Текст книги "Петруша и комар (сборник)"

Автор книги: Игорь Левшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Я приехала кататься.

– Ну пошли кататься. Прям щас, при луне.

– Слушай, отстань.

– Поднимемся пешечком до Русской Поляны и вниз, а? – Хватает за пятки.

– Отвали!

– Давай тогда сыграем в нарды.

– Иди к своему Дропу и играм с ним.

– Все равно не дам спать.

– Слушай, чо ты хочешь, а?

– Я хочу ебаться.

– А я хочу спать.

Антоний срывает с Элины одеяло, оно опускается на грязный пол белоснежным сугробом.

– Отстань от меня, я сказала, придурок! – кричит Элина.

– Ты, ты… – заходится Антоний, – да кем ты была без меня? Уличная прошмандовка! А я…

Элина вскакивает в постели, готовая вцепиться когтями в лицо своего благодетеля, но следующая фраза заставляет ее застыть:

– Я познакомил тебя с такими людьми, я ввел тебя в высший свет…

– Это Таракан, что ли, «высший свет»? Или Жаба «высший свет»? – хохочет провинциалка.

Антон хотел было избить неблагодарную сучку, но вместо этого плюнул на одеяло, влез в свои драные джинсы и пошел спать к Коту.

Ему на самом деле тоже надо завтра вставать рано, потому что завтра заезды страйк-райда, который должен стать хитом фестиваля, будут люди из прессы и Центрального телевидения. У Антония знакомые тусовщики с канала ТНТ будут брать интервью как у случайного зрителя.

В 12 дня он уже на горе при параде: оранжевые широченные штаны с болтающимися лямками, курточка с капюшоном, рюкзачок с торчащей лопаткой, желтый шлем, очки. Неподалеку от Тарелки (операторы просили, чтобы это странное сооружение попало в кадр) сооружен помост, за которым расположился крохотный духовой оркестрик. После приветственных речей и поздравлений с Днем Победы на помост бодро поднимается старик в кителе и галифе времен Отечественной войны – единственный доживший до наших дней участник уникального отряда, историю которого он вкратце излагает.

Подразделение Спец Резерв «Крокус», аналог отрядов альпийской дивизии Эдельвейс, никогда, собственно, на Кавказе не было. Созданное непосредственно перед финской кампанией, оно проходило подготовку в Хибинах в военном лагере неподалеку от рудника Роскумвенчор. Полковник Еремин, первый командир и, как сказали бы сейчас, «автор идеи», сразу понял, что несущийся с горы солдат с автоматом – это образ из театра абсурда, пригодный разве что для рекламных роликов, которыми генералам вермахта, любителям гор, удалось заморочить впечатлительного австрийца. Напротив, наши воины были вооружены старой доброй саблей и вместо лыж использовали для спуска по целине куда более практичные доски, очень похожие на современный сноуборд, разве что без талии. Современное название «страйк-райд» – SR, под которым этот вид спорта должен войти в график Федерации, взято из соображений преемственности – от советской аббревиатуры СР.

Поучаствовать в боях «Крокусу» не довелось из-за неблагоприятных метеоусловий. Тут и финская кампания закончилась, зачем-то расстреляли Еремина, но старику в галифе все же было что вспомнить. Иван Платонович живописал, жестикулируя, представлял в лицах, как к концу сборов ребята ловко управлялись с досками, рубая на ходу расставленные в специальном порядке жерди – аналог современной слаломной трассы. Закончив краткий экскурс, старик встегнулся в сноуборд и под оглушительный рев юнцов проехал метров двадцать. На официальных заездах обошлись обычными слаломными вешками с надетыми на них красными пластиковыми стаканчиками, которые сноубордисты сшибали – за неимением сабель – обычными горнолыжными палками.

Элина смотреть страйк-райд так и не пришла. Не пришла она и ночью. Утром спасатели начали поиски пяти сноубордистов, решивших прокатиться по целичку. Невооруженным глазом было видно, что какой-то экстремал спустил лавинку, видимо, прыгнув с нависавшего карниза. У одного из пропавших был радиомаячок, да только у спасателей не было устройства, которое бы принимало его сигналы. К вечеру всех пятерых откопали. В тот раз никто всерьез не пострадал, если не считать поломанных ребер и обмороженных конечностей.

Так Элина попала в травматологическое отделение больницы Пятигорска, впрочем, начиная с этого момента она уже не была Элиной: среди вещей нашли паспорт, милиция навела справки. Звали ее Елена, семнадцать лет, жила она не в Одессе, но рядом, в городке Дзержинск, где отец работал главным инженером крупного режимного предприятия. Денег никаких она маме не посылала, зато мама несколько раз высылала деньги ей. Мама, Александра Ильинична, учительница, примчалась в Пятигорск на следующий день.

Елена лежала, повернув голову к стене, – всем телом она не могла повернуться, так как два ребра были сломаны. Ее готовили к операции. Руки были сильно обморожены: кости пальцев перебиты, и кровь не поступала. Пришел и Антон со связкой бананов и журналом On Board. В Пятигорске он ночевал в своем автобусе. Четыре дня Антон навещал Елену, потом сел в свой фольксваген и укатил в Москву.

* * *

Выписавшись из больницы, Елена не вернулась ни в Москву, ни в Дзержинск, вернулась она в поселок Домбай. С этой точки (1677 метров над уровнем моря) начинается восхождение Элины/Елены. Столь несчастливо начавшись в прошлом тысячелетии, оно тем успешней развивалось в следующем. Ее увечье будто подсказало ей, в каком направлении двигаться. Лишившись среднего и безымянного пальцев, ее правая рука как бы зафиксировалась в вечной распальцовке, как у новых русских из анекдотов.

Новую жизнь начинала она уборщицей в гостинице Домбай. Столичные навыки она почти не использовала, инструментом своей первой московской профессии она, как ей казалось, не вполне владела, а дилетантизм, будь то спортивная или постельная гимнастика, ей претил. В душе она всегда была перфекционисткой.

Ее первый компаньон, болгарин по национальности, помог ей открыть первый на Домбае секонд-хенд Otryv. Для начала Елена с одним из тренеров привезла из Европы целый автобус ничего не стоивших, но броских шмоток, которые должны были представлять экстремальную моду. Заодно накупили тряпок в магазинах для хипхоперов. Но идея была вовсе не в том, чтоб, накупив оптом хлама, побыстрей запарить кому ни попадя. Как птички плетут гнездо, таская по веточке, молодые предприниматели растили ауру. Сначала появился стеллажик с дисками соответствующего направления, составленными в основном из натасканных из интернета mpЗшных файлов, компьютер, на котором можно было в присутствии покупателя нарезать ему диск с желаемым содержимым.

Но по-настоящему завертелось все после того, как в дело взяли Дядю Ваню, студента из Физтеха, в качестве вклада сгенерившего ворох идей. Сработала, в общем, одна: конкурс клипов. Желающие приносили отснятые на любительских камерах зимние сюжеты, победитель получал комплект недорогих шмоток от Игуаны. По условию конкурса клипы участников в течение месяца постоянно крутились в магазине – всегда можно зайти с друзьями или одному и удовлетворить тайную или явную страсть: посмотреть и показать себя любимого. Расчет оправдался, и кое-какая прибыль пошла на дальнейшее расширение дела: заказали сайт кислотного дизайна и даже наняли еще одного юношу, в обязанности которого входило посещение форумов, в которые он под разными никами постил что-то вроде «никто в otryv-e не был случайно? Говорят, там цены не такие кусачие и место само прикольное».

На следующий сезон Otryv появился в Терсколе, на очереди была Красная Поляна. К тому времени у компании, возглавляемой Еленой, уже были прямые контакты с европейскими и американскими фирмами, и в отрывах была представлена вся линейка – от «народного комплекта» до дизайнерских курток и штанов. Но чтобы двигаться вперед, нужно было развивать рынок. разъяснять публике отличия калифорнийского от колорадского прикида, еврокарва и карвинга леденистого Восточного побережья, работать со средствами массовой информации, подновлять свое веб-представительство в соответствии с веяниями. Лето прошло в заботах, а к началу сезона Елена со своим мужем Виталом оставили Otryv на Дядю Ваню, сохранив на всякий случай долю в этом «экстремальном» бизнесе, а вынутые средства вложили в недвижимость на ЮБК (Южный берег Крыма) – бизнес не менее экстремальный, зато норма прибыли превзошла все ожидания.

И все же траектории ее и Антония пересеклись еще раз.

* * *

Однажды, подъезжая на своей витаре к Москве, Лена видит рядом с постом ГАИ покореженную машину, выставленную на платформе метрах в пяти над землей для устрашения зарвавшихся водителей. Витара дает задний ход. Лена на подгибающихся ногах подходит к стенду. Это минивэн Антония, она даже номер помнит. Места водителя и пассажира сплюснуты лобовым ударом, и для живого человека пространства в этой машине нет. Элина огорчена. Элина плачет, и это хорошо, потому что с физиологической точки зрения плач выполняет важную функцию по регулированию внутриглазного давления, ну а для души полезно вспомнить иногда о бренности существования, о тех, кто был с тобой в начале пути.

Антоний в это время едет по Ленинскому проспекту в направлении области, он развозит футболки от интернет-магазина T-short.ru на раскрашенной спреем таврии, и ему надо забрать товар со склада. Перед катастрофой он еще работал в компании, которая устанавливала интеллектуальные сейфы в офисах банков по всему СНГ. Чумилин работал над воронежским проектом, куда гонял на своем автобусе с напарником. Драйвили они по очереди, а чтоб не заснуть, принимали, как обычно, по таблетке стимулятора.

– Прикольно, – любил рассказывать напарник, – крутишь руль и вдруг видишь, что он жидкий, стекает с рук на пол.

Насчет жидкого руля это он, конечно, приврал для красного словца. К сожалению, в тот вечер водитель встречной фуры стимуляторов не принимал и просто уснул за рулем самым тривиальным образом. По словам напарника, который, вылетев через дверь (оба не были, разумеется, пристегнуты), отделался ушибами и сотрясением мозга, Антон успел, подобно герою американского боевика, выключить в последний момент зажигание и вскочить ногами на «торпеду». Как мог напарник это видеть, непонятно, он ведь как раз летел в тот момент по параболе из кресла пассажира в кювет. Сам Антон ничего не помнил. Как бы то ни было, обоих нашли метрах в десяти от сплющенной машины. Машина, в отличие от молодых людей, не подлежала восстановлению.

Антоний возвращается со склада в темноте. На Ленинском больше не видно проституток, да это и неважно, потому что денег осталось на одну бутылку пива. Он бросает машину у пивного ларька и идет прогуляться. Погода сегодня тихая и радостная.

В это время в баре Какаду на площади Гагарина его мимолетная спутница Элина уже спит, подложив под опухшее от рыданий лицо локоть. Перед ней бутылка чивас регал, большую часть которой она уже выблевала в туалете.

Антоний любит статую Юрия Гагарина, она возбуждает его своей целеустремленностью и нелепостью. Обычно он разговаривает с ней. Сегодня он обошел ее разок, допил пиво и пошел обратно. Повернулся было, посмотрел на космонавта, но пошел дальше.

– Проехали, – сказал Антоний и махнул рукой.

ДУДОЧКА

От фестиваля остался слой битого стекла на асфальте. Завтра и этого не останется.

Евгенич зашел за мной, и мы идем в сторону рынка. На улице отвратно. Не из-за мусора, в нем есть даже что-то успокаивающее, свое. Отвратно небо. Оно помойного цвета, и из этой помойки сыпется на голову мелкая водяная пыль, которую и дождем не назовешь. Не скажешь: моросит, и не поймешь – кончилось или нет, и на лужи не посмотришь, потому что нет луж. Есть мокрый асфальт и мокрый мусор, собравшийся валиками у краев тротуаров. Евгении не может идти спокойно, поддает ботинком искореженную пластиковую банку из-под кока-колы, гонит ее перед собой. Кажется, что банка грохочет, настолько тихо сейчас. Все умерло. Людей нет, автомобили в параличе. Со стороны парка, правда, еще доносятся придушенные зеленью удары барабанов и какие-то переливы. Что это – непонятно. Не флейта и не кларнет, этакая пастушеская дудочка, свирель – какой-то, очевидно, народный инструмент. Евгении идет, посвистывает. Рассекает в плащике, который треснул по шву на спине, но это ничего: зато он за него ни копейки не заплатил.

Насвистывает он странную мелодию, не пойму какую. Похоже, это смесь какого-то шлягера с русским или цыганским романсом. Меня это радует, потому что слушать сейчас его бухтение мне хочется меньше всего. Вообще не хочется ничего. Если б он начал молоть языком как обычно – про кризис, про гольф-клуб на кабельном заводе (полный бред), я б не выдержал. Но – молчит. Спасибо тебе, Евгенич! Дай бог тебе здоровья.

Так мы незаметно проходим полдороги до порта.

Вдруг Евгенич останавливается, «ты посмотри!» – обретает он дар речи. Я поворачиваю голову и вижу ежа, прислонившегося боком к бордюру. «еж, блядь». «еж», «нет, ты посмотри, блядь, правда, еж. нот это – да», «да я вижу», «что ты видишь, блядь. ты посмотри, а. да какой жирный! не еж, а ежище, ебт. прислонился, блядь, прижался, понимаешь, прижался к обочине, да? «такой-то такой-то, прижмитесь к обочине!», он, блядь, и прижался, они же, сука, законопослушные здесь все. даже ежи, ты понял?» «а ты, что, не законопослушный?» «иди на хуй!» – обиделся Евгенич и замолчал.

Из улочки, что ведет к ратуше, появился вдруг швед на допотопном велосипеде. Тоже в плаще, но не в рваном, конечно. Увидел нас, посмотрел, куда смотрим мы, и тоже увидел ежа. Немножко сбавил ход и выписал дугу, подъехал поближе. Швед заулыбался, сказал: «о, пинья, ха-ха», а может, что-то еще похожее, спрямил дугу, поехал дальше в сторону порта, «это, значит, у них пиня». «чего, еж? может, это он тебя так поприветствовал. может, «пиня» у них что-то вроде «привет», «это, блядь, ты прав, язык у них – хуй проссышь». Шведский еж тем временем зашевелился, наверно, присутствие соотечественника, даже минутное, его приободрило. Он нерешительно оторвался от бортика, «куда, бдя, – зашептал испуганно Евгенич. – Игорь, он уходит!»

Еж никуда не уходил, он просто раскрылся и преодолел ступор, «а чего ему не уйти, у него здесь дела в Гетеборге, он же не на тебя пришел смотреть, который только груши околачивает. а ты его прямо испугался как-то, а? ты чего испугался-то, а, Евгенич? он не ядовитый», «ни хуя я не испугался, меня уже хуй чем испугаешь», – проворчал он.

Я зашел с другой стороны, чтобы еж меня увидел. Еж испугался и подался назад, к тротуару. Острый нос убрал. Его снова одолел столбняк. Еж действительно большой, я у нас таких и не видел, пожалуй. Не толстый, довольно стройный, я бы сказал – пропорционально сложенный. Привлекательный еж. Я топнул ногой в метре от его показавшегося опять из-под иголок носа. Опять свернулся калачом, потом вдруг распрямился и впрыгнул на тротуар. Довольно ловко. Тротуар тут неширокий, и он его быстро пересек. Мы кинулись за ним, но он уже шпарил по мокрому газону к кустам. Мы не успели.

Евгенич увлекся погоней. Ходил вокруг, потом сунул голову прямо в куст, пытаясь там в темноте рассмотреть ежа. Или прислушивался, наверно, шорох ловил. Он смешно отклячил жопу в серо– бурмалиновых штанах. Я не удержался и дал ему пинка. Несильно, но он завалился головой прямо в кусты, а кусты были густые, добротные, так что одна жопа и осталась на поверхности, а верхняя часть тела затерялась там внутри веток.

Я днем останавливался у этих кустов, хотел понять, что это. Даже спросил у местного раз, но что толку? Он назвал его как-то по-шведски. Что дальше?

Я знал, что Евгенич, этот придурок, носит с собой нож, хотя тут, в Гетеборге, ходить в любое время ночи можно где угодно. Тут нет опасных районов, даже пьяные местные не агрессивны, наоборот – весьма дружелюбны, но тоже по-ихнему – ненавязчиво. Он бы мог попасть мне в шею, этот идиот, но я закрылся рукой. Нож прорезал край ладони и костяшки, что было еще неприятней. Кровь сразу потекла ручейком, «черт, – сказал Евгенич, – на, возьми мой платок», «он у тебя в соплях всегда, идиот». Я взял его нож и отхватил кусок от майки. Кровь сразу проступила. Пришлось повернуть, конечно, обратно. Пошли не ко мне, а к нему, это ближе: кровь прям капала с замотанной руки.

В квартирке у него беспорядок был кажущийся. В нагромождении бессмысленных вещей он сам ориентировался прекрасно. В одном из ящиков, лежащих прямо на полу, была перекись, в другом – бинты и пластырь. Мы залатали рану и занялись каждый своим обычным делом. Я сел у телевизора смотреть какие-то местные ночные ток-шоу. Меня развлекает это занятие. Я почти не знаю ничего по-шведски, но когда внимательно вслушиваешься, вдруг начинаешь понимать сначала два-три слова, потом отдельные фразы, и начинает казаться, что еще немного – и ты начнешь понимать (этого никогда не произойдет). Евгенич, между прочим, за полгода худо-бедно научился по-шведски: он может объясниться с продавцом в супермаркете, отбрехаться от мента, выведать, какая пивная закрывается последней. Он телевизор не смотрит. У него другое хобби, которое может вывести из себя мужчину с самыми крепкими нервами. Предается он ему на кухне. На плиту ставится полупустой красный чайник со свистком-дудочкой, но не произвольным образом, а так, чтобы дудочка смотрела в сторону кухонного столика. Чайник начинает свистеть и свистит до тех пор, пока дудочка не выстреливается на полиэтиленовую скатерть. Это и есть вид спорта, которым этот ненормальный увлечен. То ли он испытывает терпение соседей-шведов, ждет, когда какой-нибудь Йенсен придет бить ему морду или вызовет (что вероятней) полицию. То ли он не выносит тишину (так оно и есть), и ему просто необходимо заполнить ночные паузы звуками, чем более дикими – тем лучше. Точно, что это занятие захватывает его, свисточки вытаскивают на поверхность какие-то картины из прошлой жизни, наверно. Что-то он вспоминает, о чем-то думает: если за ним наблюдать незаметно, он то посмеивается в усы, то глаза его вдруг остекленеют и начнут сочиться влагой. Но тут чайник выстреливает, Евгенич засекает место приземления и ставит обгрызанным фломастером черточку на скатерти. Кого-то, я допускаю, это зрелище и позабавило бы, меня оно обычно приводит в бешенство.

На этот раз я не стал ждать, когда он закончит (это может длиться от пяти минут до часа). Подойдя к столу, я демонстративно сунул руки в карманы, небрежно, а на самом деле предельно внимательно наблюдая за процессом кипения. Евгенич переводил взгляд с меня на чайник с некоторым беспокойством. Шум пузырьков сменился тихим свистом, потом громким. Я был готов, он – нет. Чайник выстрелил серебряной дудочкой. Я выдернул руку из кармана и поймал раскаленный снаряд на лету. Потом спокойно поставил ее на середину стола и сказал: «все, закончили, спать!»

РЕЗНИК

Как же я ненавижу свою «работу»!

Работаю я обычно стоя. Ноги и руки «клиента» прикручены скотчем к стулу с высокой спинкой. Вид жалкий: белая рубашка забрызгана кровью и соплями, галстук на утлой груди съехал набок. Это финансовый директор одной фирмы (так, ничего особенного, средний бизнес). Сейчас он уже наполовину панк.

Я делаю из них панков. Это наше ноу-хау. Слева от клиента, на треножничке – этюдник с раскрытой крышкой. В 90-е с таких продавали всякую мелочь на блошиных рынках. У меня там набор для пирсинга. Чего там только нет! Шипы и брошки всех мастей и фасонов. Закупал и брал уроки у профессионалов. Уйду на покой, будет чем заняться. Но покой мне не грозит, я думаю.

Ассистент Лёня спрашивает меня глазами: что дальше? Клиент затих. Будто задремал. Левая половина башки у него лысая. Жиденькие волосенки на правой я взъерошил, обильно смазал гелем и полил зеленой краской. Лысая половина запачкана розовым – это я когда тупыми ножницами орудовал, за кожу задевал. Нарочно.

В комнату заходит Шеф. Молча раскрывает крышечку телефона и показывает на время. Я молча киваю, и он уходит, недовольно вертя шеей. Я и так знаю, что время поджимает. Но нельзя, ни в коем случае нельзя дать это почувствовать Клиенту.

Он должен выпасть из времени. Поселиться в бесконечности страдания. В аду. И выход из ада один: адресок. Всего лишь адресок.

– Адрес! – Я трогаю пальцами его гладковыбритый подбородок.

Молчит. Глаза тухлого судака.

Идея использовать пирсинг для работы сначала показалась мне дикой. Но ход, согласитесь, офигенный, «а что я? ничего, вот, попросил тут товарищ пирсинг ему сделать, сделал, уж как умел». Это Шеф придумал. Вообще-то он гений. Но поменьше бы таких гениев. По вечерам я еще и тату осваиваю.

– Щеку.

Лёня кивает. Вдвоем мы раскрываем Клиенту челюсть, надавливая на мышцы. Лёня зажимает язык, другой рукой прикрывая ему рот. Я шилом (обычным шилом!) прокалываю щеку. Мычит, пытается вертеть головой. На рубашечке появляется новое пятно. Не торопясь выбираю бирюльку покрасивей.

– Как тебе вот эта? – Мычит.

– Признайся, ты же всегда мечтал стать панком. Выломиться из реальности, выпрыгнуть из колеи. Что? Нет? Да мечтал наверняка. Считай, что тебе выпало такое маленькое приключение. Смертельно опасное приключение!

Я стараюсь говорить непринужденно, но на самом деле я очень, очень неспокоен. Если до 19:00 мы не уложимся, придется уходить. Я не получу денег, но это еще не все неприятности, которые мне грозят. Шеф строгий. Могу вообще потерять работу, это самое страшное.

Я зарабатываю деньги. Мне нужно много денег. На операцию дочери.

– Не торопись, – это я Лёне, – спешка хороша при ловле блох. А мы делаем качественную работу. Главное, чтобы Клиент остался доволен.

Лёня прыскает. Я держусь уверенно, голос ровный. Это профессиональное. Или мне кажется? И Клиент видит, что я нервничаю? Работа поганая, но она требует умения, если не таланта. Дознаватель ведь и психолог, и медик в одном лице. В моем – еще и пирсер, резник.

Работаю и насвистываю. Как в кино.

Полюбил кино. Мои любимые – «Брат-2» и «Странные игры» Хайеке. Если честно, раньше я кино за искусство не считал. Вот книги – это да. Достоевский. Платонов. А кино – так. Я ошибался. Теперь у меня огромная видеотека. DVD, кассеты в коробочках. Мне это для работы. «Бешеных псов» Тарантино я смотрел раз двадцать, отдельные эпизоды наизусть знаю. Ну и втянулся. Кино сильная штука.

– Ким Ки Дука смотрел? «Любовное настроение» как тебе?

Молчит. Даже не мычит уже. Ничего он не видел. Сидел, уткнувшись в PowerPoint-презентации.

– Да, забыл спросить о ребрендинге. А, черт, ты же не маркетолог, ты у нас финансист. Прости. Ничего, что я на ты? Что такое «дериватив»? Только не говори «инструмент». Это слишком общее понятие, вон у меня целая коробка инструментов. Видел?

Еще полюбил аниме. Сначала думал: примитив. Смотрел, чтоб к кровище привыкнуть (хотя разве к ней привыкнешь?). Это свой мир со своими законами. Я теперь даже могу по-японски немножко. Сумимасен. Оригато. Тадайма!

Ну вот, готово. Смотрю на дело рук своих.

– Как тебе?

Лёня кивает. Немногословный парень. Достаю из кармана мобилу, фотографирую, показываю. Не нравится. Не хочет панком побыть.

Это хорошо. Может, сломается. Главное, чтоб ярость не пришла. Она мобилизует. Уныние нужно. Безнадежность. Время поджимает. Скоро уходить. Мочкануть придется, наверно.

– Адрес! – кричу, придвинув лицо вплотную. Носом к носу.

Не выдерживает взгляда, зажмурил глаза. Ворочает во рту языком. Как будто жует что-то. Неужели скажет?

Плюет мне в лицо. Прямо в глаза!

Вам плевали когда-нибудь в глаза? Мне плевали много раз. Это очень неприятно.

Я делаю знак Лёне и выхожу на кухню. Там я мою лицо с мылом, промываю глаза от его ядовитой менеджерской слюны. Как же я ненавижу себя и свою работу!

Его я не ненавижу. Я ему даже сочувствую в душе. Мне кажется, он неплохой парень. Наверно, интересный собеседник, знает много того, чего я не знаю. Я бы ему тоже много чего мог рассказать. До всей этой истории, до ее болезни, я писателем был. В редакции работал, а сам повести писал. Я обожаю литературу. Хорошую литературу. Настоящую литературу. Не эти сюсюсю-фефефе. Фолкнера люблю. Греческие трагедии читаю, кроме шуток. А сейчас роман пишу. Используя уникальный материал, само собой. И мне плевать, понравится не понравится. Не для премий пишу или там чтоб интервью давать.

«я должен, я должен», – завожу себя. Достаю из внутреннего кармана джинсовой куртки фотографию дочери. Прекрасная! Моя пусечка. Мму. Мму. Это я целую фотографию. Убираю. И – решительным шагом – в комнату.

Лёня подошел к окну. Смотрит. Я должен. За дело.

– Всё. Игры кончились. У тебя работа, у меня работа. Мне нужен адрес. Адрес – и ты свободен. Нет – я не тороплюсь. Что теперь – сосок? Пупок? Ты у меня будешь как ежик.

Он закрывает глаза. Вдруг по щекам начинают катиться слезы. Блять.

– Отпусти меня, – говорит он шепотом, слышу только я, – или убей.

Лёня переминается с ноги на ногу. Ему не по себе. Проклятая работа.

– Здрасьте. С чего бы это мне тебя отпустить? И что мне проку от трупа? Нет, я не могу тебя так отпустить, извини. Мне нужен адрес. И ты скажешь. Все говорят. Адрес!

– Будь ты проклят. Ты заболеешь. Ты и твоя жена. И твои дети.

Тварь.

– Понял. Сосок откладывается. Язык. Делаем язык. – Это я Лёне.

Он вздыхает и идет к стулу. Я беру тонкое сверло. Но руки трясутся. Это мы проходили. Я вспоминаю любимую сцену из «Настоящей любви», там, где старикан рассказывает Кристоферу Уокену, что уокеновские предки-сицилийцы трахались с неграми. Тот слушает с улыбочкой, потом вынимает пистолет и – бабах! Меня не так просто развести.

– А как ты догадался, что моя дочь болеет? Ты сообразительный. Язычок. Высунь язычок, не заставляй меня… Кстати. Ты знаешь, что я все записываю?

В глазах проскальзывает удивление. Я достаю из бокового кармана работающий диктофон. Диктофон цифровой. На ЖК-табло я вижу, что времени-то у нас осталось всего-ничего.

– Зачем?

– Затем. Для истории. Ну давай, поехали.

Лёня не дает захлопнуться челюстям Клиента. Я держу одной рукой язык, другой сверло. И чувствую спиной, что в комнате Шеф. Время.

Я еще надеюсь, но уже чувствую хребтом. Всё кончено. Всё бесполезно.

Прощай, финансовый директор, так и не ставший настоящим панком.

Шеф достает пистолет и приставляет его к виску.

Но не к виску Клиента. К моему виску!

БАБАХ!!!!!!!!

Мозги летят в стену. Во дает. Вот так подошел по-тихому и снес мне полбашки!

Клиент вообще дара речи лишился. Вертит зелено-розовой головой, глаза таращит. Рубашечка стала – загляденье. А была белой. Не поймет: радоваться?

Или ща еще раз – бабах!

Я и сам Шефа не всегда понимаю. Непредсказуемый он. Потому и Шеф.

А потом меня осенило просто. Сукин сын! Да это же прям Светоний Транквилл!

При жертвоприношении Калигула оделся помощником резника, а когда животное подвели к алтарю, размахнулся и ударом молота убил самого резника.

Вспомнили?