Текст книги "Хрупкое время Ауэны. Сборник научно-фантастических произведений"

Автор книги: Игорь Дручин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

ШОРОХИ ПРОСТРАНСТВА
Повесть

Свет в салоне был неярким. В левом иллюминаторе призрачно голубела Земля, а прямо по курсу медленно вырастала Луна, закрывая лобовой обзор чашеобразными кратерами, особенно рельефно выделяющимися в зоне детерминатора, с отчетливо проступающими неровностями на склонах кольцевых гор.

– Вы бы приняли синхроноверин, Василий Федорович. Вторые сутки не спите.

Алферов сердито пошевелил бровями, но ничего не ответил, и девушка настойчиво тронула его за плечо.

– Что? – нахмурился Алферов, всем своим видом подчеркивая неуместность действий стюардессы, но, видно, нашла коса на камень. Девушка неуступчиво мотнула головой.

– Вы не в космоцентре, Василий Федорович. Здесь, на борту «Титана», пассажиры согласно инструкции обязаны выполнять мои распоряжения.

– Идите, или по прибытии в порт я сниму вас с рейса! – вконец рассердился начальник космоцентра.

– Можете! Но сейчас примите синхроноверин.

Девушка вынула из специального кармашка поблескивающий никелем патрон, прикрепленный тонкой цепочкой к поясу, и нажала подаватель. Щелкнула крышка, и из отверстия появилась зеленоватая таблетка, сжатая с боков двумя пластинками.

– Возьмите!

Алферов зло прижал кнопку вызова рубки. Тотчас над дверьми рубки засветился экран видеосвязи.

– Командор! С каких пор мои приказы не обязательны для экипажа? Или я уже не начальник полета?

– Командор! Она по совместительству врач. Сейчас ее козыри старше.

Алферов отпустил кнопку, оглядел с ног до головы настойчивую стюардессу и, не найдя в ее стройной подтянутой фигуре, в миловидном привлекательном лице и хорошо пригнанном полетном костюме никаких изъянов, раздраженно выдернул из пластин таблетку, кинул ее в рот и протянул руку.

Девушка вложила ему в руку тубу с витаминным напитком, дождалась, пока он опорожнил ее, выдавливая порции ароматного, слегка терпковатого на вкус напитка, приняла смятую тубу из его рук и лишь тогда вернулась в свой отсек.

Раздражение Алферова скоро улеглось, впервые за двое суток он позволил себе расслабиться и тут же задремал. Сон его был глубоким и освежающим. Проснувшись, он почувствовал, что пульсация в висках и тупая боль в затылке стихли.

«Старею, – подумал Василий Федорович. – Девочка права: были явные признаки десинхроноза».

Обладая лабильной нервной системой, Алферов необычайно быстро приспосабливался к любой смене биологических ритмов. Чередование дня и ночи, столь болезненно переносимое другими, на него вообще не влияло. Несколько чувствительнее он реагировал на смену магнитных полей, но и здесь его организм быстро адаптировался. Признаки десинхроноза, нарушения естественных биологических ритмов, контролирующих все жизненно важные процессы, появлялись у него лишь при длительном пребывании в открытом космосе, да и то в случаях резкой смены обстановки, как это случилось два года назад, когда из-за непредвиденно быстрого роста активности Солнца и радиационной опасности пришлось срочно возвращаться на Землю, но чтобы десинхроноз появился на вторые сутки полета… «Нет, действительно, старею», решил Алферов, и почему-то ему снова захотелось увидеть эту миловидную, но строптивую стюардессу… Он протянул руку к кнопке, но, ощутив легкий толчок кресла, обернулся. Она, уже стояла перед ним, защелкивая карабины тонких ремней, фиксирующих ее вертикальное положение, за ручки кресел.

– Принесите, пожалуйста, что-нибудь поесть, – произнес он тоном приказа.

А она уже опускала столик из спинки переднего кресла, и, четкими привычными движениями отстегивая клапаны специальных карманов на поясе-патронташе, вставила в гнезда на столике подогретые баночки и тубы. Затем неторопливо извлекла целлофановый пакет с маленькими хлебцами и сунула его под резинку.

С этим, похожим на фокус, предвидением он уже где-то сталкивался раньше. Только где? При его положении он каждый день встречался с людьми талантливыми, оригинальными или просто способными, легко постигающими логику событий и зачастую обладающими даром предвидения. Но это не похоже на логическое решение. Десинхроноз, или расстройство биоритмов, вызывает нарушение всех функций организма, и тут уже не до аппетита. Нет, ее предвидением руководила не логика. Скорее интуиция…

Алферов даже перестал жевать. Он не мог объяснить себе, почему именно слово «интуиция» насторожило его. Просто оно каким-то образом причастно тому случаю, который ему непременно хотелось вспомнить. Он машинально закончил обед, сосредоточенно перебирая в памяти своих друзей и сослуживцев, смутно угадывая, что подобное предупреждение его желания произошло именно в присутствии кого-то из друзей. Степан Спиридонов? Нет, у главного диспетчера космопорта скорее математический склад мышления…

– Вкусно? – она опять приблизилась неслышно, и это почему-то раздражало Алферова, хотя он понимал, что при свободном плавании в невесомости иначе и не могло быть.

– Вкусно! – ответил он сердито. – Можно подумать, что это ваша личная заслуга.

Она улыбнулась как-то открыто и в то же время снисходительно, словно учительница, поощряя правильный, но недостаточно уверенный ответ. Улыбка красила ее, и, глядя на руки, неторопливо и проворно убиравшие со столика остатки его обеда, он с досадой почувствовал, что ему нравится и эта улыбка, и ее независимое поведение, однако мужское самолюбие и занимаемое положение начальника космоцентра, привыкшего к безусловному выполнению его приказаний, не позволяли столь быстрого примирения, и он сказал с явным намерением вывести ее из равновесия:

– А все-таки я сниму вас с рейса за неуважение к начальству.

– Не думаю, что вам это удастся, – сказала она добродушно, не принимая его слов всерьез. – Во-первых, по прибытии в космопорт вам будет не до меня, а во-вторых, я, в отличие от некоторых, не нарушаю инструкций.

– Выходит, я нарушаю!

– Естественно, поскольку нас только двое, а нарушает один. Я не нарушаю, следовательно…

На этот раз ее улыбка была насмешливой, и Василий Федорович снова взорвался.

– Где вас только учат?

– В институте космонавтики и межпланетных исследований имени Гагарина.

«Димочкина школа, – подумал он с неудовольствием. – От его воспитанников за версту несет строптивостью, но приходится их терпеть: они наиболее способные и деловые. То ли хорошо усвоенные знания придают им такую уверенность и порождают гипертрофированное чувство собственного достоинства, то ли наоборот, вот это самое, казалось бы, излишнее внимание профессуры института к чувству собственного достоинства курсантов, словно катализатор интенсифицирует развитие их интеллекта».

– Давайте я отнесу все это, – девушка кивнула на собранную упаковку обеда, – и тогда вы зададите остальные вопросы.

И опять эта уверенность, что он, Алферов, непременно должен задать ей несколько вопросов, осветила неярким, словно люминесцентным светом какой-то уголок памяти, и появилась уверенность, что именно воспитанники его друга, директора института космонавтики Дмитрия Ивановича Баженова, могли проделывать эти фокусы с угадыванием его желаний.

– Минутку! У меня только два вопроса! Первый – как вас зовут?

– Светлана Мороз.

– Так. Знакомо, но не очень.

– Вспомните Систему, – подсказала она.

– Да! – Василий Федорович стукнул по подлокотнику кресла. – Именно Система, будь она трижды неладна!

Это неуместно бурное выражение чувств и раздраженный тон начальника космоцентра, наконец, этот специальный рейс – все сложилось в единую цепочку. Значит, это из-за них, ее друзей… Светлана побледнела, выпустила из рук банку из-под жаркого, плавным движением поймала ее и сунула в карман.

– Что случилось, Василий Федорович?

– Кто? – спросил он, уже ничему не удивляясь.

– Саша. То есть, Макаров…

– Ясно, – сумрачно кивнул Алферов. – Провалилась Система.

– Как провалилась?

– Кто знает. Как сквозь землю, то есть сквозь луну… Тьфу! Понавыдумывали терминов, будто своих, земных, не хватает! Прилунился, приселенился, привенерился! Чушь какая-то! На Земле – геологи, а на Луне – лунологи? Или, чтобы благозвучнее – селенологи? А на Венере как? Венерологи?

Василий Федорович говорил раздраженно, пряча беспокойство от собеседницы и отчасти от самого себя, но сколько ни говорил о вещах посторонних, отвечать на вопрос придется, и Алферов сказал, глядя в упор на Светлану:

– Я знаю не больше твоего. В контрольный срок не вернулись. На вызовы не отвечают. Пятые сутки ведутся поиски. Следы оборвались на каменистом плато. Там отсутствует рыхлый покров реголита…

Лицо девушки просветлело, и в глазах затеплилась надежда.

– Но это же Система! Они найдут какой-нибудь выход!

– У них запаса кислорода на трое суток, – хмуро бросил Василий Федорович.

– А система регенерации?

– Они изволили отправиться на «молоке», да еще зачем-то прихватили женщину.

– Майю?

– Да.

– Тем лучше. Значит, Система в полном сборе. Только вот «молоко», конечно…

Они помолчали. Малый луноход Козырева – МЛК-5, окрещенный с момента своего рождения кем-то из первых водителей-остряков «молоком», не был предназначен для длительных путешествий: система полной регенерации на нем отсутствовала, зато он был маневрен, имел значительный запас хода без солнечной энергии, и до сих пор оставался самым быстроходным из всех последующих модификаций луноходов. Пожалуй, именно последнее качество удерживало его от списания. Уже не раз возникал вопрос, что МЛК не соответствует стандартам по безопасности, но начальники станций убеждали руководство, что технику, доставленную на Луну с большими затратами, следует использовать до полного износа. Алферов знал, почему исследователи так за него держались: быстрая доставка вахт на тяжелые буровые, маршруты геологов, то бишь селенологов, доставка почты – словом, вся многообразная работа, требующая быстрого сообщения, замедлилась бы по крайней мере в полтора раза. Сколько ни мудрствовали конструкторы, в том числе и сам автор «молока» Козырев, найти заметную прибавку в скорости без потерь в других качествах, жестко обусловленных стандартом, не могли. И старая модель торжествовала над последующими, значительно более совершенными и удобными луноходами.

– Все! – вслух решил Василий Федорович. – Хватит! Сниму «молоко» со всех станций! Да и кое-кого из начальников заодно!

Отстегнув привязные ремни, он оттолкнулся от кресла и поплыл к рубке. На ходу вспомнил о бортпроводнице, перевернулся вниз головой:

– Спасибо, Светлана. Вы привели меня в чувство, – и впервые за все время рейса улыбнулся. – А ведь это вы присутствовали на этом удивительном чаепитии, когда родилась Система. Не так ли?

Он шевельнул плечом, скосил глаза на приближающуюся дверь рубки, слегка повел руками, как бы отталкиваясь от воздуха, и тело его заняло в пространстве нужное положение. Мягко спружинив ногами о переборку, Василий Федорович точно рассчитанным движением коснулся ручки и исчез за дверьми.

Михаил Субботин изучал керн, поднятый с глубин долины Хэдли, где недавно началось бурение первой на этом участке скважины. Закончив описание пород, он отобрал образцы для изучения их под микроскопом. Внешне образец лунобазальта мало отличался от других кусков керна, но изготовленный из него шлиф оказался необычным: в массе радужных пироксенов и полосчатых плагиоклазов под микроскопом отчетливо вспыхивали хорошо ограненные зерна кварца с характерным волнистым угасанием. Некоторые из них слегка желтели, что свидетельствовало о недостаточной доводке шлифа, хотя тонкая пластинка лунобазальта была на свету вполне прозрачна… Нет, это не укладывалось ни в какие схемы! Весь его практический опыт на Луне восставал против такого несообразия. Даже на Земле кварц в базальтах встречается сравнительно редко, и обогащение им образца говорило о каких-то нарушениях в условиях образования этого базальта. Впрочем, можно ли его называть базальтом? Пожалуй, по своему составу он ближе к андезитам. Но тогда можно говорить о дифференциации магмы на этом участке, а значит…

Субботин вдруг вспомнил: вчера привезли керн этой скважины с более глубоких горизонтов, а он даже не удосужился его посмотреть. Выскочив из кабинета, он помчался по коридору, додумывая на ходу. Если эти дифференциация, то, значит, на Луне происходило не только извержение вулканов, но и остывание расплавов в глубинных очагах, и возможна концентрация рудных минералов так же, как и на Земле…

Он едва не столкнулся с Майей, которая, увидев его, остановилась на перекрестке вырубленных в базальте коридоров.

– Куда летишь, сумасшедший?

Она улыбалась, и лицо ее осветилось радостью, будто они не встречались по крайней мере месяц. Ему тотчас передалось ее настроение, и он стал рассказывать о своей находке.

– Ты меня не слушаешь, – обиженно прервал свои объяснения Михаил.

– Прости, пожалуйста! Я давно тебя не видела таким взъерошенным! И потом, – она улыбнулась, – ты мчался так стремительно, что, казалось, вот-вот взлетишь, перебирая ногами в воздухе!

– Глупости, – тряхнул головой Субботин. – Всегда ты что-нибудь придумываешь!

– Да я все поняла, – она виновато поглядела ему в глаза. – Просто это было так необычно, и я не могла отделаться от мысли, что ты сейчас вспорхнешь. Не сердись, пожалуйста.

Майя погладила его пальцами по лбу, как бы разглаживая морщинки:

– Ну, беги к своему открытию, только не забывай все-таки, что здесь нет земного притяжения!

Проводив Михаила взглядом, она свернула направо и неторопливо направилась к новому участку оранжереи. Это был предмет ее особых забот. На нем планировалось заложение сада, но для окультуривания лунного грунта были посажены наиболее неприхотливые овощи и бобовые. Оглядев бледные листья свеклы, она вздохнула. В реголите, который вместе с обезвоженным торфом послужил основой почвы, не хватало важных для развития растений микроэлементов, особенно меди и цинка, да и с калием тоже было туговато. Майя потрогала бледно-зеленый с темными прожилками лист. Да, это типичные признаки калийного голодания, надо снова давать подкормку, а калийных удобрений оставалось совсем мало.

И на старом участке похожая картина, хотя и в меньшей степени. Даже там после переработки ботвы и листьев в органическое удобрение калий частично выпадал из кругооборота веществ. В этом еще предстояло разобраться…

Она приняла оранжерею в запущенном состоянии. Ее предшественник, отчаявшись обеспечить станцию овощами, списался на Землю. Майя поморщилась. Ей не доставляло удовольствия вспоминать эту встречу. Люди подобного типа вообще претили ей, а это был человек, который заслужил неприязнь всей их четверки еще со времен поступления в институт. Когда она впервые вошла в лабораторию оранжереи, он сидел, развалясь в кресле, и смотрел спортивную телевизионную программу с Земли по каналу видеозаписи. Именно поэтому все попытки начальника станции Яковлева вызвать его в кабинет окончились безрезультатно. Ничуть не смущаясь, как человек, который полностью отрешился от этого мира и может пренебрегать мнением здешнего общества, он оглядел ее с головы до ног и сощурился. Губы его тронула ироническая усмешка.

– А, старая знакомая. Где же ваш рыцарь? Полетел к звездам?

Она не узнала его сразу – все-таки прошло семь лет, однако усмешка кого-то напоминала.

– Извините, но я вас не знаю.

Он приподнялся, дурашливо шаркнул ножкой:

– Разрешите представиться. Мовшович!

И снова бухнулся в кресло,

– Командор? – вырвалось у нее от удивления его старое прозвище. – Как же вы сюда попали?

– Уметь надо, – с видом превосходства он. покачал закинутой на ногу ногой, оглядел ее, как бы определяя степень ее наивности, но тут же спохватился, независимо расправил плечи и добавил буднично и спокойно. – Окончил сельскохозяйственный. Хорошие специалисты – всегда дефицит.

– Почему же вы возвращаетесь на Землю?

– Свое отработал. Да и условий здесь не создают. У людей настоящая почва, с шарика, а эти, – он кивнул на стену, подразумевая руководство станции, – решили сэкономить. Натащили лунной пыли. Ничего толком не растет.

После того, как Мовшович передал дела и уехал в космопорт, она поделилась своими сомнениями с начальником станции.

– Доля истины в его словах есть, но на Копернике наши соседи давно освоились на реголите и получают прекрасные урожаи. Пожалуй, даже лучше, чем на натурпочвах.

– Может быть, там лунная пыль имеет другой химический состав?

Яковлев слегка сморщил нос, будто собирался чихнуть, но передумал.

– Не надо называть реголит лунной пылью. Реголит – это комплекс частиц различной величины. Даже когда в нем преобладают частицы, соответствующие по размерам земной пыли, по своим физическим особенностям они резко отличны. И поверьте мне, как химику, что существенного расхождения между нашим реголитом и реголитом из окрестностей кратера Коперник нет. Что же касается Мовшовича, то, мне кажется, у него не хватало настоящей увлеченности, живой искры, что ли… Как-то слишком трезво, реалистично он все делал. Нет, с точки зрения науки, по-видимому, все как полагается! Но без души, без огонька! А растения все-таки живые организмы. Говорят, они даже что-то там чувствуют…

– Есть такая легенда, – засмеялась Майя. – Не в смысле, конечно, чисто физиологической чувствительности. Это давно известно. А в смысле выражаемых ими чувств. И, если честно, я в нее почему-то верю!

Ей удалось навести порядок в оранжерее, и станция стала получать свои овощи, пусть не в изобилии, но в определенном достатке. И все же полезная площадь оранжереи была маловата, чтобы обеспечить потребности такой станции как Эратосфен.

Первоначально здесь предполагался пункт астрономических и астрофизических наблюдений, но геологи, прослышав о проекте, настояли на строительстве небольшой станции, поскольку этот район по геологическому строению считался самым молодым на Луне и безусловно заслуживал изучения в первую очередь. Выбор пал на гору Лебедь. В плане с высоты орбитального полета она действительно напоминала летящую птицу с длинной, вытянутой вперед, шеей и кратером-глазом на голове. Геологи подтвердили, что гора является достаточно древней структурой среди молодых образований, связанных с кратерами Коперник и Эратосфен. Проявлений вулканизма, опасных последствиями, – развитием разломов и трещин, приводящих к катастрофической утечке воздуха из помещений станции, на Лебеде не наблюдалось. Этот фактор, гарантирующий безопасность будущих исследователей, оказался решающим. Кратер Эратосфен, расположенный на западной оконечности лунных Аппенин в двадцати с небольшим километрах от станции, дал ей название, а ближайшая, одна из самых молодых геологических структур кратер Коперник, стала первым объектом исследования. Изучение кратера Коперник пошатнуло устоявшееся мнение о метеоритном происхождении большинства лунных кратеров. Это был типичный вулкан с вязкой лавой андезитового состава. Именно вязкость лавы, потерявшей при извержении летучие компоненты – газы и пары воды – приводила к образованию плотной лавовой оболочки над вулканическим очагом. При возобновлении активности эта оболочка долго сдерживала извержение, пока не образовалось критическое давление, разрешавшееся взрывом необычайной мощности. Именно серия таких взрывов привела к образованию сложной системы валов вокруг кратера и линейных выбросов, известных под названием «светлых лучей». Уже при затухании вулканической деятельности в центре кратера из остатков расплава магматического очага выдавливался андезитовый шпиль в виде центральной горки, подобно земному вулкану Мон-Пеле.

Близость древней горной системы Аппенин, обширное базальтовое плато Моря Дождей и группа своеобразных молодых лунных кратеров – Автолик, Аристилл и Архимед, у которых, в отличие от Коперника и Эратосфена, да и многих других лунных кратеров, отсутствовала центральная горка, представляли для геологов обширное поле деятельности, поэтому очень скоро небольшая станция превратилась в базовый поселок, спрятанный в монолитной анартозитовой толще горы Лебедь.

Чтобы обеспечить растущее население станции овощами, оранжерею неоднократно расширяли, и вот опять перед новой заведующей встала та же проблема. Майя прекрасно знала, что каждый лишний килограмм, доставленный с Земли, обходится баснословно дорого и потому посоветовалась с начальником станции Яковлевым.

– У нас есть лазерные резаки. Найдешь энтузиастов, дам аварийную герметическую дверь, – погладив небритый подбородок, сказал Владимир Кузьмич.

– А дверь зачем?

– Здесь все-таки космос, Гончарова! Забыла, чему учили? Любая работа должна обеспечивать безопасность каждого, не говоря уже о целой станции. Начнут пробивать туннель или устраивать зал… Где-нибудь трещина… И воздух, которым мы дышим, начнет уходить в пространство. Хорошо, если днем, может, и обойдется: успеют натянуть спецкостюмы. А если ночью? Все задохнутся. Конечно, утрирую для наглядности. При перепаде давления система жизнеобеспечения подаст сигнал тревоги и перекроет отсек с утечкой воздуха, но все равно хлопот не оберешься. Поэтому при любых расширениях станции сначала врезают дверь, а уж за ней начинают пробивать переходы. Кстати, предупреди своих энтузиастов, что каждый метр проходки они обязаны выносить на сводный план, иначе могут врубиться в какой-нибудь коридор, а то и жилую комнату.

Однако предложение Майи не вызвало энтузиазма среди работников станции. У каждого хватало своих проблем. На экстренном совещании четверки было решено поставить этот вопрос на комсомольском собрании. Комсорг Алеша Зайцев был свой, выпускник из института, тот самый блондин, который готовил их когда-то к прохождению лабиринта и встретил у выхода. С тех самых пор они прониклись друг к другу непреходящей симпатией. Одно время Зайцев даже засматривался на Майю, но и убедившись в безответности своих чувств, не перестал опекать четверку. И здесь, на станции, он принял самое живейшее участие в устройстве ребят на новом месте.

Они понимали, что влияние комсорга не бесконечно, но все-таки надеялись на удачу.

Собрание проходило бурно. Большинство высказывалось против расширения оранжереи. Особенно категорично выступала астрофизик Галина Сосновская.

– Не понимаю, как можно говорить о каких-то огурцах или картофеле. Чуть больше овощей или чуть меньше. Разве мы прибыли сюда, чтобы есть? Наша группа стоит на пороге открытия закономерности образования планетных систем. Сбывается мечта ученых всего мира – получить четкий ответ на вопрос о происхождении Земли, нашей Луны, наконец. По нашему мнению, установление этой закономерности неизмеримо повышает вероятность существования других цивилизаций и решает проблему целенаправленного их поиска. Но все это надо посчитать, отбросить некорректные варианты, прежде чем гипотеза превратится в теорию. Мы отдаем этому все свободное время… А тут – картошка! Да я обходилась без нее и обойдусь еще сколько угодно!

– А я люблю картошку, особенно жареную! – поднялся со своего места Сима. – И после хорошего обеда заварить чай из свежих листьев. Мы в институте как-то привыкли к этому. Вы откуда родом, Галя?

– Какое это имеет значение?

– И все же?

– Ну, из Калинина.

– А я с Украины. И привык есть яблоки и груши. А вы пробовали абрикосы? Нет, не те, которые в банках, а прямо с дерева? Такие краснощекие, ароматные! Кстати, даю справку: абрикос – один из немногих плодов, который содержит большое количество каротина. А каротин при нашем образе жизни – во как, – Смолкин провел ребром ладони по горлу, – нужен!

– Каротина и в моркови сколько угодно! – возразила с места Сосновская.

– Сколько их можно съесть, Галя? Одну, от силы две. А абрикосов я полтора-два килограмма могу хоть сейчас. А настоящие спелые персики вы ели, Галя? Нет, конечно. Потому что спелые персики никто не повезет. Если он упал с дерева, то это уже не персик! Разбивается всмятку. Самые хорошие персики это те, которые падают в руку, когда до него дотронешься. Шкурку снимешь – и можно не жевать! Тает во рту, только косточки выплевывай. Тут могут подумать, что Смолкин ратует за оранжерею только потому, что поесть любит. Мне вас жалко. Я-то ведь всего этого перепробовал – во! – Сима опять провел рукой по горлу. – Это во-первых. Во-вторых, мы приехали сюда надолго. Работать приехали. Чтобы хорошо работать, нужно иметь хорошее здоровье, надо иметь все, чего душа желает. Она, то есть душа, желает не случайно, а то, что требуется организму. А моему организму еще и купаться хочется. Не просто помыться или там в ванне полежать, а поплавать! Вот я и думаю, закончим расширять оранжерею, начнем строить бассейн!

В зале поднялся шум.

– Какой из него работник? Потребитель!

– Персиков ему захотелось!

– Таких гнать надо со станции!

Смолкин невозмутимо переждал бурю негодования.

– Я еще не все сказал.

– Хватит! Ясно!

– Лишить его слова!

Понадобилось несколько минут, пока собрание несколько успокоилось. Никто не обратил внимания на то, что в президиуме появилась запоздавшая Лена Королева, врач станции, и Саша Макаров, пошептавшись с комсоргом, сунул Смолкину записку. Тот прочел и успокоительно подмигнул Майе.

– У меня только маленькая справка, – улыбаясь, будто ничего не произошло, сказал Сима и помахал запиской. – Разрешите?

– Давай и закругляйся! – крикнули из зала.

– Приказом начальника станции группа астрофизика Шалыгина на две недели отстранена от работы и направляется на принудительный отдых ввиду крайнего истощения нервной системы. Я же говорил, вы не умеете работать!

Зал озадаченно притих, кто-то заерзал в кресле, на него шикнули.

– Неправда! – опомнившись, вскочила с места Сосновская.

– Правда, Галочка. Спросите у Лены Королевой.

Сима оставил трибуну, при гробовом молчании прошел через зал и сел рядом с Майей.

Поднялась Королева.

– Товарищи! Пока вы тут шумели, мне в двух словах объяснили суть дела. Я считаю, Смолкин прав: работать вы, действительно, не умеете. Группа Шалыгина снята по моему рапорту. К сожалению, это не единственный случай. На пределе находятся астрономы, группа обработки информации и химики. Несколько лучше обстоят дела у геологов, но они и физически народ покрепче, и на работе им приходится чередовать умственную и физическую нагрузку. Тем, кто такой нагрузки не имеет, а на занятиях физкультурой бережет свои силы, буду назначать в обязательном порядке занятия физическим трудом. В этом смысле меня устраивает предложение Майи Гончаровой, поскольку объем работ с физическими нагрузками на станции невелик.

После выступления Лены постановили: считать занятия физическим трудом важнейшей обязанностью каждого комсомольца и работать на расширении оранжереи не менее двух часов в день. Выйдя из зала, Смолкин упал перед Леной на колени и, заламывая руки, патетически произнес:

– Благодарю вас, прекрасная Елена! Вы спасли мою честь, а значит, и жизнь! Отныне я ваш раб навеки. И пусть только кто вас посмеет обидеть! В порошок сотру!

Лена не успела ни смутиться, ни посмеяться. Прямо на них шла, тесно сплотив свои ряды, группа Шалыгина.

– Здесь трое жаждущих, чтобы их стерли в порошок! – произнес Сергей Шалыгин, нависая над ними всей громадой своего роста. Сима вскочил, и Шалыгин, нелепо дрыгнув в воздухе ногами, оказался на спине.

– Сима! С ума сошел! – вскрикнула Лена. – Он же член-корреспондент!

– Ерунда какая-то получается, – потирая плечо, поднялся Шалыгин. – Одна малявка убивает морально, другая физически. Нашлись ниспровергатели авторитетов! Ладно, молчу, Дон Кихот Эратосфенский! – отступил на шаг Шалыгин, заметив, что Смолкин опять занимает борцовскую позицию. – Но мне хоть два слова дадут сказать в свое оправдание?

– Извините, Сергей Владимирович, что так получилось.

– А что? У него неплохо получилось. Использовал свой малый рост и слабое тяготение. Попробовал бы он на Земле меня так швырнуть! Ну да ладно! Неделю нам даешь? А потом хоть на месяц!

– Нет, Сергей Владимирович. – Лена потупилась и явно сробела перед напористостью и огромным ростом астрофизика. – Я же вас предупреждала.

– Ну, хорошо. Три дня!

– Не могу.

– Мне одному! Эти пусть гуляют!

– Нет! – твердо отрезала Лена.

– Давай по-хорошему договоримся. Я ведь могу пожаловаться и самому Алферову. Срываешь важную работу.

– Сергей Владимирович! – голос Лены окреп от обиды. – Я считаю эту торговлю недостойной.

– Обижаете, – хмуро напомнил Сима.

Оторопев от такой решительности, Шалыгин отступил еще на шаг.

– Ты смотри! Подобралась парочка! Чем же я должен по-вашему заниматься?

– Возглавить постройку новой оранжереи, – нашелся Смолкин.

– Идет! – сразу оживился Шалыгин. – Работаем восемь через восемь. Через неделю приходим в норму, вы допускаете нас к работе.

– Как это восемь через восемь?

– Восемь часов работаем, восемь отдыхаем.

– Вечно у вас крайности, Сергей Владимирович. Восемь часов в сутки и ни секундой больше!

– У меня организм так привык.

– Вот и довели себя до истощения. Будете работать по предписанному режиму!

Майя улыбнулась, вспомнив все эти перипетии. Теперь достройка оранжереи заканчивалась. Давно астрофизики отработали свои нормы, в первых залах уже снят третий урожай картофеля, но по-прежнему они всей командой заявляются хотя бы на час, а Галя Сосновская даже взяла шефство над саженцами персиков.

Но что все-таки с калием? Она набрала номер, и на экране видеосвязи появился кабинет геофизика Макарова. Саши за столом не оказалось, но, услыхав сигнал связи, он тут же возник на экране.

– Что, Майя?

– Вот посоветоваться хотела…

И она рассказала о своих затруднениях.

– Знаешь, это, пожалуй, не по моей части. Скорее всего, калий поглощается реголитом.

– Это мне известно, Сашенька. Речь идет о том, почему он не ассимилируется растениями из реголита и как блокировать его утечку из кругооборота. Может, следует сменить характер силовых полей в оранжерее? Ты бы посмотрел…

– А что на соседних станциях?

– На реголите только Коперник, но там такой товарищ… у него среди зимы снега не выпросишь… Бережет свои секреты для статей, а может, сразу для докторской.

– Ладно, посмотрю после работы. Захвачу кое-что из аппаратуры…

Макаров задумчиво молчал. Майя терпеливо ждала, «когда гора родит мышь», как любит выражаться Сима Смолкин по поводу обстоятельности, с которой Саша осмысливает любую информацию.

– Знаешь, поговори-ка лучше с Мишей. Он больше занимается химическим и минералогическим составом пород…

– Говорила, Сашенька. Это его идея насчет полей, но сейчас ему не до меня. Полетел, как на крыльях, в кернохранилище.

– А что там у него?

– Не знаю. Кварца много в шлифе. Говорит, уникальный случай.

– Разве? По-моему, это уже было. На Копернике.

– Это с равнины. С моря Дождей. Одна из последних скважин.