Текст книги "Укок. Битва Трех Царевен"

Автор книги: Игорь Резун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Пакапака, анреюрч!

– Счастливо, Тятя!

Бросив оловянный кусок в ящик, Медный забыл о нем. После ухода добровольной технички «Лаборатории» он еще некоторое время сидел, тупо глядя на лист бумаги с заголовком. А потом тоже отложил его в ящик, завел руки за голову, выгнулся, зевнул… А, черт с ним! Провели и провели. Семинаром довольны. Особенно финальным зикром при свечах, который танцевали уже в состоянии полного душевного комфорта, некоторые были даже в символических набедренных повязках. Медный вспомнил, как после такого же семинара приглашенная на него молодая преподша из института экономики и права, остервенело напяливая на себя свитер и натягивая сапоги-чулки в «предбаннике», раздраженно выговаривала ему:

– …Вы, молодой человек, и понятия о психологии не имеете! Какой-то бардак с элементами Симорона… сплошная дискредитация! Шабаш!!! Жестокость, выбор… Кошмар! Я своих студентов к вам на пушечный выстрел не подпущу!

С тем и ушла. Правда, ее студенты и составили костяк его группы. Но денег это не приносило, а ему, снимавшему этот офис на последние средства, пора было подумать и о заработке.

Медный закрыл помещение; проходя мимо охранника внизу, посчитал пальцами мелочь в кармане куртки и вышел в синеву августовского дня. Что ж, хватит на метро и на бутылку пива. Дома. А там – как Дао рассудит…

Строго секретно. Оперативные материалы № 0-895А-88976455

ФСБ РФ. Главк ОУ. Управление «Й»

Отдел радиоперехвата

Перехват телефонного разговора в рамках операции «Невесты»

Новосибирск (телефон зашифрован) – Новосибирск (телефон зашифрован)

Фигуранты: Медный – Шкипер

Перехват 0:15–6:30

Начало устойчивой связи: 0:10

– …А че делаешь?

– Да вот, пиво пью. В одиночку!

– Жаль, не могу составить компанию. Работа! Привалили дизайн-проекты…

– Дело хорошее.

– Слушай, ты извини, что я не смог сегодня… Много наших-то убираться пришло?

– Куча народу.

– Да ты что?! Ох, блин…

– Ага. Просто толпа. Одна Тятя-Тятя.

– Ну, екарный бабай!.. Извини.

– Ладно, замнем для ясности. Зато она все так вычистила, что даже с прошлогодних семинаров бычки нашла.

– Она может. Ценного ничего не нашла? На общак пусть кладет.

– Да нет. Какую-то оловянную штуку нашла. Как грузило.

– А может, и правда грузило?!

– Балда. Тут рыбы нет – это я говорю, директор катка… помнишь анекдот? Нет, ерунда какая-то. Типа шестиконечной звезды. Еврейский жетон, одним словом. Только больно корявый.

– Точно оловянная? Может, серебро?

– Расслабься, олово… Хотя… по весу – медь похоже! Странная медь, как шлифованная. Почти белая! И буквы – «Р» и «М».

– Рожденные мерзнуть… согреться не смогут. Понял. Точка сборки?

– А черт его знает… Точка сборки – это то, что у Данилы кто-то пятихатку из куртки взял.

– Да ну? Печально. А помнишь, эта барышня… Верунька-то… она все шастала в комнату с одеждой?

– Помню.

– Какая-то она… глазки хитренькие. Надо будет попытать.

– Да просто следить нужно за вещами. Дежурного назначим… Слушай, Шкипер, Тятя-Тятя что-то говорила о «сиреневом тумане». Что это за ерунда?

– А… Помнишь, Валерка-фотограф нас снимал во время зикров? Ну, финальных, со свечами?

– Да. Помню. Для архива.

– Ну так он мне позвонил, говорит, мол, удивительно: идут кадры как кадры, всюду затемнение, он фото обрабатывает, а потом кадра три – сиреневая вспышка. Яркая. Совершенно необъяснимо.

– Может, пленка…

– Какая пленка? У него цифровик!

– А, точно…

– В общем, фотоаппарат в порядке был, аккумуляторы тоже. И тут такая фигня. Хочешь, сам позвони – телефон дать?

– Ладно, потом. Шкипер, я тебе вот из-за чего звоню. К нам вроде факс пришел – Лис мельком рассказала. Из Египта.

– Ни фига себе! Чем это мы отличились?!

– Какой-то мужик предлагает провести семинар. В Эль-Кусейре, ни больше ни меньше. Со всем добром – медитацией в пустыне, зикрами, играми…

– Так соглашайся!

– Да я вот думаю, не пошутил ли кто?

– Тьфу на тебя… черт, опять винды зависли. Соглашайся, я тебе говорю. Сразу ему письмецо: так, мол, и так, согласны. По штуке баксов на брата – и вперед!

– А почему по штуке-то?

– А почему по сто?! Медный, ты считать не умеешь. Зови нас, мы поможем.

– Ладно. Надо на неделе собраться, решить, как жить дальше. Срок оплаченной аренды-то кончается! А денег нет… Скоро тренинги негде будет проводить.

– Вот, бери руки в ноги, ноги в руки и отписывай в Египет – согласная я! Фу, собака…

– Ладно, Шкипер, настраивай винды, не буду мешать. Пока!

– Пока, Медный…

(Окончание устойчивой связи: 06:46)

«…Скандал, вспыхнувший на прошлой неделе с объявлением официального адреса сервера новой глобальной поисковой системы abracadabra.go, продолжает разгораться. Судя по информации системы, ее сервер расположен в городе Туле, в Гренландии, на полуострове Хейс, а сам поисковик зарегистрирован в органах самоуправления Гренландии, формально являющейся автономной территорией Дании. Однако представители датского министерства информации и связи опровергли этот факт, заявив, что по их данным регистрацию для поисковика предоставила республика Перу, а сам сервер размещен в высокогорной точке близ города Куско, где, согласно мифологии древних ацтеков, находился вход в мистическую страну Туле… Пока Дания и Перу на уровне консулов разбираются в этом недоразумении, директор ЦРУ Портер Гросс обнаружил, что поисковая система легко выдает информацию о 2653 сотрудниках и агентах ЦРУ, работающих „под прикрытием“, включая их фото, досье и пароли для почтовых ящиков. По его словам, здесь сложилась „волшебная и одновременно ужасная ситуация…“»

Уолтер Пирслей. «Волшебники ниоткуда»

The Gardian, Лондон, Великобритания

Они двигались на пересекающихся курсах, как немецкая подводная лодка и транспорт союзного конвоя второй мировой; двигались неумолимо и почти не видели, что пути их сходятся в единственно возможной точке.

Она шла от фонтана, ткавшего свое рассыпчатое серебро напротив высотного здания областного Совета, шла босиком, так как ее туфли с квадратными каблуками давно и уютно лежали в пакете, оттопав свое по коридорам института. Там на нее без обуви посмотрели бы косо, а она старалась таких взглядов избегать.

Он шел, вихляя, от пивнушки в глубине жилмассива, пивнушки обычной, зассаной сзади, засыпанной рыбьей чешуей и с покосившимися грибками-столиками.

Она смотрела себе под ноги, наблюдая, какие четкие, неожиданно рельефные очертания оставляют на горячем асфальте ее голые ступни – очертания, на глазах исчезающие, будто стираемые огромным невидимым ластиком.

Он смотрел на стакан в руке, чтобы не расплескать, и время от времени смачно отхлебывал из него, роняя капли на несвежую рубашку под кожаной курткой.

Она была худенькой, даже болезненно худой, с длинными каштановыми волосами, обрамлявшими лицо, подобно раме. Шла с сумкой, из которой высовывался корешок какого-то учебника, – явно студентка.

Он – двадцатилетний вахлак без определенных занятий, вернее, с их пугающим разнообразием: от кражи мобильников из карманов пьянчуг до мелкого рэкета среди учеников технического колледжа.

Видимо, мало что могло быть общего между ними, ведь похожий маргинальный период в ее жизни давно миновал, а лучший, возможно, будущий период этой длинноволосой девушки в белом, горошковом платье никогда не начинался! Поэтому они столкнулись метрах в трех от скромно шумящего фонтана. Рифленая подошва могучих кроссовок прошлась по худеньким, тонким пальцам босых ног с каемкой городской пыли. Девушка побледнела от резкой боли и обронила покорно:

– Извините…

Парень замедлил шаг, обернулся; непонимание немного оживило черты его деревянного лица: больная, че ли? Он ей по ластам протоптал, а она извиняется… Рот открылся, похватал воздух, силясь исторгнуть в мир осмысленный звук, но, кроме короткого «Бля!», так ничего и не родил.

Так этот слюнявый рот и почапал дальше.

А девушка, прихрамывая, повернула от фонтана к дому.

Время, безусловно, лечит. Только не дает больничного. Когда Юлия Шахова очнулась в просторной светлой квартире где-то в самом поднебесном этаже цельнолитой высотки, она не помнила никого: ни звероподобного Сарасвати-Бабы, ни Синихина-Слона, ни посланца ассасинов, ни людей из Спецуправления «Й». События, начавшиеся с попытки нанесения интимной татуировки и закончившиеся жуткой битвой на крыше заброшенной «банки» линии теплоснабжения, оказались изъяты из ее памяти, словно компьютерный файл, выкинутый из Корзины на Рабочем столе. И никто не спрашивал ее любезным слогом Windows: «Вы уверены?» – просто за нее нажали «ОК», и все, боль ушла, впустив в душу светлую умиротворенность, слабый, немощный покой, который бывает обычно у людей, вернувшихся с того света, переживших клиническую смерть.

Ей, стараниями Заратустрова, а точнее, даже не стараниями, а просто по одному его звонку куда-то в приемную безликой городской власти, дали двухкомнатную в Шевченковском жилмассиве. Ее взяли в институт учиться на юриста, и Юлька, после нескольких лет жизни в полусне, вновь обрела вкус к безостановочной, упорной учебе. Ей было легче, чем сокурсникам. Те еще метались, жадно ухватывая прелести модных ночных клубов, дорогой выпивки, возвращений на такси за полночь, ди-джейских сетов, привезенных «специально из Москвы». А она лишь усмехалась, слушая эти щенячьи рассказы в курилках и коридорах: все это было, было, было. Ей – было! – уже не интересно.

Шевченковский жилмассив, выстроенный, да еще и продолжавший вгрызаться бетонными сваями и стальными каркасами в бурое ложе бывшей реки Каменки, оставался проклятым местом, несмотря на все старания дорогих наемных ландшафтников, щедро оплаченные строительной компанией. Когда-то, в августе тысяча девятьсот девятого, на этом месте повздорили два мещанина, имена которых не сохранили архивы: одному понравилась супруга другого, носившая, кстати, не самое эстетичное прозвище Фекла Одна Лошадь… И вместо того, чтобы просто по-русски начистить морду соседу, открыто ухлестывающему за его женой, оскорбленный муж поджег дом своего обидчика. Деревянные домишки в тысяча девятьсот девятом в Закаменском районе стояли плотно, как пассажиры метро в час пик, – проходящего ныне как раз под этим местом! – и целый район занялся почти сразу. Как назло, дул сильный южный ветер с Алтая: огонь понесло на центральную часть города. Единственным автомобилем тогда в Ново-Николаевске был «форд» купца Маштакова, выпуска тысяча девятьсот третьего года, и тот – легковой. А пожарные машины заменяли телеги с двумя бочками воды.

Пожар, страшный и разгульный, бушевал в городе трое суток. Зарево его видели крестьяне деревень, близких к Томску. Через три дня от города осталось пепелище. Из углей торчали закопченные трубы. Уцелело лишь первое каменное здание города – собор во имя святого Александра Невского – и насквозь деревянная, сухая церковь Покрова Пресвятой Богородицы. И то, говорят, было чудо: поп вынес в огонь, бушевавший вокруг, икону, список Казанской Божьей Матери, да огонь и обошел церковку клином, спалив все вокруг, но не тронув ее сухие, как солома, стены.

А через девяносто лет на этом месте, в бурый песчаник, некогда обрамлявший берега мелкой, хоть и рыбоводной реки Каменки, вошли железобетонные штифты. На них поднялся Шевченковский жилмассив – один из самых уродливых в городе. Шестнадцати– и десятиэтажные кирпичины налезали друг на друга; их подножья прорезали холодные водопады лестниц, сжатых стенами каменных блоков. Все тут было запутанно и мрачно, словно в средневековой крепости, построенной для отражения орд кочевников, – и самым жарким летом здесь царили вечный полумрак, холод и грязь, в углах этих лестниц валялись использованные шприцы с остатками яда, припорошенные пылью да тополиным пухом, скапливавшимся здесь и умиравшим в холоде. Поэтому перед входом в Шевченковский Юля всегда обувалась. Приятна была эта средневековая хладность под босыми пятками, романтична, но шприцы романтику сильно убавляли.

Именно тут ей дали квартиру.

И здесь же она познакомилась с Андреем. Произошло это так.

Случилась муторная, очень быстро укусившая морозом, злая зима. До середины ноября все тонуло в тающих бело-сизых соплях, а потом за одну ночь, споро собравшись, как карательные эскадроны, грохнули морозы, превратив в ледники лестницы и надев ледяные чехольчики даже на иглы чугунных заборов. Горожане вроде привыкли к гололеду, карабкаясь по стеночкам, будто паралитики, но к вечеру пошел добрый ласковый снежок и предательски скрыл все накануне замерзшие места.

На одно из таких и попала Юля, пробираясь каменными лабиринтами. Сначала соскользнула правая нога в сапоге, потом левая, затем она с писком хлопнулась на ледовую дорожку, образовавшуюся здесь от гаража, – там всегда мыли автомобили, – и поехала, поехала вниз, царапая ногтями лед под этим невесомым, пушистым снегом. Самым страшным было то, что она ехала к абсолютному обрыву: ледяная дорожка пересекала протоптанную тропинку, а потом обрывалась перед кирпичной стеной дома. Но между обрывом и стеной оказалась еще глубокая ниша – метра два высотой, каменный мешок. Туда летела девушка…

Она даже кричать толком не могла – снежная пыль сразу забилась в легкие. Только, крутясь, извиваясь на ледяной горе, видела краем глаза: по тропинке идет какой-то упитанный парень в лыжной шапочке и пуховичке, с каким-то портфелем. Вот он поднял голову в очках, посмотрел…

В следующую минуту толстяк неуклюже, животом, бросился вперед на наледь. Юля со всего размаху ударилась острыми шпильками сапог ему в бок, протащила полметра, но под тяжестью чужого тела их «паровозик» остановился на самом краю пропасти. А портфель толстяка, вылетев по инерции за край, хрустко ударился о каменную стену да канул вниз.

– Ой… простите… – пробормотала Юля, с трудом поднимаясь.

Она вообще много извинялась. По сравнению с прошлой жизнью. При каждом удобном случае… Парень тоже неуклюже поднялся. У него было полное круглое лицо колобка-«ботаника» и смешные круглые очки. Лыжная шапочка от падения сползла набок, как шляпка гнилого желудя.

– Ваш… портфель… улетел туда! – смущенно проговорила девушка, отряхивая свое стеганое пальтишко, и добавила решительно: – Пойдем! Достанем!

Они спустились вниз, еще глубже, в казематы, к стене дома. Черная плоская сумка валялась на краю подвальной шахты. Толстяк, сопя, взял ее, разорванную сбоку, и… из этого бока жалко вывалилась округлая пластмассовая капля бедной «мышки».

– Ноутбук?! – ахнула Юля.

Парень только убито кивнул. Поправил очки, глянул на нее спокойно и даже добродушно, сказал приятным баритоном – и вроде бы не к месту:

– А меня Андреем зовут…

– Андреем, – эхом отозвалась Юлия, только сейчас понимая, какую цену заплатил этот симпатичный нескладеныш за спасение ее, в общем-то, никчемной жизни.

И решившись, выпалила:

– Ну… пойдем, Андрей, ко мне. Я тут недалеко живу.

– Зачем? – Он снова комично поправил очки, одна дужка которых, видимо, тоже пришла в негодность.

Юлька усмехнулась. Ей, прошедшей и Крым, и рым, два года сидевшей на наркоте, пробовавшей себя даже в роли девушки по вызову, – ей было нечего терять.

– Зачем? Чай пить… Разговоры разговаривать. Пошли!

…Этим вечером она так и не затащила его в постель. Не потому, что не хотела или не могла, – нет. Натренированным женским сознанием, привыкшим четко распознавать малейшие намеки на вторжение в свое личное пространство, она зафиксировала его голодные взгляды, которые он кидал на ее голые ноги и плечи, – дома Юлька ходила в обрезанных по краям лохматых шортах и тельняшке без рукавов. Нет. Не случилось. Они вдвоем осмотрели останки разрушенного прямым попаданием в стену ноутбука, выпили чайничек черного чаю, а потом… Потом говорили. До утра.

Андрей оказался восемнадцатилетним программистом из далекого города Мирного, приехавшим в Новосибирск для участия в региональной олимпиаде по информатике; жил в интернате Академгородка, временно. Впрочем, и в Мирном он жил в интернате – родители его разбились в тундре на рейсовом «Ан-24». Возвращаться ему, кроме интерната, было некуда.

И он остался у Юльки.

Так началась ее новая жизнь. Непохожая на прежнюю. Те кавалеры из прежней жизни часто и длинно сплевывали сквозь зубы, изъяснялись короткими и острыми, как дротики, фразами, носили кожаные куртки или спортивные костюмы, предпочитали водке спирт. Андрей же не пил ничего крепче кефира, в котором, как известно, содержится некий процент алкоголя, одевался в потертый джинсовый костюмчик и черную водолазку, а о шприцах знал только то, что ими делают прививку от гриппа и краснухи. В ночном клубе с ним делать было нечего, но туда Юлька и не стремилась.

В ее жизни появились долгие прогулки по весенним паркам города, сидения на мокрых, едва отошедших от снега скамейках с заботливо постеленным под ягодицы пакетом. И – молчание. С Андреем вовсе необязательно было разговаривать: он и молчал комфортно, помаргивая иногда добрыми глазами под толстыми линзами. Он воспринимал девушку такой, какой она была, а точнее – какой стала: тоже молчаливой, иногда уходящей в себя; не требовал ни соответствия моде, ни следования «понятиям». С ним было проще. И спокойнее.

И только… только изредка странно начинало ныть внизу живота. Нет, не от недостатка, – с ним они спали хорошо, искренне, как котята, прижавшись друг к другу. Юлька сама поразилась: этого не было давно, очень давно. Но однажды, где-то в середине лета, острая боль скрутила ее там, где сходит на нет треугольник волос, и потащила, швыряя об стены, в ванную. Ее вырвало. На розовой глади раковины отпечатались странные потеки, они сползали вниз треугольником, что почему-то показалось ей зловещим. На следующий день она, пропустив две последние пары, побежала к платному гинекологу. Седой дяденька устало осмотрел ее, разъятую в кресле, и сказал, что все в порядке, по внешнему виду, но надо бы, конечно, сдать анализы. Анализы сдала – чисто. Организм молод, хотя и порядком потрепан, но – чист!

А еще через полмесяца острый клинок воткнулся в нее вновь, на лекции. Кое-как выползла из-за парты, добежала до туалета да рухнула в обморок на кафеле. Почему-то последнее, что отпечаталось в мозгу, была латинская буква V – но не багрового, как можно было бы предположить, а ядовито-зеленого цвета. «Скорая» ее откачала быстро, врачи поставили диагноз – тепловой удар. На том все и закончилось.

От Андрея она это скрыла.

Юля уже давно никого не шокировала, по крайней мере специально: то время прошло. Но студенческое, казалось бы, ко всему привыкшее общество СибАГСа – Сибирской Академии госслужбы – она все-таки шокировала. Тут простых девушек не было, бесполезно и искать. Самые крутые самостоятельно подъезжали к входу на звероподобных «крузерах», барышень попроще привозили личные шоферы. И только мелькали у кирпичных, дурновкусовых стен бывшей областной партийной школы разноцветные номера: то с флажком областной Думы; то белые на синем – областное УВД; то какие-то блатные сочетания из трех цифр, неважно каких, главное – чтоб все одинаковые и чтоб в конце обязательно стояло «УХ», с мысленно прибавленным восклицательным знаком. Самые сирые и убогие, не вышедшие породой, довольствовались чужими задастыми «мерседесами», этими жертвенниками продажной любви. И только одна из сотни, если не из тысячи этих дев, внешне мало различимых, покрашенных в блондинистое и обтянувших ягодицы джинсами, добиралась в СибАГС своим ходом.

Юля каждое утро проходила от Шевченковского пешком до этого земного рая. И путь ее занимал всего десять минут: зимой – под мостом, по замерзшим, ледяной ковки, тротуарам; а летом – по шелковистой траве газонов, босиком. И поднималась она по ступеням вуза, попадая под быстрый шрапнельный просвист уничтожающих взглядов: «Оссподя, какая чувырла! Ни прически, ни укладки – так – дешево мелированные волосики; ни тебе геля, ни… ничего такого… Минимум косметики на лице, о румянах и тональном креме эта чувиха даже, наверное, не слышала. Вот дура! Майкой ее давно пора полы мыть – такое уже не носят, да и длина: хоть бы пупок оголила, как любая нормальная девка. Джинсики… Ой, держите меня семеро, девчонки! Разве это джинсы?! Это же срань господня. А что у нее на ногах? Эти сандалеты детские, и пальцы без педикюра. Ну чисто шалава, да и та бедная».

Так говорили те, кто стоял на крыльце, делясь сексуальными впечатлениями от прошедшей ночи: с кем поехали из ночного клуба, куда и сколько Он Ей палок кинул. А Юлия проходила мимо них, демонстративно заткнув уши твердыми комочками: провода тянулись от плеера, где ее вечнолюбимые «Beatles» жарили свою «Let it be». Проходила и шла делать то, за чем явился сюда, наверно, только один процент доблестных и фигуристых студенток СибАГСа, – шла ЗАНИМАТЬСЯ.

…В этот день Юля очень торопливо сбежала по мраморным ступеням. Она специально подождала мертвящей середины пары, когда один поток схлынул, а второй еще томился в аудиториях. Она знала: за ней следят. Среди сокурсниц заключались пари: какой дурак клюнет на эту уродку. Или у нее такой пиар?! Посмотрим…

Юля узнала об этом случайно, в исконном месте рождения плесени всяких слухов – в туалете, и с тех пор строжайше запретила Андрею каким-либо образом появляться рядом с СибАГСом. Ни встречать, ни провожать – ни в коем случае!

Но они все равно отслеживали ее: на какой автобус садится, в какую маршрутку втискивает свое худое и гибкое, как у дворовой кошки, тело. Куда? В какой район? Придет ли вовремя на следующий день к первой паре или опоздает? Ах, узнать бы, С КЕМ она была! Она – этот немой укор вышколенному гламуру, поднятому на щит будущих сибирских чиновников и чиновниц.

Поэтому от СибАГСа Юлька рванулась в противоположную сторону, чтобы создать впечатление, будто она собралась в центр. И там, скрывшись за длинным телом троллейбуса, пошла, быстро прячась за жидкими кустами, в сторону библиотеки. Затем нырнула в подземный переход под напоенной бензиновой гарью улицей. И через четверть часа Юля своими пыльными босоножками на платформе переступила порог того места, к которому могла добраться от своего вуза за пять минут. Порог поликлиники № 3 Октябрьского района, обслуживающей и ее, и многих прочих студентов по месту жительства – будь то общага или снимаемая квартира.

Девушка уверенно прошла влево, в коридор, сияющий белым, у входа в который горело мутное табло: «ГИНЕКОЛОГИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ». Внезапно ближайшая дверь открылась, и крупная женщина с румяным лицом, в стоящем торчком крахмальном халате, появившись перед Юлей, как ангел мести, заорала прямо в лицо:

– Куда прешься, дура! Бахилы хто на тя обует, а?

Юля вздрогнула, покорно вернулась: она уже не помнила, когда была в этих стенах, поэтому проглядела два ящика с блеклыми надписями про бахилы. Она натянула на ноги морщинистый фиолетовый целлофан и, мерзко им шурша, снова пошла в коридор, под свет безжалостных белых ламп. Юля уже поняла: сегодня дежурный участковый – Свиридова. А это – конец. По-крайней мере полчаса ужаса обеспечено. И девушка не ошиблась.

Остановившись на пороге смотрового кабинета – в этот предобеденный час тут не бывало очереди! – она услышала:

– Ну чо стоишь, кар-рова? Проходи, раздевайся. Опять в подоле принесла? Шляитись где-то, а потом все к доктору бежите…

Юля не стала ничего объяснять. За ширмочкой поспешно разделась до пояса, босые подошвы ощутили скользкую, неприятную прохладу пола; подошла к креслу, взгромоздилась. Свиридова возилась у шкафа с медикаментами, зло гремя железом о стекло. По телу Юльки пробежала судорога, какие-то давние воспоминания накатили, навалились, прошлись гребенкой по сознанию: ведь она так сидела в другом кресле, где тату… где ей что-то наносили на… Она открыла глаза: доктор Свиридова с большим зеркальцем-прожектором на лбу уже склонилась над ее лоном.

– Ну? – сквозь зубы процедила доктор. – На что жалуемся, ба-альной?! С кем гуляла? Какой срок?!

– Бо-олит просто… – прохныкала Юля, выгибаясь. – Иногда такая боль… резкая… не могу понять.

Это были пять минут ужаса. Свиридова, известная своей патологической ненавистью ко всем пациенткам моложе двадцати, копалась в ее внутренностях грубо, жестоко, будто разбирала старую кладовку. При этом она ругалась вполголоса, чертыхалась. И наконец, разогнувшись, брезгливо стягивая с руки розовые резиновые перчатки, обронила то ли с разочарованием, то ли с обидой:

– Нет у тебя ничего. Чистая. Гуляй дальше!

– А… это…

– Подмывайся чаще! – резко оборвала она ее. – Тогда и болеть не будет. Гулять-то вы все мастерицы, а вот себя блюсти…

Девушка одевалась за ширмой. Коричневая клеенка ширмы утешающе, робко колыхалась. Когда Юля выходила и уже шуршала фиолетовыми бахилами на пороге, Свиридова мстительно бросила в ее худую спину:

– А детей у тебя не будет. Можешь забыть! Выскребаться не надо было… по третьему разу!

И, раззявив рот, полный золотых зубов, закричала громко да ненужно, только чтобы прогнать с порога эту маленькую сволочь – немой укор ей, до сих пор незамужней: «Сле-е-дущай!!!»

Этот крик догнал Юлию и накрыл, как ударная волна близкого минометного разрыва. Она чуть пригнулась; проходя мимо корзин, содрала с ног фиолетовые бахилы. Шла, шатаясь, шаг сбивался… Как же так? Не будет. Можешь забыть! Ей же говорили: ничего, девка, и не такие рожали… Значит. Значит… Только пройдя мимо дремлющего охранника и оказавшись на теплом, нагретом крыльце, она обнаружила, что вместе с синим мешком выбросила в ящик босоножку с правой ноги. Поэтому и шаталась, и хромала. Юля обернулась. Буквы вывески женской консультации номер какой-то расплывались в контактной линзе слез. Она постояла еще немного, потом меланхолично сорвала с ноги вторую босоножку и бросила ее в стальной зев загаженной урны. Черт с ними. Все, забудь. Не будет.

…Первый раз по бетонным плитам Шевченковского, скользким и неприятным, она шла босой, как Иисус по лестнице на Голгофу, как Жанна д’Арк по коридорам монастыря-тюрьмы. Плевать!

Каменные гробы обступали ее со всех сторон, давили плечами, как в гигантской подземке. Но, не доходя до стальной двери подъезда, Юля внезапно повернула назад.

Она выбрала укромный уголок – в каменной нише. Села джинсами прямо в скопище бычков и мелких, уже жухлых листиков; разбросала ноги в джинсах; нашла в тоненьком портсигаре последнюю сигаретку с травкой, которую хранила на черный день, и высекла из зажигалки синеватое пламя. Дым расширил легкие, облегчил ношу; девушка с ухмылкой посмотрела на свои босые ступни на серо-фиолетовом бетоне, покрытые пылью, – ведь она прошагала так от самой консультации. Что ж… пусть будет так!

Дым поднимался в распаренный воздух столбиком…

Полдень. Разруха. Конец жизни.

Но на пороге квартиры она появилась с радостной улыбкой, вот только щеки были как-то странно горячи. Андрей сидел на диване, перелистывая какой-то фолиант-курсовик. Поднял голову:

– Привет, Юль… А ты чего так поздно?

– Да у меня семинар был. По римскому праву, – проговорила девушка, вешая сумочку на крючок, и тут же с ужасом увидела, что толстая тетрадь с надписью «РИМСКОЕ ПРАВО. КОНСПЕКТЫ» лежит на самой верхушке горки учебников на столе. И сразу поправилась:

– Да не сдала… забыла все. Думаю: пойду без подготовки. Сейчас, я ноги помою…

– А что ты…

– Да каблук сломался! – прокричала Юлька уже из ванной.

Последняя надежда было на то, что Андрей не отличит термин «каблук» от термина «платформа».

…Это объявление Юлька обнаружила на мусорной урне у подъезда. На черный пластик какой-то умник налепил: «ДАКОТА. ОДИН КОНЦЕРТ! НА ПОЛЧЯНЕ. ГОРДОВОЕ ПЕНИЕ!». И мелко – место сбора и время. Не было больше никакой информации, даже о цене билетов; просто: приходите, мол.

Юлька сорвала листок, понимая, что вряд ли кому-то еще в жилмассиве, вымирающем с последней отъехавшей со стоянки машиной, нужно и интересно будет это объявление. Принесла в квартиру. Разгладила на кухонном столе. И обнаружила крохотную приписочку в самом конце: «Приходить в хипповском. Не бойтесь травы!» Последняя фраза дышала двусмысленностью. Но грела душу.

Сейшн, как оказалось, был намечен на субботу. В это время у Юли заканчивалась последняя лекция по риторике, и она ее, ничтоже сумняшеся, пропустила. Вылетела из СибАГСа в разбитых кроссовках, нырнула под мост и с наслаждением сбросила их уже на первых плитках дорожки. Так появилась дома.

Андрей сидел за ноутбуком, насупившись. Он последнее время нашел какую-то работу, не требующую особых перемещений его неуклюжего тела в пространстве, и этим приносил в их копилку стабильный, хоть и невеликий доход.

– Андрюха! – завопила Юля из прихожей. – Ты еще не собрался?! Давай… на горловое!

Он покорно выключил компьютер. Повернулся к ней, задумчиво посмотрел на ее черные пятки, на то, как она достает из пакета ненужные кроссовки, и улыбнулся:

– А я думал, у них тоже каблук сломался… Щас, иду. Мне тоже так, хипповать?

– Конечно! Это же Дакота!

…Андрей нравился ей тем, что никогда не напрягал по поводу того, как надо одеться, как надо выглядеть. С ним она полюбила долгие прогулки по городским паркам. Они бродили по теплым, ласкающим ноги, мягким асфальтам Нарымского сквера – самого старого кладбища Ново-Николаевска, где глубоко под слоями насыпанной земли покоились древние могилы предков первых купцов-меценатов, Маштаковых да Жернаковых, а ныне сновали малыши, сбивая в кучи свои и чужие коляски. Она ела мороженое, капая на коленки белым дождем; она, как ребенок, качалась на карусельках, чернея маленькими пятками. И Андрей не бурчал, как ее кавалеры, по поводу того, что она ведет себя по-детски, что все девки как девки, а она… как дура последняя… Они разговаривали. В душе у Юльки просыпались впечатления и знания, полученные за время недолгого ее пребывания на филфаке, еще до той муторной жизни с разнообразными партнерами по дозе и друзьями по шприцу.

Андрей, как оказалось, от литературы и искусства был далек, но именно поэтому внимательно слушал. И даже пытался возражать!

– …А ты помнишь «От заката до рассвета»? – запальчиво говорила Юлька, забегая вперед и размахивая кулачками, просто от волнения. – Помнишь? Кто там погиб в самом конце?

– Все погибли.

– А вот и нет, нет, нет! Пастор погиб, семью которого эти двое бандитов захватили!

– Так и семья у него вроде погибла, – морщил большой белый лоб Андрей.

– Неправда! Там в итоге кто выжил, ну, кто?

– А! Точно! Девушка. Дочь пастора. И убийца этот…

– Опять не угадал! – торжествующе улыбалась девушка. – Из двух братьев только один был убийцей и маньяком. Второй – его этот играет… как его… ну, не сам Тарантино, одним словом! Второй – нормальный гангстерито, такой… типа наш пацан, «по понятиям». Так вот, крови-то на нем нет. Ну, стрелял в кого-то. Ну, завалил там десяток человек – полицейских или охранников. Но это его жизнь. И его могли завалить. Но он никогда не убивал невинных, просто так! По фильму это четко видно.