Текст книги "Свет над горизонтом"

Автор книги: Игорь Подколзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА 8
ЗЛОВЕЩИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Рано утром, войдя в кабинет, оберштурмфюрер нарушил свой обычный ритуал – знакомство со сводками и донесениями о событиях прошедшей ночи – и приказал немедленно позвать Вальтера.

Не прошло и трех минут, как в дверях появился штурмфюрер. Вид у него был усталый, маленькая головка, казалось, совсем провалилась в широкий ворот мундира, воротничок помялся, белки глаз пожелтели. После обычного приветствия он тяжело опустился на предложенный Вайсом стул.

– Как провела ночь наша подопечная? – спросил оберштурмфюрер, пододвигая к Вальтеру сигареты.

– Как черная пантера в Берлинском зоопарке – ходила из угла в угол. Ни разу даже не прилегла и не присела.

– Очень хороший признак. Ее поведение подтверждает мои предположения, что она новичок. Опытный разведчик на ее месте, получив нежданно-негаданно такую передышку, тотчас бы завалился спать, во всяком случае, лег бы, дабы обрести хотя бы физические силы для предстоящего допроса, который рано или поздно неминуемо последует. Что ж, вызывайте ее в студию.

* * *

Комната, куда ввели Ирму, выглядела несколько необычно: квадратная, без окон, стены и потолок окрашены белой масляной краской, но не блестящей больничной, а поглощающей свет. Слева, в полуметре от стены, стоял небольшой диванчик. Над ним два крохотных выреза, какие обычно бывают в аппаратной кинотеатров, внизу, у самого пола, в углах комнаты, два радиодинамика. Рядом с диваном небольшой стол, за которым в кресле сидел вчерашний элегантный оберштурмфюрер. Справа, вплотную к дивану, маленький столик, на нем кофе, бутылки коньяка и сигареты.

– Заходите, пожалуйста, фрейлин, садитесь, – офицер поднялся и, предупредительно улыбаясь, изящным жестом показал на диван. – Коньяк, кофе?

Ирма села на жесткий диванчик, зябко передернув плечами, хотя в комнате было тепло, и положила руки на колени.

Гестаповец вышел из-за стола. Подошел к ней, налил в рюмку коньяк, в чашечку кофе, пододвинул поближе сигареты и зажигалку.

– Прошу вас, не стесняйтесь, пожалуйста.

Ирма взяла рюмку и, немного отпив, поставила на стол. Затем обеими руками, одной за блюдечко, другой за ручку чашечки, поднесла ко рту ароматно пахнущий кофе.

Офицер сел рядом, закурил сигарету и, сощурившись от дыма, участливо и доброжелательно посмотрел на нее, Ирма насторожилась и поставила кофе на столик.

– Вы, наверное, обратили внимание, фрейлин, что мы не задавали вам никаких вопросов? Не так ли?

– Я ничего не знаю, меня задержали по какому-то странному недоразумению, вы ошибаетесь, принимаете меня за кого-то другого, – начала Ирма.

– Не будем об этом. Так вас ни о чем не спрашивали? А почему? Да потому, что, как это ни тривиально звучит, мы действительно о вас все знаем. Но только о вас. Вам зачитали документ и сообщения. На хуторах вы не были и так далее. В общем, не будем терять время. Нам действительно известно многое, но, к сожалению, разумеется для нас, не все. Вернее, не знаем одного – куда ушел отряд? И вы нам это скажете, так?

– Я ничего не скажу, – Ирма запнулась, – я просто ничего не знаю, мне ничего не известно ни о каких моряках.

– Ну зачем же так поспешно и неуклюже – то не скажете, а уж потом не знаете. И почему именно о моряках, я же просто упомянул об отряде. Но не собираюсь ловить вас на слове, я уверен, обратите внимание, уверен, мне, – он подчеркнул «мне», – вы скажете, куда ушел отряд подводников, вот теперь я говорю, что это моряки с подводной лодки типа «Щ».

– Я ничего не скажу. А про моряков мне сообщил ваш вчерашний офицер, который читал что-то, похожее на детективную повесть. – Ирма почувствовала страшную ненависть к этому красавцу. – Можете делать со мной все, что хотите, мне безразлично.

– Это уже хорошо, что вы заговорили. Но не надо строить из себя Жанну д’Арк, и вам далеко не все безразлично. – Вайс стряхнул пепел. – Опять же, к великому сожалению, теперь уже для вас, фрейлин, все то, что говорят о нашем учреждении, у вас, в России, да и во всем мире, правда. Мало того, истины ради я бы добавил – правда уменьшенная. Мы применяем такие изощренные пытки, от которых застыла бы кровь в жилах у самых отпетых инквизиторов средневековья. Что поделаешь, они были дилетанты, а мы вооружены последними достижениями науки и особенно техники. Все, что говорят о зверствах в гестапо, правда. Боль для каждого «гомо сапиенса» остается болью, а Муция Сцеволы из вас не получится.

Ирма почувствовала мелкую дрожь во всем теле, ладони ее вспотели, перехватило дыхание.

– Мы значительно превзошли своих древних коллег и в другом. Вы, очевидно, помните, что Галилей сказал сакраментальные слова: «А все-таки она вертится», и через все рогатки они дошли до потомков. Если бы он сказал их сейчас, то до всеобщего внимания они дошли бы в несколько иной редакции: «Я отрекаюсь, она не вертится». Вам понятно, надеюсь, о чем я говорю? В протоколах допросов, которые мы бережно сохраним для историков, будет написано не то, что вы скажете, а то, что нам нужно. Теперь вы поняли, что, если я не узнаю, куда ушел отряд, моей маленькой местью вам, первой ее частью, будет документ для тех, кто придет сюда после нас, что вы нам рассказали все. И это будет вашей гражданской гибелью. Те, кто вас любил, проклянут после смерти. А почему после смерти? Это уже будет моей второй маленькой местью. О ней вы узнаете позже.

Если же вы скажете, куда ушел отряд, где и когда с его представителями назначено рандеву, я отпущу вас на все четыре стороны, уничтожив следы пребывания в нашем ведомстве. Мне ваша жизнь абсолютно не нужна. Мне просто необходимо – это как идея-фикс – довести до логического конца то, что я задумал. Я всегда привык доводить свои замыслы до логического завершения. А сейчас разрешите продемонстрировать вам небольшой документальный фильм. – Вайс вернулся к столу, сел в кресло и нажал кнопку.

Погас свет, остался только небольшой голубой светильник над самым диваном, так что Вайс, сам находясь в темноте, мог прекрасно видеть малейшие движения девушки, выражение ее лица. Неслышно, как призраки, в дверь вошли два человека в белых халатах и стали сзади Ирмы, по обеим сторонам.

На стене засветился яркий прямоугольник. Застрекотал аппарат. На белом полотне появилась почти точно такая же комната, квадратная, без окон, залитая светом вделанных в потолок матовых ламп. Распахнулась дверь, и два обнаженных до пояса здоровенных, гориллоподобных эсэсовца ввели в комнату молоденькую белокурую девушку в простеньком летнем платьице в синий горошек – фильм был цветной. В ее больших голубых глазах на показанном крупным планом хорошеньком кукольно-детском личике застыл страх, пухлые губы маленького рта были полуоткрыты, слышалось частое свистящее дыхание – фильм был озвучен. Дальше началось нечто невообразимо кошмарное. Казалось, самое больное воображение садиста-маньяка не смогло бы создать ничего подобного. Эсэсовцы грубо сорвали одежду с девушки, они насиловали ее, выкручивали руки и ноги, ломали пальцы, рвали волосы, прижигали самые чувствительные места раскаленным железом. Из динамиков неслись душераздирающие вопли, крики, стоны и хрипенье, слышался хруст костей и бульканье льющейся крови. Камера выхватывала из этой изуверской сцены одну за другой мельчайшие детали, и в ярком свете, очевидно снимали на прекрасной пленке, все выглядело как что-то, находившееся за пределами человеческого восприятия.

Когда Ирма пыталась отвернуться или закрыть глаза, заткнуть уши, стоящие рядом с ней брали ее голову за подбородок своими сильными руками, отводили ее пальцы от ушей, принуждая слушать и смотреть.

Если она теряла сознание, что было неоднократно, Вайс тотчас нажимал на кнопку, фильм останавливался, и, как только Ирму приводили в чувство, все продолжалось дальше.

Ирму тошнило. Ее свела судорога. Она уже была на грани помешательства. Не владея собой, дернувшись, она снова потеряла сознание.

Очнулась она от сильного запаха нашатырного спирта. Тело было как ватное, лицо, спину и грудь заливал пот, дрожали руки и ноги.

Комната была освещена как прежде. Аппарат не трещал, световой прямоугольник на стене исчез.

Ирма обвела комнату мутным взглядом и, вдруг задохнувшись от ужаса, закрыла лицо руками и вся съежилась – в дверях стояли, ухмыляясь, голые по пояс, те самые здоровенные, гориллоподобные палачи-эсэсовцы, которые только что на экране истязали девушку.

– Вы меня слышите? – над ней наклонился оберштурмфюрер, – откройте глаза, вот так. А теперь все зависит от вас: или скажете, где отряд и когда встреча, или эти молодцы проделают все то, что вы видели в этом чудесном фильме, но только героиней будете вы. Я жду ответа немедленно.

– Я скажу, – прошептала Ирма, – я все скажу, только оставьте меня хоть бы на час, на полчаса в покое.

– Хорошо. Уведите фрейлин и дайте ей кофе. – Вайс улыбнулся и помог Ирме подняться с дивана, – на вашем месте я поступил бы так же, уверяю вас, ведь жизнь у нас одна и дается только единожды. А я выполню свое обещание, можете не сомневаться, ровно через час я приглашу вас к себе.

Когда за Ирмой закрылась дверь, вошел Вальтер.

Вайс, довольно потирая руки, повернулся к нему и сказал:

– Вот как надо работать. Это называется психической обработкой высшей степени. Между прочим, я не первый раз смотрю этот фильм, и всегда создается впечатление, что это не муляж – очень талантливо сделано. Вы же видели ее реакцию – все принято за чистую монету. Действительно, исполнено со знанием дела, даже у меня, прекрасно знающего, что это бутафория, игра, иной раз пробегает мороз по коже. Да, кстати, вы не забыли дать в ее камеру приглушенное звуковое сопровождение фильма? Мы сняли с коры ее головного мозга зрительные раздражения, а слуховые оставим.

– Я уже распорядился, как только она войдет в камеру – дадут звук.

* * *

Ирма сидела на жесткой металлической койке, покрытой грубым, коричневым, пахнущим потом и пылью одеялом. Она прислонилась спиной к стене, вытянула ноги и запрокинула голову. Руки не могли держать чашку, и кофе все время выплескивался через край и обжигал пальцы. Боли она не чувствовала, перед глазами все плыло, к горлу подкатил вызывающий тошноту ком, в ушах все еще слышались стоны и крики истязуемой. Она была уверена, что это ей кажется, что это слуховые галлюцинации.

Придя немного в себя, она отхлебнула несколько глотков и поставила чашку на табурет. В голове проносились мысли: «Что ж я наделала? Это предательство, трусость и подлость. Но откуда они все знают?» Она вспомнила, как штурмфюрер, не обращая на нее внимания, с поразительной точностью воспроизвел всю картину событий. Разве только не совпадали отдельные детали, но это и не так важно, В основном все было правильно. Они не знали одного: куда ушел отряд, когда и где у нее с ним встреча. Что же касается остального, то можно было подумать, что кто-то просто находился рядом, среди своих. Но кто? Боцман Ян? Ведь он-то как раз и объяснял ей и Ольштынскому, где и как лучше организовать эту встречу и даже рекомендовал день и время, ссылаясь на то, что в этот период риск минимальный. Ну конечно же, это он, негодяй. Впрочем, что я, ведь Ян попал на лодку после гибели транспорта и ничего не знал о неудаче с высадкой. Нет, что-то здесь не так. Но тогда кто же? Может быть, второй матрос, родственник боцмана, но он не знает всего. Да, прямо с ума сойдешь. Что же делать, что делать? – Ирма огляделась вокруг. – О самоубийстве не может быть и речи, стоящий у двери и все время наблюдающий за ней в глазок гестаповец сейчас же ворвется в камеру. Как же она могла согласиться на такой гнусный поступок: выдать своих, Леонида, Долматова? Нет, нет, только не это. Пусть мучения и смерть», – Ирма встала и, лихорадочно сцепив пальцы, заходила по камере. За дверью послышалось движение, там насторожились, приготовились в случае необходимости тотчас вбежать в комнату. «Ну ладно», – Ирма опустила руки, обвела отсутствующим взглядом голые зеленые стены и направилась к двери…

ГЛАВА 9
БРОСОК ЧЕРЕЗ ФРОНТ

Уже третий день отряд моряков пробивался к линии фронта. После того как покинули монастырь «Эльзелот», прошли в глубь леса на юг километров тридцать. Потом круто повернули на восток, выбирая самые глухие звериные тропы, обходя стороной одиноко стоящие хутора и небольшие деревни, стараясь подальше держаться от шоссейных и грунтовых дорог. Не обошлось и без происшествий.

На вторые сутки, утром, матросы лежали на опушке леса, выжидая, когда более-менее спадет движение по шоссе и можно будет развернутой цепью перескочить его одним махом. Четыре грузовика, полные солдат, неожиданно свернули к противоположной обочине. Гитлеровцы, переговариваясь, высыпали на дорогу, полезли в кусты, стали ломать ветки для маскировки машин, несколько человек, схватив ведра, побежали к ближайшей речушке за водой. И вот тогда у кого-то из ребят не выдержали нервы. Над приумолкшей от тарахтения машин дорогой грохнул одиночный выстрел. На какое-то мгновенье замерли, точно внезапно оцепенели посреди своих занятий немцы, застыли и лежащие в зарослях моряки… Но это длилось только мгновение. Секунду спустя ударил залп, в растерявшихся фашистов полетели гранаты, застрочили автоматные очереди. В едином порыве подводники бросились на врага. Захваченные врасплох солдаты заметались среди грузовиков, пытаясь залезть в кузов, где они оставили оружие, но везде их настигали пули. Часть гитлеровцев добежала вдоль шоссе вперед, другие укрылись в лесу или между колес автомобилей.

Не прошло и десяти минут, как отряд углубился в чащу, оставив на дороге четыре горящие машины и несколько трупов солдат. Правда, чья-то оплошность не осталась и для моряков безнаказанной: трое были убиты и пять ранены.

Фашисты не преследовали колонну, вслед ей раздалось несколько очередей и разрозненных выстрелов, и все прекратилось.

В полдень отряд остановился на привал. Костров не разводили, закусили сухарями и мясными консервами и, кто где мог, примостились отдыхать.

Место было выбрано удачно. На небольшой поляне, среди высокой, в рост человека, травы, стояла заброшенная рига, со всех сторон к ней подступал буйно разросшийся ольховый подлесок.

Еще прошлой ночью можно было наблюдать, как с той стороны, куда шел отряд, виднелось слабое зарево да изредка доносился глухой раскатистый звук канонады.

Командир сидел на свернутой плащ-палатке и задумчиво грыз соломинку, он ждал, когда возвратятся отправленные на разведку люди.

Долматов лежал на боку, оперевшись на локоть согнутой руки и словно силясь что-то вспомнить, не отрываясь смотрел на Ольштынского. Он, действительно, пытался вспомнить, кого же все-таки напоминает ему командир, и внешностью, и манерой поведения, и даже привычкой, снимая фуражку, легонько проводить рукой по светло-каштановым с небольшими залысинами на лбу волосам. Чей-то образ так и вертелся у него в сознании, но ухватить его он никак не мог. Это началось давно, еще тогда, когда он только прибыл на лодку, и с тех пор образ то приближался и становился почти осязаемым, то снова удалялся и растворялся в памяти. Наконец он не выдержал и спросил:

– Слушай, Леонид Сергеевич, тебе никто никогда не говорил, что ты на кого-то похож? А?

– На маму с папой одновременно – бабушка говорила. Ты думаешь, только у тебя была бабушка, Марья Ивановна. У Меня тоже была – Пелагея Семеновна. Вот она-то и говорила, что похож я на отца-мать. Манера у нее была такая: скажу отцу-матери, куплю чаю-сахару.

– Нет, я не про то, на кого-нибудь из людей известных, популярных, что ли? – Замполит сел и, уперев локти в колени, ждал ответа.

– Да уж куда мне, – несколько растягивая слова, произнес Ольштынский и улыбнулся как-то очень доброжелательно.

– О! Вспомнил. – Долматов вскочил на ноги. – Ну точно же! – замполит захохотал, уперев руки в бока. – Артист Блинов! Вот на кого ты похож. И не там, где он играет Фурманова в «Чапаеве». Была такая картина «Четвертый перископ», еще до войны Он там изображает моряка. Так вот ты – это он.

– Ты хотел сказать он – это я?

– Какая разница! Теперь как камень с плеч, а то все думаю и думаю, кого ты мне напоминаешь. Трубку бы тебе – и тогда вылитый Блинов.

– Вот так и получается в жизни: с одной стороны, ты вроде военный моряк, капитан-лейтенант Ольштынский, а с другой, ни дать ни взять – артист Блинов, раздвоение личности.

Из кустов, отряхивая капельки воды с накидок, показались разведчики.

– Наконец-то, – Ольштынский поднялся и смахнул приставшую к брюкам солому. – Докладывайте, что там делается в миру. Или лучше прямо изобразите вот здесь, на обороте карты. Рассказывай, штурман.

– Мы подошли почти к самому переднему краю, – лейтенант карандашом рисовал маршрут разведчиков и позиции противника. – Тут, чуть-чуть восточнее того места, где мы находимся, очевидно, стык двух частей, кругом болота, почти непроходимая топь, камыши, руку поднимешь – не видно. Дальше, на песчаных взгорках, видны окопы, линии укрепления, проволочные заграждения, а в лесу доты и артиллерия, танков поблизости нет. Вот здесь склады боеприпасов и горючего. Очень много ящиков, в которых обычно хранят патроны и снаряды, и железных бочек. Мы целый день неотрывно вели наблюдение. Охрана, хотя и сильная, но впечатление такое, что с этой стороны немцы ничего не опасаются, все внимание вперед, где проходит линия обороны, блиндажи, а дальше скорее всего позиции уже наших войск. Огневая активность пока слабая, так, бросят десяток мин или снарядов с обеих сторон и ждут. Изредка завяжется короткая перестрелка, и опять затишье. Сдается, что наши готовятся к решительному наступлению, а немцы время от времени пытаются, чтобы хоть чем-то разрядить обстановку, атаковать сил явно не хватает.

Ничейная полоса – метров двести, местность ровная, открытая, сильно избитая воронками – прямо своеобразный лунный ландшафт, днем перескочить будет трудно – наши ничего не знают, и мы можем оказаться между молотом и наковальней. Вот тут я набросал дислокацию огневых точек и график смены часовых.

Действовали мы скрытно, даже провода их полевой связи не трогали. Могу на двести процентов, ручаться, что фрицы нас не обнаружили.

Мое мнение – прорываться именно на этом участке. Спуститься той же дорогой, какой мы подбирались, цепочкой по одному. Скопиться в лощинке и, как говорится, подстраховывая друг друга, перепрыгнуть через низину, на проволоку бушлаты набросаем, перелезем. Но делать это можно только ночью – днем все как на ладони: щелкай на выбор.

– Ну что ж, сведения полные, какой талант, штурман, потеряла войсковая разведка в твоем лице, – засмеялся капитан-лейтенант. – Молодцы, идите отдыхайте, через часик соберемся и обмозгуем все детали прорыва, а мы пока помаракуем кое о чем с комиссаром…

Офицеры и старшины собрались в самом дальнем углу риги. Подняв тучи отдающей прелью пыли, чихая в ладони, уселись на брошенные на солому бушлаты.

Командир после сообщения о данных разведки объяснил план прорыва.

Было решено: разбить отряд на три части, первой во главе с лейтенантом подобраться как можно ближе к складам, без шума снять охрану и склады взорвать, второй – основной группе, которую поведет командир, ударить напрямик с тыла по блиндажам, забросать траншеи гранатами, выскочить на ничейную землю и, дойдя до середины, залечь, своим огнем прикрывая прорыв остальных. Долматову и его людям поддерживать действия первой группы.

Выступление назначили на двадцать три часа, когда, по словам разведчиков, до смены караулов останется совсем немного и уставшие часовые не будут столь бдительными. Сигналом к началу прорыва будет белая ракета.

Как только начало темнеть, произошло непредвиденное событие. На временный КП прибежал матрос и, волнуясь, сообщил: боевое охранение задержало трех человек, одетых в советскую форму. Их захватили тогда, когда они собирались пробраться к немецкому складу и нос к носу столкнулись с нашей засадой. Неизвестные оказали сильное сопротивление, и только благодаря внезапности нападения на них и явного преимущества все обошлось без потерь и относительного шума. Задержанных доставили на командный пункт.

Перед командиром стояли трое молодых, крепких ребят в пятнистых плащ-палатках и касках.

– Кто вы такие и как сюда попали? – строго спросил Ольштынский солдата, у которого из-под каски выглядывал кусок грязного бинта.

– А вы кто такие и тоже как попали сюда? – вопросом на вопрос ответил неизвестный.

– Сейчас я вас спрашиваю, а не вы меня, тем более вы – же видите, что говорите с советским морским офицером.

– А чем докажете? Море-то отсюда ого-го где, – солдат передернул связанными за спиной руками, – а любую форму нацепить дело недолгое.

Стоящие рядом с ним нахально засмеялись.

– Вот мои документы. Я капитан-лейтенант Ольштынский, командир потопленной подводной лодки, прорываюсь к своим, ясно?

– Теперь ясно, – солдат повернулся к товарищам. – Это свои. Ну а мы, – обратился он к командиру, – мы из десантного батальона, амфибийного, случайно отбились в лесу во время боя, обнаружили склады, хотели взорвать, а тут ваши навалились. Я сержант Почкин.

– А это что за схемы? – Ольштынский вынул из брезентового портфеля, отобранного у сержанта, большую карту, испещренную красными, синими и черными пометками и стрелами.

– Понятия не имею. Портфель мы прихватили в одном из блиндажей, километров в пяти отсюда. Подошли – кругом вроде никого. Вдруг смотрим, офицер выскочил, налил в кусты и опять юркнул обратно. Мы их там обложили со всех сторон. Бросили внутрь пару гранат противотанковых, вот это взяли – и айда, дай бог ноги. От преследования оторвались, да его и не было, по сути дела, и завязли в болоте, поэтому и потеряли связь с остальным десантом.

– Развяжите их, – приказал Ольштынский, – верните оружие, и пусть поступят в распоряжение штурмана, в ту группу, которая пойдет взрывать склады, ребята тертые.

Захваченных развязали, и они, тихо переругиваясь с моряками, видно, вспоминая не совсем вежливое обращение, отошли к кустам.

– Сейчас же начать подготовку к прорыву, – продолжил командир. – Все делать, как наметили раньше. Если есть вопросы – задавайте.

– У меня два предложения, разрешите? – замполит встал. – Первое: в каждой группе выделить двух-трех боевых санитаров, им заготовить жерди для носилок. Ни одного раненого, ни под каким видом не оставлять. Постараться то же сделать и с убитыми, если будут. И второе: всем еще раз объяснить, что у нас гранаты «Ф-1», оборонительные, бросать их можно или лежа, или из укрытия – иначе сами подорвемся, что, кстати, и было при стычке на шоссе. Все у меня, Леонид Сергеевич.

– Тогда готовьтесь к бою.

Когда совсем стемнело, группы прорыва вышли на исходные позиции.

Впереди, над линией фронта, то здесь, то там, взлетали в черное небо ракеты; как гигантский стебель ландыша, они замирали на какое-то мгновение словно фиксировали в памяти свое положение, затем стебель гас, а сам цветок, озаряя все холодным серебристым светом, устремлялся к земле.

Ольштынский подполз к Долматову и осторожно тронул его за плечо.

– Коля, у меня к тебе, понимаешь, такая просьба. Все может быть, поэтому, если случится что со мной, выясни, пожалуйста, насчет Ирмы, скажу тебе по секрету настоящее ее имя Ирина Кальниньш. Наведи справки, узнай, что произошло, в общем, разберись и помоги, если надо. Добро?

– Сделаю, Леня. Не волнуйся, но мне кажется, ты этим сам займешься после того, как к своим проскочим.

– Да, я тебя попросить хотел, – Ольштынский тихо засмеялся, – после войны возьмешь меня с собой?

– Куда это, в редакцию, что ли? – удивленно протянул Долматов.

– Ну, выдумал тоже, я кадровый военный и не меньше тебя люблю свою профессию. Я о другом. В ресторан возьмешь вместе с близорукой голубоглазой шатенкой?

– Ах вот ты о чем. Возьму, Леня, возьму, вместе с Ирмой и придете.

– Спасибо, рыжий! Давай-ка начинать. Дуй к своим.

Не успел замполит отползти и полусотни метров, как с глухим хлопком из того места, где они только что разговаривали с командиром, шипя, взмыла вверх белая ракета.

Разорвалась, шарахнулась, рассыпалась в разные стороны тишина. Дружно застрочили автоматы, впереди яркими вспышками стали лопаться взрывы гранат, замелькали фигуры бросившихся на врага моряков. Разрывы, выстрелы и крики слились в протяжный гул.

Спустя несколько минут там, где действовал отряд штурмана, неожиданно поднялся огромный всплеск огня, тотчас заколебалась волнами земля и по ушам ударил тугой грохот.

Старший лейтенант, ведя огонь из автомата, ждал, когда группа командира доберется до середины ничейной земли. «Пора», – подумал он и крикнул:

– Вперед, отходить к своим!

Моряки поднялись и, прыгая через воронки, побежали, отстреливаясь на ходу, туда, где залегла, прикрывая их перебежку, группа капитан-лейтенанта.

– Товарищ старший лейтенант! – сквозь шум боя услышал Долматов. – Товарищ замполит, здесь командира…

– Что командира? – Долматов обернулся на голос.

На краю воронки, держась обеими руками за живот, согнувшись вперед, на коленях стоял Ольштынский.

– Леня, Леня! Как же это ты, Леня? – Долматов схватил друга за плечи.

– Жи-во-от, Коля, – капитан-лейтенант повалился на бок.

– Как же ты не уберегся? Эй, ребята, живо носилки. Берите командира и бегом. Бегом, черт возьми! Во весь рост к своим!

Несколько матросов, продев жерди в рукава застегнутого бушлата, осторожно уложили капитан-лейтенанта и, прикрывая собой его тело, стали отходить к советским позициям.

– Бегом, я сказал! – дико закричал Долматов. – Скорее и сразу в медсанбат, пулей…

Комбат вынул из доставленного моряками брезентового портфеля карту и расстелил ее на столе.

– Вы знаете, что это? – спросил он после некоторого раздумья Долматова.

– Не было времени изучить, очевидно, схемы обороны и дислокация войск противника.

– Нет, дорогой мой старший лейтенант, это план уничтожения Риги. Варварского разрушения моего родного города. Смотрите, красным цветом помечены места, где гитлеровцы заложили мины замедленного действия и фугасы. Знаки черной тушью указывают запасы горючих материалов: нефти, керосина, бензина и прочего. Синие кружки – это промышленные объекты, жилые дома, предприятия. Цифры на них указывают, через сколько времени после пуска часов или включения этой каннибальской системы все взлетит, разумеется, вместе с теми, кто туда войдет, на воздух. Теперь понятно, что это такое?

– Да, понятно. Но когда начнется штурм, вам-то уж, наверное, известно время? – Долматов встал и пристально посмотрел на майора. – Там, в Кайпилсе, это недалеко, каких-то километров пятьдесят или чуть больше отсюда, захвачена наша разведчица-радистка, может быть, еще не поздно ее освободить?

– Кайпилс вчера взят нами. Этим ударом завершилось полное окружение Риги. Что же касается времени наступления нашего корпуса, то могу сказать вам точно, завтра, – он посмотрел на часы, – виноват, сегодня на рассвете 10 октября корпус нанесет удар по западной окраине.

– У меня большая просьба к вам, товарищ майор, сообщите, пожалуйста, компетентным органам, что их радистка Ирма Линдус, вероятно, находилась в Кайпилском гестапо, надо что-то сделать, попытаться ее найти, надо действовать.

– Я доложу сейчас же об этом. А за планы, – вот за эти карты и схемы большое спасибо. У меня в Риге жена и маленький сын. Как рижанин, благодарю вас и сержанта Почкина за такой подарок, мы передадим все это саперам. Ваша же группа пусть отдыхает, нужные распоряжения будут сделаны.

– А где у вас медсанбат? Туда сейчас понесли нашего командира, я его должен видеть, узнать, как он там.

– Я дам вам провожатого – вас отвезут…

* * *

– Вы справляетесь об офицере-моряке, недавно доставленном к нам матросами? – с сильным акцентом спросила дежурная сестра. – Одну секунду, я узнаю, – она встала и вышла в соседнюю комнату.

Минут через десять в сопровождении сестры вышел пожилой врач в больших роговых очках. Он остановился перед Долматовым, снял очки и, протирая их носовым платком, спросил:

– Это вы интересуетесь моряком-капитаном?

– Я, доктор. Как у него дела – это очень серьезно? – Долматов снял фуражку и вытер ладонью лоб.

– Четыре пулевых проникающих ранения в область брюшины. Умер на операционном столе.

У Долматова перехватило дыхание.

– На минуту придя в сознание, относительно, конечно, спрашивал про Ирину и рыжего Николая, – врач посмотрел на волосы Долматова, – очевидно, про вас…