Текст книги "Петруша и комар (сборник)"

Автор книги: Игорь Левшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Уже под утро появился Не. Увидел разгром, кровищу и то, что от нас осталость, вышел. Вернулся не один. За ним шли Я и незнакомый мне парнишка в очках, «опять до объедков дошло», – заметил Не как-то даже брезгливо. Новенький по-хозяйски достал с жировской полки скатанный в трубочку ватман. Не тут же развернул его, сгреб на старый чертеж наши с Жиром останки и стряхнул в мусорное ведро, накрыл крышкой, чтоб не воняло. Сел. «жить!> – закричал я сквозь крышку.

Нежить встрепенулась, обретая вновь жизнекорень. Очкарик оказался Виталиком со второго курса. Я поменял третье лицо на второе и тут же на первое.

Я распечатал новую колоду.

ВЫСТРЕЛ

Помню, я опаздывал. Мне должны были звонить из-за границы. Я остановил опель. Там уже сидели двое – парень и девушка. Чего ради они подобрали меня, и сейчас мне непонятно.

Не прошло и минуты, как мы догнали вишневую тойоту с правым рулем. Увидев нас в зеркальце, ее водитель прибавил. Шоссе было пустое, мы приближались к Кольцевой часов в восемь вечера. Летом это было.

Опель наш на скорости так сто тридцать – сто сорок пошел на обгон, мы поравнялись. У них там было двое. За рулем – парень лет двадцати в бейсболке и узких черных очках, рядом – девушка еще моложе, босые пятки на краешке сиденья, загорелые коленки торчат вверх, на животе – кулек с вишней. Она нам улыбнулась и сказала что-то своему парню. Тойота рванулась вперед. Девушка успела выплюнуть в приоткрытое окошко вишневую косточку. Косточка попала в наше окошко. Я посмотрел на своих попутчиков.

Наша девушка тоже ела вишню. Она тоже была в короткой юбочке, но вместо топа на ней был просто канареечного цвета лифчик от купальника. Водитель методично жевал жвачку. Короткая стрижка и майка. По виду с Кавказа, а может, нет. Не знаю. За все время он не сказал ни слова. У третьего были совсем белые волосы, а брови темные.

Он развалился на заднем сиденье нашего опеля, как у себя в кресле перед телевизором, ухитряясь, правда, не мешать мне. На нем, конечно, тоже были очки, он тоже жевал. Лицо его, мне показалось сначала, ничего не выражало, потом я заметил, что он таки ухмыляется.

В тойоте, видать, слегка расслабились. Мы обогнали их, и вишневые косточки полетели им в стекло. Все опять молча, только белобрысый чуть изменил позу, на еще более развязную.

Силы были примерно равные. Пару раз побеждал наш опель, пару раз – тойота. Я поглядывал через плечо парня. На спидометре было под сто пятьдесят. Мы обгоняли всегда слева, они – справа. Наконец их девка попала косточкой мне на рубашку, и я, немного не доехав до места, потребовал высадить меня.

Он сначала сделал вид, что не слышит. Потом вдруг посигналил и остановился. Тойота, смотрю, тоже остановилась метрах в пятидесяти перед нами. Я протянул деньги, которые он взял не глядя, и пошел пешком, машины умчались.

* * *

Звонка тогда я так и не дождался. Среди ночи я достал с полки томик с «Повестями Белкина». Я не помнил даже название рассказа – только что он о смешном человечке по имени Сильвио, который, завидя муху, требовал себе пистолет, и что тот, с кем он стрелялся, поплевывал во время дуэли вишневыми косточками. Оказалось однако, что ел он не вишню, а черешню. Я тогда долго почему-то смеялся.

* * *

Непонятно, почему это все мне запомнилось. Это было лет десять назад, точней, именно десять:

это был июль девяносто четвертого. Кое-какие события в моей жизни прочно привязаны к тому дню. Сегодня я ехал по этому шоссе (я живу давно на другом конце города) и вдруг все вспомнил. Я оставил машину на обочине и пошел, как тогда, пешком. Я и не смотрел особо по сторонам, не пытался перенестись, как говорится, в век прошлый. Или в позапрошлый. Так, шел себе и думал о чем-то постороннем. И вдруг остановился у деревца. И думаю: что это я остановился, что его так рассматриваю? А потом до меня доходит, что это вишня. Я слабо разбираюсь в садоводстве, но вроде как раз лет десяти. Смотрю, метров через двести на обочине – вторая, потом еще. Три вишневых дерева растут точно, а если поехать дальше, за Кольцевую, может, там и еще есть.

МЕСТЬ НА СЛАДКОЕ

Н. был свидетелем неприятной сцены. Однажды, возвращаясь ночью из гостей, он шел пешком вдоль трамвайных путей: трамваи уже не ходили. Пройдя пару кварталов, он услышал шум из неосвещенной части бульвара. Можно было различить две тени, пинавшие что-то у себя под ногами. Н. ускорил шаг. Пройдя какое-то расстояние, он повернул обратно, в душе, впрочем, надеясь, что, может, все как-то разрешится без его участия. Увы, те двое все еще были там, только теперь они что-то делали руками, согнулись над черным пятном. Достав на всякий случай мобильный телефон, Н. приблизился. Двое заметили его и не спеша двинулись навстречу. Ноги сами понесли Н. прочь.

В этот момент откуда ни возьмись заголосила баба. Двое замерли на мгновение, оценивая ситуацию, и проворно скрылись в темноте.

Полгода спустя Н. купил в стекляшке у метро банку охотничьего салата, половинку черного и расположился на лавочке перекусить. Это была середина дня, было сухо и ясно, мимо проходили дети и взрослые, благожелательно улыбаясь. Немолодой плохо одетый мужчина присел рядом, косясь на Н. (хорошо одетые в нашем районе редкость).

Н. продолжает есть, косясь, в свою очередь, на мужчину.

– Вот я и нашел тебя, – произносит, наконец, мужчина.

Н. откладывает в сторону хлеб и салат.

– Да-да, тот самый.

– Тот самый кто? – спрашивает Н. на всякий случай.

– Тот самый. Кого ты оставил подыхать там, у автостоянки, в пяти минутах отсюда. Помнишь?

– Да, помню.

– Еще б ты не помнил. Это кем надо быть, чтоб еще и не помнить. Ну надо же, нашел все-таки.

– Зачем?

– А в глаза посмотреть. Как вышел из больницы, так прям вдруг захотелось в глаза тебе посмотреть. Да так захотелось! Не могу тебе передать. Я, знаешь, дежурю у метро каждый день – тебя караулю. Думаю, раз он тогда среди ночи шел, наверно, и живет где-то здесь поблизости. Мне-то теперь делать нечего, не работаю я.

И нашел. Вот ведь как.

– Я испугался тогда. У них что-то было в руках.

– А я понимаю. Конечно, страшно. А мне, знаешь, как было страшно? Но можно было закричать. По телефону в милицию позвонить.

– Да, у меня и телефон был. Прости, если сможешь.

– А ты б смог? Как звать-то тебя?

– Н.

– Н. А я вот Валера. Надо же, нашел. Ты под фонарем тогда шагал. Моя последняя надежда. Быстро так шагал. Мимо. Я твое лицо из миллиона узнаю.

– Я рад, что ты жив, Валера.

– А я как рад! Повезло мне. Жена возвращалась в это время со смены. Спугнула их.

– Так это твоя жена была? Молодец. Повезло тебе с женой.

– Да уж. А то б так и лежал. Ни один бы не подошел. Факт. Я, может, и сам бы не подошел. Ну, отмудохали хача, разборки свои. Или там вьетнамцы из общежития. Знаешь общежитие за овощным? Я, кстати, русский.

– Да я вижу.

– А жена, кстати, армянка. Надо же.

Н. не понял, к чему относилось «надо же»: то ли к жене, то ли к Н., то ли к жизни как таковой.

– Может, я могу помочь чем-то? – спросил Н.

Валера не ответил.

– Знаешь, ты мне снишься с тех пор. То есть не ты, а шум в кустах за стоянкой, и эти двое. Просыпаюсь в холодном поту. А кто они были?

Валера махнул рукой.

– Не нашли. Да и не искал никто.

– Понятно. Да, повезло тебе. Я правда рад, что ты жив.

Валера сидел понуро, плечи вперед. Кисти его рук, заметил Н., мелко тряслись.

– Ты говорил, ты можешь помочь, – промямлил Валера.

– Конечно! Может, тебе… нужны деньги? На лечение.

Валера заерзал на лавке.

– Да, лекарства дорогие сейчас. Таких лекарств на мою пенсию, сам понимаешь. Таких лекарств навыписывали… не веришь? – Валера сунул руку в протертый карман. – Я даже названий-то таких не слышал никогда.

– Так я схожу домой, принесу тебе деньги. Я же недалеко здесь.

– Да нет, куда ты пойдешь. Погоди. Ты эта… дай сколько есть, а?

Н. дал две сотенные. Валера молча смотрел, как Н. выгребает мелочь.

– Прости, – повторил Н., поднимаясь.

Валера тоже встал.

– Он, кстати, умер, – сказал Валера. – В больнице.

– Кто умер?

– Ну тот, которого ты оставил подыхать.

– А ты кто? – не понял Н.

– А я, как ты, мимо шел. Не знаю, как ты меня тогда не заметил. Я направо повернул, а ты дальше пошел. А Сергей помер, царствие небесное, проводили его. Сосед мой по подъезду оказался. Русский, кстати. А жена – армянка. Уехала к своим.

– Вот, значит, как.

– Ну да. Иду себе, смотрю, лицо знакомое. Думаю, где ж я тебя видел? И вспомнил. Ну да ладно. Пошел я. А за денюшки спасибо… Ну, бывай, мразь, – улыбнулся Валера, – глядишь, свидимся еще.

– Я – мразь? – не понял Н.

– Ну да, ты – удивился Валера. Он приволакивал левую ногу при ходьбе.

– А ты? Ты – мразь? – кинул вопрос в спину.

Остановился.

– Я – нет, – серьезно ответил он и поковылял дальше к метро.

Еще Н. снилось, что он – кусок сала в бумажке. Он лежит на полке в холодильнике. Справа от него – майонез Скит, слева – банка кукурузы Вондюэль с открытой зазубренной крышкой. В камере холодильника +5, но Н. не холодно.

Теплые пальцы хозяйки извлекают его из холодильника.

– Сальца б, хозяйка, к водочке, – доносится из гостиной пожелание пьяного гостя.

– Уже! – обманывает хозяйка.

Н. любит ее. Она отворачивает бумажку. Нож врезается в тело Н.

Больно, но терпимо. Хозяйка отрезает ломти от тела Н. Боль с каждым разом все слабей. И бледней сознание.

Потом снилась та же скамеечка, на том же бульваре. Но только на этот раз Н. – бывший пострадавший. Немолодой плохо одетый мужчина перекусывает рядом на лавочке.

– Вот я и нашел тебя, – говорит Н.

Мужчина смотрит на него мутными глазами с грязно-серой радужкой.

– Да-да. Тот самый. Кого ты оставил подыхать там, на бульваре за стоянкой. Я нашел тебя.

– Зачем? – спрашивает мужчина.

– Я должен сказать тебе одну вещь.

Н. понижает голос. Мужчина склоняется ухом к его рту.

Н. берет мужчину за волосы левой рукой, вытягивая правой ложку из внутреннего кармана. Остро заточенный черенок ее со сладким хрустом входит в шею мужчины.

МЕСТЬ МАКРЕЛИ

На кухне трое: сестра Людмилы Ивановны – Лиза, сын Лизы – студент Денис и Гриша, сослуживец Александра Федоровича. Лиза моет посуду, мужчины сидят за столиком допивают водку, закусывая недоеденными салатами. В квартире еще и Людмила Ивановна, вдова, но ее напоили валокордином и транквилизаторами, она уснула в маленькой спальне в разгар поминок. Остальные разошлись по домам.

– Дядь-Гриш, а ты сам-то много поймал?

– Какой там. Только мы выплыли на открытую воду, меня морская болезнь и одолела. Швед этот, Пер, по палубе ходит весь зеленый. Капитан на палубу пустое ведро выставил, вот мы вокруг ведра всю поездку и провели.

– А дядя Саша ничего?

– Ничего.

– Дядь-Саш крут был по жизни. А что за банкиры были?

– Да какие-то такие… Из Казани, что ли. Или из Ростова. С животищами, не то что наши московские.

– Тоже блевали всю рыбалку?

– Кто как. Они накатили сразу в каюте. Мне тоже предлагали, от морской болезни, говорят, а я отказался, думаю, и так тошнит, а тут еще водку. А на обратном пути попробовал, и впрямь помогает.

– Учи, учи парня.

– Да ладно, Лиз, чо ты. Он сам кого хошь научит, здоровый кобел.

– Это точно. Бери лучше полотенце, вытирай. Григорий Семенович без тебя справится.

На кухонном столике уже выстроились в несколько рядов вымытые рюмки и фужеры, в раковине, укрытые пеной, плещутся тарелки и приборы. Денис со вздохом встает, берет полотенце. Гриша подливает себе еще на два пальца.

– А чо, там прямо везде так клюет, что ли?

– Ха. Это целая наука. Ты б видел, у капитана в рубке, как в кабине истребителя: дисплеи, дисплеи. На электронной карте все места помечены, он сразу на автопилот поставил и книжечку себе читает, только иногда на джипиэс поглядывает, следит, куда точечка переместилась, наш катер в смысле. А как подплыли, он тихий ход поставил и эхолот еще включил. А там прям видно: косяк идет по мелководью. Тут он книжечку свою отложил, пошел на нос, якорь кинул и кивает: пора. Ну, мы и пошли, те, кто передвигаться был в состоянии. Разобрали спиннинги и давай закидывать за борт да эти рулетки крутить. Е-мое, я рыбак никакой, но я такого даже представить не мог: первый же вытаскивает, а макрель эта прям гирляндой висит на леске, на каждой блесне по рыбине!

– И каждая во-о-от такая!

– Не, правда. Я ж не рыбак, чо мне врать. Привезли целое ведро…

– То самое?

– Тьфу ты. Нет, не то самое. Шведу все и отдали, Перу, который за культурную программу отвечал. Мол, бери, жена уху сварит. А селедок капитан велел выпустить, говорит, лицензии нет. Снял с крючка и в воду так и швырнул.

– Круто. А я думал, как у Вспышкина: раз пошел я на рыбалку щучек потягать, раз тягаю, два тягаю, щучек не видать.

– Вышкин?

– Да нет, эмси Вспышкин и Никифоровна, очень модный диск, ща, у меня есть с собой. – Денис положил полотенце на спинку стула.

– Может, тебе напомнить, по какому поводу мы здесь?!

– Да, прости мам. – Взял полотенце.

– А дядя Саша так и… ну прямо на катере?

– Кто тебе сказал такую чушь? Он умер в больнице, в Стокгольме. Сердце, точней все вместе. Эта болтанка, переутомление, ну и выпили они там. Но поплохело ему еще на катере, это правда. Помню, он как вытянул эту гирлянду макрелевую, крикнул: «ух ты», тут и схватился за сердце, побледнел. Его еще спросили: «вам плохо?» «да нет, ничего, пройдет», постоял на палубе, потом спустился в каюту. А в гостинице Саше стало совсем плохо, вызвали врача.

Повисла пауза. Слышно стало, как поскрипывает полотенце о стекло рюмки. Гриша налил еще, однако, поколебавшись, пить не стал. Вместо этого он начал сгружать содержимое салатниц в одну большую кастрюлю.

– Почему макрель? – вдруг спросила Лиза.

– В смысле?

– Макрель – это скумбрия. Почему не называть ее скумбрией?

– Ну да, скумбрия.

– А по-моему, «макрель» красивей, правда, дядь-Гриш? Дядь-Гриш, а правду говорят, что дядь-Саш сидел?

Мать и Григорий повернулись к Денису.

– Нет.

Григорий посмотрел на сестру покойного.

– Нет, – сказал он, – Саша не сидел. Но он около года лечился в психиатрической больнице.

Григорию Семеновичу шел всего пятый десяток начинал он с Александром Федоровичем еще в советское время, аспирантом. Но тот был уже тогда главным инженером тульского объединения «Точная механика». Таковым фактически он и оставался до последнего момента, только называлось это теперь «вице-президент по технологиям корпорации «Механика». В этом году в «Механике» задумались об инсталляции серьезной корпоративной информационной системы, этого требовали аудиторы и зарубежные партнеры. В то время самым активным в этой нише на российском рынке было представительство SAP, однако предприятию, и так едва сводящему концы с концами, хотелось чего-нибудь более приемлемого по цене. Взор Александра Федоровича пал на шведскую систему, название не помню, какая-то не запоминающаяся аббревиатура из трех букв, вроде SFC. Шведы не преминули пригласить Александра Федоровича вместе с дюжиной других потенциальных клиентов из СНГ в Гетеборг, в офис компании. Развлекательной составляющей этого турне и была ловля макрели в Северном море.

Сейчас, двадцать лет спустя, можно рассказать (об этом даже снят телевизионный сюжет) о том, чем занималось предприятие, некогда сверхсекретное. А занималось оно корабельной авиацией. Хотя головными по темам оставались авиационные фирмы, «Механика» работала над узким местом: системами торможения и посадки. Дело в том, что истребители и штурмовики относительно быстро «научились» взлетать с палубы, а вот садиться оказалось намного сложней, и это сдерживало развитие авианосного флота. Самолеты базировались на палубе, взлетали, а садились на сухопутные аэродромы. Придумали машины вертикального взлета, которые могли зависать над палубой, как вертолеты, но они потребляли слишком много топлива, да и полет их был неустойчив. Лаборатория Мыщенко работала над бионическими системами торможения – тогда бионика была в моде.

В основе проекта «Маша» (тогда «темам» нередко давали, на радость генералам, весьма фривольные названия), который вела Лаборатория бионических систем, лежала остроумная идея.

Упрощая, можно ее описать приблизительно так: самолет приземлялся не на шасси, а на как бы подушку из материалов, аналогичных слизистым тканям женщины. В полете подушка убиралась внутрь фюзеляжа, а перед посадкой в ткани поступала жидкость, от которой ткань набухала, створки раскрывались и маша, влажная, упругая и вязкая одновременно, обеспечивала и мягкую посадку, и малый тормозной путь, впрочем, существенно больший, чем длина полосы авианосного крейсера. Лаборатория Мыщенко и здесь не пошла по проторенному пути вроде использования тормозных парашютов или даже резиновых лент: в палубе монтировались устройства, подобные большим рыболовным крючкам, они впивались в машу и, используя эластичность протянутых под полосой канатов, останавливали машину.

Система работала, завлаб уже прикидывал, на что потратит госпремию, но не тут-то было. Разумеется, после каждой такой посадки машу выкидывали, в отсек на ее место просто вставляли новую. Маши изготавливались и разрабатывались в «ящике» НИИ бытовой химии, на каждую уходило по полгода работы многотысячного коллектива. В главке решили, что в массовое производство (им, видимо, уже мерещились армады советских авианосцев) посадочные устройства данного типа не запустить. Александр Федорович держался за свои бионические идеи, за что его за глаза звали «бараном». В результате родилась тема со скучным названием «Блесна», которая, по сути, была паллиативом: ситуация как бы перевернулась, и не крючья впивались в машу, а самолет выбрасывал жгут с крючьями, которые впивались в мягкие (из дешевых полимеров) щиты по бокам полосы. Маши все равно стирались, теряли эластичные свойства и требовали замены, но все же не каждый раз, а после десяти-двадцати полетов.

Испытывали системы, разумеется, не в морских условиях, а на обычных военных аэродромах, бетонки которых были расчерчены в соответствии с геометрией виртуальных авианосцев. Катастрофы следовали одна за другой, но руководство смотрело на это сквозь пальцы, пока трагедия в Жуковском не похоронила трех ребят и весь проект заодно.

Дело в том, что на охраняемые аэродромы просачивались дети поглазеть на самолеты. Во время одного из испытаний группа подростков из поселка летчиков укрылась за тормозными щитами. Истребитель, заходящий на посадку, уже расправил машу и выбросил блесну, но из-за сбоя в системе выброса крючья блесны миновали щит и трое из ребят были задеты и подхвачены. Среди покалеченных оказался и сынишка начальника главка.

Александр Федорович не «косил» срок. У него действительно были нарушения психики, которые и позже, после выхода из больницы, выражались во внезапных спазмах и криках по ночам. Вскрикивал он тихо, тоненьким голоском, так что люди посторонние, например попутчики по купе в поезде, думали, что пожилой дядя валяет дурака.

Григорий позже пожалел о своем неуместном красноречии, спровоцированном алкоголем и расслаблением после похорон и поминок. Уже к сорока дням первый вариант «Мести макрели» был написан. Место генералов заняли коррумпированные дельцы от Морфлота, «оборотни в погонах», запаривающие направо и налево российские технологии, таких гибель ребенка, пусть и собственного, остановить не может, зато возмездие таки настигает их в облике конкурентов: взрывают их в сауне вместе с проститутками – звездами отечественного шоу-бизнеса по совместительству. Что касается героя рассказа, то он умирает как бы в эпилоге: в ознаменование победы над очередными «оборотнями» Инженер отправляется в дарованный ему круиз. Увидав гирлянду макрели, выдернутую им из пучины океана, Инженер вскрикивает и падает замертво. Вдалеке мы видим (парень уже и сценарий набросал) всплывающий из тумана Барьерный риф. А под поверхностью вод стремительно продвигается «Рыба-меч» – видимо, тема следующей части сериала.

ЛЕНИНСКИЙ ПРОСПЕКТ

Антоний – Антон Чумилин, счастливый обладатель автобуса фольксваген транспортер, любил проводить ночи, торгуясь с сутенерами. Торг обычно кончался ничем, так как деньги у Антония бывали в кармане редко.

На этот раз Антонию жгли карман сто баксов – аванс за пиар-акцию одного магазина бытовой электроники. Цены начинались от полтинника, но, как всегда, процесс переговоров с проститутками и их менеджерами так увлек его, что он забыл, зачем приехал. Ленинградка до Химок включительно, Садовое, переулки в окрестностях Сретенки были им уже подробно просмотрены, и теперь он не спеша катил по Ленинскому в сторону центра. Витрина – платиновая блондинка, не лишенная блядского очарования – стояла у места впадения улицы Стасовой в Ленинский.

– Добрый вечер.

– Добрый вечер.

– Что у нас с ценами?

– Девочки от пятидесяти и до ста.

– Много?

– Много.

– Далеко отсюда?

– Да нет, вон в переулке. – Улыбчивая, но немногословная девушка кивнула в сторону советского вида учрежденческого здания с колоннами. Около него чернела задница джипа. Голоса, свет фар.

– А сама сколько стоишь?

– Я не выезжаю.

– А все-таки?

– Сто пятьдесят.

– Ты чо? Беспредельщица. Автобус мой нравится?

– Ну, такой… прикольный.

– Ответ правильный. Автобус очень хороший. Ладно, посмотрим, что тут у вас. – И он направил свой глазастый автобус в проулок.

Антоний любил свой автобус. Рожденный в бурном 65-м, с плоской мордой и рыжей полосой вдоль фюзеляжа, он словно выпрыгнул в московскую реальность из фильмов о Вудстоке. На таком разъезжали (казалось Антонию) террористы Ирландской Освободительной армии. Профаны кривились, знатоки улыбались и делали знаки, мол, круто. Как-то раз автобус даже стал причиной небольшой пробки: хорошо одетые юноши, покинув всяческие ауди и пежо, окружили транспортер, расспрашивая и рассматривая. Это был самый счастливый день в жизни Антония.

Мама в спортивной курточке подошла к двери. Антоний опустил стекло.

– Что у вас есть за полторы штуки?

– Эй, за полторы! – крикнула мама в темноту.

Темнота зашевелилась.

– Да улыбнитесь хоть! Как мухи сонные. (Был пятый час ночи.)

На клич в свет фар выступили трое: две шмакодявки в мини явно с примесью восточной крови и нескладная длинная россиянка в фиолетовых брюках с блестками. Антоний на минуту задумался.

– Вот эта, слева, смотри, – нахваливала товар мама, – очень пикантная, обычно за две штуки ездит, Танюша, распахнись.

Танюша улыбнулась через силу, распахнула куртку, выпятив вздыбленную жестким бюстгальтером грудь. Антоний зевнул…

– Нет?

– Нет.

– За две будете смотреть?

– Давай, – зевнул молодой человек.

Девушки за две покинули левый фланг шеренги и подставили свои молодые тела под лучи автобуса. Антонию надоело торговаться, и он выбрал среднюю. Девушка села рядом с Антоном, мама отсчитала сдачу, и они покатили к центру.

– Как зовут? – расспрашивал вяло Антоний, чтоб не заснуть за рулем.

– Элина.

– А на самом деле?

– Нет, правда.

– Как насчет анального секса?

– Останови, я выйду!

– Да ладно, не парься. Мне по фигу.

– Куда мы едем?

– Ко мне.

– Далеко это?

Жил Антоний в Лялином переулке, в огромной заваленной хламом квартире одного из тысячи своих приятелей. Рухлядь, которую можно было бы назвать антиквариатом, когда б она не была рухлядью, соседствовала с дорогой, но в основном не работающей музыкальной техникой, одежда валялась прямо на полу на некогда шикарном ковре, чей ворс был безнадежно испорчен пятнами какой-то ядовитой дряни. В углу лежали две подушки и одеяло без пододеяльника, кровати не было.

По словам Элины, было ей девятнадцать лет, приехала она полгода назад из Одессы и высылала деньги маме.

Антоний не торопился удовлетворять свою страсть. Он вообще никогда не торопился. Он предложил гостье расположиться на кухне.

– Чаю зеленого хочешь?

– Нет.

– Как хочешь. Ганджи хочешь?

– Нет!

– Как хочешь. А я покурю.

Элина явно чувствовала себя не в своей тарелке.

– Водки нет у тебя? Для храбрости.

Молодой человек налил себе и девушке по полстакана.

Покурив, выпив и поболтав о жизни, Антон отвел Элину в маленькую комнату, где все-таки оказалась застеленная кровать. Половой акт шел гладко, как по маслу, Элина уже вошла в роль и перестала нервничать. Мужчина, казалось, был доволен, приговаривал что-то грубо ободряющее, однако никак не мог кончить, стал ругать ее за непрофессионализм, грозился пожаловаться начальству, в результате Элина опять разнервничалась. Антоний, которому так и не удалось кончить, снял презерватив, сказал: «да ладно тебе, не парься», выпил на кухне пива, вернулся и тут же уснул.

Элина хотела по-тихому уехать, но вспомнила, что на такси у нее нет денег, что в таком виде ее заберет первый же мент, которого придется ублажать, да еще и бесплатно, так что прислонилась к юноше и тоже заснула.

Утром, которое для Антония начиналось часа в два дня, было солнечным и тихим. Он сварил два кофе. Раковина была завалена горой тарелок, которую он предложил Элине помыть. Она с возмущением отказалась.

– Ну чо, хорошо в Москве? – спросил Антон, отхлебывая кофеек.

– А чего хорошего? Грязно, черных полно. Одесса в сто раз красивей. Ты не поверишь, но я просто ненавижу свою работу. Вот точка раскрутится немного, заработаю и поеду домой.

– А чо? Интересная профессия, по-моему, – искренне удивился Антон, забивая новый косяк. – Все время общаешься с новыми людьми, секс, все такое. Э-э… Знаешь что… – Ему вдруг захотелось трахаться, но он вовремя вспомнил, что презервативов больше нет, а идти за ними к метро было лень.

– Что? – настороженно спросила девушка.

– Да так, ничего. Подумал, какая же ты бестолочь.

Элина поджала губки. Она уже не боялась, что клиент нажалуется на нее начальству, но ей было стыдно, что она показала себя не с лучшей стороны в профессиональном смысле.

– А это что? Это «сноуборд» называется?

К стенке прислонены два сноуборда. Один разрисован пестрыми картинками, какие-то языки пламени, яркие буквы, другой белый, картинок нет почти, только замысловато выписанная буква А на носу. На стене висит плакат, на нем белоснежные вершины, на их фоне юноши и девушки на досках и надпись Dombai Snowboard Camp 1998.

– Ага, сноуборд. Поехали?

– Щас. Вот прям взяла и поехала. А трудно на этой штуке кататься?

– Не-а. У тебя получится, я чувствую. А чо, правда, поехали. Побросаем шмотки в автобус и вперед. На вторые сутки мы там.

– Ага.

– Нет, правда, чо тебе здесь? Ну, работа. Работа не волк, особенно твоя. Ну а начальство, это понятно, у меня тоже начальство строгое. А мы пошлем всех на хер и поедем кататься, заодно потрахаемся, я тебя научу, не ссы. И на доске тоже. Денег я нарою, не вопрос, комбинезон, очки, бипер, ганджички, ясен пень. Класс!

– Ты чо, придурок? Дай денег на тачку, я домой поеду.

* * *

В поселке Домбай сутолока, музыка, праздничная суета. В громкоговоритель объявляют программу третьего дня Dombai Snowboard Camp 1999. У фуникулера толпа крутых сноубордистов в широченных штанах. У кого на голове шлем, у кого панковский ирокез, у кого ирокез прямо на шлеме. Лямки от брюк болтаются на заднице. Переговариваются по рации с теми, кто наверху. Тепло, жарит солнце, под ногами ручьи. Немногочисленные об эту пору горнолыжники чувствуют себя лишними на этом празднике жизни. Повсюду звучат сладкозвучные «фрирайд», «бэккантри», «хелиски», «бигэйр» и загадочный «джиббинг», готовятся к демонстрационным заездам «страйк-райда». Антон и Эвелина разгружают перед гостиницей Домбай серый от грязи автобус.

На второй день Элина уже освоилась и чувствует себя куда более уверенно. Снег есть только на верхней очереди. Она сползает «бульдозером» и уже кое-как поворачивает на уцелевшем снежном языке перед гостиницей. Будучи некогда перворазрядницей по спортивной гимнастике, она управляет снарядом не хуже некоторых экстремалов с годовалым опытом. Она умеет скакать как заяц вверх по склону, прыжком развернуться на 180 градусов, знает даже, чем отличается хавпайп от квотер-пайпа, но это не так уж важно, потому что карачаи под водительством группки австрийцев достроить не успеют ни то, ни другое. Но это никого «не парит», париться здесь не принято. Ходит она, заложив доску за спину, улыбается «фрирайдерам», сторонится горстки заносчивых «жестких», доску зовет ластой, но если и присядет к другим ластоногим, что, покуривая травку или попивая пивко, ведут неспешную беседу о лавинах и лавинных датчиках, то тут же вскочит и умчится тренироваться дальше. Первые уроки взяв у Антона, Элина теперь мучает вопросами асов, приходит на гору утром, когда Антон спит, а уходит с горы последней, валится в изнеможении на кровать, так что когда Антон, в свою очередь, приходит с тусовки, девушка уже спит мертвым сном.

Спутник Элины ловок на склоне, да только там его не увидишь. Общается. Круг общения не Вани и не Васи, а все больше Кирпичи да Тараканы. Потусоваться есть где. На второй день подъехали на своем автобусе бейсеры с десятком барабанов и погремушек, которыми они затоварились в Африке, снимаясь в клипе. С тех пор нестройный долбеж слышался то тут, то там сутки напролет – стучать давали всем желающим. На склонах и в поселке натянуты палаточки с цветастыми иероглифами, в которых можно на халяву хлебнуть горячего чайку всех мастей – Tea Fest Ассоциации чайных клубов Москвы. Набрала силу антиалкогольная кампания, активисты которой расхаживают в майках с красным серпом-молотом на фоне зеленого коноплевого листища. В конференц-зале гостиницы крутят ролики «Русского экстрима», проводят семинары и дискуссии под девизом «Snowboard – философия свободы». В общем, администрация поселка расстаралась: Красная Поляна отъела нешуточную долю бизнеса у Старого Домбая, который уж чуть было не выкинул «белые флаги разлук», как некогда пел Бард.

Короче, спутники довольны жизнью и живут душа в душу, коротая в беседах о жизненных перипетиях недолгие часы совместного бодрствования. Впрочем, как исключение из правил, 8-го происходит размолвка, ставшая, быть может, причиной нового поворота в жизни обоих. Придя в номер, Антоний начинает делиться с Элиной одной из своих умеренно бредовых идей, на этот раз об организации на Домбае службы «сноу-эскорта», что-то вроде горных гейш, которые горазды и на доске научить, и потанцевать, и в постели составить компанию. Сноубордистке такая тематика, однако, уже не кажется актуальной, а шутка удачной, на что она и намекает пока в мягкой форме, сославшись на известный анекдот о станках на пляже, и натягивает одеяло себе на голову. Антоний упорствует, будучи немного во взвинченном состоянии:

– Нефига валяться. Пошли на танцы.

– Иди. Мне вставать рано.

– Ты чо, девка, передохни, расслабься. Опять маньячить от рассвета до заката?