Текст книги "Стихи мои, простые с виду..."

Автор книги: Игорь Иртеньев

„Мужчина к женщине приходит...“

 
Мужчина к женщине приходит,
Снимает шляпу и пальто,
И между ними происходит,
Я извиняюсь, черт-те что!
 
 
Их суетливые движенья,
Их крики дикие во мгле,
Не ради рода продолженья,
Но ради жизни на земле.
 
 
И получив чего хотели,
Они, уставясь в потолок,
Лежат счастливые в постели
И пальцами шевелят ног.
 

1995

„Мы с тобой, правительство родное...“

 
Мы с тобой, правительство родное,
В этот трудный для отчизны час,
Повышая цены на спиртное,
Можешь вновь рассчитывать на нас.
 
 
Понимаем, повышенье это,
Как ни крой его, ни поноси,
Служит укреплению бюджета,
То есть, процветанию Руси.
 
 
Чтоб врачу, шахтеру, инженеру
Вовремя зарплату заплатить,
С пониманьем встретим эту меру,
Стиснув зубы, дальше будем пить.
 
 
Роста экономики добиться —
Вот девиз сегодняшних властей,
Если скажут до чертей напиться,
Всей страной напьемся до чертей.
 
 
Проложить дорогу к райским кущам
Можем мы лишь только сообща.
Да помогут пьющие непьющим,
На себе их волоком таща.
 

„На душе, товарищи, такое...“

 
На душе, товарищи, такое,
Что наружу выплеснуть не грех.
Звонкой поэтической строкою
Левых сил приветствую успех.
 
 
Неудачи нас не подкосили,
Паровоз наш вновь летит вперед.
Нынче в ногу с трудовой Россией
Трудовая Англия идет.
 
 
Красный флаг над Эйфелевой башней
Рвется ввысь, как символ перемен,
Водрузил его наш друг бесстрашный
Лионель, прошу пардон, Жоспен.
 
 
Всюду торжествует дело наше,
Как бы ни злословили враги.
Снова революция на марше,
Мир сегодня с левой встал ноги.
 

„На Павелецкой-радиальной...“

А. Еременко

 
На Павелецкой-радиальной
Средь ионических колонн
Стоял мужчина идеальный
И пил тройной одеколон.
 
 
Он был заниженного роста,
С лицом, похожим на кремень.
Одет решительно и просто —
Трусы,
Галоши
И ремень.
 
 
В нем все значение имело,
Допрежь неведомое мне,
А где-то музыка гремела
И дети падали во сне.
 
 
А он стоял
Мужского рода
В своем единственном числе,
И непредвзятая свобода
Горела на его челе.
 

1991

На смерть героя

 
За что убили Чаушеску?
Ведь он ни в чем не виноват,
С ним поступили слишком резко,
В живот направив автомат.
 
 
Невинной жертвы образ чистый
Навек впечатался в сердца.
Как подобает коммунисту,
Он им остался до конца.
 
 
Ряды героев поредели
В теченье считанных недель.
Друзья, мне страшно за Фиделя,
Скажи, ты жив еще, Фидель?
 
 
Я не могу без седуксена
В тревожной мгле сомкнуть очей,
Все представляю Ким Ир Сена
В кровавых лапах палачей.
 
 
Герои смерть не выбирают,
А я поэт – считай, герой.
Поэты тоже умирают
Не так, как хочется порой.
 
 
Но если мой черед настанет,
То я бы так вопрос решил:
Уж если умирать – как Сталин,
А жить – как Чаушеску жил.
 

1989

„На стуле женщина сидела...“

 
На стуле женщина сидела
С улыбкой легкой на устах
И вдаль задумчиво глядела,
Витая мыслью в небесах.
 
 
Поток мерцающего света
Струил ее нездешний взор,
Она курила сигарету,
Роняя пепел на ковер.
 
 
И молвил я, от дыма морщась:
– Прошу прощения, но вы
Отнюдь не чтите труд уборщиц
И этим крайне не правы.
 
 
Понятья ваши о культуре
Большой пробел в себе несут,
В местах общественных не курят
И пепел на пол не трясут.
 
 
Советской женщине негоже
Табачный дым в себя глотать,
Какой пример для молодежи
Вы этим можете подать!
 
 
Дымилась в пальцах сигарета,
Молчал за стенкой телефон.
Я долго ждал ее ответа
И, не дождавшись, вышел вон.
 

1984

„Набирает силу летняя жара...“

 
Набирает силу летняя жара,
Трудовая подошла к концу страда,
Депутаты, как из дома детвора,
Разлетаются из Думы кто куда.
 
 
Потянулся отдыхающих поток,
Выбирай маршрут по вкусу, депутат,
Кто на запад, кто на юг, кто на восток,
Кто на север. Нет. На север? Виноват.
 
 
Их счастливей в целом мире не найти,
Детской радостью наполнены сердца,
Им открыты все дороги, все пути
И оплачены при этом в два конца.
 

Наблюдение

 
В здоровом теле —
Здоровый дух.
На самом деле —
Одно из двух.
 

1983

„Назови мне такую обитель...“

 
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы наш рядовой потребитель
Ни за что, ни про что не страдал.
 
 
Взять к примеру, того же меня бы,
Чтоб за ним далеко не ходить,
Я и сам потребляю неслабо,
Что и сам же готов подтвердить.
 
 
И в процессе того потребленья,
Что никак не стремится к нулю,
Сплошь и рядом одни оскорбленья
От своих же сограждан терплю.
 
 
То амбре им мое не по нраву,
То им слух мои режут слова…
По какому такому по праву
Мне мои ущемляют права?
 
 
Во всемерной нуждаясь защите,
Я дождался Всемирного дня.
Вы, товарищ, меня не тащите,
Отпустите, товарищ, меня.
 

„Нам избирательное право...“

 
Нам избирательное право,
Сказать по правде, ни к чему.
Сия мудреная забава —
Помеха русскому уму.
 
 
На кой нам эти бюллетени,
Опросы, списки, округа,
Когда без этой хренотени
Заходит за мозгу мозга.
 
 
И я бы памятник поставил
На Красной площади в Москве
Тому, кто нас бы всех избавил
От лишней дырки в голове.
 

„Нам обвинения с Иваном...“

 
Нам обвинения с Иваном
Признать в свой адрес нелегко,
Иван ни разу не был пьяным,
Он пил лишь сок да молоко.
 
 
И я, равняясь на Ивана,
За дело трезвости борец,
Давно не поднимал стакана,
Не тыкал вилкой в огурец.
 
 
Тянулось время без просвета,
Года катились под уклон,
Как вдруг потребовал поэта
К священной жертве Аполлон.
 
 
Заказ мне обломился срочный,
Как будто с неба канул гром —
Черкизовский завод молочный
Восславить пламенным пером.
 
 
Как там в пакеты разливают
То, что на завтрак люди пьют…
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
 
 
Что отомстит мне так жестоко
Неуправляемый подтекст,
От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
 
 
Поэт всегда за все в ответе,
Прости, любимая страна,
Что не сумел в простом пакете
Я разглядеть двойного дна.
 

Народ. Вход-выход

 
Когда я вышел из народа,
Мне было двадцать с чем-то лет.
Оставлен напрочь без ухода,
Небрит, нечесан, неодет,
Я по стране родной скитался
Пешком, голодный и худой,
Сухою корочкой питался,
Сырою запивал водой.
Но годы шли, летели годы,
Короче, где-то через год,
Наевшись досыта свободы,
Решил я вновь войти в народ.
Ему я в пояс поклонился,
Как пионеры Ильичу:
Прости, народ, я утомился
И снова быть в тебе хочу.
Прими меня в свои объятья,
Свои холщовые порты,
Готов за это целовать я
Тебя, куда укажешь ты.
Прости мне прежние метанья,
Мои рефлексии прости,
Прости фигурное катанье
На трудовом своем пути.
Ты дан навеки мне от Бога,
Ты мой навеки господин.
Таких, как я, довольно много,
Таких, как ты, – всего один.
Кто есть поэт? Невольник чести.
Кто есть народ? Герой труда.
Давай шагать с тобою вместе
По жизни раз и навсегда.
Так я стенал, исполнен муки,
В дорожной ползая пыли,
И, видно, пламенные звуки
Куда положено дошли.
Внезапно распахнулись двери
С табличкой „Enter“ т. е. „Вход“,
И я, глазам своим не веря,
Увидел собственно народ.
Он мне совсем не показался,
Хоть дело было ясным днем,
Он как-то сильно не вязался
С расхожим мнением о нем.
Он не был сущим и грядущим
В сиянье белоснежных крыл,
Зато он был довольно пьющим
И вороватым сильно был.
Я ослеплен был идеалом,
Я в облаках всю жизнь витал,
А он был занят черным налом
И Цицерона не читал.
Он не спешил в мои объятья,
И тут я понял, что народ
Есть виртуальное понятье,
Фантазии поэта плод.
И понял я, что мне природа
Его по-прежнему чужда,
И вновь я вышел из народа,
Чтоб не вернуться никогда.
 

1999

„Наш Ту-154...“

Т. Догилевой

 
Наш Ту-154,
Смекалки русской буйный плод,
Над территорией Сибири
Вершил свой плановый полет.
 
 
Под самолетное гуденье
В момент набора высоты
Я погрузился в сновиденье,
Где фигурировала ты.
 
 
И лишь в него я погрузился,
Как вдруг, ну словно как живой,
Явился и не запылился
Мне незабвенный образ твой.
 
 
Короче говоря стихами,
На полном, так сказать, лету,
Дыша французскими духами,
Возник он прямо на борту.
 
 
Являя всю себя народу,
Ты, внешних данных не тая,
Передвигалась по проходу
(Аллитерация моя – И. И.).
 
 
В руках неопытных держала
Младенца ты не тем концом
И что-то смутно выражала
Своим неправильным лицом.
 
 
С подобным выраженьем каждый
Смотрел на мир тогда, когда
Бывал он матерью однажды
Или хотя бы иногда.
 
 
…Турбины мощные шумели,
Пилот в руке сжимал штурвал,
В салоне плакали и пели,
И кто-то даже вышивал.
 
 
Лишь я один не шевелился,
Боясь спугнуть волшебный сон,
Покуда он не удалился,
В другой проследовав салон.
 
 
Как жаль, что в некогда могучей,
В единой некогда стране
Столь яркий материнства случай
Увидишь разве что во сне.
 

1995

„Не Англия, не Турция...“

 
Не Англия, не Турция,
Не Клинтон-паразит,
Проклятая коррупция
Россию поразит.
 
 
Грозит нас сила черная
Разрушить изнутри,
Вставай, страна огромная,
Вставай, глаза протри.
 
 
Пора настала грозная,
В поход зовет труба.
Идет борьба серьезная,
Нанайская борьба.
 

„Не выношу ночной горшок...“

 
Не выношу ночной горшок
За неприятный запашок.
 

„Не доливайте водку в пиво...“

 
Не доливайте водку в пиво,
Во-первых, это некрасиво.
А во-вторых, снижает слог,
А в-третьих, просто валит с ног.
 
 
Не прочищайте пальцем носа,
На это в свете смотрят косо.
Как светских тонкостей знаток,
Рекомендую всем платок.
 
 
Не зажимайте дам в парадном,
При здешнем климате прохладном
Столь безыскусный стиль сулит
Партнерам лишь радикулит.
 
 
Не гладьте брюки на ночь глядя,
Поскольку брюки на ночь гладя,
Придется снять их все равно,
Чтобы не выглядеть смешно.
 
 
Не доверяйте акушерам,
Они завидуют в душе вам.
Когда ж придет пора рожать,
Услуг их следует бежать.
 
 
Не ешьте курицу с соседом,
По понедельникам и средам.
А, впрочем, и в другие дни
Старайтесь есть ее одни.
 
 
Не все, прочитанное вами,
Возможно выразить словами,
Но тайный смысл заветных строк
И вам откроется в свой срок.
 

1993

„Не мешайте мне лежать...“

 
Не мешайте мне лежать...
Старость нужно уважать.
И года мои не те,
Чтоб елозить на тахте.
 

„Не могу не вспомнить факта...“

 
Не могу не вспомнить факта,
Происшедшего со мной,
На коне я ехал как-то
В день весенний выходной.
 
 
Ехал, значит, на коне я,
Ехал, стало быть, на нем,
У него я на спине я
Ехал я весенним днем.
 
 
Так и ехали мы двое,
По дороге семеня —
На спине я у него я,
Между ног он у меня.
 
 
Были мы душой одною,
Были телом мы одним,
То ли он ли подо мною,
То ли я ли по-над ним.
 

1993

„Не нам бродить по тем лугам...“

 
Не нам бродить по тем лугам,
Не нам ступать на те отроги,
Где зреет дикий чуингам,
Пасутся вольные хот-доги.
 
 
Не с нашей трудною судьбой,
Во власть отдавшись томной неге,
Небрежно закурить плейбой,
Лениво отхлебнув карнеги.
 
 
Не наши стройные тела
Гавайским обдувать пассатам,
Не нас природа родила
Под небом звездно-полосатым.
 
 
А в том краю, где нас на свет
Произвела она когда-то,
Почти и разницы-то нет
В словах „зарплата“ и „заплата“.
 

1991

„Не рядовая это дата...“

 
Не рядовая это дата,
Не просто день календаря.
Мы восемь лет бредем куда-то
И материм поводыря.
 
 
И пусть он мелет, наш Емеля,
Что видит свет в конце туннеля.
Но в том, что это красный свет
И у ежа сомнений нет.
 

„Не шофером, не гипнотизером...“

 
Не шофером, не гипнотизером,
Не шахтером, на худой конец,
Нет, мечтал быть с детства прокурором
Я, худой, веснушчатый малец.
 
 
Представлял, как строгий, неподкупный,
Я сижу, затянутый в мундир,
Повергая в трепет мир преступный,
Да и прочий, заодно уж, мир.
 
 
И как он идет, шатаясь, к двери,
Старый, кривоногий и хромой,
Весь приговоренный к высшей мере,
С детства ненавистный, завуч мой.
 

„Невиданной доселе масти...“

 
Невиданной доселе масти,
Досель неведомых пород
Вдруг появился этот плод
На самой верхней ветви власти.
 
 
Такой загадочный гибрид
Не в силах объяснить наука
В названье явный привкус лука,
Что многим портит аппетит.
Да ну и мать бы их етит.
 
 
Возможно, в чем-то я и груб,
Но что попишешь – правдоруб.
 
 
Пошел шестой по счету год,
Как этот плод настырный зреет,
Но все никак не покраснеет
И все никак не упадет.
 

Невольное

 
Я Аллу люблю Пугачеву,
Когда, словно тополь стройна,
В неброском наряде парчовом
Выходит на сцену она.
 
 
Когда к микрофону подходит,
Когда его в руки берет
И песню такую заводит,
Которая вряд ли умрет.
 
 
От диких степей Забайкалья
До финских незыблемых скал
Найдете такого едва ли,
Кто песню бы эту не знал.
 
 
Поют ее в шахтах шахтеры,
И летчики в небе поют,
Солдаты поют и матросы,
И маршалы тоже поют.
 
 
О чем эта песня – не знаю,
Но знаю – она хороша.
Она без конца и без края,
Как общая наша душа.
 
 
Пою я, и каждое слово
Мне сердце пронзает иглой.
Да здравствует А. Пугачева,
А все остальное – долой!
 

1984

„Некомпетентность правит бал...“

 
Некомпетентность правит бал,
Упала вниз боеготовность,
Цинизм вконец заколебал,
Заколебала бездуховность.
 
 
Споили начисто народ,
Идею свергли с пьедестала,
Вдов стало меньше, чем сирот,
Сирот практически не стало.
 
 
Наука полностью в огне,
Искусство там же, но по пояс.
Никто не моется в стране,
Лишь я один зачем-то моюсь.
 

1992

Неопубликованная стенограмма

 
Любимец уральских умельцев,
Кумир пролетарской Москвы,
Борис Николаевич Ельцин
Седой не склонил головы.
 
 
Последний октябрьский пленум
Не выбил его из седла,
Явился он вновь на коне нам,
И конь закусил удила.
 
 
Возникнув с карельским мандатом
На главной трибуне страны,
Он бросил в лицо делегатам:
– Винить вы меня не должны.
 
 
Имею я полное право
Любые давать интервью.
Даю их не ради я славы,
А ради их правды даю.
 
 
Грозит перестройке опасность,
Повсюду разлад и раздор,
Да здравствует полная гласность!
Да сгинет навеки Егор!
 
 
Своим выступленьем оратор
Поверг в изумление зал,
От ужаса встал вентилятор,
И в обморок кто-то упал.
 
 
Настало такое молчанье,
Какое бывает в гробу,
Не веря себе, свердловчане
Застыли с росою на лбу.
 
 
Но Бондарев крикнул: – Полундра!
Гаси эту контру, братва!
Загоним в карельскую тундру
Его за такие слова.
 
 
Затем ли у стен Сталинграда
Кормил я окопную вошь,
Чтоб слушать позорного гада,
Нам в спину вогнавшего нож?!
 
 
Тут, свесясь по пояс с галерки,
Вмешался какой-то томич:
– Пора бы дать слово Егорке,
Откройся народу, Кузьмич.
 
 
Свои разногласья с Борисом
До нас доведи, не таясь,
Коль прав он – так снова повысим,
А нет – сотворим ему шмазь.
 
 
– Секретов от вас не имею, —
Степенно ответил Егор, —
Сейчас объясню, как умею,
В чем наш заключается спор.
 
 
Таиться от вас мне негоже,
Коль речь тут на принцип пошла,
Мы были в стратегии схожи,
Но тактика нас развела.
 
 
Борис – экстремист по натуре,
С тенденцией в левый уклон,
Троцкистской наслушавшись дури,
Он делу наносит урон.
 
 
И пусть за красивую фразу
Сыскал он в народе почет,
Но нашу партийную мазу
Бориска в упор не сечет.
 
 
Родную Свердловскую область,
В которой родился и рос,
На хлеб посадил и на воблу,
А пива, подлец, не завез.
 
 
Да хрен с ним, товарищи, с пивом,
Не в пиве, товарищи, суть,
Пошел он вразрез с коллективом,
А это не кошке чихнуть.
 
 
Теперь, когда все вам известно,
Пора бы итог подвести,
Нам с Ельциным в партии тесно,
Один из нас должен уйти.
 
 
При этом не хлопая дверью,
Тут дело не в громких хлопках,
Я требую вотум доверья,
Судьба моя в ваших руках.
 
 
И маком расцвел кумачевым
Взметнувший мандаты актив:
– С Егором навек! С Лигачевым!
А Ельцина мы супротив.
 
 
Я в том не присутствовал зале,
Не дремлет Девятый отдел,
Но эту картину едва ли
Забудет, кто в зале сидел.
 
 
Цепляясь руками за стены,
Белей, чем мелованный лист,
Сошел с политической сцены
Освистанный хором солист.
 

1986

„Ничего мне так не надо...“

 
Ничего мне так не надо,
Ничего мне так не нужно,
Как гулять с тобой по саду
Органично, ненатужно.
 
 
Как забывши, час который
И какое время года,
Наслаждаться дивной флорой,
Достиженьем садовода.
 
 
Как, обняв тебя рукою,
Чувств отдаться Ниагаре,
Как упасть с тобой в левкои
В ботаническом угаре.
 
 
И волос твоих коснуться,
И, как контур, возбудиться,
И забыться, и уснуться,
И вовек не разбудиться.
 

1993

„Ночь темна, как камера-обскура...“

 
Ночь темна, как камера-обскура,
Дремлет населения душа
У высоких берегов Амура
И на диком бреге Иртыша.
 
 
Наготу слегка прикрыв рукою,
Спишь и ты, откинув простыню…
Что бы мне приснить тебе такое?
Хочешь, я себя тебе присню?
 
 
Знай, что я не снюсь, кому попало,
Редким выпадала эта честь.
Денег я беру за это мало —
У меня и так их много есть.
 
 
Я в любом могу присниться виде,
Скажем, в виде снега и дождя,
Или на коне горячем сидя,
Эскадрон летучий в бой ведя.
 
 
Хочешь – стану юношей прекрасным,
Хочешь – благородным стариком,
Хочешь – сыром обернусь колбасным,
А не хочешь – плавленым сырком.
 
 
Иль, принявши образ чайной розы,
У Хафиза взятый напрокат,
Я вплыву в твои ночные грезы,
Источая дивный аромат.
 
 
Я войду в твой сон морским прибоем,
Шаловливым солнечным лучом…
Спи зубами, милая, к обоям
И не беспокойся ни о чем.
 

1982

„Ну сколько можно о говне...“

 
Ну сколько можно о говне,
Давайте лучше обо мне.
 

1997

„Ну ты делов наделал, Билл...“

 
Ну ты делов наделал, Билл,
Все Штаты на уши поставил,
Ты дядю Сэма оскорбил,
Который самых честных правил.
 
 
Вообще-то я и сам не прочь,
Но надо ж меру знать при этом,
Ведь у тебя жена и дочь
Плюс дом с Овальным кабинетом.
 
 
Вот наш, смотри, себя блюдет,
Он, правда, возрастом постарше.
Ему и в мысли не придет
Нырять под юбку секретарше.
 
 
И ты б два срока оттрубил,
Не погори на той Левински.
Похоже, Билл, твой час пробил.
А не веди себя по-свински!
 

1998

О вдохновении

 
Чтобы написать стихотворение,
Кроме авторучки и листа,
Требуется также вдохновение,
Без него не выйдет ни черта.
 
 
Вдохновенье – штука ненадежная,
Есть оно – валяй себе строчи,
Не пришло, что вещь вполне возможная, —
И хана, хоть лбом об стол стучи.
 
 
Чтобы было все по справедливости,
Чтобы мог поэтом каждый стать,
Мы должны не ждать от музы милости,
А за горло побыстрей хватать.
 
 
Стихотворство – дело всенародное,
Каждому второму по плечу.
Не пора ли сеть водопроводную
Подвести к кастальскому ключу?
 

1983

„О чем мечтаешь ты, товарищ...“

 
О чем мечтаешь ты, товарищ,
Когда в рассветный тихий час
Себе яйцо на кухне варишь,
Включив для этой цели газ?
 
 
В каких ты эмпиреях реешь,
Когда, на завтрак съев яйцо,
Электробритвой „Харьков“ бреешь
Еще не старое лицо?
 
 
Какие жгучие проблемы
Терзают твой пытливый мозг
В тот миг
Когда посредством крема
На обувь ты наводишь лоск?
 
 
Какой пленительной надеждой
Ты тешишь мысленный свой взор,
Когда, окутав плоть одеждой,
Упругим шагом меришь двор?
 
 
Мой друг,
Мой брат,
Мой современник,
Что мне сказать тебе в ответ?
Конечно, плохо жить
Без денег.
А где их взять,
Когда их нет?
 

1983

„О, дай воспеть мне силы, муза...“

 
О, дай воспеть мне силы, муза,
Как натянули мы француза,
Последний ухвативши шанс,
В тот славный день на Стад де Франс.
 
 
Мы долго молча отступали,
Очки теряя на бегу,
И, наконец, туда попали,
О чем при детях не могу.
 
 
Но тут пружина распрямилась,
И, катастрофу упредив,
Явил Господь внезапно милость,
Свое наличье подтвердив.
 
 
Ликуй, великая Россия!
Твои отважные сыны,
Полураздетые, босые,
Не абы как, не хоть бы хны,
 
 
Но в самом логове злодея
Ему вогнали в сердце кол.
Так славься ж, Русская идея,
Под гордым именем Футбол.
 

1999

„Об отношении к Курилам...“

 
Об отношении к Курилам
Мы все задуматься должны,
Оно является мерилом
Гражданской совести страны.
 
 
Иной из нас в душевной лени
Нет-нет, да и махнет рукой,
Отдать, мол, их к едрене фене,
Один хрен пользы никакой.
 
 
Но гневно голос возвышая,
Я так скажу ему в ответ:
– Возможно, польза небольшая,
Но и вреда большого нет.
 
 
Пускай политики решают,
Не будем в это дело лезть.
А мне Курилы не мешают,
И пусть уж будут, раз уж есть.
 

„Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя...“

 
Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя,
А вспомнить не стоит труда.
В одном комитете служили друзья,
Центральным он звался тогда.
 
 
Советский народ они дружно вели
Под знаменем взад и вперед
И даже представить себе не могли,
Что фишка другая попрет.
 
 
Внезапно штурвал отпустил рулевой,
О чем-то задумавшись вдруг,
И судно накрыло волной штормовой,
И все потемнело вокруг.
 
 
И оба покинули борт корабля,
Но каждый на шлюпке своей,
Но что характерно – опять у руля
Встал каждый из наших друзей.
 
 
Обоих года не согнули дугой,
Лишь только добавив седин,
И в полном порядке один и другой,
И каждый себе господин.
 
 
И все, чем мужчине пристало блистать
В избытке у каждого есть —
Красивое имя, высокая стать,
Ум, совесть, короче, и честь.
 

„Одиноко брожу средь толпы я...“

 
Одиноко брожу средь толпы я
И не вижу мне равного в ней.
До чего же все люди тупые,
До чего же их всех я умней.
 
 
Все другие гораздо тупее,
Нет такого, чтоб равен был мне.
Лишь один себе равен в толпе я.
Лишь один. Да и то не вполне.
 

1996

„Она лежала на кровати...“

 
Она лежала на кровати,
Губу от страсти закусив,
А я стоял над ней в халате,
Ошеломительно красив.
 
 
Она мою пыталась шею
Руками жадными обнять,
Ей так хотелось быть моею.
И здесь я мог ее понять.
 

1992

„Они неделю тут трендели...“

 
Они неделю тут трендели,
А мы неделю напролет
У телевизоров сидели
И вслух гадали, чья возьмет.
 
 
А в довершение картины
У них в мозгу возник сюжет,
Как к ним из знойной Аргентины
Приедет доктор Пиночет.
 
 
А мы по вековой привычке,
От дедов перешедшей в нас,
Смели с прилавков соль и спички
И мыла взяли про запас.
 
 
Не первый раз нас тут обули,
И все бы было ничего,
Но что хохлам в футбол продули —
Вот что обиднее всего!
 

„Опа-опа-опа-опа...“

 
Опа-опа-опа-опа,
Ламца-дрица-гоп-ца-ца!
Веселись-гуляй Европа!
Жди, Америка, конца!
 
 
Пролетел я мимо кассы,
Не касаяся земли,
Ой, вы, баксы, мои баксы,
Как меня вы подвели!
 
 
А копил бы, скажем, евро,
Как практичные друзья,
Ан, глядишь, и стал бы первый
На деревне парень я.
 

2002

Опять к NN

 
И за что такую тлю
Я, козел, тебя люблю?
 

1992