355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Губерман » Путеводитель по стране сионских мудрецов » Текст книги (страница 6)
Путеводитель по стране сионских мудрецов
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 23:18

Текст книги "Путеводитель по стране сионских мудрецов"


Автор книги: Игорь Губерман


Соавторы: Александр Окунь
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 6

Походив по пустыне сорок лет и убедившись, что народ как следует вымер (в смысле не весь народ, а только те кто надо), Моисей повел евреев назад к Земле обетованной. Кстати, все это хождение надо рассматривать как первую в истории попытку создать нового человека вообще и еврея в частности.

Господь, однако же, не дал праотцу нашему возможности самому войти в Эрец-Исраэль. Почему? А потому, видите ли, что сыны Израилевы грешили и вели себя не так, как ожидалось.

Где, спросите вы, логика, ведь Моисей-то не грешил, а совсем даже наоборот и вообще – доверенный Божий собеседник? У нас нет ответа на этот вопрос. Зато на вопрос, где он похоронен, мы с радостью ответим: он похоронен на горе Нево. Это в Иордании. Если стоять лицом к Мертвому морю, то на той стороне видна такая пупочка. Как раз напротив Иерихона. Но где именно на горе – никто не знает. Даже мы. А теперь еще и вы. Короче, это там.

Но вообще-то существует мнение (помните, была такая формулировка в советскую эпоху?), что на самом деле Господь прихлопнул Моисея из милости. Ведь ничего нет страшнее сбывшейся мечты и достигнутой цели, ибо мечты, конечно же, сбываются, но только сбывшаяся мечта сильно отличается от той, которую мечтали (мы надеемся, что эта корявая фраза все же понятна). А про цель и говорить ничего. Подчас поглядишь, чем обернулась твоя мечта и чем оказалась твоя цель, и взмолишься: о, Господи! Все, что угодно, только не это!

Господь любил Моисея и уберег его от этого несчастья. А чтобы Моисею не обидно было, нашел повод в виде непотребного поведения народа, за что Моисей как вождь-руководитель должен был понести наказание. Такой ход мыслей Моисею был понятен и приемлем. Жаль хорошего человека, но Богу виднее.

Надо сказать, что мы описываем далеко не все приключения евреев на пути к Земле обетованной, ибо не про всякое событие можем воскликнуть «Это было здесь!», не погрешив против истины. Так, например, нам не известно, где именно, огибая Мертвое море, подошли евреи к царству моавитян, а тут история случилась небанальная. Царь моавитян Балак, испугавшись предстоящего нашествия, срочно послал гонцов за знаменитым в те времена магом и прорицателем Валаамом. Балак послал ему богатые дары, а после обязался вообще озолотить, если Валаам подъедет срочно в его царство и с горы священной проклянет воинственных евреев, чтоб те сгинули. Валаам сперва покобенился (ему в ночи Господь явился и велел не делать глупостей), но алчность и самоуверенность в нем взяли верх, и он поехал на своей испытанной и преданной ослице. В пути ослица первая увидела ангела с мечом, который трижды преграждал ей дорогу, но Валаам трижды бил ее плетью, и она повиновалась. Но от боли, страха и обиды заговорила человеческим голосом. Улегшись на дорогу, она сказала: «Зря ты бьешь меня, Валаам, ты жадный дурак, неужели ты не видишь ангела с мечом?» Ну что-то в этом роде она ему сказала, но Валаам велел плестись ей дальше, и они приехали к Балаку. Тут и вовсе диво дивное случилось: трижды поднимался Валаам на гору, но вместо проклятия – трижды благословлял евреев, предрекая им великое будущее. Тут он жутко от такого чуда разозлился и Балаку, чтобы полного позора избежать, коварную идею присоветовал: наслать на евреев (уже известных, очевидно, своим сладострастием) огромную толпу пленительных моавитянок. И те нагрянули к шатрам пришельцев в чем мать их родила. И тут такое началось! А весь расчет Балака был как раз на то, что изнуренные в любовных битвах мужики ослабнут и не смогут воевать. И так бы оно, может, и случилось, но суровый предводитель воинства еврейского велел всех сладострастников безжалостно убить (а заодно карающим мечом, естественно, протыкалась и моавитянка). И всего убито было – сообщает Библия со свойственной этому документу щедростью в числах – двадцать четыре тысячи человек. Если включены сюда моавитянки (что вряд ли), то по меньшей мере на двенадцать тысяч воинов уменьшилась еврейская армия во имя чистоты ее рядов. И дело кончилось победой. А корыстный Валаам стал хром на одну ногу, крив на один глаз и лишился своего магического дара, промышляя мелким волшебством. Судьба ослицы неизвестна. Очень кратко и обрывочно мы изложили эту дивную историю, поскольку места точного не знаем, а врать принципиально не хотим.

Далее под предводительством Иисуса Навина евреи перешли Иордан. Дело это было обставлено с большой помпой, но если вы сами поглядите на Иордан, то поймете, что никаких оснований для этого не было. Иисус Навин, кстати, был одним из двух разведчиков, которые изображены на эмблеме Министерства туризма. Тот, который слева.

Перейдя реку Иордан, евреи подошли к самому древнему в мире городу, известному своими финиками и стенами, – Иерихону. Подойдя, они решили отметить торжественное событие праздничным концертом. В этом нет ничего удивительного, евреи известны как народ исключительно музыкальный. В Израиле даже существует анекдот, который гласит, что иммигрант, спускающийся по трапу самолета без скрипки, – скорее всего, пианист. Другой, не менее известный, анекдот объясняет факт, что среди евреев скрипачей больше, чем пианистов, тем соображением, что с роялем удирать труднее. Как бы то ни было, для нас существенно, что ни в том ни в другом анекдоте не упоминаются духовики. Увы, все, что было в распоряжении древних евреев, – это трубы. Судя по всему, не очень хорошего качества. Сегодня они все-таки усовершенствованы, а тогда… Страдивари к тому времени еще не родился. Нет, не надо делать удивленное лицо. Мы и сами знаем, что он строил скрипки. В крайнем случае – виолончели. Мы просто хотим отметить, что он к тому времени не родился, что чистая правда.

Репетировать евреи тоже вроде не репетировали, во всяком случае, про это ничего не сказано. Иисус Навин опять же отличался множеством достоинств (например, умел останавливать солнце), однако дирижерское мастерство среди них отмечено не было. Короче, когда евреи с превеликим энтузиазмом задудели в свои трубы, то не только окрестное население сума посходило. Этот концерт длился целых шесть дней, в течение которых завяли финиковые пальмы, зверье разбежалось, а на седьмой день какофония достигла такого уровня, что даже стены не выдержали. Они рухнули. Спустя много лет композитор Шенберг долго пытался добиться такого же эффекта, но максимум, чего он достиг, так это зубная боль у слушателей.

Сегодня, за неимением стен, основной достопримечательностью города Иерихона служит казино, в котором руководящие чины Палестинской автономии отмывают гуманитарную помощь.

В общем, это здесь.

Музыки в Израиле очень много и самой разной. Хотите классику – к вашим услугам десять (на самом деле больше) симфонических оркестров и бесчисленное количество камерных ансамблей. Любители рока и попа (сами мы к ним не принадлежим) тоже не в обиде. Есть еще этнический рок, эксплуатирующий достаточно уникальную ситуацию, где на одном клочке земли одновременно прорастают восточные и западные корни. Тут сразу порекомендуем ансамбль «Бустан Авраам». То бишь «Сад Авраама», где вместе играют и сочиняют музыку евреи из Персии, Аргентины, Турции и бог знает откуда еще и арабы. Мы большие поклонники этого ансамбля, но и другие не хуже.

В мире классической музыки израильские музыканты занимают вполне достойное место в первом ряду, причем это касается не только струнников. Со времен иерихонского безобразия духовики шагнули далеко вперед, достаточно послушать, как смеется и плачет кларнет Гиоры Фельдмана или как мурлыкает фагот Александра Фаина.

Что касается балета, то есть и классический (опять же не один), хотя, конечно, вряд ли он конкурентоспособен по сравнению сами знаете с чем, и модернистские труппы, которые, по слухам, очень даже ничего. Ну и наконец, израильская музыкальная жизнь булькает бесчисленными фестивалями, из которых следует назвать по крайней мере несколько: «Литургика» – на Хануку и Рождество в Иерусалиме, вокальной и хоровой музыки в арабском селе Абу-Гош, Фестиваль камерной музыки в Иерусалиме под руководством Елены Башкировой, Фестиваль танца в Кармиэле, Гитарный фестиваль в Тель-Авиве, еще где-то Хоровой фестиваль, Фестиваль клейзмеров (музыка евреев Восточной Европы) в Цфате и, наконец, Израильский фестиваль, большая часть которого посвящена театру, музыке и балету. Что же касается самой музыки, то в Израиле она зародилась опять же посредством евреев из России, среди которых в первую очередь следует вспомнить Мордехая Галинкина. Этот самый Галинкин был дирижером, Как-то, когда Шаляпин должен был выступать в Народном доме в Питере в 1912 году, дирижеры, зная крутой нрав и требовательность великого Федора, все разбежались, один Галинкин не успел. На удивление всем, в том числе и самим участникам этой драмы, дело у них пошло, да так хорошо, что Шаляпин предпочитал выступать именно с ним. Однако же, когда он попробовал заангажировать Галинкина в Мариинском театре, то ему вежливо объяснили, что евреям выступать в императорских театрах запрещено законом. Шаляпин очень расстроился за себя, оскорбился за Галинкина и присоветовал ему уезжать: «Порядочному человеку здесь, брат, делать нечего». (А потом и сам уехал.) Вот Галинкин и намылился ехать в Эрец-Исраэль, но предварительно решил набрать денег на создание там оперной труппы. (Это были времена, когда люди не ожидали, что кто-нибудь для них постарается, а сами для других старались, но эти времена прошли.) В апреле 1918 года Шаляпин решил пособить дружку и в том же Народном доме дал благотворительный концерт. Вообще-то он это дело терпеть не мог, утверждая, что бесплатно одни птички поют, но тут уподобился этим тварям Божьим. И не просто уподобился. Когда он вышел на сцену и отверз свою божественную глотку, то две с половиной тысячи человек никак не могли уразуметь, что это такое из нее выходит и на каком языке. А выходила из Шаляпина «Хатиква» – будущий гимн государства Израиль, на языке иврит. А потом Федор Иванович Шаляпин пел еще и песни на идиш.

Вот такая история. В Тель-Авиве Галинкин заложил основы будущей Израильской оперы, которая находится ныне на бульваре Царя Саула.

Говоря о музыкальных связях России и Израиля, необходимо сказать, что так называемая народная израильская музыка (мы оставляем в стороне религиозную музыку) на самом деле является сестрой-близняшкой музыки русско-советской. (Это помимо просто русских песен типа «Ямщика», которые поются с заново сочиненными ивритскими словами и которые израильское население искренне считает плодом собственного творчества.) Удивляться этому не приходится, если принять во внимание национальное происхождение подавляющего большинства авторов советской песни двадцатых—шестидесятых годов: Дунаевский, Блантер, Кац, братья Покрасс и многие другие. Затем в пятидесятых—шестидесятых годах прибавилось влияние французского шансона, чуть позже – бразильской самбы. А потом вырвалась на свободу так называемая кассетная музыка, то бишь мелос выходцев из арабских стран, Марокко (здесь надо упомянуть ансамбль «Естественный выбор» Шломо Бара), Йемена и других, пока все это (как и повсюду) не накрыла волна англо-американского разлива – вот такой коктейль.

Что же касается так называемых серьезных дел, то тут необходимо отличить немецких евреев и назвать имя знаменитого скрипача XX века Бронислава Губермана. Помимо того, что он был великим музыкантом (в 1909 году он первым был удостоен чести сыграть в Генуе на скрипке самого Паганини), он был еще незаурядным человеком. Именно его стараниями в 1936 году был создан Филармонический оркестр, который с тех пор прочно занимает место одного из лучших оркестров мира. Его первым концертом дирижировал аж сам Тосканини. За пультами сидели лучшие музыканты Европы, по большей части беженцы из Германии. Каково приходилось им, питомцам утонченной культуры, в ближневосточном захолустье, лучше и не думать, но жизнь сложилась именно так, а не иначе. За дирижерским пультом этого оркестра стояли все великие дирижеры XX века – кроме одного, хотя он страстно сюда рвался. Оркестр не хотел играть с бывшим членом нацистской партии и любимцем фюрера Гербертом фон Караяном. Так и не сыграли.

Сегодня главным дирижером оркестра является другой великий музыкант – Зубин Мета, индус. В 1981 году оркестр присвоил ему звание своего пожизненного художественного руководителя. Мета – музыкант неукротимого темперамента, роскошный красавец, барин, человек невероятной работоспособности. Оркестр падает, а ему хоть бы что – постоит на голове пять минут и опять руками машет. Потому что йогу знает. «Вы, – говорит он музыкантам снисходительно, – расслабляться не умеете». Действительно не умеют. Но что поделать: здесь жизнь такая.

Смутить Мету не может ничто, даже (был такой случай) расстегнутая ширинка. Но один раз он понервничал, аж белый был. Дело случилось в Зальцбурге на репетиции. В зале, пустом темном зале, сидели всего-навсего два человека – Герберт фон Караян и Леонард Бернстайн.

Бернстайн приезжал в Израиль часто – каждый год. Началось это еще в 1948 году, когда он дирижировал, можно сказать, на фронтах во время Войны за независимость. Между этим человеком и оркестрантами была какая-то удивительная связь, и, на наш невежественный взгляд, ни с кем не играли они так, как с этим невысоким человеком, который за пультом был любовником, шутом, исповедником, диктатором, философом – был самой музыкой. Однажды нам посчастливилось быть на концерте, где в программе была Девятая симфония Малера. Всю последнюю часть Бернстайн простоял на подиуме без единого движения, уткнувшись головой в руки, из которых торчала дирижерская палочка. Никогда ни до ни позже не приходилось нам слышать подобного: это не было звучанием струнных – со сцены звучал хор. Впервые в жизни мы слышали, как оркестр звучал человеческим голосом. И когда замер последний звук, то никто в зале не осмелился пошевелиться, и через несколько бесконечно долгих мгновений Бернстайн, заливаясь слезами, поплелся за кулисы. И лишь когда он скрылся, раздались первые робкие аплодисменты. А потом, конечно, была овация, и Бернстайн смеялся и посылал в зал воздушные поцелуи, и стоял на сцене оркестр, все музыканты которого в этот вечер были гениями.

Эта история долго не давала нам покоя: ведь и мы тоже можем недвижимо стоять на подиуме, уткнувшись носом в палочку. Так почему же с нами они так не сыграют? Что-то было в этом человеке, который нарушал все мыслимые и немыслимые табу, в бисексуале, пьянице, тщеславном эгоисте, что-то было в нем, что заставляло – бог с нами, слушателями, – прожженных лабухов, видевших и слышавших всех и вся циничных оркестрантов возноситься в мир иной, где из их вполне земных инструментов исходило ангельское пение. Нам кажется, что бы ни творил Бернстайн, покуда Аполлон, так сказать, его не призывал к священным обязанностям, в нем всегда жили две самые главные вещи: полное приятие жизни такой, какая она есть, и чувство любви и сострадания к тем, кто в ней бултыхается, как говорится, без различия пола, веры и расы.

*

 
Власть и деньги, успех, революция,
слава, месть и любви осязаемость –
все мечты обо что-нибудь бьются,
и больнее всего – о сбываемость.
 

*

 
Ощущаю опять и снова,
и блаженствую, ощутив,
что в Начале – отнюдь не слово,
а мелодия и мотив.
 

*

 
Сквозь королей и фараонов,
вождей, султанов и царей,
оплакав смерти миллионов,
идет со скрипочкой еврей.
 

В связи с этим хочется упомянуть о другом великом музыканте – Даниэле Беренбойме, который родился в Аргентине, с младенчества жил и учился в Израиле, а сегодня, как и все музыканты его уровня, живет одновременно всюду. Собственно, мы хотим поговорить о скандале.

Скандал очень давно, еще со времен футуристов, а то и раньше, был верным двигателем артистической карьеры. Но в Израиле, тут даже и скандалы особые. Дело в том, что, гастролируя в Иерусалиме, Беренбойм продирижировал Вагнером. «Ну и что такого особенного? – удивится читатель. – Знаменитый композитор, его повсюду исполняют». Вот тут-то собака и зарыта. Повсюду – да, а в Израиле – нет. Израиль бойкотирует Вагнера. Дело в том, что под музыку Вагнера сожгли очень много евреев. Фюрер страстно любил этого композитора («Я бесконечно многим, – признавался он, – обязан в своем духовном развитии мастеру из Байрета»), а евреев не любил и нашел оригинальный способ совместить эти свои полярные отношения.

Естественно, что никакое дело у евреев не проходит единогласно. Сторонники и противники бойкота не жалеют доводов и аргументов.

Да, говорят противники бойкота, Вагнер был малоприятным типом и даже антисемитом. Его обожал Гитлер. Да, он был официальным композитором Третьего рейха. Да, под его музыку гнали евреев в газовые камеры. Но человек – это одно, а творчество – другое. Когда не требует поэта… и так далее по тексту, всем известному. Опять же: не он виноват в том, что его музыку использовали так, как использовали. Что был антисемит – не очень хорошо, но можно подумать, что Шопен и Чайковский ими не были, так что же – не исполнять Шопена и Чайковского? И наконец, мы живем в демократическом обществе, и тот, кому не по душе Вагнер, может попросту его не слушать, но другим мешать он права не имеет.

Вагнер был не просто антисемитом, отвечают сторонники бойкота, он был идеологом антисемитизма, одним из духовных отцов нацизма. И в доказательство приводят слова самого Вагнера. Поскольку Вагнер писал живо и образно, мы не откажем себе в удовольствии процитировать несколько его пассажей. Итак.

«Евреи – это черви, крысы, глисты, трихины, которых нужно уничтожить, как чуму, до последнего микроба, потому что против них нет никаких средств, разве что ядовитые газы».

(Эта интересная мысль высказана за восемьдесят лет до начала употребления газа в качестве средства для решения еврейского вопроса.)

 «Я пришел к выводу, что даже одной микроскопической капли еврейской крови уже достаточно, чтобы человек никогда не смыл с себя позор быть евреем, и он должен быть уничтожен».

(И эта идея была подхвачена, хотя и не совсем: 1/ 32еврейской крови прощалась – нацисты оказались гуманнее.)

О своей собственной музыке (об опере «Парсифаль») Вагнер пишет:

«Звуки уничтожения, которые я написал для литавр в соль миноре, олицетворяют гибель всех евреев, и, поверь, я не написал ничего прекраснее».

«Парсифаль – это избавление от Избавителя, ведь в жилах Христа текла еврейская кровь».

Вагнер не ограничился музыкой: он представил в баварский парламент проект уничтожения евреев – это, насколько нам известно, первый план геноцида, представленный официально.

Кстати, это вызвало резкую реакцию Ницше, заявившего, что музыка Вагнера – это «яд, одурманивающий мозг», и написавшего Вагнеру, что он достоин «умереть в тюрьме, а не в своей постели. Вы не человек, Вы просто болезнь».

А как относятся к музыке Вагнера его коллеги-музыканты?

Д. Верди: «Как бы ни было грустно, но мы должны расстаться с музыкой Вагнера, если не хотим, чтобы нас поглотила злая сила».

Г. Нейгауз: «Музыка Вагнера пробуждает худшее».

В. Софроницкий: «В нем меня отталкивают какие-то черты, предвосхищающие самое ужасное у немцев – фашизм».

Но самым убедительным аргументом против разделения Вагнера-человека и Вагнера-композитора являются слова самого Вагнера: «Было бы величайшей ошибкой отделять Вагнера-мыслителя и философа от Вагнера-композитора. Может быть, в других случаях возможно, но в моем нет».

И вот еще что интересно: Вагнер – художник, стоящий на стороне смерти. Прочитав Шопенгауэра, он делает одобрительный вывод: «Его главная идея – окончательное отрицание воли к жизни… Это истинное серьезное желание смерти, бесчувствия, тотального уничтожения».

(Сам Шопенгауэр, прочитав посланный ему Вагнером текст «Нибелунгов», возненавидел его и отослал назад.)

Последнее слово – автору книги «Взлет и падение Третьего рейха» Уильяму Ширеру, лично встречавшемуся с Гитлером, одному из самых авторитетных специалистов по истории, политике и культуре Германии двадцатых– сороковых годов XX века: «Вагнер… создал германское мировоззрение, адаптированное и утвержденное Гитлером и нацистами как свое собственное. Рассмотрение творчества Вагнера лишь в узкомузыковедческих рамках не только сужает наши представления о его громадном значении в эволюции германского общества, но и создает искусственную границу ответственности».

А как же реагируют на исполнение Вагнера те, у кого до сих пор на руке не выцвел номер? Наш знакомец в пятидесятые годы, еще мальчишкой, жил в районе Рехавия в Иерусалиме, районе, где обитало много выходцев из Германии. В доме напротив жила женщина, о которой было известно, что привелось ей пройти через концлагеря. Жила она одиноко, тихо, с соседями общалась мало и неохотно. А в его доме обитал меломан, обожавший слушать классическую музыку, для чего у него имелся патефон и пластинки. И вот однажды теплым летним вечером поставил он на патефон запись «Тангейзера», с той самой божественной музыкой, которую исполнил Д. Беренбойм в своем концерте. И когда поплыли долгие нежные звуки, из дома напротив раздался вой. Этот жуткий нечеловеческий вой затих только тогда, когда машина «скорой помощи» отъехала на достаточно далекое от Рехавии расстояние. Женщина эта в свой дом не вернулась. Следует, правда, добавить, что любительклассической музыки больше пластинок с записями Вагнера не ставил.

А сейчас вернемся снова к пианисту и дирижеру Даниэлю Беренбойму. Много лет тому назад он был женат на Жаклин дю Пре – очаровательной рыжеволосой женщине, изумительной виолончелистке. Они много и часто играли с Филармоническим оркестром. Это была прелестная пара, и те, кому повезло слышать этот дуэт, никогда не забудут ощущение идеальной гармонии, которое вызывала их игра.

А потом случилась беда. Жаклин поразил рассеянный склероз, обрекающий человека на умирание по частям, и не быстрое – долгое умирание. Болезнь длилась и длилась. Однажды Израильский филармонический оркестр гастролировал в Лондоне, в Альберт-холле. И вот, раскланиваясь на овации, Мета вдруг увидел в проходе кресло на колесах, в котором сидела Жаклин дю Пре, неподвижное, прикованное к своей каталке существо. Мета поднял руку: «В зале находится большой друг нашего оркестра Жаклин дю Пре. В ее честь мы сыграем любимую ее вещь, адажио из Десятой симфонии Малера». Сказал и повернулся к оркестру с помертвевшим лицом, ибо это адажио – ужасно печальное, проникновенное, чуть даже траурное произведение.

Жаклин и вправду любила эту вещь, но в данной ситуации это получалось весьма двусмысленно.

Ходу назад не было, и Мета поднял палочку. Сперва заплакали оркестрантки, потом оркестранты, потом и сам Мета. А когда уплыл последний звук, то Мета не нашел в себе сил обернуться к молчащему залу и так и остался стоять с опущенными руками. И вот тогда в этой тягостной безысходной тишине раздались один за другим два негромких хлопка.

Никто не знает, каким чудом удалось Жаклин дю Пре сдвинуть парализованные сухие руки, но она это сделала. А потом, конечно, были овации, цветы, слезы и всеобщее умиление. К тому времени, как говорят, у Беренбойма, который до самой смерти Жаклин преданно и безупречно вел себя по отношению к жене, был долгий роман с Еленой Башкировой, ребенок у них был, но даже пресса, все эти папарацци, паразитирующие на знаменитостях, – даже они ни словом не обмолвились, даже у них проснулось милосердие. Сработала, скорее всего, та удивительная магия благородства, которая исходила от этих двух людей.

А теперь вернемся к исполнению музыки Вагнера в Израиле. Как истинные демократы, мы, конечно же, согласны с противниками бойкота. Раз они говорят, что это великая музыка, то ее, конечно же, надо исполнять. Но только мы хотим сказать, что людям, прошедшим через ад, к которому великий композитор имел некое отчетливое отношение, – им ведь осталось жить совсем немного. И если даже одному из них станет плохо оттого, что в этой стране звучит та самаямузыка, то можно подождать. Исполнять Вагнера или не исполнять – вопрос не демократии или музыкального вкуса, а исключительно – элементарного милосердия. А когда они умрут, играйте Вагнера с утра до ночи. И кто не любит Вагнра, просто не пойдет на концерт.

Короче, на известный вопрос, совместимы ли гений со злодейством, мы отвечать отказываемся, поскольку свое мнение по этому поводу держим при себе. Оно наше личное. Мы полагаем, что каждый человек отвечает на это самостоятельно.

Мы только не ходим более на концерты великого, действительно великого музыканта Даниэля Беренбойма. Себе, разумеется, в убыток. И не то чтобы мы были уж такими Иванами Карамазовыми насчет слезинки ребенка, мы и сами достаточные сукины дети. Но вот ходить не хочется.

Так о чем это мы говорили? Да, о музыке и музыкантах. А раз так, закончим эту главу двумя благоуханными музыкальными историями.

По случайному (или не случайному) совпадению обе они произошли в Токио. Героем первой был скрипач Московского симфонического оркестра.

Все это происходило в советское время, когда выезжавшим на гастроли за границу музыкантам выдавали сущие гроши в валюте, на которые они отоваривались в дешевых магазинах всякими заграничными диковинками, мрачно пожирая в номерах привезенные с собой консервы и заваривая чай кипятильником в эмалированной кружке. И лишь один из них не бегал по лавчонкам и блошиным рынкам в поисках подарков родным или дешевой электроники, чтоб оправдать поездку. Такое странное его поведение длилось несколько лет, пока после банкета в честь окончания гастролей в Токио он не исчез. Несчастные чекисты с ног сбились, но коллеги музыканта отвечали одно и то же: на банкет поехал он со всеми, а после банкета его никто не видел, да и на самом банкете – тоже. Ночь прошла в истериках и поисках, но всё без результата. Нашли его – да, собственно, он сам нашелся – в аэропорту, где тихо поджидал он свой оркестр на скамейке. Его, конечно, таскали в КГБ, но из оркестра не выгнали – просто стал невыездным. А о том, что приключилось в ту злосчастную ночь, он рассказал только после падения советской власти. Дело в том, что где-то и когда-то вычитал означенный скрипач, что в Токио находится самый роскошный в мире публичный дом, посещение которого стоило три тысячи долларов (это тогда, в семидесятые, а сколько сейчас – даже трудно вообразить). И вот наш герой решил, что поскольку жизнь человеку дается всего один раз, то попросту обидно умирать, не испытав наслаждения, за которые не только три тысячи долларов отдать не жалко, но даже распроститься навеки с работой в престижном оркестре. За годы прошлых гастролей скопил он нужную сумму, в первый же день сделал заказ, а в последний – сбежал в вожделенную обитель порока и разврата. И вот встречает его там японка дивной красоты, в кимоно как положено, кланяется и ведет в комнату. А в комнате – татами, икебана, все как положено. Привела она его туда, глубоко поклонилась и ушла. Ушла, а вместо нее пришли целых две японки потрясающей красоты. Покланялись, раздели нашего героя, затем облачили его в кимоно и отвели в баню. А в бане встретили его две новые японки столь же изумительной красоты. Покланялись, сняли с него кимоно и начали его мыть. Помыли, обсушили, надели кимоно. И тут пришла японка незабываемой, роскошной красоты, покланялась и стала поить его чаем. Попил он чаю. Японка покланялась и ушла. А вместо нее пришли две японки сказочной красоты, покланялись и стали делать ему массаж. Сделали массаж, покланялись и ушли. И пришла тогда японка красоты несказанной, покланялась и проводила его в комнату, где татами и икебана, покланялась и ушла. И тогда пришли две японки уж просто божественной, нечеловеческой красоты. Покланялись, и одна принялась поить его разными чаями, а другая – играть на неведомом ему музыкальном инструменте и петь ангельским голосом. Так продолжалось довольно долго, а потом они покланялись и ушли. И никто не пришел. Ждал он, ждал, а потом поплелся в администрацию. И там выяснилось, что посещение этого лучшего в мире заведения рассчитано на двое суток. В первые клиента поят укрепляющими чаями…

Вторая история приключилась все в том же Токио, на этот раз во время гастролей Израильского филармонического оркестра. (В котором, кстати, уже играли и бывшие оркестранты из Московской филармонии.)

Наш любимый двоюродный брат, играющий в этом оркестре, однажды взял в гастрольную поездку свою жену. Он бывал в Японии неоднократно, а она – никогда, и с его стороны такое решение свидетельствовало о любви, которую он испытывал (и испытывает) к этой незаурядной женщине. Со всей силой и очарованием обрушивается Япония на впервые посетившего ее человека. И вот как-то раз столкнулась его жена в лифте с замечательным скрипачом Лекой.

Лека же был (и есть) не только музыкантом, но и человеком большой душевной красоты и отменного рижского воспитания. Увидев в лифте знаменитого отеля жену коллеги, он счел своим долгом развлечь ее приятной беседой.

– Ну что, Леночка, – сказал Лека и озарил ее дружественной улыбкой, – вы ведь впервые в Японии, нравится?

– Очень нравится, – пролепетала Леночка, – здесь столько…

– Да… – задумчиво протянул Лека, – первый раз… Я, Леночка, в первый раз попал сюда еще в восемьдесят восьмом году, тогда в оркестре Зорик работал. Мы в одной комнате обитались, так мы с ним, Леночка, так водку пили, так в карты играли, из номера не выходили! Да… первый раз в Японии – это незабываемо…

Пока мы излагали две эти истории, у нас возникла в памяти и третья, совершенно прямо относящаяся к нашей теме. Один наш приятель, в Питере живущий, как-то выбрался на рыбалку и сошелся у костра за выпивкой (какая же без этого рыбалка!) с тремя такими же, доселе незнакомыми, фанатами. Ну, выпили они, разговорились и по очереди стали представляться, кто есть кто. Один из них автомеханик оказался, а второй и третий – инженеры. Очередь дошла до нашего приятеля, и он им сообщил, что музыкант он. Краткое молчание повисло в воздухе, и тот, который был автомехаником, подвел этой заминке замечательный итог:

– Музыкант – это, конечно, дело специальное. Ведь музыку, ее евреи и изобрели. Чтоб не работать.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю