Текст книги "Давид Юм"

Автор книги: Игорь Нарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

3. Юм во Франции в середине 60-х годов. Последние годы жизни

В 1763 г. окончилась война Англии с Францией из-за колоний и Юм был приглашен на пост секретаря британского посольства при Версальском дворе. В течение двух с половиной лет, до начала 1766 г., он находился на дипломатической службе во французской столице, причем в последние месяцы исполнял обязанности британского поверенного в делах. В Париже Юм был сторицей вознагражден за свои былые литературные неудачи – всеобщее внимание и даже восхищение окружили его, и философ даже подумывал о том, чтобы позднее остаться здесь навсегда, от чего отговорил его, впрочем, Адам Смит.

Возник своеобразный социально-психологический парадокс: и французские просветители-материалисты, и их идейные антиподы из придворно-аристократической клики горячо приветствовали труд Юма по истории Великобритании. Королевский двор проявил к Юму симпатии потому, что тот в своих трудах частично реабилитировал Стюартов, и эти симпатии неудивительны: позднее, в годы французской реставрации, они вспыхнули вновь. Луи Бональд горячо рекомендовал французам читать исторические труды Юма, а в 1819 г. при Людовике XVIII в Париже был издан новый перевод «Истории Англии». Просветители середины XVIII в. восторгались меткой критикой, которую Юм развил в адрес религиозных фанатиков всех мастей. Вольтер и Гельвеций увидели в Юме своего союзника в борьбе против светского и церковного мракобесия.

Хотя Э. Мосснер, известный биограф Юма, ссылается в качестве причины, объясняющей указанный парадокс, на «очарование личности Юма» (84, стр. 446), однако дело было далеко не в этом. Юм еще раньше стал переписываться с Гельвецием и Монтескьё, особенно тесная дружба связала его со скептически настроенным Даламбером, началась у него переписка и с Вольтером. Лично с Вольтером Юм не встречался никогда, но это не помешало их живому взаимному интересу. Пока Юм был в Париже, были близкими и приятельскими его отношения с Руссо, а на званых обедах у Гольбаха Юм всегда был желанным собеседником.

И все это произошло в первую очередь потому, что у Юма было немало общего во взглядах с французскими просветителями: как и Гольбах, Юм придерживался фаталистических воззрений относительно психических процессов; как и Гельвеций, он полагал человеческую природу в основных своих чертах неизменной [4]4
  В третьей книге «Трактата…» Юм утверждает, что люди «не могут изменить свою природу» (19, т. 1, стр. 695).


[Закрыть]; как и Вольтер, Юм считал церковь вреднейшей «гадиной», ужасным препятствием на пути прогресса.

Гельвеций и Вольтер превозносили Юма, приписывая ему авансом больше заслуг, чем их действительно у него было: они надеялись, что от скептицизма и агностицизма в вопросах религии он перейдет к атеизму, и поощряли его к этому радикальному шагу. В 1772 г. Вольтер писал Д. Муру, что он, Вольтер, является «большим почитателем» Юма. В письме от 1 апреля 1759 г. Гельвеций, имея в виду свою книгу «Об уме», обратился к Юму со словами о том, что его ссылки на Юма в этой книге делают ему, автору этой книги, особую честь. Гельвеций предложил Юму свои услуги для перевода на французский язык всех его сочинений в обмен на перевод Юмом на английский только одной книги – «Об уме». В июне 1763 г. Гельвеций писал Юму следующее: «Мне сообщили, что Вы отказались от самого чудесного в мире предприятия – написать „Историю церкви“. Подумать только! Предмет сей достоин Вас как раз в той мере, в какой Вы достойны его. И поэтому во имя Англии, Франции, Германии и Италии, [во имя] потомства я умоляю Вас написать эту историю. Примите во внимание, что только Вы способны сделать это, что много веков должно было пройти, прежде чем родился г-н Юм, и что это именно та услуга, которую Вы должны оказать Вселенной наших дней и будущего времени» (цит. по 84, стр. 484).

Гольбах называл Юма величайшим философом всех веков и лучшим другом человечества. О своей любви к Юму и о почитании его писали Дидро и де Бросс.

Французские материалисты высоко оценили критику Юмом христианской морали и отрицание Юмом религиозного учения о бессмертной душе. Они полностью одобрили и приняли на свое вооружение разящую аргументацию Юма против ортодоксально-церковной доктрины о чудесах. Особенно большое впечатление на Гельвеция, Тюрго и других просветителей произвела «Естественная история религии», которая была напечатана Юмом в Англии в 1757 г. (в составе сборника под названием «Четыре диссертации») и в небольшом числе экземпляров проникла в Париж.

Это произведение Юма было самым прогрессивным из всех его сочинений. Данную работу Юма популяризировал на континенте французский историк-просветитель Шарль де Бросс, пересказав многие ее страницы в своей книге «О культе богов-фетишей…» (1760 г.). В то время как Вольтер и Дидро в рассуждениях по поводу происхождения религии ограничивались в общем антиисторическими ссылками на случайную встречу двух социальных «атомов» – мошенника, выдумавшего веру в бога, и глупца, поверившего в эту выдумку, Юм указал на необходимо действующие источники религиозных иллюзий. Они заключаются, по его мнению, в стремлениях людей возместить недостаток естественных средств удовлетворения их потребностей искусственными, в виде обманчивых, но горячих упований на сверхъестественные силы. В этом отношении взгляды скептика Юма оказались ближе к будущим догадкам Фейербаха, чем рассуждения атеистов Дидро и Гольбаха, хотя, конечно, скептицизм Юма сам по себе был непоследовательным, а значит, и более слабым оружием в борьбе против религии, чем последовательный атеизм его друзей, собиравшихся в парижских салонах и в особняке Гольбаха на улице Ройяль.

И вообще причин для разлада между Юмом и французскими материалистами было более чем достаточно. И отношение Юма к парижским друзьям было далеко не таким, как их отношение к нему, – очень сдержанным и даже несколько ироническим. Конечно, британскому дипломату нельзя было давать волю своим чувствам и порывам. Но и чувства его были не созвучны их умонастроениям: британскому агностику было не по пути с французскими материалистами, он чурался их боевого полемического задора и страстной непримиримости к социальному злу.

В письме к Э. Милляру, своему издателю, Юм признавался, что предпочитает пойти на мировую с церковниками, чем вслед за Гельвецием ввязаться в резкую и опасную с ними перепалку. В апреле 1759 г. Юм писал Адаму Смиту, что книгу Гельвеция «Об уме» прочитать стоит, но «не ради ее философии» (16, т. 1, стр. 304). Известны иронические высказывания Юма о деизме Вольтера и еще более критические его замечания о «догматизме» «Системы природы» Гольбаха. Что касается дружеских связей Юма с плебейским идеологом Ж.-Ж. Руссо, то история их отношений чрезвычайно характерна: былые приятели превратились во врагов.

Описывая перипетии ссоры между этими двумя философами, буржуазные историки философии обычно ссылаются на неуживчивость и болезненную подозрительность Руссо и на черты барской снисходительности в поведении Юма. Но дело было далеко не в этом. Когда Руссо по приглашению Юма в начале 1766 г. приехал в Англию, то после первых недель повышенного внимания к себе он все более стал чувствовать себя одиноким. Он оказался в глубоко чуждой его идеям и чаяниям среде, и еще в одном из писем от января 1763 г. Юм жаловался на нежелательную «экстравагантность» и «непривычность» для английского читателя рассуждений женевского выходца (см. 16, т. 1, стр. 378). Да, странника из Женевы и британского скептика разделяла глубокая идеологическая пропасть, и это неизбежно сказалось на их личных контактах: идеолог английской буржуазии и французский революционный демократ навсегда утратили общий язык.

В 1766 г. Юм возвратился на Британские острова. Ему суждено было прожить еще десять лет. Первые два года из них он занимал пост помощника государственного секретаря. Яркие страницы дружбы Юма с французскими просветителями быстро потускнели в его памяти, зато он скоро оживил свои служебные связи с английскими дипломатами, что и помогло ему достичь столь высокого положения.

В 1769 г. Юм уходит в отставку и возвращается в родной город. Теперь он наконец-то смог исполнить свою давнишнюю мечту – собрать вокруг себя группу талантливых философов, литераторов и знатоков искусств, любителей естественных наук. Юм стал секретарем созданного в Эдинбурге Философского общества и занялся просветительской деятельностью. Тесный кружок деятелей науки и искусств, который сплотился вокруг Юма в эти годы, создал славу Шотландии тех лет. В этот кружок входили: профессор моральной философии Адам Фергюсон, экономист Адам Смит, анатом Александр Монро, хирург Уильям Каллен, химик Джозеф Блэк, профессор риторики и литературы Хьюдж Блейр и некоторые другие довольно широко известные в те времена, в том числе на континенте, деятели культуры. Культурный расцвет Эдинбурга во второй половине XVIII в. во многом был обязан деятельности этого кружка выдающихся ученых, послужившего базой для создания в 1783 г. Адамом Смитом и историком Уильямом Королевского научного общества в Шотландии Блэк и Робертсон были избраны иностранными членами Петербургской академии наук. В этой блестящей духовной среде вырос Вальтер Скотт.

В начале 70-х годов XVIII в. Юм не раз возвращался к работе над своим последним крупным произведением «Диалоги о естественной религии», первый набросок которых относится еще к 1751 г. Предшественником этих «диалогов» была, по-видимому, выпущенная в свет Юмом анонимно в 1745 г. брошюра по вопросам религии. Эта брошюра до сих пор не найдена. Юм так и не решился опубликовать при жизни «Диалоги…», не без оснований опасаясь преследований со стороны церковных кругов. К тому же эти преследования уже давали о себе знать: начиная с 1770 г. профессор из Эбердина Джемс Битти пять раз публиковал яростный анти-юмовский памфлет «Опыт о природе и непреложности истины: против софистики и скептицизма». Но когда с весны 1775 г. у Юма обнаружились признаки серьезного заболевания печени (оно в конце концов и свело его в могилу), Юм решил надежно позаботиться о посмертной публикации своего последнего сочинения и включил в завещание особый пункт об этом. Но еще долго его душеприказчики уклонялись от выполнения этого пункта, ибо опасались неприятностей для себя.

Юм скончался в августе 1776 г. в возрасте 65 лет. В последние месяцы перед смертью он практически вел себя как атеист: решительно отказывался принять священника и не раз аттестовал А. Смиту и другим своим друзьям всю церковную братию как скопище лицемеров и обманщиков. Незадолго до кончины Юма посетил писатель Джемс Босвелл, который записал свой разговор с ним о религии. Юм заявил, что не верит в загробную жизнь и считает ее «самой невероятной выдумкой», а верующих в нее – «подонками (rascals)».

А. Смит за несколько дней до смерти Юма обещал опубликовать его «Автобиографию», присоединив к ней сообщение о том, как философ провел свои последние дни. Это сообщение, которое одновременно было послано А. Смитом 9 ноября 1776 г. как открытое письмо издателю Юмовых сочинений Страэну, вызвало среди ханжески настроенной эдинбургской публики скандал. А. Смит писал в нем, что Юм остался верен себе и в последние часы жизни: он делил их между чтением Лукиана и игрой в вист, иронизировал над сказками о загробном воздаянии и острил по поводу наивности собственных упований на скорое падение религиозных предрассудков среди народа. В первом томе «Капитала» Карл Маркс сообщает об этом письме Адама Смита и рассказывает, в какую ярость пришло английское духовенство от публикации письма А. Смита (см. 3, стр. 631).

Эдинбургские пасторы и оксфордские теологи были крайне рассержены на А. Смита за его откровенность и выпустили в свет несколько брошюр, в которых поносили покойного философа. Особенно свирепствовал некий Д. Хорн. И еще один колоритный факт: у могилы Юма в течение недели пришлось держать стражу, дабы не позволить эдинбургским фанатикам осуществить их низкий замысел – они задумали осквернить место захоронения философа.

Философия Юма далеко не сводилась к антицерковному и до некоторой степени антирелигиозному ее измерению. Она была многоплановой, и историческая роль свойственного ей агностического миропонимания оказалась по крайней мере двойственной – реакционной в его стремлениях расшатать категорию объективной причинности и прогрессивной в критике религии и церкви.

Глава II. Анализ структуры «Опыта»

Философия Юма отразила в теоретической области тот компромисс, к которому пришли в итоге событий 1688 г. две основные фракции британской буржуазии во многих областях жизни, и прежде всего в политике и экономике. Юм переделал учения Беркли и Локка на агностический манер, сглаживая острые углы и устраняя крайние положения. Юм стремился создать действительную философию буржуазного «здравого смысла», чего так и не удалось достичь Беркли, философию осторожную, «сдержанную», чуждую как материализму, так и наивному спиритуализму.

Беркли объявил свою философию средством преодоления «удвоения мира». В этом удвоении виноваты-де материалисты, расчленившие его на объективную реальность и отражение последней. Однако Беркли сам «раздвоил» мир на ощущения в душах людей и идеи в уме божественного существа. Юм попытался такого результата избежать. Субъективный идеалист Беркли начал свое философствование и завершил свою философскую систему объективным идеализмом, но Юм предпочел использовать для построения собственной философии только среднее, теоретико-познавательное звено учения своего предшественника, а именно сенсуалистический феноменализм. Эта позиция представлялась ему вполне подходящей для выработки жизненной установки буржуазного джентльмена – ему нужны знания и наука, но он видит или предчувствует для себя опасность в материализме и атеизме, а попытку проникнуть в запредельный сознанию мир считает совершенно бесполезным делом, на которое тратить силы и время нет никакого смысла.

При построении своей теории познания Юм, как и оба его предшественника по течению «британского эмпиризма», совмещал философский анализ с психологическим, сливал их, отождествлял. С одной стороны, он делает психологию средством построения философского учения, а с другой – превращает ее же в объект философского исследования. Исходный пункт рассуждений Юма заключается в убеждении, что имеется факт непосредственной данности нам ощущений, а отсюда и наших эмоциональных переживаний. Сам по себе этот факт далеко не столь непреложен, как это казалось Юму. Строго говоря, такого факта нет: все наши ощущения опосредованы практикой, сложными физиологическими процессами и различными психическими состояниями. Ошибочно настаивая на этом «факте» и метафизически абсолютизируя «непосредственность» как характеристику ощущений, Юм сделал необоснованный вывод, будто мы в принципе не знаем и не можем знать, существует или же не существует материальный мир как внешний источник ощущений. «…Природа держит нас на почтительном расстоянии от своих тайн и предоставляет нам лишь знание немногих поверхностных качеств» (19, т. 2, стр. 35).

Почти вся последующая философия Юма строится им интроспективно, как теория познания, описывающая факты сознания или, скажем точнее, то, что Юму такими фактами казалось. Метафизически превращая ощущения в абсолютное «начало» познания, он рассматривает структуру субъекта в изоляции ее от его предметно-практической деятельности. Эта структура, по его мнению, состоит из атомарных впечатлений (impressions) и из тех психических продуктов, которые от этих впечатлений производны. Более всего из числа этих производных видов психической деятельности Юма интересуют «идеи (ideas)», под которыми он имеет в виду не ощущения, как это было у Беркли, а нечто иное. «Впечатления» и «идеи» в совокупности Юм называет «восприятиями (perceptions)».

Значения всех этих трех терминов в теории познания Юма существенно отличаются от повседневного смысла этих слов. «Впечатления» наиболее близки по вкладываемому в это слово Юмом значению к русскому слову «впечатления». Это те ощущения, которые получает тот или иной субъект от событий и процессов, разыгрывающихся в поле действия его органов чувств. Итак, «впечатления» суть ощущения субъекта. Но не только. Нередко под «впечатлениями» Юм понимал и восприятия в том смысле этого последнего слова, в котором психологи нашего времени отличают их от ощущений (ощущаются отдельные свойства вещей, а воспринимаются вещи в их интегральном виде). Таким образом, Юмовы «впечатления» – это не только простые чувственные переживания, но и сложные чувственные образования. В состав впечатлений он включает кроме ощущений эмоции, в том числе бурные (страсти) и «спокойные (calm)» переживания морального и эстетического характера.

Что же понимал Юм под «идеями»? «Идеи» в его теории познания – это образные представления и чувственные образы памяти, а кроме того, продукты воображения, в том числе продукты искаженные, фантастические. К числу «идей», заметим, Юм относил также и понятия, что не удивительно, ибо он был склонен растворять теоретическое (абстрактное) мышление в переживаниях эмпирических (конкретно-чувственных) образов, подобно тому как это делал и Беркли в своих основных философских сочинениях. К тому же Юм не проводил никакого различия между психологическими актами и гносеологическим содержанием этих актов. Поэтому и понятия и ощущения для него оказывались в равной мере актами «чувствования – осознания».

Нередко Юм вместо термина «идеи» употреблял другой термин – «образы (images)», а чувственные воспоминания иногда называл (уже явно не имея здесь в виду понятия и эмоции!) «верным зеркалом» ранее имевшихся впечатлений.

Итак, «идеи» в системе терминологии Юма представляют собой приблизительное, более слабое или менее яркое (не столь «живое») воспроизведение «впечатлений», то есть их отражение внутри сферы сознания. «…Все идеи скопированы с впечатлений» (19, т. 1, стр. 271). В зависимости от того, простыми или сложными оказываются впечатления, идеи также бывают соответственно простыми или сложными.

Осталось пояснить термин «восприятие» у Юма. Поскольку рубрику «восприятий» составляют «впечатления» и «идеи», то можно сказать, что «восприятия» Юма суть познавательные объекты разного рода, предстоящие сознанию, то есть то, что Локк называл «идеями». К этому надо добавить, что словарный смысл слова «восприятие (perception)» не укладывается в рамки Юмова агностицизма, так как предполагает воспринимание чего-то извне и познание этого внешнего, а эти моменты в значении данного термина у Юма, как мы уже знаем, отсутствуют.

Заметим, что в современной нам психологии и теории познания диалектического материализма термины «восприятие» и «впечатление» имеют иной смысл, чем у Юма.

В итоге получается следующая картина соотношения между элементами человеческого опыта, по Юму:

Выше мы упомянули, что Юм под «впечатлениями» понимал не только простые, но и сложные чувственные образования. Однако в отличие от Локка разграничение между простыми и сложными впечатлениями мало занимало его интересы. Дело в том, что переход от простых впечатлений и идей к впечатлениям и идеям сложным, согласно убеждению Юма и в отличие от мнения Локка, происходит обычно стихийно, почти автоматически и выработка правил для этого перехода мало что даст тому, кто хотел бы «научиться» делать это правильно. Предметом анализа Юма в учении о причинности были в значительной мере сложные впечатления внешнего опыта, а предметом его этики – сложные впечатления рефлексии.

Понятие «рефлексия», которое играло в философии Локка заметную роль, у Юма занимает незначительное место. Юм истолковывает ее так: она производна от внешних впечатлений, но не включает в свои объекты акты познания и состоит только из эмоций и страстей. Поэтому она играет очень существенную роль в этике Юма, но на его теорию познания заметного воздействия не оказывает.

1. Ассоциации и абстракции

Человек не может ограничиваться только простыми впечатлениями. Для успеха своей ориентировки в среде он должен воспринимать сложные, составные впечатления, структура и группировка которых зависят от структуры самого внешнего опыта. Но о причинах того, почему внешний опыт обладает такой, а не иной структурой, агностика нечего спрашивать. Ему нечего ответить на это. Но кроме впечатлений есть еще идеи. Они также бывают сложными.

Как же образуются последние? На этот вопрос Юм дает свой ответ: они образуются посредством ассоциирования простых впечатлений и идей.

О психологических ассоциациях, то есть сцеплениях, сочетаниях, непроизвольных комбинациях образов сознания, говорили и писали до Юма. Мы найдем это, например, во второй и третьей частях «Этики» Спинозы (см. 52, стр. 423, 468, 469). В Англии об ассоциациях писал Локк. Но его главное внимание было устремлено на то, чтобы выяснить механизм сознательной и целеустремленной комбинирующей деятельности ума, и его мало интересовали стихийные, пассивные и подсознательные процессы. Он упоминал об ассоциациях идей как о случаях безудержного фантазирования, о бредовых состояниях и т. д. (см. 40, стр. 396). В этом своем качестве ассоциации и стали известны читающей публике.

Лоренс Стерн уже в начале своей знаменитой книги о жизненном пути Тристрама Шенди писал о них так: «Это странное сочетание представлений, как утверждает проницательный Локк, несомненно понимавший природу таких вещей лучше, чем другие люди, породило больше нелепых поступков, чем какие угодно другие причины для недоразумений» (53, стр. 10). Юм ориентировался на автоматически происходящие в психике процессы, и поэтому ассоциативные процессы и привлекли к себе его пристальное внимание. Но он и не подумал заинтересоваться проблемами их анатомо-физиологической обусловленности, рассмотреть их естественную детерминацию (эти проблемы поставил и пытался разрешить их Д. Гартли). Если Юм и связывает ассоциации с причинностью, то в ином плане: он истолковывает их как причины образования сложных идей, но оставляет в стороне вопрос о причинах появления их самих. Он ограничивается замечаниями о том, что принцип ассоциирования представляет собой «мягко действующую (gentle) силу, которая обычно преобладает». С помощью этой непонятной силы, подобной притяжению, «одна идея естественно вызывает другую» (19, т. 1, стр. 99).

В ассоциациях Юм видит главный, если не единственный способ мышления посредством чувственных образов, а таковым для него является не только художественное, но и всякое мышление вообще. Ассоциации прихотливы и направляются случайными комбинациями элементов опыта, а потому сами они по содержанию случайны, хотя по форме и согласуются с некоторыми постоянными (и в этом смысле необходимыми) схемами.

Конечно, отрицать полностью ассоциативное мышление не приходится. Кроме уже упомянутого художественного мышления и тех патологических случаев, на которые указывал Локк, ассоциативные звенья внедряются почти во всякий достаточно продолжительный мыслительный процесс. Это понимал естествоиспытатель Д. Гартли, главные работы которого вышли в свет позднее «Трактата…» Юма. И это имеет место, например, в случае ассоциативных значений, о которых писали Д. С. Милль и другие логики и психологи XIX в. Ассоциации происходят на основе условно-рефлекторных связей, которые в процессе развития органических видов играли огромную положительную роль: в том числе и у людей они вырабатывали жизненно важные привычки поведения и необходимые для познания ими окружающей среды каузальные установки.

Все это нашло свое отражение, но, увы, искаженное в теории причинности Юма. Заметим, что основатель теории условных рефлексов И. П. Павлов употреблял термины «ассоциация» и «временная связь» как совершенно тождественные по смыслу. «Какое было бы основание как-нибудь различать, отделять друг от друга то, что физиолог называет временной связью, а психолог – ассоциацией? Здесь имеется полное слитие, поглощение одного другим, отождествление» (46, стр. 325). Коррективы в этот тезис были затем внесены самим И. П. Павловым, и они, как увидим ниже, существенно важны для того, чтобы оценить взгляды Юма на ассоциации более полно.

Юм выделял и различал следующие три главные вида ассоциативных связей: во-первых, по сходству, во-вторых, по смежности в пространстве и времени и, в-третьих, по причинноследственной зависимости. В рамках этих трех видов могут ассоциироваться впечатления, впечатления и идеи, идеи друг с другом и с состояниями предрасположенности (установками) к продолжению ранее возникших переживаний. «…Когда любое впечатление воспринимается нами, то оно не только переносит ум к связанным с этим впечатлением идеям, но и сообщает им часть своей силы и живости… после того как ум уже возбужден наличным впечатлением, он образует более живую идею связанных с ним объектов благодаря естественному переключению установки (disposition) с первого на второе» (19, т. 1, стр. 198). Чтобы разобраться во всех этих случаях, рассмотрим три названные выше вида ассоциирования последовательно, один за другим.

Во-первых, ассоциации происходят по сходству, которое бывает не только положительным, но и отрицательным по своему характеру. Последнее означает, что вместо сходства налицо контраст: так, при переживаниях эмоций нередко появляется состояние аффекта, противоположное прежнему состоянию. «…Второстепенный импульс (movement), – пишет Юм в эссе „О трагедии“, – преобразуется в доминирующий и дает ему силу, хотя иного, а иногда даже и противоположного характера… Родители обычно больше всего любят того ребенка, чье слабое, болезненное здоровье причиняло им много огорчений и волнений» (24, стр. 165).

Однако большинство ассоциаций по сходству положительное. Так, увидев некоторого человека, мы вспоминаем всех тех других людей, которые внешне на него похожи. Юм считает, что ассоциации по сходству играют наибольшую роль в математических размышлениях, в особенности при геометрических рассуждениях по аналогии, в теоремах о подобии фигур и т. д. За пределами математики ассоциации по сходству часто ведут к ошибкам, потому что сходства в мире эмпирии обычно бывают очень неполными и даже обманчивыми.

Во-вторых, ассоциирование происходит по смежности в пространстве и по непосредственной последовательности во времени, то есть также по смежности. Это более всего случается с идеями внешних впечатлений, то есть с воспоминаниями о прежних ощущениях, упорядоченных пространственно-временным образом; сами по себе идеи, а тем более эмоции «пространственно смежными» в буквальном смысле, находясь в психике человека, не бывают, хотя они, конечно, локализованы в мозгу. Больше всего полезных случаев ассоциирования по смежности, полагает Юм, может быть указано из области эмпирического естествознания. Так, «мысль о каком-нибудь объекте легко переносит нас к тому, что с ним смежно, но лишь непосредственное присутствие объекта делает это с наивысшей живостью» (19, т. 2, стр. 55).

В-третьих, возникают ассоциации по причинно-следственной зависимости, которые наиболее важны при рассуждениях, касающихся теоретического естествознания. Что здесь Юм имеет в виду? Пример его таков: увидев сына, вспоминаем его давно умершего отца как «причину», хотя бы внешнее сходство сына с его покойным родителем было и невелико. Это значит, что если мы считаем, что Аесть причина, а В– следствие, то в дальнейшем, когда мы получаем впечатление от B, у нас в сознании всплывает идея об А, причем может быть и так, что эта ассоциация развивается в обратном направлении: при переживании впечатления или идеи Ау нас появляется идея В.

Следует иметь в виду, что, описывая ассоциации по причинно-следственной зависимости, Юм исходит из того, что схема «Аесть причина, а В– ее следствие» уже возникла как вообще, так и применительно к любому из будущих конкретных случаев и действует в качестве «готового эвена» механизма этой ассоциации. Еще надо будет исследовать, как эта схема каузальной связи возникла. И когда Юм займется этим исследованием, он станет объяснять происхождение данной схемы в свою очередь через ассоциации, а именно через ассоциативные последовательности во времени и пространстве. Итак, дальше ассоциаций он никуда пойти не смог.

А какова роль ассоциаций в математике? Мнение Юма по этой проблеме не было постоянным. Сначала, в «Трактате о человеческой природе», он истолковывал геометрию как результат многих совокупных ассоциаций чувственно-зрительных образов. Ведь в это время он занимал ту точку зрения на пространственные отношения, которую в «Трактате о началах человеческого знания» защищал молодой Беркли. В «Исследовании о человеческом познании» Юм истолковывает всю математику, включая геометрию, уже иначе – как знание аналитическое, независимое по крайней мере непосредственно от чувственного опыта. Он рассматривает теперь математику как продукт деятельности внутреннего абстрактного воображения, то есть примерно так, как Беркли стал ее рассматривать в трактате «О движении…». Эта деятельность ассоциативная, но образующиеся в ходе ее ассоциации уже не пассивно-стихийны, они обладают целеустремленно-активным характером. Отмечаемая Юмом особенность математики как творческой деятельности дала ныне неопозитивистам основания изображать его как предшественника их учения о «формальном знании». Однако мысли, на которые они ссылаются, были выражены Юмом в туманных и скудных формулировках, а работа, специально им написанная по вопросам математики, была им же впоследствии уничтожена.

Учение об ассоциациях разрушало логическую трактовку мыслительных процессов, изымало из мышления его логическую основу. Такую же роль в теории познания Юма исполняет так называемая репрезентативная концепция абстрагирования и обобщения. Юм заимствовал ее у Беркли и включил в свою ассоциативную схему. Но это включение было связано с внесением в данную концепцию нескольких изменений.

Само по себе репрезентативное понимание абстрагирования заключалось в следующем. Существование общих понятий отрицается, и их функцию исполняет чувственный образ – представление одного из единичных предметов. «…Известная (чувственная. – И. Н.) идея, будучи сама по себе частною, становится общею, когда она представляет или заменяет все другие частные идеи того же рода» (29, стр. 43), – писал Беркли. Вслед за Беркли Юм часто пренебрегает отличием понятий от представлений (images), а общего – от единичного. Под теоретическое естествознание и вообще науку подводится мина – процесс обобщения объявляется в принципе несуществующим, невозможным, вместо универсалий предлагаются единичные представления.