355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Резун » Укок. Битва Трех Царевен » Текст книги (страница 1)
Укок. Битва Трех Царевен
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 03:42

Текст книги "Укок. Битва Трех Царевен"


Автор книги: Игорь Резун


   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Игорь Резун
Укок. Битва Трех Царевен. Книга 1, 2

«…Сначала, то есть совсем давно, человечество-ребенок училось складывать буквы в слова (грамота), потом, став постарше, записывать под диктант жизни (хроники), затем уже человечество-подросток писало изложение „по мотивам“ происходящего или сочинение „на тему“ (трактаты), затем человечество-юноша мечтало о том, как будет или как могло бы быть – соответственно рождались утопии, антиутопии, поэмы, фантастические романы или же наш юноша удрученно анализировал происходящее – смотрите классиков, если не верите…»

Нынче человечество вступило в пору зрелости. Эта пора характерна тотальным присутствием в реальности и умением создавать ее самому. Отличный пример такого творчества – Игорь Резун со своей эпопеей про «царевен». Синтезировав опыт прошлого и волшебные технологии будущего – он создал мир настоящего – НАШУ ЖИЗНЬ. Но создал ее на бумаге, придав простому текстильному (от слова текст и стиль) изделию ака книга многомерность и разноплановость. Можно сказать, что Резун не просто остановил, но препарировал мгновение… И из последнего теперь брызжет кровь, оно агонизирует у нас на глазах, но, тем не менее, остается прекрасным.

…Ибо что может быть прекраснее побежденного мгновения?..»

Редактор журнала «брутальный гламур» Федерик Бездонный, статья о литературе современности «Точка сборки, запятая – вышла рожица кривая».

Для того чтобы понять этот роман, вскрывать его следует поэтапно – слой за слоем. Поехали? Вскрытие покажет.

Акт первый, сцена первая.

Декорации, актеры-статисты, музыкальное сопровождение

Страница переворачивается и занавес падает.

Не надо щуриться, глаза скоро привыкнут к свету. И к темноте.

Многообразие мира под медленную музыку наплывает на вас и вот – начинают проступать очертания…

Франция. Париж. Сорбонна. Эстеты с подкрученными гомосексуальными усиками, голубовато-розоватый флер, поверхностно-глубокие разговоры про искусственное искусство. Искушения.

Мелодия чувственная, гиперутонченная и извращенная. Скрипка хохочет, тромбон выводит трели, флейта хрипло ругается…

Смена декораций. Табор спускается с неба. Цыганки в пестрых, струящихся одеяниях Мирикла и Патрина находят приют, чтобы вскоре потерять его, – его и тех, кто им помог. Рок распластал над ними зловещую ладонь, а преследователи отстают ровно на шаг – и через этот шаг долетает до беглянок запах гари и стоны изувеченной человеческой плоти.

Душераздирающе-простая мелодия пастушьей дудочки несется над холмами и городами, а на нее накладывается хрустальный, грустный напев девичьим голосом, голосом урожденной царевны…

И снова все изменилось. Знакомые индустриальные пейзажи: дворы и помойки, разнорабочие кавказской ориентации, замыслившие кровную месть из-за украденных роз, и босоногая Людочка-верблюдочка, царевна, которая ждет своего царевича на белом коне, а находит… Но не будем забегать вперед, лучше вслушайтесь…

Окрест нарастает барабанная дробь, о которую разбиваются смешливые частушки о Симороне, исполненные в режиме «моно». «Сама симорончик я садила, сама как ягодка цвела»… тук-тук, где ты, друг?

На этот раз мы видим исцарапанные стены «Лаборатории по практическому применению Симорона», которые опекают безбашенных ребят: храбрую Лис, простодушную Тятю-тятю, долговязого Ивана и других… Но их лидер Медный еще не знает, какую тайну скрывает его дружная группа бизнес-симоронавтов, какой силы и мощности батальон бойцов дурачится вместе с ним – бойцов гладких и быстрых как лемуры. И что имена им Белая Смерть, Духовный Снайпер, Эзотерическая Антенна… и Предатель.

Романтическая баллада наполняет энергией все вокруг и сквозь нее слышен ЗОВ… Иди на него.

Магазин практического волшебства. Хрупкая Майя, похожая на японку, и спокойный как танк Алексей снабжают горожан инструментами волшебного воздействия на жизнь. В уютной квартире тихо живут исстрадавшаяся замерзшая царевна Юлька и полноватый добряк Андрей. И не замечают ни те, ни другие, как внимательно смотрит на них нечто нечеловечески страшное…

Рэперский речетатив ложится на все убыстряющийся ритм восточной мелодии – чечетка холода выбивает дробь босыми ногами на раскаленной крыше. Гром.

А еще готическая девочка Санечка, дед Клава, сладкоречивый Махаб-аль-Таир… Многоголосье героев, сюжетных линий. Последние тоже как люди, сходятся и расходятся, случайно или надрывно, комично или трагично – переплетаются судьбы, сочетаются знаки – странные мысли навевают бесстрастные факты. В низу живота горит татуировка, и притягивает все живое образ равностороннего квадрата, вписанного под четкий излом равнобедренного треугольника, геометрически безупречная фигура – Улльра Старца…

Акт второй. Сцена вторая.

Те же и стихии

● Вот ведь чо творят, чо творят-то! Средь бела дня… воруют, памашь, частное трудовое достояние. Надо бы звякнуть кому следует.

● Перестаньте – брезгливо оборвала его женщина, – Это моя квартира. Люди работают. Щели заделывают. Энергетические.

● Щели? – поразился старичок – Куды щели?

● В параллельный мир! – брякнула Агния Андреевна то, что сама слышала от Алексея.

«ТАК!» – говорят в Симороне, чтобы утвердить желаемое и включить ВКМ.[1]1
  Волшебная Картина Мира – приходит на смену Привычной Картине Мира, отличается внезапностью. Небезопасна, но интересна.


[Закрыть]
Но что делать, когда все не ТАК?

Взрыв под тоннелем метро и мутный поток воды заливают оперативный зал спецуправления «Й» и новониколаевскую тюрьму – неизвестные силы воплощаются в героев, и те двигаются, чувствуют, живут в соответствии со стратегией, которая им неизвестна. В соответствии со стратегией, которая известна не им.

В книге Игоря Резуна «Укок. Битва трех царевен» люди – всего лишь послушные игрушки стихий, и есть закон: выживает сильнейший – спасают его, а не социально защищаемых калек. На передний план выходят крепкие, сильные, молодые. На сцене – природа, а не мораль и человечность.[2]2
  Волшебная Картина Мира – приходит на смену Привычной Картине Мира, отличается внезапностью. Небезопасна, но интересна.


[Закрыть]

Но мимолетные экскурсы в прошлое заставляют видеть пространство в разрезе времени – восприятие получается многомерным, глубоким, насыщенным невидимым глазу контекстом и неслышной уху музыкой, а это важнее и несравненно увлекательней, чем пресный гуманистический подход. Ведь мы начинаем видеть и понимать взаимосвязь эпох, суть которых тоже – стихия. Стихия времени.

…Но все же нас изумляет то, что мы видим, как треугольник Улльры – равнобедренная сила добра под названием Симорон с лязгом заключается в прямоугольную жестокость квадрата Зла. Как такое могло случиться?

Может быть, как поет Мумий Тролль «все нечестно так, только вот, наверно, интересней»?.. Что ж, цена настоящих приключений немаленькая, а чудеса требуют жертв. Впрочем, довольно домыслов, концовка все расставит по своим местам, благо до нее путь неблизкий.

Но лучше ответы ищите по пути, в книге… и, уверяю вас, обрящете.

Акт третий. Сцена третья. Те же и Аффтар жжот

«Снимать энергетические удары, нейтрализовывать вампиров, прочищать чакры, оптимизировать ауру» сейчас способны многие.

Но способны ли они создавать такой мир, в котором вечерний «город зачах», мир, где вскапывание огорода превращается в сакральное жертвоприношение («вонзить острое жало лопаты в черное живое тело дачной гряды»), а прямо на вас мчится «лязгающий червь поезда». В общем, братья Люмьер отдыхают…

И даже обычный флирт в этой книге превращается в бой. Затаив и так доселе прерывистое дыхание, читатель с ужасом и жалостью ждет, как пиратский бриг мерзкого писателя эротических рассказов Термометра возьмет на абордаж стройный корабль юной Людочки-верблюдочки.

– Ну… это так красиво, что вы рассказали. А… ну, а как это… что это, то есть, значит?

– Это значит, милейшая Людмила, только одно, что в своем познании мира ограниченный человек видит лишь результат, конечную цель, а настоящий мыслитель видит только точку Начала Пути, бесконечный процесс, ведущий к совершенству.

В текст книги хочется зарыться, словно алчный брат Али-бабы в сокровища. Хочется перебирать слова и рассматривать их на свет, вгрызаться в некоторые, да так, чтобы сок стекал по подбородку. Впрочем, временами попадаются слова – ядовитые змеи, на которые пару секунд смотришь как парализованный, а потом с воплем ужаса отбрасываешь – и все тело передергивает от омерзения. Страшно…

Но потом о страхе вновь забываешь.

Да и как не забыть, купаясь в роскоши, пропуская сквозь пальцы дорогую ткань метафор и любуясь резной поверхностью описаний, погружая все пять органов чувств в изысканно-нежный шербет внутреннего мира героев, оттененный горьковатым привкусом будущих событий, но от того даже более сладостный. Как не забыть обо всем, наслаждаясь тонкой выделкой речи, гулкой акустикой символов и аллюзий. И, скажите, КАК, пригубив искрящийся коктейль остроумия, не забыть то самое кодовое «сим-сим откройся», которое позволяет выбраться из пещеры (читай: из книги)?

Так что повторяйте за мной: «абсурд, выдумки», «реальная жизнь совсем другая», «так не бывает»… Если после произнесения этого заклинания вы услышите скрежет силы воли, то сможете закрыть книгу и перевести дух.

Но берегитесь, если не получится… через какое-то время прибудут сорок разбойников с неуловимо знакомыми лицами и вас ждет УКОК.

Полный Укок.

 
Изменчив ли круговорот
Всего, что мир образовало?
То радость, то беда грядет…
Каким бы ни было начало,
Все будет под конец наоборот.
 
Вильгельм Ван Фоккенбрюх
Ника Шерман, журналист

…Здесь бывает так тихо, что слышно, как шепчутся высокие, тонколистые травы и голубенькие эдельвейсы. Но чаще всего дует, завывая, какой-то потусторонний, мрачный ветер. Когда эти пространства скованы снегами, тут минус пятьдесят. Летним днем земля морщится от жара, а ночью падает град. Здесь все нереально и странно; это чулан мира, куда Бог свалил все ненужное, но почему-то до сих пор хранимое в забытье.

Здесь ходил, прихрамывая, кривоногий человек с длинной веревкой бороденки – Чингисхан, проведший тут со своим войском одну зиму; здесь брели, преодолевая кручи, караваны Великого Шелкового пути. Здесь сходились границы трех великих империй – китайской, монгольской и российской и бесконечных тюркских владений. Здесь сталкивались, не побеждая друг друга, четыре мировых религии: смиренное конфуцианство, задумчивый буддизм, дремотное православие и воинственный ислам. А жители прилегающих мест до сих пор поклоняются духам, верят, что из деревьев ночами, по повелению Эрлик-хана, выходят мэнквы – бывшие боги, нескладные и глупые, годные лишь для того, чтобы вселиться в мертвое тело, да выполнять грубую работу, или веками молчать в древесном обличье. Здесь над ручьями трепещут на ветру обвязанные ленточками ветви деревьев – бурханов, у которых каждый остановится и постоит в благоговейном молчании. Здесь несколько тысяч лет назад нашла свое последнее прибежище загадочная принцесса-шаманка, пришедшая из страны пустынь, женщина с лицом нубийки, не похожим на плоские овалы здешних жителей, и с несоразмерно большими ступнями ног, что тоже считалось признаком ее царственного, мистического происхождения – эти ноги не боялись ни холода, ни углей, ни стального клинка. Рерих считал, что отсюда начинается вход в Шамбалу. В этом затерянном мире неуютно ощущают себя люди, но зато прекрасно сосуществуют кони, растения и птицы.

Плато Укок раскинулось на двух с половиной тысячах метров над уровнем моря, на семьдесят километров с запада на восток и на полсотни – с севера на юг. Почти что ровный квадрат. А в центре этого квадрата – Табын-Богдо-Ола, гора, название которой переводится, как «Пять священных вершин». На нем сильные ветры сдувают выпавший снег – и поэтому древние монголы, тюрки, скифы и казахи издавна пасли тут свой скот. Здесь же они приносили жертвы: в перевязях сочной травы до сих пор выбеленные солнцем и ветром кости животных. Альпинисты тревожат Пять священных вершин только с монгольской стороны, и то перед восхождением получают благословление ламы, иначе гора безжалостно бросает их вниз, на камни, на ледяные плоскости и убивает без промедления.

А у тех, кому удается подняться на самую вершину, и оттуда, со снежной шапки, взглянуть вниз, на плато, начинаются галлюцинации. Они видят бредущую по снежному савану или по травяному ковру женщину; чаще всего она бредет по снегу – она почти нага, ветер раздувает на ней балахон, и ноги ее босы, они равнодушно перемалывают снег, как песок пляжа. Невозможно сказать, молодая она или старая, брюнетка или шатенка, голова ее скрыта накидкой, да и странно – видят ее очень хорошо, очень точно, будто бы в бинокль с чудовищным увеличением. Куда идет она, к кому? Она идет тяжело, придерживая рукой живот – но идет, как только что разрешившаяся от бремени, как сотни тысяч российских рожениц, бредущих по коридорам роддомов. Одни говорят, что увидеть ее – счастье, другие утверждают, что это к близкой смерти. Наверно, и то, и другое справедливо – только боги знают, кому что суждено, однако видение этой женщины, хозяйки плато всегда означает какие-то перемены в человечьей судьбе.

Здесь есть два перевала – Канас и Бесу-Канас. «Кан» – по-казахски кровь, «Ас» – перевал. Картографы нанесли их на карты только в пятидесятом, но названия старше. В тридцать шестом несколько казахских родов хотели уйти в Китай. Сотни людей, воины – на лошадях, женщины с грудными младенцами, цепляющимися за их шеи, с оравами ребятишек, пешком по сухой, истомленной солнцем траве. Ржали лошади, блеяли немногочисленные овцы. Захлебываясь лаем, бежали впереди собаки… Видели ли они эту женщину? Неизвестно. Ее могли видеть те, кто для разведки поднялся чуть выше, на Табын-Богдо-Ола, в царство начинающегося льда – чтобы разведать путь, чтобы предсказать погоду; чтобы вымолить у Пяти Священных Вершин право уйти…

Наверно, они посмотрели вниз и увидали ее.

А застава НКВД на границе с Китаем получила жестокий приказ и выполнила его, как и подобает сталинским соколам. Из каменных распадков застрочили пулеметы. Пули косили замерших людей, словно сено, грохот выстрелом катился по распадкам, падая в их чаши и умирая там. Бойня была короткой – всего лишь полчаса. На огромном пространстве остались лежать тела, спокойные, умиротворенные смертью, покрытые ее яркой патиной – алым. Мертвые всадники на мертвых лошадях, прошитые пулями младенцы на остывающих телах мертвых матерей. Несколько тысяч человек. Кровь журчала между трав и кустарника, питая их корни ненавистью и горем – и вода в речке Чиндагатуй была от нее три дня красной.

Это была жертва, угодная Абраксасу.

Книга 1
Рождение тайны

На создание этого романа ушло:

3,4 фунта немецкого трубочного табака Kapten Bester сорта Cherry Famous;

3,5 кварты коньяка дагестанского (Дербент);

53 галлона пива крепкого, полутемного;

и безмерное количество терпения жены моей, Маргариты.

Посвящается ей!



 
Кони Йото – старый шаман,
Внешне выглядит очень странно:
Он глотает морозный туман,
Как другие глотают сметану!
Кормит змеями свой костер,
И играет в кости с лисой,
Держит в пальцах змеиный огонь,
И по углям ходит босой!
 
Вячеслав Бутусов. «Кони Йото», альбом «Звездный Падл», 2001



«…Эксперты компании Pew Global Attitudes отрицают свое участие в создании новой глобальной поисковой системы abracadabra.go, появление которой вызвало переполох на прошлой неделе среди таких признанных хозяев рынка, как Google, Yandex и Yahoo! Например, уже сейчас доля пользователей, обращающихся с запросами к abrcadabra.go, только в Великобритании выросла на 17 процентов, а в зоне Рунета – на 16 процентов. Аналитиков беспокоит тот факт, что неясным остается до сих пор происхождение этого поисковика и официальный адрес его сервера: он не зарегистрирован ни в одной из известных доменных зон, и не следует спешить открывать регистрацию в новой зоне. go. Роберт Хьюстон, председатель сенатской комиссии по глобальным компьютерным сетям, заявил, что будет добиваться запрещения регистрации в США сервера поисковой системы abracadabra.go, так как за ней стоят, по его мнению, враждебно настроенные к Западу исламские террористические организации. Нетрудно также заметить, что поисковик abracadabra.go дает больше всего ссылок на запросы о волшебных технологиях, демонстрируя склонность к явно ненаучным источникам…»

Рейчел Коллиган. «Век полной Абракадабры»
Financial Times, Лондон, Великобритания

Если подъезжать к зданию главного корпуса Сорбонны, или Sorbie, как ее панибратски стали называть легкомысленные американцы, поглощающие в этих вековых аудиториях сандвич знаний с равнодушием классических пожирателей биг-маков… так вот, если подъезжать к нему со стороны набережной Сены и площади Сен-Мишель, то лучше бы… и не подъезжать вовсе! Узкая улочка Сен-Жак всегда забита автомобилями, которых не было при Наполеоне Третьем. Тот, конечно, не додумался завести парковки хотя бы для потомков. Зато он возвел монументальный кипящий фонтан, в котором можно увидеть в жаркие дни полуголых студенток, болтающих в воде голыми пятками и беззаботно протирающими мрамор тканью джинсовых шорт. Конечно, в таком случае мы не увидим церковь Сен-Северин, что возникла на месте часовни, разрушенной норманнами. По правде говоря, норманны сделали все правильно, но то, что было возведено на этом месте, вряд ли удовлетворило святого Северина, покровителя всех капелланов и замполитов: слишком готично, слишком тычет в небо пятинефная базилика. Да и как-то нескладно: на одних колоннах капителей нет, на других – они есть, с грязно-розовыми фигурками ангелов и пророков. Разве что замечательны витражи пятнадцатого века, слегка загаженные голубями.

Знающие люди подъезжают к Сорбонне со стороны Пантеона и, не сворачивая на узкую улицу Сен-Жак, сжатую университетом и Коллеж де Франс, паркуются на улице Суффло. Так и поступил водитель белого Bentley Asur Coupe, но и улица Суффло оказалась забита автомобилями. Белая рыба кралась мимо внушительных автозадов преимущественно немецкого и американского производства, а сидящий в ней бледный человек, почти юноша – только морщинки в углу изнеженного рта выдавали его возраст, далекий от юношеской наивности! – этот человек меланхолично всматривался в ряд машин, на задних стеклах которых часто мелькал маленький зеленый флажок, означавший, что и владелец авто, и само оно находится под защитой всемогущего Аллаха.

– Боже мой, – пробормотал молодой человек, опираясь безвольным подбородком без признаков растительности на набалдашник массивной трости. – Как низко пал Париж, друг мой! Верите ли, нет, вчера мы с Пьером катались по Булонскому лесу. Треть проституток – арабские девы. Трясут лакированными в соляриях животами, а пальцы ног – белее сахара! Бог ты мой…

На молодом человеке чернел спортивный пиджак с дивными перламутровыми пуговицами, от Gonsales Quarro, спускаясь на брюки, приобретенные в дорогом универмаге Paris-VII–Valentine; в твердом воротничке сорочки серебрилась бабочка с алмазной булавкой от Lisa Rossa, а ноги украшали настоящие итальянские туфли с достойной, но упрятанной от любопытных глаз этикеткой. На пиджачные плечи легко падали светло-каштановые длинные шелковистые волосы; глаза цвета спелого кофе смотрели утомленно. Его собеседник, крутящий руль, был, напротив, брит наголо, носил тонкие кавалерийские усики; его мускулистое тело обтягивал модный серый френч, с крохотным квадратиком белой сорочки у горла, а на ногах, выжимающих педали «бентли» с механической коробкой передач – классика! – красовались юфтевые Sapogues des kazaks, стоившие больше, чем половина тряпок, надетых на молодого человека. Он нашел, наконец, нишу в ряду автомобилей, оглянулся, сдавая назад, показал зеркальцу заднего вида серые, с холодным блеском глаза и ответил:

– Да, друг мой Пяст, в квартале отсюда, между прочим – Институт арабского мира, на набережной Сен-Бернар. Кстати, это удивительно согласуется с темой сегодняшней лекции, вы не находите? «Манихейский кризис иудеохристианского наследия». Merde[3]3
  Merde – дерьмо. (Фр.)


[Закрыть]
, как мы поздно, однако!

– Не волнуйтесь. Марика всегда начинает поздно, – заметил тот, кого назвали Пястом, да откинулся на кожаные подушки. – Вы о ней что-нибудь знаете?

– Конечно. Подвизалась у Андре Рене Бишоппа, того самого, что разул половину Парижа и Иностранного легиона. Потом занялась самостоятельной практикой. Ее раздуло, как винную бочку, но лишь прибавило апломба. Ловкая дамочка.

– Ее действительно зовут Мерди? Рискованная фамилия.

– Конечно, нет. Она Сеславская, из австрийских чехов. Впрочем, об этом никто никогда и не узнает: ее слава бежит впереди нее! Мадам Мерди предпочитает вести свои лекции в стилистике Мерилина Мэнсона. В Намюре она на сцене разорвала голыми руками и съела живого голубя, в Нанте во время ее выступления за ширмой совокуплялись два негра…

– По-настоящему? – осведомился молодой человек с искрой интереса, в первый раз проскочившей в его тихом, усталом голосе.

– Надо полагать, мой друг… А в прошлом месяце она вывезла на сцену живую обезьянку на каталке, и ассистенты при всех распилили той череп. Под местным наркозом. Ее несколько раз арестовывала полиция за оскорбление общественной морали, защитники животных спят в саду ее дома… впрочем, она обожает гостинцы! Посмотрим, что она приготовит на этот раз. Но излагает интересно. Я думаю, вы не будете разочарованы.

Молодой человек, выходя из машины, деликатно зевнул, что показывало его вкус к вежливости. На трость он слегка опирался, но шел легко, почти крадучись.

Уже темнело. Высокие окна главного корпуса были освещены, с набережных пахло сырым платаном и водой Сены – неистребимый запах легкой гнили и моченой тряпки, сопутствующий великой реке с незапамятных времен. Вышедшие из «бентли» обогнули угол, поднялись по каменным ступеням. Распорядитель кивком головы приветствовал их, взмахом руки послал в сторону нужной аудитории, расположенной большим полукружьем в амфитеатре, где в шестьдесят восьмом восставшие леваки курили гашиш и занимались любовью на кафедре.

На сей раз ряды амфитеатра блестели бриллиантами запонок и булавок, скромных двухсоттысячных колье и вызывающе простецкой джинсой, расшитой блестками в супермодном салоне. Каблуки от Armani хищно вгрызались в столетний пол. Галерка пахла баночным пивом. На возвышении скрипичный оркестр играл инструментальную версию произведения Жана-Люка Дарбеле – симфонию «А». Мелодия оказалась хороша, а скрипачки, абсолютно голые, только с политкорректными картонными буквами «А» на нижней части худых животов – и того лучше. На большом плазменном экране за пустой сценой флегматично жарили крысу в темном квартале Гонконга. Та металась по сковороде и визжала, но этого не было слышно, так как фильм крутился без звука. Аристид Неро, человек в сапогах, и молодой сотрудник ЮНЕСКО, урожденный польский князь Алесь Радзивилл-Сарсон, уселись в одном из первых рядов. Придерживая рукой бархатные кресла, Аристид Неро шепнул:

– Иногда она начинает резать на сцене бычка или свинью, поэтому первые ряды весьма опасны. Но сегодня, кажется, обойдется без крови.

Последний аккорд Дарбеле грохнул крещендо, свет мигнул, как во время артналета, и из боковой дверки на возвышении появилась лектор.

Марика Мерди, профессор Сорбонны и член Парапсихологической академии со штаб-квартирой в Цюрихе, была женщиной невероятных размеров, которые вынуждали поверить в то, что ученым удалось скрестить слона и человека. Волосы ее, даже на вид жесткие, рыжевато-медные, коротко остриженные, но не побежденные, торчали в разные стороны пиками и на лбу выгибались пышной получелкой-тюльпаном; в правом ухе – сразу две платиновых серьги. Могучий торс, руки, не сходившиеся на животе, ноги, напоминавшие колонны варварского храма… Этим ногам, а точнее – огромным уродливым ступням было явно нелегко носить такое тело. Поэтому Марика появилась перед публикой в своем привычном облике: в безразмерном белом пиджачном костюме и босой. Ни одна обувь не могла бы налезть на ее нижние конечности.

Аристид Неро снова наклонился к своему другу и с неожиданной нежностью погладил светло-каштановый локон над его ухом.

– Если вам будет скушно, мой милый Пяст, уедем немедля.

Пяст только кивнул.

– Символам в наше время приходится жить во враждебном контексте. Все возвышенные слова, сказанные о них адептами в веке прошлом, сегодня звучат вдохновенной блевотиной духовных импотентов, замаравшей чистые плиты Парфенона… – Голос у Марики Мерди был глуховатый, но сильный и проникающий в самые дальние уголки аудитории; вероятно, этим она и брала публику. – Символ остается слишком узкой вагиной, чтобы в ней мог свободно себя ощущать фаллос современного мира! Русский поэт Иванов, посвятивший символу немало восторженных слов, определил его так: «Символ есть только тогда истинный Символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении, когда он изрекает на своем сокровенном, иератическом и магическом языке намека и внушения нечто неизглаголемое, неадекватное внешнему слову!» Это лишь умножает неопределяемые стороны неопределяемого!

Марика говорила по-английски, потому что среди аудитории виднелись и типично арабские косматые головы, и узко вырезанные азиатские физиономии. Но цитату Иванова она повторила по-русски, и тогда на галерке понимающе захихикали: русские были здесь тоже.

Радзивилл-Сарсон сонно рассматривал голых скрипачек: соски их висящих грудей, кажется, накрасили кармином.

– …то, что символ больше своей видимой и доступной вашим поросячьи мозгам части, понятно и так. Он и ключ к замку, и замок в двери, и пенис, и презерватив на нем, предохраняющий чистоту символа от опошления СПИДом рекламного толкования. Он – даже не дверь, а пролом в стене, отделяющий явное и явленное от не-явного, феноменальное от ноуменального, тленное от вечности, разложившиеся кишки от сохранившего часть жизни мозга. Или это рука «оттуда», выглянувшая из марева будней? Или пинок ноги, выбивающей стул из-под ног тянущегося к небу и повешенного за дерзость на собственном галстуке? Или это Венера, автосодомизирующая рогами собственного целомудрия, я вас спрашиваю? Парадоксально звучит, но Небо ближе могильным червям, честно и несуетно делающим свою работу, этим милым скользким опарышам гниющего мяса, нежели тем, кто мастурбирует сознанием на подставках и лестницах. Только ангелы величаво восходят и сходят по ним, не замечая дерьма, обрызгавшего ступени, которых коснутся их босые подошвы. Но для того, чтобы следовать за ними, нужно – нужно, слышите? – их разглядеть. Тут не обойтись без зорких глаз Иакова, утопленных вами, в большинстве своем, в нечистотах городской цивилизации.

Она сделала передышку, и гологрудые скрипачки взвыли таким мощным визгом, что зрители тревожно зашевелились. А Марика, отпив из бутылки с неразличимой этикеткой (впрочем, с первых рядов было видно, что это контрабандный Guinness), продолжила:

– Распространено заблуждение в том, что символ принимают только в виде знака, картинки, образа. Это манихейская уловка тупоголовых животных с мобильными телефонами и ядерными чемоданчиками, этих импотентов газетных полос и дерьмовой Всемирной Паутины. Они хотят увидеть это глазами, но их глаза – не более чем геморройные прыщи их хлипких задниц! А как же другие органы чувств? Им отказано воспринимать символы? В далекой варварской России художник рисует членом, даже не эрегированным – эрекция только мешает! Заблуждение пронизывает всю изначально сифилитичную иудеохристианскую цивилизацию, уже рожденную изначально убогой от Вавилонской Блудницы и покорно вылизывающую ее экскременты на пире Времени. Восточная и только восточная парадигма, дабы вытолкнуть человека, эту глупую капсулу с дерьмом, в пространство Священного, оперирует несоизмеримо более тонкими каналами, открытыми и отрытыми в нем Создателем. Танцы, ароматы и музыка, созерцание мандал и асаны, тантрические прикосновения рук, пяток и ягодиц, соосязание пожирающего плоть огня и удерживание его на кончике пениса, мешая тому излиться, чувство холода змеиного тела – все это, даже чувственное, принужденное западной культурой к проституированию в рекламном бизнесе, все работает на «иное». Результат столь велик, что наша западная эстетика скулит и заворачивает хвост под собственную задницу, корчась в шизофренических муках непройденного оргазма. А адепт, столь несхожий с мирянином в его имбецильно-профаническом состоянии, что может испугать обывателя, жрущего дерьмо в упаковках покетбуков и на грязной простыне телеэкрана, торжествует. По его лицу своими испачканными, но священными пятками топтался сам Бог, и такое имитанту не вообразить, а симулякром здесь не отделаешься!

Гигантский кулак женщины, выпроставшийся из ее белого невесомого рукава, ударил в дерево кафедры, и аудитория загудела, отзываясь каждой своей древней половицей, не перестилавшейся со времен Луи-Филиппа. Скрипачки уронили смычки. А Марика прижала ко рту бутылку, и в тишине прозвучала короткая симфония жидкости, большими глотками вливающейся в ее горло.

– Друг мой, – тихо спросил Алесь. – Вам не видно: у нее есть усики?

– Вероятно, – так же шепотом ответил Аристид. – У нее мощная энергетика.

– …С крахом последней магической империи Советидов, – гремела женщина с возвышения: казалось, она давно вознеслась под лепной потолок аудитории и парит там, подобно Последнему Ангелу, – на территории европейской ойкумены войны символов ушли в прошлое, и мы стали спокойно давить прыщей гностицизма на наших потных, уставших от вдохновенного ожидания третьей мировой, лицах. Кстати, для русских, присутствующих в зале, специально скажу: именно кормление молоком своих дряблых грудей гигантского недоразвитого младенца красного символизма, напрочь оторванного от реальности, послужило последней причиной падения Красного Колосса, уступившего в финале свою роль вялому пенису – колбасе! В пространстве Священного, изрядно загаженном отрыжкой дешевых идеологических спекуляций, заплеванного шелухой идеологем, появился новый архетип, подобный дракону великой материи или плененной анимэ. Ведь до этого создатели систем глобальной лжи, эти говенные выкормыши Оруэлла, разводили пространство на два края, формируя формальное удаление: черное – белое, Де Голль – НАТО, доброе – злое, педераст – традиционал, сыновья света и сыновья тьмы, воинство Христа и Антихриста, Ормузда и Аримана…

– Не очень политкорректно, – прокомментировал Радзивилл. – Но скрипачек они набрали хороших.

– По сто франков за час, друг мой. С такими задами даже на Монмартр не выйдешь.

– …Сфера символизма заужена и изнасилована либидным восприятием промоушна. Фактическое содержание облекается в мифические формы с упорством садиста-кастрата, отрезающего себе орган вопроизводства по кусочкам! Оно производит не ботинки, а дорогу в рай для ваших подагрических ступней, не бульонные кубики, а эликсир вечной жизни и марания унитаза! В товаре все должно быть «самым-самым», сфера символизма в его актуализации сведена к нескольким ублюдочным архетипам. Товар служит средством переноса вашей гнилой субстанции из профанического, серого мира, из его заплывшей сладким гноем Привычной Картины в мир детской безмятежности, абсолютной свободы и вечного блаженства. При этом конечный потребитель – это Пользователь блаженства, это уродливая, скотская, воняющая потом и спермой тварь, имя которой – Мужчина! Женщине в этой мистерии отведена роль помойной корзины, куда сливают прокисшие сливки менталитета и сваливают обертки от разжеванных чужими слюнявыми ртами мыслей. А планы промоутеров идут все дальше! Они не спят. Символ – не только знак, он – часть мифа, а миф образует ядро Ритуала, ergo[4]4
  Ergo – следовательно. (Лат.)


[Закрыть]
, и сам процесс покупки-приобретения товара становится ритуалом, актом массовой дефекации, совокуплением с целым универмагом и каждой его смазливой продавщицей! И вы не просто пьете молоко, вы пьете его потому, что ваши далекие предки, грея свои задницы у коровьего вымени, выжили и окрепли, а вы теперь, чтобы почтить их память и приобщиться к духовной их мощи, вы пьете ТАКОЕ ЖЕ молоко… А если вы будете делать это регулярно, как мсье Жан, да еще мастурбируя в метро по дороге на работу, вы будете очень счастливы и проживете, как он, до ста пятидесяти лет, правда, не узнав об этом, – вам будет НЕКОГДА ДУМАТЬ, ибо в шестьдесят вы будете страдать от мочекаменной болезни, выжимать в день пару капель мочи и отдавать свои деньги легиону мерзавцев-фармацевтов, испытывающих на вас, жалких лабораторных крысах цивилизации, плоды своего воспаленного сублимирующего мозга!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю