Текст книги "Свет над горизонтом"

Автор книги: Игорь Подколзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА 3
ЗАСАДА

С рассветом лодка застопорила ход и легла на грунт. До предполагаемой точки высадки разведчицы оставалось миль двадцать. После завтрака личный состав занимался своими делами по расписанию. Обойдя все отсеки, Долматов зашел в центральный пост. В привинченном к палубе полумягком вертящемся кресле, прислонившись к переборке, подложив руку под голову, дремал командир. При входе замполита он открыл глаза, зевнул и, проведя ладонями по лицу, спросил:

– Ну, как дела?

– Как всегда, порядок на полубаке или, как часто пишет наша флотская газета, «моряки живут полнокровной жизнью».

– Отлежимся здесь до темноты и пойдем в квадрат. За пару миль до назначенного пункта нырнем, прислушаемся и проследуем в точку. Потом всплывем и свяжемся с берегом. А дальше – точно согласно инструкции. Так?

– Думаю, что так, – старший лейтенант присел рядом на складной стульчик.

– Как, интересно, себя чувствует пассажирка? – спросил Ольштынский.

– А чего ей чувствовать. По-моему, спит. Женщины, мне всегда казалось, очень любят спать – это у них как лекарство от всех невзгод и болезней.

– Вряд ли. Во всяком случае, мне бы на ее месте было не до сна, все-таки не в парикмахерскую на перманент идет.

– Что касаемо перманента, то оный у нее отсутствует. А вот тебе и на своем месте вроде не до сна?

– Это почему же? Ты о чем? – подозрительно прищурился Ольштынский.

– Да все о том. Не знаю, может быть, я и ошибаюсь, но мне показалось, что вы знаете друг друга.

– Считай, что тебе показалось. Понял?

– Что ж не понять. Значит, вы знакомы, это точно. Почти с начала войны мы служим вместе. Да и, кроме того, чувств ты своих скрывать не умеешь. Почему и начштаба на тебя зуб заимел. Что на витрине, то и в магазине. Чего не скажешь о ней. Даже бровью не повела, молодец.

– Домыслы? Или вымыслы?

– Логика, дорогой, логика и сопоставление фактов. Я, как ты знаешь, до войны в газете работал, в отделе быта. Во! Заниматься приходилось всем, чем угодно. Каких только людей не перевидел. Придет к тебе какой-нибудь тип, ну честь по чести ангел ангелом, а тебе что-то внутри нашептывает: берегись, дьявол. А иной раз наоборот, с первого взгляда думаешь: прохвост – пробы ставить негде, а разберешься – человек-то вполне нормальный, стоящий. Так и постигал человековедение.

– А бывало, что ошибался?

– Бывало, особенно вначале, и очень часто. Потом накопил опыт, научился приглядываться, получил, как говорится, профессиональные навыки, сразу легче стало.

– И все пошло как по маслу, накладок не было?

– Ну как же, были. Люди все разные, по типовому проекту их не делают. Случались и недоразумения, но, по крайней мере, старался, чтобы их было как можно меньше. В нашем деле журналистском можно таких дров нарубить, что потом сам черт не разберет. Ведь люди приходят за помощью, за советом, а иногда просто выговориться.

– И что же мне посоветуешь? Исповедываться тебе, как папе римскому?

– Ему, папе римскому, кстати, такие, как ты, не исповедуются. К руке не подпустит. А вот с девушкой поговори. Сам знаешь, на что идет она, да и ты тоже. Может быть, и видитесь в последний раз. Обоим легче станет. Нет ничего хуже неясности, а мне кажется, в ваших отношениях она есть.

– Ты думаешь?

– Я всегда думаю и тебе советую. Голова дана не только для того, чтобы фуражку с крабом носить.

– Спасибо, комиссар, хороший ты все-таки человек. Впрочем, еще Василий Иванович Чапаев говаривал: такому командиру, как я, какого-нибудь завалящего замухрышку не пришлют. А?

– И за это благодарствуйте. Не пыжься особенно – лопнешь. От скромности ты не умрешь – это уж абсолютно верно.

* * *

Монотонно жужжали электромоторы. Нырнув за две мили до пункта высадки, лодка медленно под перископом приближалась к заданной точке.

– Мы на месте, точно в квадрате, товарищ командир, – штурман слегка дотронулся до плеча прильнувшего к перископу Олыптынского, – можно подниматься, время двадцать три сорок.

– Хорошо. Стоп моторы! Всплытие!

Наступившую на мгновенье тишину нарушило шипенье вытесняемой из цистерн воды. На поверхности моря появился сначала кривой, зубчатый нож для разрезания противолодочных сетей, затем рубка и носовое орудие – и вот уже вся лодка, длинная, словно покрытая глянцем, закачалась среди небольших волн. Открыв люк, Ольштынский первым вылез на мокрую палубу. За ним поднялись Долматов, штурман и боцман. Как приятно было вдохнуть полной грудью свежий морской воздух!

– Берег там, – штурман показал рукой в сторону еле-еле видневшейся сквозь ночь темной полоски. – Ветер оттуда, чувствуете, хвоей пахнет. Время двадцать три пятьдесят.

– Давайте проблески, условный сигнал.

В ночь полетели световые вспышки. Далеко во тьме четыре раза мигнули фонарем.

– Земля ответила правильно, товарищ командир, – доложил сигнальщик.

– Боцман! Готовьте лодку. Первыми пойдут старшина и двое матросов без пассажирки. Если все нормально, вернуться и забрать ее. Сначала отгребите немного в сторону, но так, чтобы нас из виду не терять, и только потом поверните к берегу.

Матросы вытащили на палубу складную резиновую лодку. Быстро ее надули и осторожно опустили у борта.

– Все готово, товарищ командир, – доложил старшина.

– Оружие взяли? Спасательные нагрудники?

– Так точно, автоматы, гранаты и фонарь. Жилеты надели.

– Подойдете к берегу, сразу не высаживайтесь, выясните обстановку, чуть что – мигом назад. Будьте предельно осторожны.

– Я передал Ирме, она уже готова, – Долматов кивнул головой на люк, – сидит там, бедненькая, ждет.

– Пусть сюда идет, глаза к темноте привыкнут.

Девушка поднялась на палубу. На ней был берет и комбинезон. Наброшенная на плечи плащ-палатка. В руках она держала рюкзак и небольшой чемоданчик.

– Подышите воздухом. Проветритесь немножко, сейчас придут разведчики, и мы вас отправим, – не поворачивая к ней головы, глухо произнес Ольштынский.

– Хорошо. Благодарю вас. Не лучше ли мне было идти сразу, чтобы вас не задерживать. Я уже…

Договорить она не успела. В том месте, куда ушли матросы, что-то ярко вспыхнуло. Затем еще и еще. Потом донесся грохот взрывов и треск автоматных очередей. В ту же секунду темноту разрезали бело-голубые лучи прожекторов, и лодка засветилась в их перекрестии.

– Все вниз! Срочное погружение!

Хлопнул люк, и взбудораженные выходящим из цистерн воздухом волны сомкнулись над проваливающимся в воду кораблем.

Над лодкой гулко ударили взрывы…

* * *

Описав огромную дугу, «Щ-17» легла на грунт и застопорила моторы.

– Акустик, как наверху? – крикнул Ольштынский.

– Два охотника сбрасывают глубинные бомбы восточнее того места, где мы были, примерно на полмили. Разрывы удаляются.

– При изменении обстановки сразу доложите, – командир повернулся к замполиту. – Чуешь, как все обернулось? А? Вот уж, действительно, на войне как на войне, не хочешь, да поверишь, что женщина на корабле к несчастью. Еще бы немного – и ее своими руками, можно сказать, на тот свет препроводили. Что же там могло произойти? Как думает комиссар?

– Давай пригласим Ирму, уточним?

– Хорошо, зови только не в центральный пост, а ко мне в каюту.

Долматов прошел во второй отсек и спустя некоторое время вернулся с девушкой.

– Садитесь сюда, – командир показал на кресло, – давайте обсудим, как жить дальше и вообще как это могло случиться?

Девушка молча села.

– Пока ясно одно. В квадрате нас ждали, судя по катерам-охотникам и артиллерии; и приготовились основательно. Им были точно известны опознавательные сигналы и время. Утечка информации с нашей стороны полностью исключена. Так, комиссар?

– Абсолютно. И не потому, что я доверяю команде как себе самому, а просто информации некуда было утекать: лодка не имела никакой связи с землей.

– Значит, порвалось какое-то звено у вас, – Ольштынский сделал жест в сторону Линдус, – какое именно?

– Пока не знаю. Может быть, подняться, поискать матросов?

– Чудес не бывает. Достаточно одного малюсенького осколочка или пули, чтобы надувная лодка пошла ко дну. На шлюпке были надежные, смелые ребята. Катера не дадут им уйти вплавь. Спасаться, стало быть, некуда. Жизнь свою моряки отдают недешево. В плен не сдадутся, а значит, и помогать нам некому.

– Может быть, все-таки попробовать? – девушка, словно ища поддержки, повернулась к Долматову.

Замполит молча покачал головой. – Думаю, правильнее подождать, когда уйдут охотники. В подводном положении отойдем подальше и всплывем, пока еще не рассвело, затем свяжемся со штабом, доложим им и будем действовать, как прикажут. Так? – Ольштынский замолчал.

– Иного выхода нет, очень жалко ребят – прекрасные были люди, но, как ты сказал, на войне как на войне – потери неизбежны. Уходим, командир, командуй.

Через час лодка оторвалась от грунта и двинулась на север. Отойдя мили три, всплыли и передали сообщение в штаб бригады.

Ответ с Большой земли пришел быстро: лодке приступить к выполнению основного варианта задания. И отдельная шифровка для разведчицы.

Ночью всплыли и ходко пошли на запад, туда, где пролегали коммуникации, связывающие осажденного, прижатого со всех сторон к морю, врага с основными силами.

Оставив на мостике вахтенного офицера, командир спустился вниз и послал рассыльного пригласить к себе Долматова и Линдус.

Замполит появился почти тотчас, очевидно, прикорнул где-нибудь рядом. Лицо у него было усталое, резче обозначились морщины на лбу, глаза запали. Он грустно посмотрел на Ольштынского и тяжело опустился в кресло.

– Четвертый год воюю, командир. Всего насмотрелся, а вот к смерти друзей никак не привыкну.

– А ты думаешь, можно к этому привыкнуть?

– Ну хотя бы воспринимать не так остро, что ли, но ничего не получается, все как в первый раз. Помню, только-только прибыл на фронт – воевать был направлен на сушу, и увидел труп нашего бойца, совсем незнакомого. И сразу такое возмущение меня охватило, и такая злоба в душе поднялась, прямо чуть не задохнулся. Да как вы, думаю, гады, смеете наших людей убивать?! Наивный был, даже, помню, мелькнуло в сознании, что безобразие все это, когда же управа на вас, мерзавцев, будет, ведь нельзя же так, понимаешь. И только потом осознал, что управа эта во мне самом. И возмездие придет через меня.

– Да, Николай, мне это тоже знакомо: очень жалко ребят. Знаешь, что сделать ничего нельзя, а на душе какое-то чувство вины, будто что-то ты не предусмотрел, не учел. Разумом себя оправдываешь, а сердце болит, и где-то в глубине будто стоит кто-то из их близких и говорит укоризненно: ведь ты-то жив, а их нет и никогда не будет; страшное это дело – война, будь она трижды проклята.

В дверь постучали. Вошла Ирма и остановилась у переборки.

– Вы меня звали? – спросила одними губами.

– Да, присаживайтесь, пожалуйста. Давайте вместе кое-что обсудим.

Разведчица села на край диванчика, положив руки на колени.

– Мы идем на боевое задание. Вы были у командира бригады и знаете – это не только не легко, но и опасно. Действовать будем в районе порта Кайпилс, на самых оживленных коммуникациях противника. Нам приказано взять вас с собой, – Ольштынский усмехнулся, – благо девать все равно, простите, некуда. В том документе, который получили вы лично, есть другие предложения?

– Нет, все именно так, единственное дополнение – это указание в случае изменения обстоятельств действовать по обстановке, по известному только мне плану.

– Вы, надеюсь, извините нас, – вмешался замполит, – за то, что мы не сможем предоставить вам, как женщине, даже элементарных удобств.

– Я не рассчитывала на комфорт, – девушка строго посмотрела на Долматова, – я сожалею, что не смогла выполнить приказа и явилась пусть даже косвенной, но все же причиной гибели моряков.

– Не надо переживать, – лицо Ольштынского слегка побледнело, – не вы их убили, да и не за вас они погибли, матросы исполнили свой долг. Но не будем об этом. Мы хотели просто…

– Подожди, Леонид, подожди, – перебил его Долматов и положил ладонь на руку Ирмы, – сегодня прямо-таки какой-то покаянный день, у всех на душе чувство вины. Хватит. Мы вот что сделаем. Я сейчас обойду лодку, поговорю с людьми. Они знают не все, что известно нам, а отсутствие точной информации может вызвать нежелательные толки. Правильно? – он повернулся к командиру. – А вы здесь решите сами, что, как и почему. Я пошел.

Долматов поднялся, одернул китель и вышел, плотно прикрыв за собой тонкую фанерную дверь.

* * *

– Как это ни банально звучит, но я никогда не думал и даже не мог предположить, что мы встретимся именно так, – после небольшой паузы начал Ольштынский. – Да, именно при этих странных обстоятельствах. Надо же, ведь ты могла попасть на другую лодку, могли сбросить с парашютом. Нет, на тебе. Именно ты и именно ко мне. Фатум.

– Я тоже не предполагала и не знала, что все будет так. – Ирма достала сигарету и начала шарить в карманах, ища спички. – Для меня это тоже полнейшая неожиданность. Можно закурить?

– На подводной лодке, внутри ее, не курят, извини меня, никогда и никто, – командир взял у нее сигарету и положил на стол. – Ты знаешь, что Игорь Соболь погиб, таранил катером эсминец?

– Да, знаю: кто-то из наших сообщил мне еще в сорок первом.

– Из ваших? Это из каких же? – Ольштынский усмехнулся.

– Из тех, с кем я училась и работала, товарищей по разведшколе.

Командир встал и нервно заходил взад и вперед по каюте. Потом остановился и, заложив руки за спину, посмотрел девушке прямо в глаза.

– Почему у нас все так получилось? А? Я до сих пор ничего не могу понять. Ты принесла мне много горя, и вот уже четыре года я пытаюсь осмыслить – за что?

– Тогда так было нужно, – Ирма помедлила и закончила почти шепотом, – вернее, я думала, что так нужно. Сама не знаю. Все как во сне.

– Но зачем же? Для чего?

– Я училась на курсах радисток. Мечтала о фронте. Это было моим самым сокровенным желанием. И вот один тип, к сожалению, он был тогда у нас большим начальником, заявил, что если я выйду замуж, то буду немедленно отчислена. Многое я не понимала. Я любила тебя. Но мне казалось, иначе нельзя, связав с тобой жизнь, я принесу тебе только несчастье. Ведь началась война и мое место…

– Что ты знаешь о своем месте? – перебил ее Ольштынский.

– Подожди. Мне было очень тяжело. Впрочем, почему было? С годами я поняла, что сделала страшную глупость. Непоправимую.

Девушка положила локти на стол и закрыла лицо руками.

– Вот и все, – повторила она.

Ольштынский почувствовал, словно с него свалилась какая-то большая тяжесть, которая давила и терзала душу с самого появления девушки на корабле. Он смотрел на сидящую перед ним Ирму, на ее узкие плечи, прижатые к лицу ладони, закрытые короткими волнами темных волос. Вся она казалась такой маленькой, беззащитной, крупинкой в песчаной буре. Перед ним снова была она, женщина, которую он любил. Его малышка Ирка. Он любил ее, пожалуй, больше, чем раньше. Было такое чувство, будто он неожиданно узнал, что некогда погибший, исчезнувший, навсегда родной и очень близкий человек воскрес, нашелся вновь. Он подошел к ней, присел рядом, обнял за плечи. Девушка оторвала ладони от мокрого от слез лица, прижалась к моряку и притихла. Ольштынский нежно погладил ее по вздрагивающей голове.

– Ну вот ты и снова со мной. Не знаю только, надолго ли?..

ГЛАВА 4
НА БОРТУ «ГЕРМАНА ГЕРИНГА»

Двое суток «Щ-17» маневрировала в заданном оперативном районе. На карту было нанесено три позиции, периодически меняя их, лодка создавала впечатление, что на коммуникациях действуют по крайней мере три лодки.

Вчера под вечер в первом квадрате торпедировали танкер противника, правда, судно не относилось к разряду крупнотоннажных, но груз его – горючее – в блокированном порту был необходим как воздух. После атаки, оторвавшись от преследования катеров и сторожевиков, «Щ-17» перешла в квадрат номер три и вот уже около четырех часов, притаившись, ждала, когда на горизонте появятся дымки кораблей.

Время от времени, поднимая перископ, командир видел большой порт, через который осажденные гитлеровцы получали технику, продовольствие и горючее из Штеттина и Ростока. Вход на внешний рейд был плотно затянут противолодочными бонами. Возле них, попыхивая дымом из длинной черной трубы, суетился маленький буксирчик. Город почти на две равные половины разделялся сравнительно широкой рекой, в устье которой он и был расположен. По обоим берегам виднелись шпили кирх, тонкие ажурные стрелы башенных кранов, белые и серые домики с островерхими красными черепичными крышами просвечивали сквозь зелень деревьев. Иногда лучи солнца пробивали редкие тучи, и тогда панорама всей гавани и города резко преображалась, линии обретали контрастность, серые тона как бы растворялись, уступая место более ярким и сочным. В такие минуты порт издали напоминал рождественскую цветную открытку, не хватало только какой-нибудь по-немецки сентиментальной надписи, исполненной золоченой готической вязью.

Экипаж лодки, кроме тех, кто непосредственно нес вахту у механизмов и приборов, отдыхал где придется. Кое-кто спал прямо на стальном настиле палубы, прикорнув к станинам двигателей или прижавшись к паутине разнокалиберных трубопроводов.

В лодке было душно, чувствовалось повышенное давление и нехватка кислорода. Каждый с нетерпением ждал ночи, когда можно всплыть и всласть надышаться свежим, прохладным воздухом.

– Товарищ командир, – раздался голос акустика, – справа девяносто слышу шум винтов крупного судна.

– Есть, – Ольштынский подошел к перископу и, взявшись за ручки, повернул его в сторону, которую указал акустик. В перекрестии он увидел медленно наплывавший силуэт большого транспорта. Два катера-охотника, очевидно считая свою миссию по охране судна оконченной, были уже у самого бонового ограждения.

– Боевая тревога, торпедная атака, – голос командира как невидимой рукой поднял матросов и быстро, без суеты расставил по боевым постам.

Между тем высокобортный транспорт, тысяч на пять водоизмещением, окрашенный в черный и шаровый цвета, развернулся и лег на входные створы, ведущие в порт. Пузатенький буксир стал неторопливо разводить боны. Судно находилось сейчас как раз между портом и подводной лодкой, полностью закрывая ее от своих катеров.

– Аппараты – товьсь! Пли!

Лодку встряхнуло, и две торпеды с металлическим свистом скользнули навстречу обреченному транспорту. Промахнуться в таких условиях было почти невозможно.

– Полный вперед! – командир убрал перископ.

Лодка дернулась, но в ту же секунду глухой удар обрушился на ее корму, сильно задрожал корпус, послышался дробный стук металла о металл, и одновременно прямо по носу раздался оглушительный взрыв – торпеды попали в цель.

– Право на борт! Стоп оба.

Двигатели замолчали, вибрация и стук прекратились, но лодка, не слушаясь руля, продолжала по инерции быстро идти вперед, приближаясь к тонущему судну.

– Механик! В чем дело? – крикнул Ольштынский.

– Рули в винты заклинило. Выясняем причины, – донесся голос.

– Товарищ командир, глубина всего двадцать метров и быстро уменьшается, – доложил штурман.

Словно в подтверждение его слов, под круглым днищем сначала слабо, потом сильнее и сильнее, точно кто-то царапал его гигантскими когтями, заскрежетала галька.

Наконец лодка остановилась и, чуть-чуть накренившись на борт, замерла. Сверху, из-за толщи воды, доносился какой-то шум. Слева ухнуло несколько взрывов. «Щ-17» подбросило так, что люди еле устояли на ногах. На минуту погас свет.

– Товарищ командир, очевидно, бомбы бросает самолет. Слышу взрывы, а шума винтов сторожевиков нет, – доложил акустик. – До транспорта сорок метров, прямо по носу.

– Глубина у транспорта, штурман? – Ольштынский повернулся к замполиту. – Сходи, посмотри, что там у механиков, долго они копаться собираются?

– Глубина по карте десять-двенадцать метров, не больше.

– Осмотреться в отсеках! – раздалась команда.

* * *

Торпеды угодили в носовую часть парохода. Судно, окруженное клубами пара и черного дыма, почти полностью ушло носом в воду. Над поверхностью возвышалась похожая на гигантскую краюху черного хлеба корма, на которой белой краской было написано «Герман Геринг», а несколько ниже порт приписки – Гамбург. Медленно вращались щербатые лопасти винтов. Сорванные с походных креплений грузовые стрелы, обрывая такелаж, раскачивались из стороны в сторону. Правый борт захлестывали волны, по наклонившейся палубе в воду летели какие-то ящики, бочки и обломки. Несколько человек пытались спустить шлюпки, но большинство из них было разбито взрывами, остальные, выброшенные из киль-блоков, свисали с высокого левого борта как огромные рыбины.

Из порта к транспорту торопились сторожевики и катера. Над местом аварии большими кругами летал самолет.

Командир и замполит собрали во втором отсеке весь личный состав. Моряки разместились вдоль бортов, на рундучках и подвесных койках – везде, где только можно было втиснуться, сесть или даже лечь. Ольштынский знал – от экипажа скрывать нечего, у всех, независимо от звания и должности, одинаковая судьба, а на подводном корабле даже от одного человека может зависеть многое, в том числе и жизнь всей команды. Поэтому и надо, чтобы каждый четко и ясно представлял, что его ждет, как ему действовать дальше, что требуется именно от него в данной конкретной обстановке.

– Товарищи, – Ольштынский встал и обвел взглядом замерших в напряжении моряков, – положение у нас, прямо скажем, не ахти. Лодка не имеет хода. Скорее всего глубинная бомба, брошенная наугад с самолета, повредила винты и рули. Механик пока затрудняется сказать, как велики повреждения, да и трудно это сделать, не осмотрев корпус снаружи, а возможности такой пока нет. Противник нас не обнаружил, иначе давно бы забросал бомбами и потопил. Дело в том, что порт стоит в устье реки, которая выносит в море массу ила, прозрачность почти нулевая – вода мутная, особенно сейчас, когда накануне все время шли дожди, – это и спасает нас от авиации. Охотники тоже не могут нащупать лодку, им мешает севший на грунт транспорт, который создает помехи акустикам. Мы соблюдаем полную тишину, следовательно, нам не грозят и шумопеленгаторы. Но у нас есть другой враг. Вы уже ощущаете его воздействие на себе. Это кислородное голодание, повышение влажности и давления. Учитывая то нервное состояние, в котором мы находимся, этот враг особенно коварен. И для победы над ним потребуется вся наша выдержка и сила воли. Поэтому задача номер один – экономия сил до тех пор, пока не стемнеет. Кроме того, мы отдельная часть советского флота, у нас есть оружие и продовольствие и только один путь – драться, драться до последней капли крови, выполняя присягу и помня долг и традиции русских моряков. Как только немного затихнет там, – он поднял палец вверх, – всплывем и решим конкретно, что и как делать. Мы, к сожалению, не можем связаться со своим штабом, рация разбита, и восстановить ее нельзя. Да если бы мы ей и воспользовались, радиопеленгаторы тотчас засекли бы нас, а это равносильно гибели.

Наступила тишина. Казалось, каждый ушел в себя, оставшись один на один со своими мыслями.

Ольштынский ждал. Он как бы пытался войти в душу каждого матроса, поставить себя на его место. Осмыслить, о чем могли думать сейчас люди здесь, в стальной неподвижной коробке, отрезанные от всего мира десятиметровой толщей воды, за сотни миль от своих. Он знал: команда безгранично верит ему, командиру, надеется, что он найдет правильный выход из этого почти безнадежного положения. Сумеет ли он оправдать это доверие, хватит ли опыта, знаний и сил?..

– Кто желает что-либо сказать или предложить?

– Разрешите, товарищ капитан-лейтенант? – поднялся боцман и, вытерев ладонью выступивший на лбу пот, хрипловато произнес:

– Мы, можно сказать, как пехота на берегу, в окружении и даже хуже. А отсюда и схема, то есть или сдаваться, или прорываться. Первому нас не учили, значит, даешь прорыв. Так я говорю? А?

Моряки одобрительно загудели.

– Правильно, боцман! Правильно, о чем разговор!

– Прорываться, и никаких!

– Тише, тише. Помните надписи на телефонах, – боцман погрозил пальцем, – враг подслушивает. Так вот, я и говорю, разводить эти самые, как их, антимонии, не надо. И вообще, как говорил философ, раз мы чем-то мыслим, значит, существуем, а поэтому действуйте, командир, как и положено. Так я говорю или нет?

– Так, так!

– Дуй до горы, боцман!

– Это по-нашему!

– Вот именно. У меня все, – боцман сел, с каким-то торжеством посмотрел вокруг и добавил, – и, это самое, не подведи, товарищ капитан-лейтенант.

– Других нет предложений? – Ольштынский повернулся к Долматову. – У тебя будет что-нибудь, комиссар?

– Нет, сказано и решено верно, – замполит встал, – только коммунистов после того, как все разойдутся, прошу остаться.

– Это почему же коммунистов? А остальные что, хуже?

– Мы здесь все партийные.

– Все советские.

– Говори всем, не обижай.

Матросы зашумели.

Долматов поднял руку.

– Друзья, у меня нет от вас никаких секретов, мы будем решать организационные вопросы, проведем закрытое партийное собрание, и обижаться здесь не на что, – он сел.

– Если все ясно, тогда по местам и помните – экономить силы, – командир расстегнул ворот кителя и провел ладонью по горлу, – как можно меньше движений.

Моряки, осторожно ступая стараясь не шуметь, разошлись по своим постам.

* * *

Ольштынский, погруженный в свои думы, даже не услышал, когда в его маленькую каютку зашел замполит. Полулежа на узеньком жестком диванчике, прикрыв козырьком фуражки глаза, он почувствовал, как кто-то осторожно трогает его за плечо. Ему сначала показалось, что это Ирма, но когда он привстал, то увидел, что она сидит, прислонившись спиной к переборке, запрокинув назад голову, а прямо перед ним бледное лицо Долматова, присевшего на край дивана. Было заметно, что микроклимат, создавшийся в лодке, замполит переносит плохо. Глаза затуманены, словно их покрыла водянистая мутная пленка. У носа и на щеках резче проступили веснушки, на лбу капельки пота, сквозь полуоткрытый рот и плотно стиснутые зубы с тихим свистом прорывалось дыхание, губы высохли и потрескались.

– Что, Николай Николаевич, худо? – капитан-лейтенант сел, снял фуражку и пригладил рукой волосы.

– Да уж, во всяком случае, не как в Кисловодске, но пока терпим. Тут вот какое дело. Штурман, – Долматов кивнул головой на дверь, где в полумраке, упершись руками в косяк, стоял лейтенант, – проверил график освещенности и доложил: сейчас наверху уже темно. Может быть, пора всплывать? Я обошел отсеки, прямо скажу, трудно народу, ну да ты и сам знаешь.

– Всплывать, говоришь? – Ольштынский встал. – Добро, пойдем к акустикам, узнаем обстановку над нами.

Офицеры вышли в кают-компанию, где в углу справа с наушниками на голове сидел вахтенный старшина.

– Ну как там? Что делается на белом свете? – спросил капитан-лейтенант.

– Сейчас полный порядок, товарищ командир. Все тихо. Я здесь, – старшина показал на лежащий перед ним исчерченный какими-то знаками лист бумаги, – веду учет, сколько судов подходило и уходило. По моим расчетам получается, что там сейчас пусто – все в порту. На транспорте тоже спокойно, не слышно никаких звуков, очевидно, работы прекратили до утра.

– А может быть, охотник оставили? Лежит в дрейфе, притаился и ждет, не вынырнем ли? А уж тогда нам размышлять не придется, мы сейчас как со связанными руками и ногами – вроде и сила есть, а толку мало.

– Катера абсолютно исключены. Видите, четыре подходило – у них шум винтов особый, ни с каким другим судном не спутаешь – и четыре ушло, уходили парами, последние покинули транспорт часа два назад. Если бы был там еще какой корабль, я бы различил плеск волны о борт. Точно говорю, никого нет, – обиженно протянул акустик.

– Тогда давай всплывать потихоньку.

Через несколько минут лодка плавно, точно ощупью, медленно пошла вверх. Кругом тишина, плотная, упругая. Еле-еле накрапывал дождь, капли падали мягко, неслышно. Прямо по носу в каких-нибудь двадцати-тридцати метрах сквозь серый мрак проступала темная громада севшего на грунт транспорта. Вся носовая часть по первую надстройку уходила глубоко в воду, и только полуют и округлая корма возвышались над поверхностью моря. В воздухе застыл резкий запах нефти, разлившейся из цистерн при попадании торпед.

– Вот такая ситуация. Ощущаешь? Прежде всего хорошо проветрить лодку, и всех людей наверх. – Командир поправил съехавшую на затылок фуражку. – Немного погодя отправим на судно пару толковых ребят, пусть все обстоятельно разнюхают и доложат. Только в темпе, времени, как всегда, в обрез.

Быстро вытащили и надули последнюю оставшуюся на «Щ-17» лодку. Старшина и матрос, захватив с собой бросательный линь, один конец которого привязали к тумбе носового орудия, погребли к транспорту.

На мостике воцарилось молчание.

С лодки наблюдали, как моряки подошли к борту, зацепили за одну из стоек линь и, перемахнув через леер, исчезли в кормовой надстройке.

Медленно текло время. Командир посмотрел на часы, прошло только семь минут, а казалось, что не меньше получаса.

– И чего они там чикаются? – Ольштынский нетерпеливо передернул плечами и посмотрел на замполита.

– Ты же сам сказал: разведать обстоятельно, вот люди и стараются, и нечего на них шипеть, мне тоже не терпится все узнать, но вот жду.

На борту судна показался старшина и прыгнул в лодку. Перебирая руками конец, он погнал ее к «Щ-17».

На транспорте, груженном оружием и продовольствием, никого не было. Из груза сохранилось только то, что размещалось наверху. Трюмы, машинное и котельное отделения затоплены полностью.

После короткого совещания решили завести на судно трос. Укрепить его на чугунные кнехты и подтянуть лодку под кормовой обвес. Споро, действуя без шума и суеты, приступили к работе.

Когда лодка подошла вплотную к транспорту, ее прочно закрепили швартовыми. Большинство команды столпилось на палубе. Командир и замполит перелезли по шторм-трапу и остановились у трюмного люка. Палуба транспорта круто уходила вниз и вправо. Очевидно, река вымыла в устье яму, куда и опустился, врезавшись в песок, нос поврежденного парохода. По карте до берега было мили полторы-две, но сквозь сетку мелкого дождя очертания его даже не угадывались, не проступали низкой и длинной темноватой полосой, как это бывает обычно ночью, когда подходишь с моря. На транспорт поднялся механик и, скользя по измазанной горючим палубе, направился к командиру.

– Сейчас осмотрели винты и рули, – начал он, – дрянь дело, хуже не придумаешь. Своими силами отремонтировать нельзя. По базовым понятиям нужен док, и минимум на месяц. Лодка без хода. Может только перемещаться по вертикали.