Текст книги "Путеводитель по стране сионских мудрецов"

Автор книги: Игорь Губерман

Глава 11

Много лет тому назад одному из авторов этой книги довелось побывать в Сантьяго-де-Компостелла – старинном испанском городе, где в кафедральном соборе похоронен покровитель Испании – древний еврей Иаков, которого испанцы зовут Сантьяго. Город этот был на протяжении многих сотен лет целью паломничества, и не большим преувеличением будет сказать, что строилась Европа вдоль путей, ведущих к Сантьяго. Помимо желания увидеть этот город свирепого барокко и собор, своей избыточной пластикой напоминающий индийские храмы, автора влекло желание купить там шляпу. Собственно, шляпа паломника с прикрепленной к ней раковиной (во Франции этих моллюсков называют Сен-Жак, что по-французски опять же святой Иаков) у него уже имелась, но рогатой галицийской шляпы еще не было. И заскочил он в магазин, где, выбрав дивную шляпу, подошел к хозяину заведения – вальяжному галисийцу со слегка брезгливым выражением лица. Заворачивая покупку, продавец скользнул по очередному покупателю скучающим взглядом и пробормотал: «Сеньор из Лондона?» Поводом для этого предположения послужила, очевидно, майка с надписью «SASHA LONDON». «Нет, – вежливо ответил покупатель продавцу, – сеньор из Иерусалима». – «Из Иерусалима?» Брезгливость, скука – все это в мгновение ока соскочило с галисийца. Он низко поклонился и с великим уважением произнес: «О, сеньор, в мире есть только три истинно великих города: Иерусалим, Рим и Сантьяго-де-Компостелла!»

Во Флоренции в церкви Святой Аннунциаты находится знаменитый Corto del Morte – дворик мертвых, где похоронены величайшие художники этого города – такие как Понтормо, Бенвенуто Челлини, Андреа дель Сарто, Бронзино… Природная любознательность, склонность к изящным искусствам, а также свойственная тому же автору любовь к кладбищам привели его в это редко посещаемое туристами место. Однако дворик оказался закрыт. Выяснилось, что открывают его всего лишь раз в году, когда служат заупокойную мессу по похороненным там мастерам. Немного поколебавшись, он решился подойти к священнику: «Падре, я художник. Из Иерусалима. Я хотел бы прочитать заупокойную молитву по своим флорентийским коллегам». – «Из Иерусалима?!» И священник лично проводил путника в затворенное место.

*

 
Пришел в итоге путь мой грустный,
кривой и непринципиальный
в великий город захолустный,
планеты центр провинциальный.
 

Волшебное слово «Иерусалим» бесчисленное количество раз открывало нам наглухо, казалось бы, запечатанные двери. И нет, наверное, человека на земле, у которого при звуках этого слова не шевельнулось бы в душе нечто особенное, что связано с этим городом, вне зависимости от того, бывал он там или нет.

Иерусалим располагается в Иудейских горах – там, где они начинают свой спуск к Иудейской пустыне и Мертвому морю. И хотя летом здесь достаточно жарко, а по весне и осенью песчаный ветер хамсин укутывает город плотной и душной белесой вуалью, можно сказать, что климат здесь почти идеальный, ибо, как бы ни было жарко днем, к вечеру температура падает, и ночная прохлада смывает накопившуюся за день усталость. К вечеру, словно возвращая собранный за часы палящего зноя свет, начинают светиться дома, выстроенные из иерусалимского камня – мраморизованного известняка, и мягкое золотое сияние раскинувшегося на холмах города представляет собой зрелище ни с чем не сравнимое. Зимы здесь дождливые, и дождь идет не только сверху, откуда ему положено идти, но совершенно со всех сторон и даже снизу. Этому феномену никакого научного объяснения до сих пор найти не удалось. Порой выпадает снег, и тогда вся жизнь в городе останавливается до той поры, пока снег не стает. А по утрам можно видеть, как по долинам наподобие кавалерийских манипул, ал, эскадронов – здесь все побывали – неудержимо несутся облака, а над ними сияют, словно стоящие на облаках, дома на вершинах холмов, и тогда Иерусалим небесный становится не метафорой, а самой что ни на есть реальностью.

Иерусалим – город многоликий, он чем-то похож на луковицу, у которой бесчисленное количество шелухи, и, сколько бы ты слой за слоем ни снимал, до самой луковицы добраться не суждено.

Собственно, если трезво посмотреть на этот город, то надо будет признать, что в смысле красоты ему не под силу тягаться с такими городами, как Рим, Венеция, Париж, Прага… Да чего уж там, Сеговия, Сиена, Каркасон, Толедо, Верона – все они обладают архитектурными достоинствами много выше иерусалимских, как в смысле ансамбля, так и по качеству отдельных зданий. Даже наиболее выдающееся сооружение – Купол-на-Скале (еще его называют мечетью Омара) – не в состоянии состязаться ни с Василием Блаженным, ни с Пантеоном, ни с Шартрским собором.

И в смысле напряжения жизни, свойственного столичным городам, Иерусалим никак нельзя сравнить с такими городами, как Лондон, Москва, Берлин, Амстердам. И тем не менее этот провинциальный, грязный, бедный город спокойно сознает себя центром мира, и никто не оспаривает у него этот титул (честно говоря, сомнительный).

Иерусалим пропитан мистикой самых различных сортов: христианской, каббалистической, мусульманской, масонской. Это здесь в одном из неказистых домов Мусрары, а может быть – Геулы или Нахлаота, сидят вокруг стола, освещенного тусклой лампочкой, несколько низкорослых старых евреев, и отсюда они плетут сети знаменитого заговора, сети, в которых вот уже столько лет беспомощно барахтается весь мир. Роль эта поочередно переходит от одного иерусалимца к другому, и подчас человек сам не знает, что именно он – один из мудрецов Сиона. Это здесь время от времени можно увидеть очередного мечущего властительные взоры молодого мужчину – как правило, он одет в белую хламиду и порой даже едет посередь автомобилей на белой ослице.

Иерусалим – единственный в мире город, имя которого есть в перечне острых психических расстройств: иерусалимский синдром. Среди паломников, стекающихся сюда из самых отдалённых уголков планеты, он встречается настолько часто, что уже описан психиатрами как уникальное (короткое, по счастью) душевное заболевание. В больнице Кфар-Шауль давно есть специальное отделение, где привычно лечат бедолаг, свихнувшихся рассудком от нахлынувшего в душу восторга. Человек пятьсот перебывало в этом отделении. Были среди них пророки Даниэль и Илья, Иоанн Креститель (тоже не один), Дева Мария, царь Давид и даже Сатана. А вполне здоровый (до приезда сюда) американец ощутил внезапно здесь, что он – Самсон, и взят был санитарами возле Стены Плача: он пытался сдвинуть многотонный каменный блок, поскольку блок стоял неправильно и не на месте. А когда его уже в больницу привезли, врач попытался возвратить его в сознание простейшей логикой: Самсон ведь не бывал в Иерусалиме. Но Самсон не внял словам врача: он выставил окно в палате и выскочил. Однако убежал недалеко и стал на остановке у больницы ждать автобуса, чтобы вернуться и доделать начатое. За ним было послали дюжих санитаров, только опытная медсестра сказала, что все сделает сама. Подойдя к американцу, она сказала: «Господин Самсон, вы уже доказали только что, что вы действительно Самсон, теперь вернитесь ненадолго, вам необходимо отдохнуть». Такую логику Самсон воспринял и послушно возвратился. А уже через неделю сам не помнил, что с ним именно происходило.

Сапожник из Германии давно мечтал сюда приехать, чтобы тихо и смиренно поклониться всем святым местам. Однако же, приехав, громогласно и прилюдно объявил, что он на самом деле – посланный свыше пророк по имени Святой сапожник. И принялся провозглашать и проповедовать основы той морали, что начисто забыли грешные обитатели нашего города. Тут мельком мы подумали, что был отчасти прав этот бедняга, но не будем отвлекаться от сюжета.

Тихая немолодая шведка (по профессии – учительница и психолог), только что вступив в Иерусалим через Яффские ворота, замерла от ужаса: на крыше дома через маленькую площадь от нее стоял и улыбался дьявол. Вмиг переместившись с крыши вниз, он принялся входить в людей и выходить из них. Шведка ощутила в себе дикую божественную силу, чтобы побороться с ним, и с криками набросилась на окружающих. А полицейского, пытавшегося удержать ее и образумить, она чуть не задушила, ибо именно в него укрылся в ту минуту дьявол.

А другая женщина вполне спокойно путешествовала по Израилю в составе группы, а сорвалась сразу по приезде в наш город. Вдруг она исчезла из гостиницы. И только через двое суток обнаружили ее, точнее – необычным образом она сама внезапно объявилась. Без еды и питья она два дня бродила по улицам, разыскивая Иисуса Христа, поскольку явственно почувствовала (было озарение), что она – его невеста. А на исходе вторых суток некий голос ей сказал, что она по сути – голубь, и, стало быть, она должна лететь на небеса. Подумав (рассудительно и здраво), что одежда помешает ей взлететь, она разделась и понеслась по улице, размахивая руками. Так ее тут и обнаружили.

Ну, о мессиях нечего и говорить – они являются так буднично и часто, что врачам уже не интересно содержание их кратковременного бреда, их успешно и без разговоров лечат. Но бывают свихи необычные: один паломник ощутил себя внезапно ускорителем земной истории. Он призван был разрушить несколько святых исламских мест, чтоб вызвать битву Гога и Магога, а затем – приход Антихриста, чтобы вослед пришёл Мессия. Был задержан при попытке поджигания мечети.

Даже гиды по Израилю знают основные признаки душевного смятения от встречи с Иерусалимом. И если человек обособляется от группы, проявляет явную нервозность, прикупает белую одежду (или сам себе ее сооружает из гостиничных пододеяльников и простыней), с повышенным ажиотажем исполняет гимны и псалмы – тут можно ожидать и срыва. А дальше – спутанная речь, невнятное сознание и жаркие порывы громогласно проповедовать мораль о смысле и предназначении бытия. Не более недели тратят психиатры на лечение паломников, чьи души и рассудок отравляются восторгом после встречи с нашим городом. А туземцы преспокойно и привычно бродят по местам, таящим столь могучее духовное излучение.

Именно здесь, в Иерусалиме, открываются врата на Небо, но также и в ад, и здесь в назначенный день и час начнется самое роскошное из когда-либо бывавших шоу – Страшный суд. Вход в рай – повсюду, а Страшный суд будет проходить в Кедронской долине, под восточной стеной Старого города, вход в ад находится в долине Гей-Хином, или, как это место еще называется, – Султановых прудах. Пока что там устраивают концерты, и когда играют тяжелый рок, то не остается никаких сомнений, что именно это место является адскими вратами.

Иерусалим пропитан святостью, как лестница доходного дома – запахом котлет, капусты и мочи. И нигде в мире этой святостью не торгуют так бесстыдно, нагло и беспардонно, как здесь. Религиозный истеблишмент (вне зависимости от конфессии) распространяет эту заразу сверху вниз, поскольку главный интерес их – не кормление паствы духовной пищей, но стрижка этой доверчивой паствы.

Сама же церковная жизнь проникнута взаимными подозрениями, ревностью, завистью. Драки даже между иерархами самого высокого ранга – будничное дело. Достаточно вспомнить, как греческий и армянский патриархи вцепились друг другу в бороды, и где – в святая святых, в капелле Святого Духа, прямо над Гробом Господним. И как раз весной этого года почти на том же самом месте наставили друг другу синяков два священнослужителя рангом пониже.

Иерусалим, поскольку он фактически столица, является городом государственных служащих, то есть царством низкооплачиваемых и ленивых бюрократов.

Вот вам типичный иерусалимский анекдот.

Спорят дети, чей отец быстрее. Первый говорит: «Мой отец добежит до цели быстрее стрелы». – «А мой, – не уступает второй, – бегает быстрее пули». – «А вот мой, – усмехается третий, – государственный служащий. Он быстрее самого времени. Работа у него заканчивается в четыре, а он дома уже в три».

Однако надо отметить, что даже бюрократы в этом городе пропитаны его аурой и не чужды философии в духе Экклезиаста.

Наш друг, замечательный художник, скульптор и резчик по дереву Яков Блюмин, поднялся в Иерусалим (на иврите прибытие в Иерусалим обозначается словом «подняться», а отъезд – словом «спуститься», и отнюдь не физические реалии стоят за этими двумя глаголами) в начале семидесятых годов и тут же влип в бюрократическую паутину: некий чиновник немилосердно гонял его по разным кабинетам ради получения бессмысленной, но необходимой бумажки. К концу дня потерявший терпение Яков не выдержал. Будучи человеком неимоверной физической силы, он сперва устно объяснил чиновнику, что он с ним сделает, а потом, подняв тяжеленный стол, занес его над чиновничьей головой. Не успел стол опуститься, как искомая бумажка появилась в руках бюрократа. Отдав ее потерявшему дар речи Якову, чиновник принес стакан воды и, ласково уговаривая Якова успокоиться, принялся его отпаивать. Немного придя в себя, Яков сказал: «Какая же ты сволочь, ведь из-за тебя я целый день потерял, я из-за тебя не успел…»

Но что он не успел, договорить ему не удалось, потому что чиновник, нежно накрыв огромную руку Якова своей морщинистой, в коричневых пятнах старческой лапкой, сказал: «Мой дорогой, не нервничай, ради бога, не нервничай, ведь главное – это здоровье. И дай тебе бог дожить до ста двадцати лет в телесной силе, коей у тебя немало, и в полной ясности твоей красиво обрамленной бородой головы. Но увы, так уж устроен этот мир, что все мы, каждый в свой час, предстанем перед ангелом смерти. Он, – чиновник указал на коллегу, – я и ты тоже не избегнем этой участи. И поверь мне, – прищелкнул он языком, – даже половины из того, что ты хочешь, намереваешься и мечтаешь сделать, ты не успеешь. Среди этой массы несделанных дел будет и та малость, которую ты не успел сегодня…»

*

 
Дается близость только с теми
из городов и площадей,
где бродят призраки и тени
хранимых памятью людей.
 

Иерусалим еще и город мертвых, ибо умереть в Иерусалиме почитают за великую честь представители всех конфессий. Здесь на Протестантском кладбище на Сионской горе не переводятся камушки на надгробной плите человека, ставшего символом праведников мира, – Оскара Шиндлера. Здесь перед входом в церковь Гроба Господня покоится знаменитый рыцарь Филипп, а в центре города, где парк Независимости, – кладбище, на котором похоронены мамелюки Саладина, на горе Скопус – аккуратное военное английское кладбище и военное – на горе Герцля, где в День памяти солдат, павших в войнах Израиля, собираются родственники, друзья, уцелевшие однополчане. А еще есть кладбище у восточной стены Старого города, которое учредил сам Гарун аль-Рашид, чтобы не смог Мессия войти на Храмовую гору через запечатанные ворота Милосердия (или, как их еще зовут, Золотые ворота). Слышали когда-то мусульмане, что коэнам (потомкам жрецов Храма) входить запрещено на кладбище, вот и стали хоронить там умерших. И не забудем церковь Гробницы Святого Семейства, где похоронена Дева Мария с родителями своими и мужем Иосифом (другой вариант – в Турции, в Эфесе), и там же Мелисанда, легендарная королева крестоносцев. А еще – пещера в Санедрии, где упокоены члены Великого Синедриона, и еще рядом с отелем «Кинг Давид» – пещера, куда Ирод аккуратно складывал убитых им своих детей и жен. И гробница Иисуса Христа в церкви Гроба Господня, и мраморные клавиши надгробия великого Артура Рубинштейна беззвучным аккордом висят в сиянии иерусалимского неба. И много других могил и гробниц, о которых мы при случае поговорим, и, наконец, второе по древности кладбище на Масличной горе. Сохранны здесь уже не все могилы.

В самом низу Масличной горы проходит автомобильная дорога. Ее проложили иорданские власти во время Войны за независимость – прямо по кладбищу, вымостив дорогу могильными плитами. Историю одной из них грех не припомнить. Под ней лежал первый в Иерусалиме американский консул. Звали его Уорд Крессон. Христианин, знаток Библии, преуспевающий фермер. Что щелкнуло у него в голове, когда он стал добиваться, чтоб его послали в Палестину? Он был одержим идеей, что вот-вот придет Мессия и немедля снова выстроится Храм – он, видимо, хотел присутствовать при этом. Время – середина девятнадцатого века.

Приняли его с большим почетом, но повел себя сей консул очень странно: с головой ушел в еврейские проблемы. А в американские газеты принялся писать пламенные призывы слать деньги: нужна земля, чтобы сюда приехали евреи из всех стран мира – создавать промышленность и сельское хозяйство. И еврейскому народу это нужно, и Святой земле необходимо.

А спустя несколько лет после приезда принял он иудаизм и сменил свое гордое американское имя на Михаэль Боаз Исраэль. Он уже не был консулом (а жалованье ему и раньше не платили) и приехал навестить свою родную Филадельфию, чтоб увезти жену и шестерых детей (очень любимых, кстати). Но жена категорически отказалась все продать, перейти в иудаизм и кинуться в какую-то неведомую глушь. Более того: немедля обратилась в суд, что муж ее свихнулся на идее заново построить Иерусалимский Храм на собственные средства, вследствие чего уже не вправе собственным имуществом распоряжаться. И присяжные признали бедолагу невменяемым и недееспособным. Он тут же приговор обжаловал, и новый суд длился целую неделю – выступали психиатры, священники, раввины и друзья. Последние говорили о его полном психическом здоровье и прекрасном деловом разуме. Он выиграл процесс. А последние слова из речи его адвоката стоит здесь привести: «Единственная вина этого человека заключается в том, что он решил стать евреем».

И Михаэль Боаз вернулся в Иерусалим. Женился на еврейке, основал большую ферму, чтоб выращивать бананы, ананасы и лимоны, очень был любим и уважаем всеми, кто имел с ним дело. Но пережитые волнения довольно быстро дали себя знать. В последний путь его провожала огромная толпа. Но навестить его могилу невозможно.

Интересно, что все эти кладбища живут своей подземной напряженной жизнью. Как сообщил нам проработавший там много лет славный человек Миша Новиков, в силу характера иерусалимской почвы и подземного движения воды не лежат покойники в обиталищах своих, как им по чину полагается, – нет! Они двигаются, шевелятся, более того – кости их покидают належанные места и гуляют под землей, мешаясь с костями других.

Похороны здесь – это высокое иерусалимское действо. Они проходят организованно, быстро и профессионально. Как с удовлетворением заметил один наш знакомец, глядя, как споро и ловко закапывает похоронная команда его тещу. «Что-что, а хоронить в Иерусалиме умеют».

Иерусалимские мертвецы не просто мирно лежат в своих могилах, они правят этим городом, они диктуют, где пройдет дорога, где нельзя, а где можно построить дом. Они определяют даты праздников и характер церемоний. Они вершат месть. Они провоцируют войны и столкновения. Они даже играют свадьбы.

Неподалеку от рынка Махане Иегуда на улице Яффо под номером восемьдесят шесть в саду стоит особняк. Был он выстроен в конце XIX века богатым арабом-христианином в качестве свадебного подарка своему первенцу, любимому сыну. Не дни – недели готовились к этому торжеству. И вот настал день свадьбы. Звонили колокола. На новобрачных сыпались лепестки роз и зерна риса. А вечером к дому подкатывали ландо и коляски. Родители жениха и невесты встречали празднично одетых гостей, принимали свадебные подарки. Обменявшись с родителями традиционными поцелуями, гости входили в освещенный сотнями свечей зал, посреди которого в креслах с высокими резными спинками сидели жених и невеста. Слуги обносили гостей шербетом и восточными сладостями. Громко играл оркестр. Жених и невеста, не шевелясь, сидели рядом. Лица невесты, укрытого фатой, не было видно, а глаза жениха неподвижно смотрели в стену напротив, и пламя свечей отражалось в их матовой черноте. Жених был мертв. Причины смерти несчастного и даже время, когда это приключилось, – неизвестны: сразу после церемонии в церкви или через несколько часов.

Играл оркестр, слуги разносили угощение, и никто ни единым словом не осмелился нарушить это макабричес-кое торжество. Ближе к полуночи гости пустились в последний ритуальный танец вокруг новобрачных. Кружился хоровод, и неподвижно был уставлен в стену взгляд мертвеца. Ас последним аккордом раздался страшный крик его матери. И когда она разорвала на себе одежды, то вдруг разом погасли все свечи…

История эта произошла в 1882 году. Восемь лет дом пустовал. А потом турки устроили там больницу, только умирали пациенты, и ее закрыли – больные категорически отказывались в ней лечиться. Феномен проклятых домов известен каждому иерусалимцу: ни один человек не согласится жить в таком доме или открыть в нем дело. И тогда муниципалитет перевел туда отдел, ведающий регистрацией смертей. Он так там и работает по адресу: улица Яффо, 86.

А еще Иерусалим – это город грязных и запущенных районов, куда не ходят туристы и где пахнет гашишем, марихуаной, нищетой, будничным ожиданием чуда и такой же будничной безнадежностью. Это город, где лихие палестинцы воруют машины, чтобы, разобрав их на территориях, продать на запчасти; город, где взрываются мусорные баки, урны (оттого, наверное, их так мало, и все бросают мусор прямо себе под ноги), машины и самоубийцы-шахиды. Город, в котором крови было пролито больше, чем в любом другом; город, который пропах смертью, город фанатиков разных конфессий, готовых на все, чтобы восторжествовала их и только их истина. Это город нищих, которые, звеня своими банками и склянками, настырно требуют справедливости в ее денежном эквиваленте, а заодно и дают тебе возможность исполнить Божью заповедь о подаянии. Это город, в котором, по выражению одной тель-авивской уроженки, учившейся в Иерусалимском университете, живут только чудаки и сумасшедшие, где в университете ставят опыты великие ученые, где бродят по улицам великие поэты, где звучат инструменты великих музыкантов. Это город, где живут, уживаются и не могут ужиться евреи и арабы, христиане и мусульмане, где сошлись и стонут от этого союза Восток и Запад; город, где продается все – религия, честь, совесть – и где ни за какие деньги нельзя купить спокойствие, мир, терпимость.

Это – «…город оливковых гор… Город ветра. Город вдохновений…»

Строчка эта – из стихотворения Иегуды Амихая, человека, с которым нам посчастливилось выпивать, закусывать и разговаривать. Он был плоть от плоти этого города, в жилах его текла кровь многих поколений иерусалимцев, хотя, по паспортным данным, родился он в Германии, но это совершенно не имеет никакого значения, ибо не люди выбирают этот город, а этот город выбирает себе людей. Невысокий, круглоголовый, с ясными удивленными глазами провинциала, он ходил по его улицам с авоськой, и никто не сказал бы, что это великий поэт. Он был похож на обычного иерусалимского чиновника в своих клетчатых рубашках и стоптанных сандалиях. И он был таким же парадоксальным и простым, неожиданным и знакомым, обыденным и таинственным, как город, в котором он жил, как город, который жил в нем, как город, который он однажды назвал гаванью на берегу вечности.

Его дом стоит в квартале Ямин-Моше, под мельницей, которую, чтоб выманить евреев Старого города на неосвоенные просторы, построил известный еврейский филантроп, подданный британской короны сэр Мозес Монтефиори.

 
Мельница эта никогда не молола муки,
она молола ветер и птиц
желаний Бялика, она молола
слова и время, она молола
дождь и даже орудийные снаряды,
но никогда не молола муки.
Теперь она обнаружила нас
и каждый день мелет наши жизни,
чтобы приготовить из нас муку мира,
чтобы испечь из нас хлеб мира
для поколений грядущих.
 

Перевод А. Воловика

И быть может, именно здесь, в Иерусалиме, но возможно, и в другом месте земли Израиля, вы ощутите живое дыхание истории. Один из авторов случайно был свидетелем короткого бытового разговора двух развозчиков хлеба. Дожидаясь кого-то возле своей машины, они закурили, и один из них сказал другому:

– А дурак был все же царь Давид, что построил город с этой стороны горы; построил бы с другой, и мы б сейчас с тобой в теньке сидели.

А впрочем, это ведь у всех по-разному и в разных приключается местах. К одному из авторов пришло это чувство во время службы в армии, в войну. Однажды командир подразделения, в котором он служил, сказал, что на конец недели они могут вызвать жен, чтобы совместно праздновать субботу. И жены, разумеется, приехали. Большой компанией они сидели при свечах, раввин уже прочел субботнюю молитву, они выпили субботнее вино, и ровный шум негромких разговоров витал над столами. И вдруг рассказчик – даже не подумал, а скорее ощутил, что точно так же некогда в пещере пировали, празднуя субботу, воины Бар-Кохбы или Маккавеев.

А второй соавтор испытал такое же примерно чувство, оказавшись в Риме возле арки, некогда воздвигнутой в честь Тита, взявшего когда-то Иерусалим. Там по верху идет изрядно стертая резьба, изображая длинную колонну то ли римлян, то ли пленных иудеев (до сих пор рассказчик это в точности не знает), несущих трофеи из Иерусалимского Храма. И при виде этой каменной картинки остро ощутил рассказчик свою кровную причастность к побежденным.

А еще нам хочется тут рассказать одну историю, без которой вполне можно обойтись, но поскольку она вспомнилась, то мы ее расскажем.

Это произошло много лет тому назад. Мы, тогда зеленые иммигранты, только-только взошедшие в город Иерусалим, познакомились с Ициком Авербухом (впоследствии – нашим близким другом), и он, человек широкого сердца и такой же души, пригласил нас и еще нескольких таких же новых граждан в свой дом на одной из улочек Старого города. Именно тогда мы имели несказанное удовольствие впервые лицезреть его жену Тали, красавицу йеменского происхождения. Эта вечеринка, затянувшаяся на всю ночь, запомнилась нам двумя событиями местного масштаба. Первый шок приключился, когда кто-то подсел к роялю и красавица йеменитка на чистом русском языке запела: «За окошком свету мало, белый снег валит-валит…» А за окошком в воздухе был разлит нежный аромат жасмина, мерцали отраженным лунным светом старинные камни еврейского квартала, и до Стены Плача было пять минут пешком… И все было замечательно, пока, под утро уже, не появился растерянный Ицик и не сообщил, что из стола пропала изрядная сумма денег. Не очень-то нам хочется тут раскрывать подробности, но в результате человек, бессовестно укравший деньги, был обнаружен (вот и зови к себе полузнакомых бывших соотечественников!), но, как понимаете, настроение у всех было испорчено, и народ начал расходиться.

Мы жили тогда на южной окраине далеко от центра. Понурые, с мерзким вкусом во рту, плелись мы вслед за таким же понурым Ициком к его автомобилю. Молча ехали мы по пустой Хевронской дороге на юг, как вдруг, ни слова не сказав, Ицик резко развернул машину и помчался назад. Не снижая скорости, объехали мы Старый город, пронеслись мимо арабских гаражей в Вади-Джоз, проскочили через Кедронскую долину и еще через несколько минут стояли на вершине Масличной горы. Перед нами в сумрачной предрассветной тишине лежал Иерусалим. А потом… Наше перо не способно описать чудо, совершившееся на наших глазах. Да, это был восход. И первые лучи взошедшего за нашими спинами солнца. И сразу вспыхнувшие золотым светом иерусалимские камни. И этот свет, и этот чистый засиявший город в одно мгновение смыли с наших душ липкую грязь, унижение и обиду.

На этом мы бы и закончили главу, когда бы не одна давно волнующая нас идея. Дело в том, что в Иерусалиме нет реки. А нам не известен ни один истинно великий город без реки. Конечно, можно утешительно сказать: мол, все они с рекой, а этот без реки не менее великий. Но только это слабый довод. Поэтому мы предлагаем вместо центральной улицы Яфо прорыть канал, чтобы шел он вокруг Старого города, где протекал некогда Кедронский поток, и низвергался далее в ущелье, ведущее к Мертвому морю. А от того канала чтобы в разные стороны отходили канальчики. И вместо улицы Кинг-Джордж, и вместо улицы Давид а-Мелех, и вместо многих других. А по каналам пусть плывут гондолы: это вид общественного транспорта, не требующий электричества, без выброса вредных газов, дешевый, к тому же красивый и даже романтичный.

Мы не сомневаемся, что, выставь мы с такой программой свою кандидатуру в мэры Иерусалима, наше избрание было бы неизбежным, а Венецию стали бы называть Северным Иерусалимом. К сожалению, мы не можем позволить себе занять эту должность. У нас другие заботы.