем. «…Влияние веры состоит как в оживлении и укреплении какой-либо идеи в нашем воображении, так и в предупреждении всяких колебаний, всякой неуверенности по ее поводу» (19, т. 1, стр. 597). Сами ассоциации, в том числе каузальные, о которых шла речь в предшествующей главе, строятся на основе привычки; теперь обнаруживается, что ассоциации в свою очередь ведут к образованию и закреплению привычек, а именно привычек «каузальной психологии».

Следует заметить, что подобные психические процессы еще до Юма заметили философы-материалисты, в особенности Т. Гоббс. В своем сочинении «Человеческая природа» он писал об ассоциациях повторяемости и ожидании новых повторений как об источнике возникновения у людей представления о существовании причин (см. 35, т. 1, стр. 456). Но он и не помышлял о том, чтобы сделать отсюда вывод о полной субъективности этого понятия. Такой ложный вывод сделал Беркли (в применении ко всему чувственно наблюдаемому), а затем с не меньшей резкостью Юм (применительно к впечатлениям). Уже Гоббс оперировал понятиями «вера (belief)» и «религиозная вера (faith)», но он не считал необходимым разграничивать их в плане теории познания: ведь всякая вера, а не только вера религиозная далеко еще не есть знание. Юм стремится эти два понятия разграничить, и для него «вера (belief)» – это особое чувство, опираться на которое вынуждена всякая наука о природе. Это – «животное чувство» или «непонятный инстинкт», упорный и вездесущий, необъяснимый и иррациональный. Можно, правда, объяснить зависимость усиления «веры» от развития питающих ее ассоциативных связей, но глубинные истоки ассоциативных сцеплений, а значит, и истоки самой «веры» все равно остаются, согласно Юму, за пределами научного исследования.

Воздействие же «веры» на мышление и поступки людей могущественно: она превращает формулу «после этого, значит, по причине этого» в навязчивую схему мышления и поведения, которая толкает людей на частые ошибки и неверные поступки, хотя столь же часто оказывается удачной и приводит к успеху. Вместо знаний эта схема несет людям лишь надежды, предположения, а то и разочарования, но нередко эти надежды и предположения все же почему-то оправдываются.

Конечно, нет нужды спорить с Юмом, когда он сетует на то, что схема «после этого, значит, по причине этого» слишком часто ведет к ошибкам. На это указывали и философы-материалисты – тот же Гоббс, а также современники Юма Гольбах и Гельвеций (см. 34, стр. 364; 32, стр. 376). Но «часто» не значит «всегда», и прежде всего потому, что признак регулярности в большинстве случаев все же указывает на скрывающуюся под ним каузальную зависимость. Но случается и так, что регулярность может отсутствовать, тем не менее каузальная зависимость имеется налицо. Дело в том, что для многих случаев причинения этот признак в непосредственном своем виде не обязателен.

Относительно последней ситуации следует сказать, что сложныекаузальные связи бывают неповторимы, но элементы этих связей, взятые порознь и в иных, чем прежде, сочетаниях, повторяются. На этом обстоятельстве основана устойчивость физических законов. Возьмем, например, причинно-следственные связи, которые привели к образованию планеты Земля, в которых отдельные физические каузальные воздействия, входящие в эти связи, подчинялись определенным законам (например, закону всемирного тяготения), причем без опоры на факт регулярного повторения эти законы было бы невозможно вывести даже в одной из простейших форм их выражения – в функциональной.

Будучи феноменалистом, Юм прошел мимо подобных ситуаций, не сделав из них необходимых выводов: то, что для поверхностного взгляда представляется нераздельным, он и не пытается разделить. В конкретных случаях он почти не различает составных частей сложных причин, не выделяет причин главных в отличие от второстепенных, и также от поводов и условий их действий, а неповторимые (таковы они именно в силу их сложности) каузальные связи оставляет без должного анализа.

Что касается многочисленных случаев, при которых факт регулярной повторяемости указывает на наличие действительной причинно-следственной связи, то на эти случаи обратили внимание прежде всего именно материалистыи среди них опять Томас Гоббс. И это не единичные случаи, а почти правило. Но если так, то в рассуждениях Юма об ассоциативной основе представлений о причинно-следственных связях имеется рациональное зерно именно с материалистической, столь для Юма нежелательной, точки зрения! То, что Юм считает источником постоянных ошибок, оказывается причиной научных прозрений и удачных выводов.

И. П. Павлов в результате своих исследований высшей нервной деятельности антропоидов пришел к выводу, что связь представлений по ассоциациям есть более широкое явление, чем подчиненное ему и более узкое явление условного рефлекса. Последний имеет место тогда, когда некоторые существенные для животного свойства предмета, например пищи, заменяются временными сигналами. Существуют, по Павлову, и еще более узкие процессы среди самих условно-рефлекторных связей. А именно – это каузальныевиды условного рефлекса, при которых в психике сравнительно быстро «связываются два явления, которые и в действительности постоянно связаны. Это уже будет другой вид той же ассоциации, это будет основа наших знаний, основа главного научного принципа – каузальности, причинности» (47, стр. 262). Таким образом, нередко (это не значит, что всегда!) верное представление о наличии причинно-следственной связи складывается сперва в виде соответствующей ассоциации, на что первоначально и указал по сути дела Гоббс. Представление это довольно элементарно, упрощенно, но оно ведь только начало дальнейшего познания данной связи. Э. А. Асратян по этому поводу замечает, что «в определенном смысле причинно-следственные отношения имеются в любом рефлекторном, в том числе и условно-рефлекторном, акте… в сигнальных условных рефлексах они являются отражением сочетанного действия на организм совершенно разных, между собой каузально не связанных вещей» (28, стр. 122–123), но через цепочку опосредствований все же как-то соединенных. Тем более отражаются реальные связи в указанных выше ассоциациях, которые принадлежат к собственно каузальному типу. Так ныне решается разбираемый вопрос материалистической психологией.

Таким образом, в учении Юма о каузальных ассоциациях имелось несомненное рациональное зерно, не использованное им должным образом.

3. Юм «спасает» причинность. Оценка его учения о каузальных связях

Но теперь перед нами третья проблема Юма. Она была существенна для него, потому что в отличие от Беркли он, как мы знаем, не собирался полностью разрушать гносеологические основы науки. Британской буржуазии нужны были науки, техника, производство, ибо без них нечего было и думать о завоевании, а тем более об удержании монопольного положения в мире. Поэтому Юм призывает в практической, повседневной жизни веритьв существование причинных связей. «Если мы верим тому, что огонь согревает, а вода освежает, так это оттого, что иное мнение стоило бы нам слишком больших страданий» (19, т. 1, стр. 386). Иначе говоря, Юм предлагает нам не делать «далеко идущих» выводов для практики из всей той критики по адресу объективной причинности, которую развил он же сам, и он советует вести себя так, как если быпричинность все же существовала повсюду, хотя бы это и была «неведомая причинность» (см. 19, т. 2, стр. 380), о которой ничего определенного мы как философы сказать не в состоянии.

Но ограничиться такой позицией значило бы для Юма перечеркнуть всю свою философию. Он этого делать не захотел и потому предпочел путь сведения всех видов причинности к причинности психической, духовной. Этот путь был указан Беркли, который прошел его до конца, го есть до отождествления всех причинных зависимостей с волей божественного существа. Так поступить Юм не пожелал, и он предпочел остаться феноменалистом. Он подчеркивает факт несомненного наличия каузальных связей в области перцепций, где эти связи выступают в четырех различных основных видах. Во-первых, это порождение идей впечатлениями. Во-вторых, формирование решений предшествующими им мотивами. Третий вид признаваемых Юмом причинно-следственных связей состоит в ассоциативном сцеплении идей друг с другом и с впечатлениями. Наконец, каузальный характер имеет сила привычки. Причинно-следственный смысл всех этих процессов не вызывает у Юма ни малейших сомнений: в сфере сознания нет никакой свободы воли и там господствует строгий детерминизм, переходящий в фатализм. Юм вполне согласен с Гольбахом и утверждает, что, например, «соединение мотивов и волевых актов столь же правильно и единообразно, как и соединение причин и действий в любой области природы» (22, стр. 101).

Итак, по Юму, причинность существует, но только как способ соединения перцепций в области психики. Поэтому Юм определяет причинность вообще как «принуждение духа» переходить от одной перцепции к другой. Отсюда вытекает и способ каузального истолкования всех наук: они подлежат, так сказать, переводу на психологические термины и должны стать разделами общей науки о духовных процессах. Это равнозначно тому, что наукам предписывается описывать только переживаемые людьми явления, вплетенные в структуру их эмоций и влечений, и за эти рамки выходить запрещается. Иначе говоря, ученые-специалисты обязаны стать феноменалистами-агностиками.

Указанную выше интерпретацию Юм осуществил сам применительно по крайней мере к четырем наукам – гражданской истории, этике, истории религии и в зачаточном виде к математике. В очерке о том, что политику можно сделать наукой, он выдвигает соответствующий проект и в отношении к теории государства и права, сравнивая ее в ее будущем состоянии с химией.

«История Великобритании» написана Юмом как своего рода характерология, в которой ход исторических событий и поступки участвующих в них дипломатов, полководцев, вождей определяются их различными психическими склонностями, складом мышления, темпераментом и подверженностью религиозной экзальтации или же, наоборот, отвращением к ней. Математику Юм истолковал как продукт конструирующей силы воображения, а естествознание – как упорядоченные ассоциации впечатлений и идей. Этот его взгляд на точные и специальные науки не так уже сильно отличается от позднейших воззрений неопозитивистов, которые находят в науке лишь разные варианты упорядочения чувственных данных, и даже экзистенциалистов, для которых всякая наука имеет дело только с человеческим сознанием.

Что касается тех трансформаций, которые Юм совершил с этикой и историей религии, об этом ниже. В концепциях современных нам «философских антропологов» и «эмотивистов», утверждающих, что наука субъективна, юмистские мотивы несколько ослаблены и приглушены, но они живы. Впрочем, эти мотивы и у самого Юма в его зрелых эссе стали несколько «умереннее». Юм приноровил их к умонастроению далекой от философии буржуазной публики и придал им роль средства, упорядочивающего психологию повседневной жизни. В сочинениях же Юма по критике религии изменение акцентов пошло по противоположному направлению: здесь он рассуждает о психологических детерминациях религиозных иллюзий вполне в духе материализма XVIII в. Так, решительно отрицая возможность чудес, он ссылается на строгое единообразие причинно-следственных отношений в природе.

Как оценить учение Юма о причинности? Он был прав в тех случаях, когда критиковал ограниченно-метафизические представления о каузальном воздействии как об однолинейной передаче толчка, нажима и т. п., которые бытовали среди ученых и философов XVIII в. Прав был Юм и в том, что в основе представлений о причинности у не искушенных в науке и поверхностно смотрящих на вещи людей порой оказываются ассоциативные связи.

Но Юм был не прав, полагая, что наука его времени ни в чем не вышла за пределы механического схематизма. Ведь уже учение Ньютона о всемирном тяготении и его закон равенства действия и противодействия раскрывали новые горизонты понимания каузальности, о существовании которых Юм и не подозревал.

В целом концепция причинности Юма поверхностна, чисто описательна, созерцательна и пассивна, и все это потому, что она построена на неверной и зыбкой почве агностицизма. Современный нам шотландский комментатор Юма Э. Флю довольно метко обозначил ее как «позицию паралитика». Это не помешало, впрочем, тому, что все неопозитивисты XX в. положительно оценили юмистскую концепцию причинности и приняли ее на вооружение. Если что они и устранили из нее, так это признак временной последовательности. М. Шлик и Б. Рассел пришли к убеждению, что все равно, считать ли, что прошлое есть причина будущего или же, наоборот, будущее есть причина прошлого, важно лишь то, что мы можем «калькулировать», то есть логически выводить следствия из математических формул законов чувственных явлений. Речь здесь идет о таких следствиях, которые поддаются прямой или косвенной эмпирической проверке, а значит, сопоставлению с будущими ощущениями субъекта.

Как подчеркивает Ф. Энгельс, агностическое учение Юма о причинности опровергается общественно-исторической практикой, которая изменяет вещи и процессы таким образом, что выполняются ранее сделанные прогнозы и реализуются предварительно поставленные цели. «…Доказательство необходимости заключается в человеческой деятельности, в эксперименте, в труде: если я могу сделатьнекоторое post hoc, то оно становится тождественным с propter hoc… благодаря деятельности человекаи обосновывается представление о причинности,представление о том, что одно движение есть причинадругого» (7, стр. 544–545).

В ходе практического взаимодействия с объектами люди изменяют их не только в согласии с ранее полученными об этих объектах и их связях знаниями и со своими намерениями изменить их так-то и так-то, но и в соответствии со своими стремлениями лучше и полнее при этом познать мир. Эти стремления осуществляются не сразу, но все же они осуществляются вопреки уверениям Юма в его «Трактате…», будто люди никогда не смогут надежно познать причины, по которым хлеб способен их насыщать, а болезни могут одолеть человеческий организм или же оказаться им побежденными и т. д. Конечно, познание причинно-следственных связей и закономерностей дело нелегкое, и оно дается не сразу. «…Иногда случается, – писал Энгельс, – что не повторяется того же самого, что капсюль или порох отказываются служить, что ствол ружья разрывается и т. д. Но именно это доказываетпричинность… ибо для каждого подобного отклонения от правила мы можем, произведя соответствующее исследование, найти его причину…» (7, стр. 545). Итак, люди в состоянии познаватьсвязи между причинами и следствиями.

А что означает у Юма сам термин «познавать»? Что понимает он под переходом от одних знаний к другим, более надежным? Юм понимает «познание» как упорядочение впечатлений, а переход к более надежным знаниям – как смену одних схем упорядочения впечатлений другими. Когда спустя двести лет неопозитивист К. Поппер стал истолковывать процесс развития знаний как постоянное использование метода проб и ошибок и на этом основании возникла аналогия познания с поведением животного, ищущего выхода из лабиринта, он недалеко ушел от взглядов Юма, в принципе неспособных объяснить не только будущие, но и уже имеющиеся достижения науки. А когда другой представитель «философии анализа», И. Лакатос, признал, что наука развивается путем сложного процесса частичных «вытеснений» одних теоретических концепций другими, он тем самым отошел от юмистских традиций, оказавшихся несостоятельными.

Ложность концепции причинности у Юма в концентрированном виде выступает наружу в следующем обстоятельстве: в первой книге «Трактата о человеческой природе» он считает ошибкой выводы, идущие от факта последовательности внешних впечатлений к существованию между ними причинной связи, а во второй и третьей книгах использует регулярную последовательность определенных психических явлений (например, идей после впечатлений) в качестве твердого будто бы основания для однозначного вывода о существовании между этими явлениями необходимой причинно-следственной связи! И вообще фальшивой у Юма оказывается постановка вопроса: о какой причинности он печется? Об объективной ему не стоило рассуждать вообще, коль скоро он отверг возможность доказательства существования объектов вне нас вообще. А субъективная явно невозможна в самом главном ее виде, когда она представляет каузальную связь между самыми яркими из перцепций, то есть между впечатлениями.

Только на основе диалектико-материалистического учения о соотношении относительной и абсолютной истины находит свое содержательное и надежное обоснование принципиальная возможность объясненияи все более глубокого раскрытиякаузальных связей. Только таким путем находит свое действительное оправдание возможность предвидения, которое, с точки зрения Юма, оказывается каким-то непонятным чудом, хотя сам он возможность чудес отрицал. Предвидение же того, как именно будет изменяться В, если мы так-то и так-то изменим А, укрепляет нас в сознательном убеждении (а не в механически возникшей «вере»!), что здесь налицо каузальная связь А→ Ви что мы ее познаем. Ведь еще Ф. Бэкон при построении своих «таблиц степеней» усматривал в одинаковости тенденций количественного изменения Аи Вважный довод в пользу того, что перед нами каузальная связь.

Если на это возразить, что в данном случае может получиться так, что мы имеем дело всего лишь с функциональной зависимостью между Аи В,а в действительности причинно-следственная структура здесь гораздо сложнее ( Аи Воказываются, например, следствиями некоторой общей для них причины), то это отнюдь не перечеркивает выше сделанного вывода. Тот или иной обнаруженный факт такого рода указывает нам на то, что наше знание названных тенденций в данном случае пока еще недостаточно.

Как разъяснено марксистским учением о причинности, каузальная связь есть «частица», «момент» всемирного взаимодействия. «Частица» в двух смыслах: во-первых, в том, что механическая, а тем более механистически понимаемая причинность есть очень огрубленная и суженная схематизация объективных каузальных связей, и, во-вторых, в том, что и при условии самого глубокого их понимания линейно-атомарные каузальные связи есть лишь частные составляющие многосторонних и многообразных диалектических взаимодействий.

Причины и следствия суть процессы, но не бывает процессов без их материальных носителей, а потому с не меньшим основанием одну из форм каузальной структуры можно определить как физическое воздействие одной вещи(объекта-носителя причины) на другую (на объект-носитель следствия) (ср. 75, стр. 173 и др.) [5]5
  Автор характеризует прежде всего связь причинения как передачу трех компонентов: энергии, массы и информации.


[Закрыть]. Но не бывает вещей вне процессов, почему В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» употреблял понятия «движущаяся материя» и «материальное движение» как понятия, совпадающие по смыслу. Вполне правомерны и такие каузальные структуры: вещь → событие; событие → вещь; свойство объекта → свойство другого объекта; изменение свойства данного объекта → изменение свойства другого объекта.