Текст книги "Аркадий Северный, Советский Союз"

Автор книги: Игорь Ефимов

Соавторы: Дмитрий Петров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава девятая
"Начало легенды"

"– Я вас спрашиваю – какой город?

– Ленинград, Аркаша!

– А какой год, Коля?

– Олимпийский!"

А. Северный и Н. Резанов, 24 февраля 1980 г.

Итак, 1 сентября 1979 года Аркадий опять прибывает в столицу нашей Родины – город– герой Москву… С какой целью и по чьему приглашению – мы, наверное, уже и не узнаем никогда. Известно только, что задержался он на этот раз в столице надолго, почти на полгода. Сперва он поселяется на квартире у Александра Георгиевича Рухлина в тихом районе Москвы, между Яузой и Лосиным островом. Улица Игральная, дом 5. И что примечательно – почти напротив медицинского центра с психоневрологическим диспансером. Случайное ли это соседство или нет – нам неизвестно. Хотя Рухлин утверждал в своё время, что Северный этой осенью в очередной раз пытался подшиться. Не в этом ли диспансере? Что ж, вполне возможно. Но, судя по всему, если и было такое, то не пил Аркадий совсем мало. Забегая немного вперёд, скажем, что у видевших его зимой остались прямо противоположные воспоминания о состоянии здоровья певца. Но, как бы то ни было: «Я, друзья, приехал на Москву…»

Говорят, что до этого приезда Северный недолюбливал первопрестольную. Вполне возможно. Ленинградец, если не по рождению, то по душе, – он, как и все жители Северной столицы, считал свой город лучшим в мире, единственным и неповторимым. Разве что ещё Одесса вызывала у него тёплые чувства. Космополит по судьбе, он отнюдь не "исколесил страну от Кушки до Чукотки", как считали многие. Может быть, именно здесь следует искать корни его баек о военной службе во Вьетнаме и командировке в Канаду? Сочинять что-то про Ашхабад или, скажем, Нижний Тагил – смысла нет. Неинтересно, да и вдруг нарвёшься на того, кто был там на самом деле… А Вьетнам – поди проверь! На самом же деле, города, в которых он побывал, можно пересчитать по пальцам. А больше одного раза – всего в нескольких. Среди них и Москва. Но, как ни странно, Северный очень редко рассказывал о своих посещениях столицы и почти никогда не упоминал её на концертах. Разве что: "Очень в Москве меня почему-то полюбили…" Хотя ему было что рассказать.

Например, о своих встречах с хоккеистами сборной СССР, одна из которых состоялась 21 декабря на квартире известного московского бизнесмена Льва Орлова. Ребята приехали сразу после решающего матча с чехами на приз "Известий". Не всей, конечно, командой. Но был среди них, например, Владимир Лутченко – лучший левый защитник Союза, двукратный олимпийский и семикратный чемпион мира на тот момент! В те времена, в отличие от нынешних, имена хоккеистов сборной знали все – от мала до велика. И такое знакомство что-то да значило. Был и двадцатилетний, очень скромный парнишка, получивший в тот год свою первую чемпионскую медаль – Слава Фетисов. В будущем, как известно, – звезда мирового уровня, один из лучших защитников за всю историю хоккея, и, наконец, председатель Госкомспорта России! Но вот почему Аркадий никогда не рассказывал об этом? Если отбросить версии из области фантастики (например, о "высочайшем" интересе, и приглашении в "придворные шансонье" для партийной или криминальной верхушки), то напрашивается только один вариант: он просто боялся подвести людей. Прекрасно, видимо, понимая, что навряд ли орденоносного Лутченко кто-то погладит по головке за знакомство с подпольным менестрелем. Гораздо безопаснее и, опять же, интереснее – рассказывать таинственные байки о концертах для дипломатического корпуса и высокопоставленных вельмож и их детей: "Сам сын Громыки был." Может быть, при том и не ведая – был ли вообще сын у Андрея Андреевича. Хотя, какая разница – считал ведь кое-кто на полном серьёзе, что Северный сам – сын Микояна. Так что – нормально. Концерт, так сказать, "в узком кругу" – сын Микояна поёт для сына Громыко. Вполне в порядке вещей и в духе времени.

Но в духе ли самого Аркадия? Загнанный в подполье, причём не только и не столько властью, как всяческой "околомузыкальной" шушерой, прятавшей его от всех и вся, он постоянно пытается вырваться из порочного круга домашних концертов и кустарных студий. И спеть, наконец, для людей и "на людях". Отсюда его бесконечные метания, попытки знакомств с какими– то, по его мнению, "нужными и важными" людьми и всё более и более частые уходы в многодневные "гастроли" по кабакам и весям. Но ничего не получается. Он уже начинает становиться легендой, ещё при жизни. Давняя задумка Фукса совершенно неожиданно оборачивается совсем другой стороной. В реального Аркадия Звездина уже никто не верит и не хочет верить, он уже никому не нужен. А нужен всем только Северный. Который то ли давно умер, то ли уехал в края далёкие. "Легенда" не может жить с тобой в одном доме и ходить с тобой по одним и тем же улицам. Иначе – это уже и не Легенда вовсе. Всё. Ты уже "в образе". И будь любезен – придерживайся этого самого образа, тем более, что он самим тобой и создан: "Мне надо сказать – в Австралии ждут на гастроли… Я там лапшу-то навешаю…" И из этой двойственности Звездину-Северному уже никогда не вырваться. Стремясь вновь обрести себя в реальности и в людях, он неосознанно, "по привычке", продолжает творить себя в легенде. Уходя из серых сумерек советского подполья в яркие краски своих собственных фантазий о заграницах и важных персонах. Всё это к тому же дополнительно расцвечивается и причудливо преломляется в его сознании под влиянием постоянных вливаний в себя огромных доз алкоголя. Он уже, похоже, сам начинает верить в то, что ему рассказывают о Северном.

Надо отметить, что не так уж много сохранилось воспоминаний о том, чем же занимался Аркадий в этот свой последний приезд в Москву. В большинстве своём – разные глупые слухи, которым не место здесь. Есть какая-то вероятность того, что осенью 1979 года Северный заскочил на несколько дней в родное Иваново. И Шелег, и Коцишевский говорили о том, что Аркадий возил своей сестре лекарства домой, когда она серьёзно заболела. Но приводили они совершенно разные даты. А ведь явно Северный бывал у своих родных не один раз, мог и сейчас заехать. Вот и ивановские родственники Аркадия: двоюродный брат Борис Павлович Соловьёв и племянник Вячеслав Львович Звездин вспоминают, что последний раз он был в Иванове незадолго до смерти. И больше, к сожалению, нет никаких фактов, которые говорили бы "за" или "против" этой версии. Разве что одна фраза, сказанная на перроне киевского вокзала: "переночуем мы уже в другом месте". Именно: "переночуем". Так, словно, действительно, транзитом в Москве. Если он заранее намеревался где-то осесть на несколько месяцев, то логичнее было бы сказать "будем жить". Впрочем, повторимся, что это уже просто наши догадки. Хотя недаром предыдущую главу мы назвали "Время прощаний". Всё-таки было бы весьма символично, если б такая поездка состоялась именно в этом году.

А этой осенью целая команда московских знакомых Аркадия из числа коллекционеров и коммерсантов организует ряд подпольных концертов певца по различным московским и подмосковным кабакам. В том числе и в знаменитой "Руси". Конечно, выступать в ресторанах – это для Аркадия далеко не в новинку. Мы уже неоднократно приводили рассказы разных людей про подобные истории. И в Одессе, и в Киеве, и в Ростове, и, конечно, в Питере, – к уже известным читателю воспоминаниям Владимира Ефимова и Валерия Шорина можно было бы добавить воспоминания С. Г. Калятиной о том, как Северный пел целый вечер на свадьбе её племянника в кафе на улице Крыленко; рассказ Владимира Лаврова о выступлениях Аркадия в ресторане "Баку", и много, много других. Где истину от легенд отделить уже практически нереально. Но, что характерно, все эти выходы на ресторанные подмостки получались у Аркадия спонтанно, экспромтом. Московские же выступления – это мероприятие несколько другого уровня. Здесь заранее организуют площадку специально для Аркадия Северного, под заранее приглашённую публику.

Таким было и одно из выступлений в "Руси", где Аркадий пел опять же для хоккеистов сборной и ЦСКА. Об этом, в отличии от других подобных историй, доподлинно известно. Сохранились фотографии с того памятного вечера, а также воспоминания Льва Орлова и Генриха Сечкина, которые, кроме того, попытались записать домашний концерт Северного под две гитары. Но, по техническим причинам, записи получились не очень качественными, хотя и сохранились. Генрих Соломонович, сам профессиональный гитарист, так вспоминает об этом: "Аркадий мешал мне играть, а я мешал ему петь." Записать же ресторанные концерты певца, судя по всему, не предпринималось даже и попыток. Да и суть этих выступлений "для избранных" была совершенно в другом. "Лавэ-то мне нужны, ну миленький ты мой!" – как говорил об этом сам Аркадий. Вот и колесил он по всей Москве в поисках этих самых "лавэ", которые оседали большей частью не в его, а в чужих карманах.

 
В Москве ночные улицы
В неоновых распятиях.
У ресторанов умницы…
 

К концу года Северный уже жил на Юго-Западе у Анатолия Писарева, простого советского служащего, не крутого коллекционера и не музыканта, но любителя и почитателя творчества Аркадия. Они познакомились на одном из квартирных концертов Северного, куда Писарев был приглашён своим приятелем. Как вспоминает сам Анатолий Петрович, после нескольких дней знакомства Аркадий позвонил ему и попросил приютить на день. «День лежит, второй лежит, говорит, что очень плохо себя чувствует, был жалок и беззащитен. Увидев, что мы не подаём голоса протеста против его пребывания у нас, он ожил и стал парень свой в доску…» Забегая немного вперед, скажем, что остался он здесь надолго, и квартира Писаревых оказалась последним из московских пристанищ Аркадия…

Однако же перемена "местожительства" никоим образом не изменила образ жизни певца. Ресторанные выступления Северного по-прежнему продолжаются… По воспоминаниям Писарева, какие-то неизвестные ему знакомые Аркадия устроили концерт то ли в кафе, то ли в ресторане на Кропоткинской улице. Сохранились и фотографии с этого концерта, с автографом Северного дочери Анатолия Писарева: "Наташа, когда-нибудь ты услышишь эти песни. Люблю тебя. С уважением А. Северный". Вот что вспоминает об этом концерте сам Писарев: "Когда он отправлялся на концерт, говорил: "Пойду попою! Немножечко. Но смотрите, чтоб вы обязательно были!". Пел он тогда здорово, хорошо, но администратор очень нервничал. В зале было трое военных, которые возмущались. Они пару песен прослушали и говорят: "Поёт какую-то белогвардейщину. Нам здесь не место". И ушли. Но это были какие-то посетители, которых, видимо, нельзя было выгнать заранее. А так все были люди свои".

Анатолий Писарев вспоминал и ещё об одном концерте Аркадия, организованном 31 января 1980 года в кафе «Печора», что на проспекте Калинина. И с этим концертом, надо сказать, связано несколько весьма интересных, и даже загадочных обстоятельств! Вот что рассказывал Писарев: "Зимой 1980 года пришли два приятеля и договорились о концерте Северного в кафе «Печора». Аркадий сказал нам: «Приходите обязательно, без вас петь не буду». Но мы опоздали… Когда мы раздевались, нам говорят: «Вы пришли, наверное, к Аркадию? А вы знаете, его забрали»…Поднимаемся на второй этаж, большой зал, музыка, столики. Ищем Аркадия… А рядом закрытый зал, у дверей стоят два мужичка. Вдоль стен на стульчиках сидят парнишки… ну, вы понимаете. Пять человек, и пили одну бутылку «Фетяски» на всех. Сидят истуканы эти, смотрят на нас. А мы смотрим на дверь. Вдруг Аркадий подходит к дверям, откуда– то он вынырнул. Наверное, из «31-й комнаты», где обычно гебисты бывали. Сопровождают его какие-то два паренька. Не глядя, прошел в тот зал, потом оттуда вышли две девчушки и сказали, что его отпустили, и сейчас он будет петь… И вот Аркашка сразу запел «Господа офицеры». Входят люди и говорят: «Мы же вам говорили – не петь белогвардейские песни! Не петь уголовщину!» Тогда Аркашка стал петь «Тетю Хаю». Только они ушли, он начал по новой петь свои песни, которые им не по душе. Но они больше не появлялись, видно поняли, что бесполезно. Моя жена Валентина, конечно, очень нервничала, потому что при сложившихся обстоятельствах – все разойдутся, а мы домой опять с Аркашей, – за нами, конечно, может быть слежка… Но, слава Богу, когда все закончилось, один парень подходит к нам, и говорит: «У меня сегодня день рождения, поедемте ко мне».

Но об этом же самом концерте есть и другой рассказ… Одним из организаторов концерта был Давид Григорьевич Шендерович – человек "широко известный в узких кругах" московского андеграунда. По свидетельству Шендеровича, в организации концерта ему помогал врач, который по долгу службы должен был контролировать санитарное состояние учреждений общественного питания Киевского района, в том числе и "Печору". За что впоследствии и пострадал. Плохо, стало быть, контролировал. А Шендерович, в свою очередь, был близко знаком с Константином Беляевым – ещё одним легендарным исполнителем того времени. И вот что рассказывали об этом концерте Давид Григорьевич Шендерович и Константин Николаевич Беляев, также, по его собственным словам, бывший в числе непосредственных зрителей:

"… Собралось где-то от тридцати до сорока человек. Для Аркаши играли: электрогитара, ударничек простенький, клавишные, ну и, пожалуй, всё. Аркаша стоял у стенки, ряды же были перпендикулярно к ней. Был выделен человек, который постоянно ему приносил водку, коньячок и кофе. Он должен был полностью обслуживать Аркашу, чего бы тот ни пожелал. Около кафе стояли две «Волги» с товарищами из органов. Потом эти товарищи засели в кабинете зам. директора и начали выдёргивать к себе на разговор разных людей, в том числе и Давида Шендеровича. Поскольку он организовывал вместе с врачом этот концерт, его попросили предъявить документ. Ну, он говорит: «Я – слепой, инвалид первой группы, всё равно я ничего не вижу – не нужно мне с собой документ таскать…» Записали с его слов данные о нём. Ну, конечно, выдернули и Аркашу, тоже с ним беседовали. Аркаша, когда вышел, сказал, что «меня товарищи вызывали и сказали, чтобы я не пел блатных песен. И поэтому я вам, ребята, сейчас спою „Стоял я раз на стрёме…“. Естественно, что он начал петь то, что всегда пел – блатняк и всё такое. Всё, что он пел, записывалось на „Grundig“ через пару микрофонов. Один микрофон стоял перед ансамблем, а второй стоял перед Аркашей. И он пел где-то чистого времени полтора часа. Были перерывы, фотографировали очень много… Был профессиональный фотограф из „Известий“. В восемь часов начался концерт, а в одиннадцать пришёл мент, который стал всех вытурять из кафе».

Мы, конечно, не будем сейчас проводить скрупулёзное сличение деталей этих рассказов, поскольку совершенно ясно, что детали, по прошествии стольких лет, могли уже давно и изгладиться и спутаться… Но, тем не менее, эти рассказы оставляет очень много вопросов. Самый основной – абсолютно необъяснимое поведение гебистов, которые просто «фиксируют» концерт, но не принимают никаких конкретных мер воздействия к его участникам. И какая-то нарочитая смелость Северного. Знал, что ничего ему за это не сделают? Или всё равно уже было? А, впрочем, может быть, вовсе и не было этой фразы, о которой вспоминает Беляев… Просто пересеклись где-то в параллельных мирах две Легенды: Костя Беляев и Аркадий Северный. Встретились и разошлись, как в море корабли.

Но всё-таки какие-то странные отношения у Северного и КГБ, по-видимому, были. И вот теперь мы напомним читателям, что обещали дать окончание таинственной истории, произошедшей в Питере с официантом «Бегемотом», о которой говорил Валерий Шорин. Пришло время её, наконец, рассказать. Итак, вот что было дальше: «… Пришли мы в кабак, а он в отказ. Аркаша датый был, полез на него, я тоже встрял. Короче, всех замели в ментуру. Аркашка хоть и бухой был, но сообразил, не стал орать „Я– Северный“, а сказал: „Дайте позвонить“, и назвал номер телефона. Они, видать, поняли, что номер какой-то козырный, и соединили. Аркаша звонил Карпову, гебисту, который курировал гостиницы. Тот полковник, кажется, был. И, когда гебист приехал, Аркашку сразу отпустили, и даже кто-то ему вернул долг за того официанта. После этого гебисты во главе с Карповым увезли нас в гостиницу „Октябрьская“, там у них было что-то вроде центрального поста. И Карпов говорит: „Нехороший ты человек, Аркадий. Столько времени не звонил, не давал о себе знать. Только и вспомнил, когда вляпался“. Аркадий потом пел этим гебистам, и было видно, что им всем нравится его пение».

Ну что здесь можно сказать?.. Конечно же, в Комитете Государственной Безопасности прекрасно знали о существовании подпольного певца Северного – по долгу службы. А иные твердокаменные чекисты, наверное, и любили его творчество – уже по "движению сердца". Впрочем, это самая простая схема. А может, всё было и не так просто. Наверняка, такое безобразно популярное явление советской жизни семидесятых, как подпольная блатная музыка, кто-то в Комитете должен был курировать. То есть, отслеживать, а при необходимости – пресекать. А может, и "руководить" этим движением. В принципе, мы уже говорили, что блатное "фрондерство" вполне могло устраивать Систему, как альтернатива, отвлекающая от диссидентского протеста. До начала 80-х годов, по крайней мере, не особо-то его и пресекали. Что ж, как гипотеза, это выглядит достаточно логично, но соответствует ли оно действительности – мы не берёмся утверждать. Окончательно этот вопрос могут разъяснить только сами бывшие работники КГБ. Остаётся надеяться, что мы когда-нибудь этого дождёмся.

К концу 70-х годов массовое производство и распространение блатных записей постепенно приближается к "критической массе". Причём, это происходит не само по себе, а на фоне какого-то общего, если можно так выразиться, "противостояния" властям. Может быть, и не совсем осознанного, но тем не менее. Несмотря, на усиливающиеся репрессивные меры, в стране растут, как грибы после дождя, всевозможные диссидентские движения. В них принимает участие всё большее количество известнейших писателей, артистов, учёных. Всё выше и выше поднимают головы отечественные рокеры – концерты подпольных и полуподпольных ансамблей происходят почти открыто, при минимуме конспирации. Появляются немыслимые всего несколько лет назад молодёжные движения. А власть. Власть просто, видимо, не успевает проследить за всеми этими разношёрстными движениями, и не может пока разобраться – кто здесь вреден, а кто – "полезен". Меры принимаются, конечно, но только какие-то половинчатые. И только к тем "деятелям", которые или открыто выступают против, или чьи имена уже хорошо известны на Западе. А тем временем общество производит всё новых и новых "подрывателей" общественного строя, причём уже в массовом порядке. И до них просто не доходят руки. Они пусть и длинные, но до всех достать уже не могут. А блатные песни. Нехорошо, конечно. Но есть дела и поважнее. И потом – невозможно же изъять все магнитофоны и закрыть все рестораны! Пусть пока повеселятся. А потом посмотрим. Вожжи немного отпущены и кажется, что так оно и должно быть и будет уже всегда. И наши доморощенные "продюсеры" и "промоутеры" всё более и более распускаются, и начинают производить и распространять записи до сих пор немыслимые. Исполнители тоже не особо конспирируются. Хотя некоторым из них это аукнется уже очень скоро. И срока, пусть и не такие уж большие, придётся им отбывать от звонка до звонка.

А в лучшем (лучшем ли?) случае – предложение эмигрировать, от которого нельзя отказаться. Но это всё будет чуть позже, а пока.

Владимир Шестериков, в своё время игравший в любительских джазовых коллективах и хорошо знакомый с персонажами нашей книги, вспоминает, например, что многие его знакомые прекрасно знали, что в "Парусе" играют "те самые" "Братья Жемчужные" и специально ходили послушать их игру и посмотреть на легендарный коллектив. А некоторые, наверное, ещё и с затаённой мыслью: а вдруг и Северного можно там увидеть? В Москве известно всему "полусвету", что исполнитель самых знаменитых в Союзе похабных и "еврейско-антисемитских" песен Костя Беляев работает преподавателем английского языка в институте Стали и сплавов. А чем занимается в Одессе известный конферансье, артист Одесской филармонии Евгений Оршулович? Впрочем, Оршулович, конечно, нигде не кричит, что исполнитель блатных песен Владимир Сорокин – это он и есть. Но вот один показательный момент! На подпольных записях Оршуловичу аккомпанировало много различных музыкантов, и, кстати, добрая половина из них была не из ресторанов, а из приличных заведений, вроде Одесского музыкального училища. Так вот, некоторые из них только через много лет узнали, что эти записи ушли в народ не под именем Жени Оршуловича, а под псевдонимом "Владимир Сорокин"! Трудно поверить в такую сверхконспирацию, когда подробности скрываются даже от музыкантов. Скорее, люди уже просто не ощущают вообще потребности шифроваться.

Но все эти исторические процессы в начале 1980 года находятся только лишь в стадии "формирования", и пока что никто не знает, чем всё это кончится… И, конечно, ни о чём подобном не задумывается Аркадий Северный, живущий на квартире своего нового московского друга Анатолия Писарева. Долгими зимними вечерами друзья коротают время за совместными кухонными "выступлениями" под гитару, фиксируя всё это для истории на простенький магнитофон "Комета", а позже – на специально приобретенный Писаревым старый ламповый "Grundig". Впрочем, Анатолий Петрович не занимался активным распространением этих записей, и долгое время они были неизвестны широкой публике. А главная примечательность тех записей заключается в том, что добрая половина их состоит из авторских песен самого Писарева. Причем, песен достаточно оригинальных. Часть из них написана в традиционном для Аркадия жанре дворовой лирики, а вот другая часть, похабная – весьма необычна! Конечно, похабщина для Аркадия – тоже далеко не новинка, но надо заметить, что здесь звучит совсем не то, что жизнеутверждающий половой юмор, обычный в Жанре. При кажущейся шутливости, скабрёзные песни Анатолия Писарева полны не цинизма даже, а какого-то мизантропического скепсиса… Но мы не будем пытаться в очередной раз привязать содержание этих песен к настроению Аркадия. Хотя бы потому, что во многих случаях его состояние во время исполнения, увы, не позволяет делать вообще никаких выводов…

Но, к сожалению, самая уникальная запись, сделанная у Анатолия Писарева, не сохранилась – запись, на которой Аркадий читал рассказы Бабеля! Ведь ещё в далекие годы "Музыкальных фельетонов" и других сценарных концертов Рудольф Фукс подумывал об организации таких чтений, да так и не собрался тогда замахнуться на классику… А теперь, в Москве, такая запись состоялась почти что экспромтом. Писарев вспоминает, что один знакомый принес ему том Бабеля, и Аркадий с жадностью на него набросился. Несмотря на достаточно большую по тем временам цену – сорок рублей, – книга была приобретена, и Аркадий тут же её надписал: "Подарок от Аркадия Дмитриевича Северного Анатолию и Валентине Писаревым". После этого Анатолий Петрович и записал на целую бобину "ORWO" рассказы Исаака Бабеля в исполнении Аркадия Северного. Но… "Как он его читал! С таким подъемом, с таким одесским пафосом, с такой подачей! Я, помню, всё это записал… Но до сих пор жалею – пленки не было, и на ту бобину потом записали песни. Но эта запись до сих пор меня гнетёт, что я её не оставил. Это было что-то потрясающее".

Увы…

Однако московская жизнь Северного той зимой 1980 года не ограничивалась только ресторанными концертами и домашними записями. Стоит, пожалуй, упомянуть и ещё об одной интересной истории, рассказанной Анатолием Писаревым – о выступлении Аркадия на одном бардовском концерте! То есть, в среде, в общем-то, совсем не близкой Аркадию Северному… Хоть он и пел в свое время много "бардовских" песен, и сам был близко знаком с разными авторами– исполнителями, в том числе с Юрием Кукиным и Александром Лобановским. Но в 1980 году это движение переживало не лучшие времена, – уже прошла пора, когда авторская песня была в авангарде того "несогласия" с Системой, о котором мы говорили выше. К началу 80-х многие "барды", к сожалению, стали страдать конформизмом, самоцензурой, и уходом в мелкотемье… С чем, конечно, было совсем не по пути Северному – подпольщику и нонконформисту по определению. Впрочем, сам он, в отличие от Владимира Высоцкого, никогда не высказывал своего отношения к бардовскому движению. Но, как бы там ни было, факт появления Аркадия Северного в "КСП" интересен сам по себе. Правда, выступление там у Аркадия не задалось, но по совершенно прозаической причине. Вот что рассказывал об этом Анатолий Писарев: "На сцене сидел дуэт гитаристов, хорошо играли, один пел – картавый еврей. Северному его исполнение не понравилось сразу, как и мне. Среди публики были тоже в основном евреи. Аркадий что-то пробурчал по этому поводу, а потом сказал: "Х… с ними, я им счас покажу". И пошел к сцене. Его узнали, захлопали, евреи на сцене оробели, смутились. Аркадий принялся что-то петь, те начали подыгрывать, но Северному не понравилось. Он обернулся и грозно произнес: "Ты ритм можешь держать, Сеговия? Ты четыре такта можешь сделать, Иванов-Крамской?" Аркадий попел немного, и мы уехали".

А до Ленинграда, тем временем, уже доходят слухи о московских выступлениях Аркадия. И Сергея Ивановича Маклакова, по-видимому, это отнюдь не может радовать. Как-никак, он считает себя если не первым, то одним из ведущих "продюсеров" Северного, а, между тем, последнюю запись с Аркадием он сделал аж десять месяцев назад. А в Москве Северный, оказывается, имеет успех на совершенно новом поприще – не на подпольных записях, а на публичных, хоть и тоже подпольных, концертах. И Сергей Иванович решает, что пора бы уже и ему организовать с Северным какое-нибудь мероприятие, пока не оказался на обочине! Впрочем, об организации публичных концертов в Питере Маклаков не думает, поскольку дело это для него новое, а главное – хлопотное и опасное. Держась прежних традиций, он просто решает пригласить Аркадия из Москвы на очередную запись. И вот в середине февраля, получив "вызов" от Сергея Ивановича, Аркадий Северный собирается в Питер…

Надо, кстати, заметить, что Москва 1980 года от Рождества Христова уже начала в это время готовиться к Олимпиаде, и оставаться в этом городе Аркадию, при его-то образе жизни, было достаточно опасно. Для того, чтобы во всеоружии встретить это эпохальное мероприятие, власти предержащие затеяли грандиозную чистку столицы от различных элементов, которые своим видом или поведением могли помешать празднику. Нет – бомжам и диссидентам! И хотя, с одной стороны, Северный вроде как и не подпадал под эти определения, но, с другой стороны. Было бы желание (у властей), а статья всегда найдётся подходящая. Впрочем, сам-то Аркадий, скорее всего, ни о чём подобном и не задумывался. Ведь у него уже сложилось вполне определенное мировоззрение, о котором мы, так или иначе, уже неоднократно говорили на предыдущих страницах… Мировоззрение, для которого, пожалуй, до сих пор не существует научного определения, и есть только народное слово, родившееся как раз в те времена – "пох. изм". Чисто русско-советское явление, не укладывающееся ни в какие в традиционные рамки – ни анархизма, ни кинизма, ни нигилизма, ни хиппарства… И Северный, в общем-то, был в этом лишь особо ярок, но далеко не уникален. Впрочем, не стоит, наверное, устраивать здесь философские трактаты о социально-этических феноменах периода заката развитого социализма. Как бы там ни было, Аркадий покидает Москву. С какими чувствами – об этом, конечно, можно только гадать. По свидетельству Анатолия Писарева, Аркадий за все время их знакомства ни разу не выказывал особого желания уехать в Питер… Так что неизвестно, что звучало тогда в душе у Северного: "Здравствуй, Невский! Здравствуй, Кировский! Здравствуй, чудная Нева!..", или – "…вновь с головою браться за старое, в хмурый и злой Ленинград…"

Олимпиада бывает не каждый день. В отличие от США и примкнувших к ним другим странам "свободного мира", питерские коллекционеры и любители блатного фольклора решили не бойкотировать это событие, но по-своему отметить. С участием, разумеется, Аркадия Северного, так вовремя приехавшего в родной город.

Впрочем, "отметить Олимпиаду" – может быть, слишком категоричное заявление. Ну, какая особая "отметка" в том, что во вступлении к новому концерту, записанному 24 февраля 1980 года, Николай Резанов на вопрос Аркадия "А какой год, Коля?" отвечает: "Олимпийский!" Собственно, Коля и не мог ответить ничего другого, потому что этот "олимпийский год" навяз тогда в ушах у всей страны. Да и это определение было ещё благом, потому что до того были сплошные "третьи решающие" и "четвёртые определяющие" года пятилеток, год "юбилея великого Октября" и прочая, прочая, прочая. Так что реплика Резанова вполне понятна. Больше про Олимпиаду во всём концерте нет ни слова, но, тем не менее, этого оказалось достаточно, чтобы в будущем этот концерт стали называть "Олимпийским".

Но не всегда. Иногда ещё – "Трезвость". Про путаницу в названиях концертов мы говорили уже не раз. И здесь как раз ничего удивительного нет. В этом концерте много других, гораздо более непонятных моментов. Например, почему играющий в этом концерте ансамбль из ресторана "Приморский" никак себя не назвал? А ведь он состоял, за исключением скрипача, из музыкантов, уже не раз выступавших как "Братья Жемчужные"! Но опять, как и в случае с "Божьей обителью", популярный лейбл почему-то остаётся невостребованным. Там хоть было изобретено другое название, а здесь вообще никакого. Вот и пришлось его выдумывать самим слушателям. И получилось почему-то именно "Трезвость". Хотя само это слово вообще не встречается в концерте, ни в качестве "заглавия", ни в качестве имени ансамбля.

Впрочем, о "Трезвости" можно, по крайней мере, строить догадки. Например, вполне возможно, что такое название родилось из первой, "антиалкогольной" песни:

 
Мы с Серёгою попили,
Протрезвились, и решили,
В рот сей гадости не брать
Лет так-этак двадцать пять…
 

Но что бы значила такая песня? А последние слова: «И теперь мы о ней позабыли, о заразе, на целый год.» Ведь они многими были приняты за чистую монету! В том числе и В. И. Кингисеппом, который на полном серьёзе рассказывал когда-то одному из авторов книги, что Аркадий незадолго до этого подшился на год, но почему-то сорвался, и. Всё трудней и трудней разобрать, где кончается реальность и начинается Легенда. Казалось бы, чем ближе к нашему времени, тем должно быть яснее и проще, но как в каком-то сюрреалистическом фильме всё наоборот, всё перепутано – сон и явь, быль и сказка, правда и ложь…