Текст книги "Стихи мои, простые с виду..."

Автор книги: Игорь Иртеньев

Игорь Иртеньев
Стихи мои, простые с виду...

Авось

 
Я не ханжа, не фарисей
И твердо заявляю это —
Мы впереди планеты всей
Не только в области балета.
 
 
Чтоб не прервалась жизни нить,
Чтоб не накрыться медным тазом.
Мы пили, пьем и будем пить
Наперекор любым указам.
 
 
Ввиду отсутствия дорог,
Метафизическое пьянство
Есть не общественный порок,
Но пафос русского пространства.
 
 
Мы проспиртованы насквозь,
Внутри нас все перебродило,
Но знаменитое „авось“
Ни разу нас не подводило.
 

1998

Автобус

 
По улице идет автобус,
В нем едет много человек.
У каждого – свои заботы,
Судьба у каждого – своя.
 
 
Вот инженер тире строитель.
Он строит для людей дома,
И в каждый дом, что им построен,
Души частицу он вложил.
 
 
А рядом с ним в большой зюйдвестке
Отважный едет китобой.
Он кашалотов беспощадно
Разит чугунным гарпуном.
 
 
А рядом с ним стоит рабочий.
Его глаза огнем горят.
Он выполнил четыре нормы,
А захотел бы – смог и шесть.
 
 
А рядом женщина рожает,
Еще мгновенье – и родит!
И тут же ей уступят место
Для пассажиров, что с детьми.
 
 
А рядом – футболист известный
С богиней Никою в руках.
Под иберийским жарким небом
Ее он в честном взял бою.
 
 
А рядом – продавщица пива
С косою русою до пят.
Она всех пивом напоила,
И вот теперь ей хорошо.
 
 
А рядом в маске Дед Мороза
Коварный едет контролер.
Ее надел он специально,
Чтоб всеми узнанным не быть.
 
 
Но этой хитрою уловкой
Он не добьется ничего,
Поскольку есть у всех билеты,
Не исключая никого.
 

1983

„Американская эскадра...“

 
Американская эскадра,
Всего живого злейший враг,
Грозится ядерные ядра
Обрушить снова на Ирак.
 
 
Она в Персидского залива
Затем вошла в морскую гладь,
Чтоб нефть багдадского разлива
В свой Вашингтон по трубам гнать.
 
 
Нет, господа, у вас не выйдет,
Придется вам умерить прыть.
Народы мира правду видят,
Ее ничто не в силах скрыть.
 
 
И вместе с вашим Пентагоном
Вы зарубить себе должны —
Ирак не станет полигоном
Для новой ядерной войны.
 
 
Дадим друзья, отпор разбою
Со стороны отдельных стран.
Народ Ирака, мы с тобою.
Аллах акбар! Но пассаран!
 

1998

Астроном

Н. Чугаю

 
На небе звезд довольно много,
Примерно тысяч двадцать пять,
В одном созвездье Козерога
Их без очков не сосчитать.
 
 
Трудна работа астронома —
Воткнув в розетку телескоп,
В отрыве от семьи и дома
Он зрит светил небесных скоп.
 
 
Приникнув к окуляру глазом,
Забыв про сон, за часом час,
Терзает он свой бедный разум,
Постичь картину мира тщась.
 
 
Ну что ему земные беды,
Когда он видит Млечный Шлях,
Когда туманность Андромеды
Родней жилплощади в Филях.
 
 
Гордись полночный соглядатай,
Своей нелегкою судьбой.
Пускай в разладе ты с зарплатой,
Зато в гармонии с собой.
 

1985

„Ах, отчего на сердце так тоскливо?..“

 
Ах, отчего на сердце так тоскливо?
Ах, отчего сжимает грудь хандра?
Душа упорно жаждет позитива,
Взамен „увы“ ей хочется „ура!“.
 
 
Повсюду смута и умов броженье,
Зачем, зачем явился я на свет —
Интеллигент в четвертом приближенье
И в первом поколении поэт?
 
 
Безумный брат войной идет на свата,
И посреди раскопанных могил
На фоне социального заката
Библиофила ест библиофил.
 
 
Быть не хочу ни едоком, ни снедью,
Я жить хочу, чтоб думать и умнеть,
На радость двадцать первому столетью
Желаю в нем цвести и зеленеть.
 
 
Неужто нету места в птице-тройке,
Куда мне свой пристроить интеллект?
Довольно быть объектом перестройки,
Аз есмь ея осознанный субъект!
 

1987

„Ах, что за женщина жила...“

А. Б.

 
Ах, что за женщина жила
У Курского вокзала,
Она и ела, и пила,
И на трубе играла.
 
 
Ходила голая зимой,
Любила Вальтер Скотта
И открывала головой
Никитские ворота.
 
 
Паря меж небом и тюрьмой,
Она в любом контексте
Всегда была собой самой,
Всегда была на месте.
 
 
Мы с нею не были близки
И рядом не летали,
Она разбилась на куски
И прочие детали.
 
 
А я, я что, я вдаль побрел,
Ушибленный виною,
Ее тифозный ореол
Оставив за спиною.
 

1992

Баллада о гордом рыцаре

 
За высоким за забором
Гордый рыцарь в замке жил,
Он на все вокруг с прибором
Без разбора положил.
 
 
Не кормил казну налогом,
На турнирах не блистал
И однажды перед Богом
Раньше времени предстал.
 
 
И промолвил Вседержитель,
Смерив взглядом гордеца:
– С чем явился ты в обитель
Вездесущего отца?
 
 
Есть каналы, по которым
До меня дошел сигнал,
Что ты клал на все с прибором.
Отвечает рыцарь: клал!
 
 
Клал на ханжеский декорум,
На ублюдочную власть
И ad finem seculorum*
Собираюсь дальше класть.
 
 
Сохранить рассудок можно
В этой жизни только так,
Бренна плоть, искусство ложно,
Страсть продажна, мир – бардак.
 
 
Не привыкший к долгим спорам,
Бог вздохнул: ну что ж, иди,
Хочешь класть на все с прибором,
Что поделаешь, клади.
 
 
Отпускаю, дерзкий сыне,
Я тебе гордыни грех,
С чистой совестью отныне
Можешь класть на все и всех.
 
 
И на сем визит свой к Богу
Гордый рыцарь завершил
И в обратную дорогу,
Помолившись, поспешил.
 
 
И в земной своей юдоли
До седых дожив годов,
Исполнял он Божью волю,
Не жалеючи трудов.
 
 
* До скончания веков. (лат)
 

1991

Баллада о железном наркоме

 
Москве товарищ Каганович
Нанес неслыханный урон,
И за сто лет не восстановишь
То, что разрушил за год он.
 
 
Привык он действовать нахрапом,
Колол рукою кирпичи,
Недаром сталинским сатрапом
Его дразнили москвичи.
 
 
Давно его истлели кости
В могиле мрачной и сырой,
Гуляет ветер на погосте
Ненастной зимнею порой.
 
 
Но раз в году, в глухую полночь,
Нездешней силою влеком,
Встает из гроба Каганович,
Железный сталинский нарком.
 
 
Встает буквально раз за разом
Покойный член Политбюро,
И всякий раз подземным лазом
В метро ведет его нутро.
 
 
Вот в освещенные просторы
Ступает он из темноты,
К нему привыкли контролеры,
Его не трогают менты.
 
 
Ему спуститься помогают.
– Здорово, деда, – говорят.
Его уборщицы шугают
И добродушно матерят.
Глядит вокруг суровый Лазарь,
Волнения не в силах скрыть,
Ведь это он своим приказом
Народ метро заставил рыть.
 
 
Кто, как не он, рукой железной
Людские массы в бой ведя,
Осуществил сей план помпезный,
Дабы порадовать вождя.
 
 
Глуша коньяк, дрожа от страха,
Тащил свой груз он как ишак,
Не раз ему грозила плаха,
Не раз светил ему вышак.
 
 
Кто укорить его посмеет,
Что избежал он топора?
А что он с этого имеет?
Участок два на полтора.
 
 
Он, лбом своим пробивший стену,
Согнувший всех в бараний рог,
Дал имя метрополитену,
Но, правда, отчества не смог.
 
 
...Вновь погружается в потемки
Наркома черная душа,
Вокруг товарищи потомки
Спешат, подошвами шурша.
 
 
Их дома ждет холодный ужин
И коитус, если повезет.
И, на хер никому не нужен,
Нарком на кладбище ползет.
 

2000

Баллада о четырех Дедах Морозах

 
Вечером очень поздно,
Под самый под Новый год
Четыре Деда Мороза
В дальний собрались поход.
 
 
Не тратя даром минуты,
Вместе вошли в метро
И там решили маршруты
Выбрать по розе ветров.
 
 
– С детства путем караванным
Мечтал пройти я Восток,
Мне снились дальние страны,
Пустынь горячий песок,
 
 
Багдада пестрые рынки,
Древний, как мир, Тибет.
Поеду-ка я в Кузьминки, —
Первый промолвил дед.
 
 
– Отправился бы с охотой
В Кузьминки я хоть сейчас,
Если б не знал, что кто-то
На Западе нужен из нас.
 
 
Так что чиста моя совесть,
У каждого жребий свой —
С такими словами в поезд
До Тушинской сел второй.
 
 
– А мы на Север поедем, —
Третий вздохнул тогда. —
К свирепым белым медведям,
В царство вечного льда.
 
 
Звезды холодные светят,
Полярная ночь тиха.
Право же стоит за этим
Махнуть на ВДНХ.
 
 
Четвертый сказал: – Отлично,
Достался мне, кажется, Юг.
Не знаю, кто как, но лично
Я подустал от вьюг.
 
 
Поеду в Беляево – это
Хотя и не Индостан,
Но все ж по соседству где-то
Находится Теплый Стан.
 
 
Вечером очень поздно
Зашли с четырех сторон
Четыре Деда Мороза,
Каждый на свой перрон.
 
 
В жизни каждому надо
Правильный выбрать путь.
Об этом моя баллада,
А не о чем-нибудь.
 

1984

Беззащитные

 
То ли им на нас там наплевать,
То ли не на тех мы уповали…
В общем, плохо стали подавать,
Раньше как-то лучше подавали.
 
 
Не могу, хоть ты убей, понять,
Отчего они там жмутся, гады,
Может, место стоит поменять
Или позу обновить нам надо?
 
 
А иначе, целый век сиди
Беззащитной Божьею коровкой,
Чахлое дитя свое к груди
Прижимая ядерной головкой.
 

„Благодарен вам, папаша...“

 
Благодарен вам, папаша,
Вы, папаша, мне как мать,
Но поддержка эта ваша,
Как помягче бы сказать…
 
 
Если вдруг чего-то надо,
Будем рады подсобить,
А работу – лучше на дом,
Чтобы ноги зря не бить.
 

2000

„Блестят штыки, снаряды рвутся...“

 
Блестят штыки, снаряды рвутся,
Аэропланов слышен гуд,
Куда-то белые несутся,
За ними красные бегут.
 
 
Повсюду реки крови льются,
Сверкают сабли там и тут,
Куда-то красные несутся,
За ними белые бегут.
 
 
А в небе жаворонок вьется,
В реке играет тучный язь,
И пьяный в луже у колодца
Лежит, уткнувшись мордой в грязь.
 

1981

Борода

 
Чей портрет на стенке в школе
Под стеклом висел всегда?
Чья знакома нам до боли
С малолетства борода?
 
 
Кто попал однажды в точку,
Спирт водою разведя?
Кто за Блока выдал дочку
Без единого гвоздя?
 
 
Элементов всех таблицу
Кто увидел в страшном сне?
Кем Россия вся гордится,
А евреи – так вдвойне?
 
 
Чей из всех из юбилеев
Самый, дети, основной?
Это, дети, Менделеев,
Дмитрий Иваныч наш родной.
 

1998

„Бросаться такими словами...“

 
Бросаться такими словами
Сегодня нельзя, генерал,
И я, окажись я вдруг вами,
Другие б слова подобрал.
 
 
В детали вдаваться не буду,
Но было бы проще всего
Назвать пахана бы „иудой“
И „бандою“ банду его.
 
 
Сегодня в обычной газете
Такое возможно читать,
Что даже на стенке в клозете
Не каждый рискнет начертать.
 
 
И вы, генерал, бы спросили,
С присущею вам прямотой,
У той же „Советской России“,
У „Правды“, к примеру, же той:
 
 
– И как же под страшным зажимом
Вы так наловчились, друзья:
Бороться с преступным режимом,
Чтоб хрен подкопался судья?!
 

„Будь я малость помоложе...“

 
Будь я малость помоложе,
Я б с душою дорогой
Человекам трем по роже
Дал как минимум ногой.
 
 
Да как минимум пяти бы
Дал по роже бы рукой.
Так скажите мне спасибо
Что я старенький такой.
 

1994

Букет цветов

 
На рынке женщина купила
Букет цветов, букет цветов,
И мне, безумцу, подарила
Букет цветов, букет цветов.
 
 
И чтобы не увял он сразу,
Букет цветов, букет цветов,
Я тот букет поставил в вазу,
Букет цветов, букет цветов.
 
 
И вот стоит теперь он в вазе,
Букет цветов, букет цветов,
И повторяю я в экстазе:
„Букет цветов, букет цветов“.
 
 
Навек душа тобой согрета,
Букет цветов, букет цветов,
Лишь два отныне в ней предмета:
Один – букет, другой – цветов.
 

1990

„Бывало, выйдешь из трамвая...“

 
Бывало, выйдешь из трамвая,
Бурлит вокруг тебя Москва,
Гремит музыка половая,
Живые скачут существа.
 
 
Цыгане шумною толпою
Толкают тушь по семь рублей,
Еврей пугливый к водопою
Спешит с еврейкою своей.
 
 
Дитя в песочнице с лопаткой
На слабых корточках сидит,
А сверху боженька украдкой
За всеми в дырочку следит
Озонную.
 

1991

„Бывают в этой жизни миги...“

 
Бывают в этой жизни миги,
Когда накатит благодать,
И тут берутся в руки книги
И начинаются читать.
 
 
Вонзив пытливые зеницы
В печатных знаков черный рой,
Сперва одну прочтешь страницу,
Потом приступишь ко второй,
 
 
А там, глядишь, уже и третья
Тебя поманит в путь сама…
Ах, кто придумал книги эти —
Обитель тайную ума?
 
 
Я в жизни их прочел с десяток,
Похвастать большим не могу,
Но каждой третьей отпечаток
В моем свирепствует мозгу.
 
 
Вот почему в часы досуга,
Устав от мирного труда,
Я книгу – толстую подругу —
Порой читаю иногда.
 

1986

„Был ты, Лева, раньше бедный...“

Л. Новоженову

 
Был ты, Лева, раньше бедный,
Лишь один имел пиджак,
Жил-тужил на грошик медный
И питался кое-как.
 
 
До зарплаты в долг канючил:
„Гадом буду, старичок“,
Да курил „Пегас“ вонючий,
Да вонючий пил „сучок“.
 
 
А теперь под облаками
Ты свой, Лева, правишь бал
И своими пиджаками
Всю Москву заколебал,
 
 
Ты меня измучил прямо,
Дырку сделал в голове,
Неизбежный, как реклама
На канале НТВ.
 
 
Каждый вечер, сидя дома,
Я в тебя вперяю зрак.
Ты – ведущий, я – ведомый,
Ты – начальник, я – дурак.
 
 
Впрочем, Лева, эта шутка
Нам понятна лишь двоим,
Симпатичен ты мне жутко
Внешним имиджем своим:
 
 
Скорбь библейская во взоре,
Неизбывный груз забот,
И вокруг чужое горе,
И оно тебя, Лева,
     глубоко по-человечески трогает.
 
 
Впрочем, Лева, наше слово
Всех больных не исцелит.
Ты ж не мать Тереза, Лева,
И не доктор Айболит.
 
 
Так что дуй по жизни, Лева,
Не взирая ни на что —
Все не так уж и фигово,
Пятьдесят – еще не сто.
 

1996

„В Москве довелось мне родиться...“

 
В Москве довелось мне родиться,
И в этом души моей боль,
Поскольку любимой столице
Навару от этого ноль.
 
 
А будь президент я, допустим,
Навар получился б густой,
Родись я хоть в той же капусте,
Хоть в Бутке, допустим, же той.
 
 
Я б голос народа услышал,
Я вник бы в глубинную суть,
Не весь из народа я вышел,
А только по самую грудь.
 
 
Уж я землякам порадел бы,
По мере отпущенных сил,
Обул, накормил бы, одел бы
И медом бы всех напоил.
 
 
Любимых уральских умельцев
Своих бы не бросил в беде:
Борис Николаевич Ельцин,
Ну что б вам родиться везде!
 

„В одном практически шнурке...“

 
В одном практически шнурке
Да с носовым платком
Из дома выйду налегке
Я, замыслом влеком.
 
 
Ступая с пятки на носок,
Пойду за шагом шаг,
Мину лужок, сверну в лесок,
Пересеку овраг.
 
 
И где-то через две строки,
А может, и одну,
На берег выберусь реки,
В которой утону.
 
 
Меня накроет мутный ил
В зеленой глубине,
И та, которую любил,
Не вспомнит обо мне.
 
 
Какой кошмар – пойти ко дну
В расцвете зрелых лет!
Нет, я обратно разверну
Свой гибельный сюжет.
 
 
Мне эти берег и река
Нужны как греке рак.
Неси меня, моя строка,
Назад через овраг.
 
 
Преодолей в один прыжок
Бездарный тот кусок,
Где прежде, чем свернуть в лесок,
Я миновал лужок.
 
 
Верни меня в родимый дом,
Откуда налегке
Ущербным замыслом ведом
Поперся я к реке.
 
 
Взамен того, чтоб в холодке,
Колеблем сквозняком,
Висеть спокойно на шнурке,
Прикрыв лицо платком.
 

1992

„В помойке роется старушка...“

 
В помойке роется старушка
На пропитания предмет,
Заплесневелая горбушка —
Ее бесхитростный обед.
 
 
Горбушку съест, попьет из лужи,
Взлетит на ветку – и поет,
Покуда солнце не зайдет.
А там, глядишь, пора на ужин…
 

1990

„В тоске французы, в панике японцы...“

 
В тоске французы, в панике японцы,
Поник зулус кудрявой головой,
Как с дуба рухнул индекс Доу-Джонса,
Что предвещает кризис мировой.
 
 
На биржах Рима, Токио, Парижа
Анархия, смятенье и разброд —
Курс акций опускается все ниже,
Накал страстей растет, наоборот.
 
 
Но лично я тревогу бить не стану —
Вселенский этот хипеш не про нас —
Что Джонс, что Доу нам по барабану,
Да нам и Джоуль с Ленцем не указ.
 
 
Все тихо-мирно в нашем огороде,
Нас греет свет далеких маяков,
Которые зажгли Сергей Мавроди
И незабвенный Леня Голубков.
 

1997

Василию Белову (другому)

 
Нам тайный умысел неведом
Того, в чьих пальцах жизни нить.
Однажды мы пошли с соседом
На хутор бабочек ловить.
 
 
Среди занятий мне знакомых,
А им давно потерян счет,
Пожалуй, ловля насекомых
Сильней других меня влечет.
 
 
Итак, мы вышли спозаранок,
Чтоб избежать ненужных встреч
И шаловливых хуторянок
Нескромных взоров не привлечь.
 
 
Ступая плавно друг за другом,
Держа сачки наперевес,
Мы шли цветущим майским лугом
Под голубым шатром небес.
 
 
„Была весна“ (конец цитаты).
Ручей поблизости звенел,
На ветках пели демократы,
Повсюду Травкин зеленел.
 
 
Вдруг из кустов раздался выстрел,
И мой сосед, взмахнув сачком,
Вначале резко ход убыстрил,
Но вслед за тем упал ничком.
 
 
Как написала бы про это
Газета „Красная звезда“:
„Кто хоть однажды видел это,
Тот не забудет никогда“.
 
 
Пробила вражеская пуля
Навылет сердце в трех местах.
Но кто же, кто же, карауля
Соседа, прятался в кустах?
 
 
Кто смерти был его причиной?
Чей палец потянул курок?
Под чьей, товарищи, личиной
Скрывался беспощадный рок?
 
 
Где тот неведомый компьютер,
Чьей воле слепо подчинясь,
Пошли с соседом мы на хутор
В тот страшный день и страшный час?
 
 
Смешны подобные вопросы,
Когда сокрытыя в тени,
Вращая тайныя колесы,
Шуршат зловещия ремни.
 
 
И мы – что бабочки, что мушки,
Что человеки, что грибы —
Всего лишь жалкие игрушки
В руках безжалостной судьбы.
 

1991

Версия

 
– Не ходи, Суворов, через Альпы, —
Говорил ему Наполеон.
– Здесь твои орлы оставят скальпы,
У меня тут войска – миллион.
 
 
Говорю тебе я как коллеге,
Как стратег стратегу говорю,
Здесь твои померзнут печенеги
На конфуз российскому царю.
 
 
Знаю, ты привык в бою жестоком
Добывать викторию штыком,
Но махать под старость альпенштоком
Нужно быть последним дураком.
 
 
Но упрямый проявляя норов,
В ратной сформированный борьбе,
Александр Васильевич Суворов
Про себя подумал: „Хрен тебе“.
 
 
И светлейший грянул, как из пушки,
Так, что оборвалось все внутри:
– Солдатушки, бравы ребятушки,
Чудо вы мои богатыри!
 
 
Нам ли узурпатора бояться?!
Бог не выдаст, не сожрет свинья!
Где не пропадала наша, братцы?!
Делай, православные, как я!
 
 
И, знаменьем осенившись крестным,
Граф по склону первым заскользил,
Этот миг на полотне известном
Суриков, как мог, отобразил.
 
 
Так накрылась карта Бонапарта
Ни за грош, пардон, ни за сантим.
…С той поры мы в зимних видах спорта
Делаем француза, как хотим.
 

1988

Вертикальный срез

Посвящается А. С.

 
Я лежу на животе
С папиросою во рте,
Подо мной стоит кровать,
Чтоб я мог на ней лежать.
 
 
Под кроватию паркет,
В нем одной дощечки нет,
И я вижу сквозь паркет,
Как внизу лежит сосед.
 
 
Он лежит на животе
С папиросою во рте,
И под ним стоит кровать,
Чтоб он мог на ней лежать.
 
 
Под кроватию паркет,
В нем другой дощечки нет,
И он видит сквозь паркет,
Как внизу другой сосед
 
 
На своем лежит боке
С телевизором в руке.
По нему идет футбол,
И сосед не смотрит в пол.
 
 
Но футбол не бесконечен —
Девяносто в нем минут,
Не считая перерыва
На пятнадцать на минут.
 
 
Вот уж больше не летает
Взад-вперед кудрявый мяч,
И служитель запирает
Расписныя ворота.
 
 
И сосед, разжавши пальцы,
Уроняет на паркет
Совершенное изделье
Из фанеры и стекла.
 
 
И, следя усталым взглядом
Телевизора полет,
Он фиксирует вниманье
На отверстии в полу.
 
 
Но напрасно устремляет
Он в него пытливый взор,
Потому что в нашем доме
Этажей всего лишь три.
 

1979

„Весь объят тоской вселенской...“

 
Весь объят тоской вселенской
И покорностью судьбе,
Возле площади Смоленской
Я в троллейбус сяду „Б“.
 
 
Слезы горькие, не лейтесь,
Сердце бедное, молчи,
Ты умчи меня, троллейбус,
В даль туманную умчи.
 
 
Чтобы плыл я невесомо
Мимо всех, кого любил,
Мимо тещиного дома,
Мимо дедовских могил.
 
 
Мимо сада-огорода,
Мимо Яузских ворот,
Выше статуи Свободы,
Выше северных широт.
 
 
Выше площади Манежной,
Выше древнего Кремля,
Чтоб исчезла в дымке нежной
Эта грешная земля.
 
 
Чтоб войти в чертог твой, Боже,
Сбросив груз мирских оков,
И не видеть больше рожи
Этих блядских мудаков.
 

1993

„Ветерок полощет флаги...“

 
Ветерок полощет флаги,
Всюду шутки, песни, смех,
Здравствуй, наш чудесный лагерь,
Ты на свете лучше всех!
 
 
Повара здесь не воруют,
Не лютуют опера,
До обеда отфильтруют —
И свободен до утра.
 
 
Мы живем себе, не тужим,
Мы тут все – одна семья,
С надзирателями дружим,
Конвоиры нам друзья.
 
 
Мы довольны жизнью нашей
И не ведаем забот,
Нас тут кормят вкусной кашей,
Каждый день дают компот.
 
 
И конфеты, и печенье,
И кино, и домино:
Что сказать вам в заключенье?
Очень нравится оно!
 

2000

„Взметнул восторг электоральный...“

 
Взметнул восторг электоральный
На высшую ступень его,
Теперь он самый натуральный,
А не какое-то и. о.
 
 
Кому-то вид его противен,
А я люблю таких ребят —
Подтянут, выдержан, спортивен,
Открытый лоб и ясный взгляд,
 
 
Что наподобие рентгена
Пронзает души и тела.
По мне – уж лучше он, чем Гена,
Раз Грише фишка не легла.
 
 
Страна застыла на распутье,
Руководителя избрав,
Читатель ждет уж рифмы „Путин“,
Ну что сказать, товарищ прав.
 
 
Кумира, разом сотворив мы
По воле собственной себе,
Не заслужили лучшей рифмы,
Чем подполковник КГБ.
 

Винегрет

 
Что-то главное есть в винегрете.
Что-то в нем настоящее есть,
Оттого в привокзальном буфете
Я люблю его взять да и съесть.
 
 
Что-то в нем от холодной закуски,
Что-то в нем от сумы и тюрьмы.
Винегрет – это очень по-русски,
Винегрет – это, в сущности, мы.
 
 
Что-то есть в нем, на вид неказистом,
От немереных наших широт?
Я бы это назвал евразийством,
Да боюсь, что народ не поймет.
 

1998

„Власть, как положено, ворует...“

 
Власть, как положено, ворует,
На то и выбрали ее,
Народ в колоннах марширует,
Пытаясь выгрызти свое.
 
 
Как и положено поэту,
Имея все и всех в виду,
И я в хвосте колонны где-то
Плетусь, рифмуя на ходу.
 
 
И красный, словно Дед Мороз,
Но в белом венчике из роз,
Партийный лидер впереди
В казенной черной Ауди.
 

„Внешний вид товарный...“

 
Внешний вид товарный,
Честные глаза,
Утвердили парня
С первого раза.
 
 
Генерал Степашин,
Козырной валет,
Генерал Степашин,
Черный пистолет.
 
 
Не гляди так строго,
Не гони понты,
Погоди немного —
Отдохнешь и ты.
 

1999

„Во дни державных потрясений...“

 
Во дни державных потрясений,
В процессов гибельных разгар
На что употребить свой гений?
Куда приткнуть мятежный дар?
 
 
Разрушив прежние заносы
На историческом пути,
Национальные вопросы
В порядок должный привести?
 
 
Иль в область устремив иную
Полет свободного пера,
Рывком промышленность больную
Поднять со смертного одра?
 
 
Смягчить общественные нравы,
Введя оплату по труду?
А избирательное право?
С ним разве всё у нас в ладу?
 
 
А офицера злая доля
Культурных центров в стороне?
А потребленье алкоголя?
А рубль, что падает в цене?
 
 
Грядет в стране великий голод,
Гудят подземные толчки,
Тупеет серп,
Ржавеет молот,
Хрустят разбитые очки.
 
 
Лишь я, не изменив присяге,
Судьбой прикованный к перу,
Забив на все,
Слагаю саги
На диком вечности ветру.
 

1989