Текст книги "Петруша и комар (сборник)"

Автор книги: Игорь Левшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

КВАРТИРА 37

Толик валяется в кровати на не стираной уже месяц простыне. На потолке ни одного светлого пятна – все отключены.

Наконец он заставляет себя встать. Достает яйцо из печки. Уныло ковыряет ложкой месячной давности йогурт. Включается алерт, радостным голосом напоминая ему, что Толик ест слишком много сладкого, от дальнейшего приема сахаросодержащих стоит воздержаться. Толик бесцветно матерится. Больше всего ему хочется завалиться обратно в сбившуюся постель.

Все же он заставляет себя подойти к столику. Он крошит хлебную труху в ванночку.

Помочившись в углу и включив очиститель, Толик берет валяющийся на столе пульт мексиканских цицеро. Нажимает кнопку Луис. Из угла комнаты еле слышно звучит «Ах, мой милый Августин». Толик не понимает, откуда звук, увеличивает громкость кола. Ага, Луис забился под кресло, где свалены обложки фильмов. Вытаскивает обложки, и мелодия звучит сильней, но вытащить Луиса все же не удается: щель за стеллажиком слишком узкая. Тяжело вздохнув, Толик возвращается в комнату, ищет в складках простыни пульт, находит и, в полном вооружении, продолжает поиски. Августин звучит из той же щелки. Толик включает подсос, и магнитик вытягивает Луиса на поверхность. Он осторожно берет его за лапки и несет к ванночке с крошками. Посадив в середину, включает замедлитель и звук. Луис вскидывает крылья и приветствует по-испански:

– Хола, амиго!

– Здорово, коли не шутишь.

– Последний анекдот: приходит…

– Не надо анекдот. Тошнит уже от вашего веселья.

– O-о, амиго перепробовал виски…

– Дурак. Помолчи немного.

Луис замолкает. Не спеша он продвигается к краю ванночки. Толик щелчком возвращает его на место. Таракан вскидывает крылья, однако молчит.

– Что замолк?

– Хола, амиго!

– Хола-хола. Прекрасная сегодня погода, не правда ли?

– Сегодня ожидается потепление…

– Заткнись.

Луис обиженно замолкает, молча подбираясь к краю ванночки.

Щелчок, Луис вскидывает крылья, падая на середину.

– Ты нам нужен, Луис. Мы любим и ценим тебя.

– Спасибо, Толик, ты очень хороший.

– Щас прослежусь.

– Не понял?

– Прослезюсь.

– Не понял?

– Еще б ты понял, куриные мозги.

– Куриные мозги? Ты очень остроумный, Толик.

Под шумок Луис подползает к краю ванночки и, перевалившись через край, со стуком, усиленным микродинамиком, падает на стол спиной вниз. Отчаянно суча лапками, вращается на спинке.

– Что, тяжко, брателла? А никто не говорил, что будет легко.

– Жизнь пройти не поле перейти.

Луис переворачивается на живот и направляется не спеша к краю стола.

– Ща ебнешься и последние мозги сломаешь.

– Луис очень неглуп. Не правда ли?

– Неправда. Сломаешь мозги, пеняй на себя.

– Куриные мозги. У меня очень остроумный амиго.

Падает на грязный пол.

– Все-таки навернулся, космонавт херов. Ну, что?

– Хола, амиго – приветствует Луис с полу.

– Смотри-ка, не растерял мозги. Везука.

– Не понял?

– Еще бы ты понял. Словарь пидарасы составляли, нет там ни хуя.

– Не надо ругаться, амиго. Тебе не идет.

– Во, это есть, смотри-ка. Откуда ты знаешь, что мне идет, а что не идет, гандон?

– Не понял?

– Тупой ты, как кнехт, понял?

– Боюсь, не совсем, амиго. Попробуй еще раз?

– Надоел ты мне, и знаешь, какие это будет иметь для тебя последствия?

– Луис наскучил Толику? Невероятно! У Луиса много замечательных настроек, нажми кнопку Помощь на пульте.

– Много вас тут помощников. Во где вы уже у меня.

– Боюсь, амиго, я не совсем понял твою глубокую мысль.

– Мысль очень простая: пиздец тебе пришел, и всей твоей пиздобратии. И очень скоро. Теперь понял? Куда под стол-то полез, мудлон?

– Не надо ругаться, амиго. Тебе не идет.

– Переползешь эту линию, и тебе хана, амиго.

– Боюсь, я не совсем понял твою глубокую мысль, амиго. Ты уверен, что хотел сказать именно Ханна?

– Да уверен. Переползешь эту линию, я тебя убью. Понял?

– Не делай этого, амиго. Тебе будет не хватать Луиса. Мои братья и сестры погибли. Луис остался один.

– Ха-ха. Ишь ты, какой маркетинг задвинул. Врешь, брателла, Кончита еще есть в коробке.

– Кончита умерла. Но жизнь продолжается, амиго.

– Только не твоя.

Толик берет тапок и хлопает об пол. К каблуку прилипает ошметок в хитиновой кожурке. Красный светодиод на пульте начинает мигать. Толик нажимает зеленую кнопку, и светодиод, пискнув, гаснет. Поле Луис теперь обведено пунктирной рамочкой. Толик всовывает ногу в тапок, растирает пятно и включает очиститель. Из ящика письменного стола он достает прозрачную коробочку с цицеро. Упитанная тушка мексиканского таракана начинает метаться в коробке. Толик нажимает кнопку Кончита, дверцы распахиваются. Кончита выскакивает наружу, спотыкается и замирает – включается замедлитель.

– Хола, Кончита.

Молчание. Толик прибавляет громкость. Только какой-то комариный звон, и все. Толик сумрачно матерится, вертит пульт, другой рукой берет за надкрылья Кончиту, направляет микрокамеру на брюшко, на дисплее шершавые щиточки хитина, похожие на растрескавшуюся черепицу, чип и разводка вроде на месте. Перегружает Кончиту и слышит все тот же комариный звон микродинамиков. Швыряет Кончиту на пол, а сам ложится на кровать.

Потолок: ни одного светлого пятна. Он никому не нужен, не интересен.

По обоям бегут полосы новостей. Толик смотрит не видя.

Толстая стрелка циферблата на оконном стекле крадется к пяти. Это время сумерек там, наружи.

Если до девяти никто не позвонит, загадывает Толик, то…

Никто не звонит. Потолок: ни одного светлого пятна, все отключены.

На табуретке у письменного стола брошены плоскогубцы. Они остались еще с прошлого раза.

Толстая стрелка на оконном стекле грустно смотрит вниз. Теперь стекло черное, и яркость подсветки падает, подстраиваясь под освещенность. Блик падает на распахнутую дверку. Толик встает и, придвинув табуретку, лезет, вооруженный плоскогубцами, на антресоли. Распахнув дверку, вытряхнув какой-то картонный хлам на пол, он добирается на этот раз до источника питания алертов, выдирает его из трухлявой стены. Спрыгнув на пол, он растаптывает его в труху.

Найдя припрятанную капсулу с ядом, он ложится на кровать и включает снег. Прости меня, господи, шепчет Толик и раскусывает капсулу. Голова начинает кружиться, сознание уходит, под закрытыми веками загораются сполохи, потом растворяются в невнятное марево.

И тут врубается алерт: – Дорогой наш Анатоль, пожалуйста, ничего не предпринимай до прихода службы помощи, которая уже спешит к тебе. Ты нам нужен! Мы любим и ценим тебя!

Толик поднимает тяжелые веки. На потолке вспыхивают один за другим Ната, Чен, Мамми, Руслик, смутные через медленный вихрь снежинок. Комната наполняется голосами. – Толик, ты слышишь меня? – Какой яд ты принял? Руслик, ты не знаешь, что он принял? – Голоса то сливаются в гул, то вновь становятся отчетливыми. – Непонятно пока, сейчас приедут, разберутся. Что-то фторосодержащее, кажется. Ничего страшного. Я уже в пути, Чен. – Дорогой наш Анатоль, пожалуйста, ничего не предпринимай до прихода службы помощи, которая уже спешит к тебе. Ты нам нужен! Мы любим и ценим тебя!

– Толик, сынулечка, скажи хоть что-нибудь своей мамми. Почему так плохо видно?

– Снег. Вы-то не паникуйте, этого только еще не хватало, нажмите на Спокойно, в первый раз, что ли, ей-богу? Нажали?

– …помощи, которая уже спешит к тебе. Ты нам нужен! Мы любим и ценим тебя! Дорогой наш Анатоль…

– Где ж этот ебаный автономный источник? – вяло удивляется Толик теряя сознание.

УЧИТЕЛЬ ИСТОРИИ

Доброслав наслаждается.

Мясистые, жирные ученицы, вот они, пахнут потом и чипсами, можно протянуть руку и…

– Здесь представлены, Доброслав Мирославович, образчики Черняховского периода. На обломках черепков можно рассмотреть…

Да ни хера там нельзя рассмотреть.

– Простите, Эвелина, можно вас прервать?

– Да, конечно, Доброслав Мирославович.

Доброслав прикрывает раскосые глаза. Втягивает плоскими ноздрями воздух.

– Эвелина, девочка, у вас кончился пластилиниум?

Эвелина смущена.

– Э-э. Да. Но я думала…

– Нет-нет, все хорошо, ваши черепки выглядят, как бы это сказать, минималистически убедительно. Вы понимаете меня?

– Честно говоря… Пожалуй, нет. Да, точно, нет.

– Вы очень способная ученица, Эвелина.

Знойная сучка!

– Все свободны на сегодня, – объявляет Доброслав.

Ученицы и единственный ученик, как его? Не важно, покидают зал собраний. Как минимум на месяц. Кроме Эвелины.

– Да, Доброслав Мирославович. И это приятно.

– Что, Эвелина?

– Быть вашей способной ученицей, вы прекрасный учитель.

– Спасибо. Присядьте. Здесь не слишком… уютно, и все же…

– Очень уютно. Мне так нравится, когда вы употребляете такие… уютные слова. Уютно… Да. Что вы хотели сказать?

Эвелина посасывает трубочку миксера, но что там втекает в кровеносные сосуды складной рыжеволосой сучки… Бог весть.

– Я хотел бы поговорить с вами об истории. Ведь я историк, Эвелина.

Как бы ввернуть «бог весть»? Ладно, проехали.

– Я слушаю вас Доброслав Мирославович.

– Что есть история?

– Что?

– Нет, это я вас спрашиваю: что есть история?

– Моя курсовая работа кажется вам слабой?

Сладкая, пахнущая потом, чернилами, туповатая сучка.

– Возьмите, ну, биологию, психологию, астрологию, субысторию, политику – это история?

– Да.

– А почему?

– Я не прошла? У меня есть две недели на переподготовку, и я… – Нервничает, сладкая, теребит сенсор миксера, будто я не вижу. Ой, какая сладкая…

– Хотите чаю?

– Чаю?

– Ну, да. – Учитель наливает воды в электрический чайник, щелкает выключателем, чайник начинает утробно побулькивать, его прозрачное тело чуть заметно содрогается, пузырьки пара поднимаются и лопаются на поверхности, пока Доброслав высыпает в стакан чаинки заварки. Включает сухой дождь и музыку. Девушка вскидывает брови.

– Быдляк.

– Быдляк? Вы имеете в виду… массовое историческое сознание? Социум?

– Вы понимает меня с полуслова, Эвелина. Быдляк, единая и единственная реальность. И ее надо полюбить, Эвелина, полюбить по-настоящему, потому что…

– Но я еще не решила окончательно, хочу ли я стать историком…

– Спасибо за откровенность. Кем же вы собираетесь стать?

Во, пошло говно по трупам, как говорили в молодости. Нет, по трубам, кажется. Ну да, по трубам, при чем здесь трупы? Пора покупать новый миксер, этот не мешает ни хера или мешает какую дрянь – так и подохнуть недолго.

– Даже и не знаю… Нет, не знаю. Но у меня же еще есть время подумать, не правда ли?

Улыбается, более благожелательно, чем того требует ситуация. Или я выдаю желаемое за действительное?

Учитель давит на выпуклый плюсик кнопки Креатив, аминокислотная смесь проникает в желудок по тонкой соломинке, несется в мозг, будоража отдел АЗ передней доли правого полушария.

Он встает, приносит две прозрачные чашечки заваренного чая. Девушка отстраняет соломинку, прихлебывает.

– О чем я?

– О том, что я – плохой историк.

– Этого я не говорил. Ваша реконструкция дарвинизма на планете археоптериксов – образчик в высшей степени органичного исторического мышления. Но станете ли вы историком-профессионалом? Бог весть.

– Да-да, бог весть. Нет, я не уверена. Общение с вами тем не менее уже является мне в некотором смысле наградой.

Эвелина улыбнулась откинулась в кресле, шелковый рукав блузки упал, пикантно обнажив спираль фиолетовых опухолей, спускающуюся от запястья к локтю. Доброслава опять затошнило – на этот раз от последней волны молодежной моды, к которой ему уже, видимо, не адаптироваться никогда. Эвелина сверкнула глазом, поправила рукав, скрывший плод месяцев косметических курсов.

– А можно вопрос?

– Разумеется, Эвелина.

– В каком году было Наполеоновское нашествие?

– Странно. Я вновь чувствую себя на экзамене. Наполеоновское нашествие?

Жмет на Память. Но цепочки памяти Хоффмана (или Хартмана?) не заработают, пока не прекратится действие тетра… неважно, пока будет работать лишь ассоциативная память, а от нее мало толку.

– Наполеоновское нашествие пришло в Россию в 1812 году. Горела Москва.

– К чему вы клоните, Эвелина?

– Вы же были на курсах повышения квалификации, общались с физиками, но вы не знаете или не помните о поджоге Москвы, об уланах, Денисе Давыдове…

– Я должен оправдываться?

– Да нет же! Вы не помните об этом потому, что вам это не интересно. Потому что вы историк боговой милостью, как говорили когда-то, и вы мыслите исторически. Мне же бывает иногда интересней не конструирование фактов, а сами факты. Быть может, я… зануда.

– Вы? Полноте. Быть может, вы просто плохо информированы. Вы романтизируете физическое мышление, а ведь, по сути, современная физика, возьмите хоть ту же физическую археологию, соревнование миксеров. Вы бы посмотрели на эти лица, распираемые спесью. Ведь по сути… техногенное быдло с мозгами, распухшими от модной дряни, изобретенной таким же собратом физиком с разъеденными катализаторами клеточными мембранами! Факты! Вы шутите! Они уже сами путают, где факт пятой виртуализации, а где шестой, где след, а где след следа, а где след следа следа. А где…

– Вам плохо? Вы побледнели.

Черт. Опять передавил, кажется. Сначала не шло, а может, казалось, что не идет, о-о, что-то нехорошо. Мутит. Чертово старье, все, надо покупать новый миксер. И чтоб прямо в вену, как сейчас делают.

– Доброслав Мирославович!

– У-y. Нет, ничего страшного, сейчас пройдет.

Отхлебывает чаю.

Молчат.

Что она так на меня смотрит?

– Я плохо выгляжу?

– Что вы! Я… любуюсь. Вам так идет эта бледность!

И вдруг она кладет ладонь ему на коленку. Робко перебирает пальцами. И так же внезапно, будто спохватившись, отдергивает руку.

O-о, сладкая…

– Да, вы правы. Мы стали зависимы, мы и двух шагов не в состоянии сделать без этих миксеров… чертовых миксеров.

– А они ведь и запрещенные катализаторы себе в мозг гонят, я вам говорю. Человечество ждет скорый крах. Да и человечество ли это?

– Крах?

– Ну, в смысле скорый конец.

– А можно задать вам личный вопрос?

– Хм.

– Я понимаю, что ставлю вас в неловкое положение, но… строгость законов в нашем злосчастном субдомене компенсируется невозможностью их исполнения.

– Эвелина, я не собираюсь стучать на вас в соответствующие органы. Задавайте личный, любой.

– Вы даос?

– Нет.

– Извините. Продолжайте, пожалуйста.

Эвелина откидывается в кресле, обнажая запястье, поправляет рукав, краснеет, молча сосет соломинку миксера.

Хе-хе. Что продолжайте? Доброслав жмет на Душевность.

Глаза их встречаются. Учитель кашляет в кулак, отводит глаза, не выдержав взгляда бесстыжих, безлинзовых глаз.

Кхе-кхе. Он жмет на Душевность снова, потому что ничего не смешалось через соломинку идет воздух.

– Вы такой милый, Доброслав Мирославович…

Она вновь кладет ладонь на его колено, на этот раз решительно, и убирать ее не собирается.

– Я… я…

– Я знаю, вы сейчас нажимаете Нежность…

– Я… я не знаю, как мне сказать… я…

– …а ваш миксер сломался, потому что его давно пора бы выкинуть и купить новый, но вы не можете этого себе позволить потому что вы…

Я… я…

Жмет на Душевность, хотя и так понятно, что ничего не выйдет.

– Оставьте вы его в покое, Доброслав Мирославович, или возьмите мой, если…

В голове учителя бушует испорченная физиками химия, мышцы деревенеют, слова путаются.

– Да погодите, идите же сюда…

Учитель судорожно встает, выхватывает из кармана пульт миксера, вырывает из воротника соломину и, швырнув на пол, топчет в ярости. – Проклятая рухлядь! – кричит он, прыгая на остатках устройства, выплясывая какой-то нелепый танец на глазах слегка опешившей аспирантки. Наконец в изнеможении падает на колени, тело его обрушивается на журнальный столик, сотрясаясь рыданиями.

– Милый, милый Доброслав Мирославович.

Меж тем незаметно подкралась ночь. Ночь нежна. Она ласкает богатых и бедных, старых и молодых, если те устали. От борьбы с дневной нелегкой жизнью, или сами с собой, или просто силы вдруг кончились.

Теперь учительская его голова, отрыдавшись, покоится между укрытыми шелком коленями девушки.

Какая же знойная сучка – думает учитель, впадая в сладкую дремоту.

ДОНКИХОТ СКРИПУЧИХ УКЛЮЧИН

Еще одно субботнее утро Мурра. Мурр развалился в кресле. В левой руке тарелка с яичницей-глазуньей, в правой вилка и граненый стакан с пивом. Он зевает, отхлебывает пивка, ставит стакан на пол и пытается отломить вилкой кусок яичницы. Она не дается. Мурр засовывает кусок целиком, жир лоснится на его небритых щеках. Прожевав, Мурр приказывает: Новости! В углу слышно движение, пупс выходит шатающейся походкой из-за платяного шкафа на середину комнаты и открывает пухлый гуттаперчевый рот, прокашливается. «Доброе утречко, Мурр, мурреночек ты наш. Позволь…» – Дальше, – прерывает пупса Мурр. «…затянулось до поздней ночи. Парламентарии-хренарии…». – Опускаем политику! «…ожидается похолодание, не отморозь, драгоценный ты наш, себе…» – Спорт. «O-о, это моя любимая тема. Новый вид спорта придумали жители СубАвстралии: в водах Тасманийского пролива…» – Уходи! – Мурр зевает. – Извини, я не в форме что-то сегодня.

Пупс поворачивается в одну сторону, потом в другую, прокашливается. – Нет-нет, уходи.

Пупс благодарит за внимание, раскланивается, издавая во время наклонов непристойные звуки задним динамиком, скрывается за шкафом. – Нострадамус! – выкликает Мурр. За шкафом вновь начинается движение, на этот раз оно сопровождается шумом, похожим на возню, потом стуком тела об пол. Мурр заинтригован, однако не настолько, чтобы оторвать тяжелую задницу от старомодного статического кресла. Из-за шкафа появляется голова Нострадамуса без головного убора, затем и сама кукла на четвереньках. Ее опережает Агент, лоб которого светится красным – сверхважное сообщение. – Что еще?

«Год 2222 обещает быть…» – Нет, не ты! Абрамчик, что там стряслось?

«Буквально в эту минуту освободился квартириум в частном шельфе Скрипучих Уключин.

Престижность района оценивается как Весьма-и-весьма. В случае если вы желаете…» – Каком случае, Абрамчик? – Мурр кряхтя выбирается из кресла. – Немедленно оформляй заявку! Во сколько это мне обойдется? А ты чего рот разинул? Да не ты. Дамус, ушел!

Нострадамус разворачивается на четвереньках и отбывает за шкаф, волоча полы сюртука. «Квартириум принадлежит к категории Субвесьма и обойдется вам 0,15 года».

– Хорошо, оформляй, да поживей.

Мурр плюхается в кресло, но ему не сидится. Он начинает готовиться к переезду, фиксирует полки и стойки, заливает липкой пеной кухонную утварь.

К вечеру формальности улажены, годы проплачены и квартира Бесценный Ларчик, качнувшись и поскрипев, покидает свой нынешний квартириум и трогается в неблизкий путь. Торопиться, впрочем, теперь некуда, место теперь никто не займет.

Уже под утро Мурр приближается к шельфу Скрипучих Уключин. Он стоит у окна-стены, вглядываясь в размытые огонечки широких проспектов, в сигнальные прожекторы рифа, в которых мечутся колонии мальков. Пол мерно покачивается. На экране сервисного блока Муррова звездочка почти вплотную приблизилась к кружочку квартириума.

Проходит еще добрых часа три. Звездочка запрыгивает в кружочек, но проходит еще часа два, пока стуки, покачивания и поскрипывания утихаают, шипение гидросистем смолкает. В полдень из-за шкафа выходит Юнга и докладывает об успешном окончании разгерметизации. Мурр не слышит. Обессиленный, он уснул в кресле.

* * *

Новая жизнь Мурра. Вечерами Мурр, приодевшись, выбирается в свет. Променад широк и уходит в бесконечность, во всяком случае, он ведет к рифу с его увеселительными заведениями, лифтами и портами. Эспланады. Проспекты. Чистильщики обуви под пальмами. Запахи водорослей, солярки и выброшенной на берег рыбы из замаскированных под старинные урны для мусора ретрофорсунок. Население Уключин прогуливается неспешно, демонстрируя напускную, а может, и подлинную праздность. Здесь улыбаются, встречая знакомых и незнакомых, ведут неспешные беседы о литературе и театре былых или небылых времен – в общем, делают все то, что и положено делать «новым молодым», составляющим, похоже, большинство населения квартала, тех, что заполнили своими телами, говором и запахами бесконечные проспекты, анфилады и эспланады Скрипучих Уключин.

Через несколько месяцев мы видим нашего персонажа преображенным: он опрятен, похудел, раскланивается с соседями, он подходит к группке «новых», ведущих бесконечные беседы о Фолкнере и Твардовском, бросает пару фраз и, растянув толстые губы в улыбке, отходит в сторонку, закуривая «сигарету». У него даже появилась кличка: ДонКихот. «А вот и наш ДонКихот», – приветствуют его барышни в декольте, с шеями, иссеченными грубыми шрамами пластических операций, подкрашенными кармином. «Бонсуар, – отвечает ДонКихот в тон, – вы сегодня свежи как никогда». «Никогда не говорите никогда. Мы только из парилки. Присоединяйтесь как-нибудь». «Ни будь», – улыбается он. «Как сам?» – поворачивается он к юноше лет двухсот, отхлебывающему светящееся «пиво» из горла «бутылочки», стоящей целое состояние. «Вашими молитвами. Не присоединитесь ли вечерком к нашему обществу? Будут нарды, чипаевцы. Вы играете в чипаевцы?» «Я пас», – мило улыбаясь. И группка наблюдает неспешно удаляющуюся спину Мурра, жителя Скрипучих Уключин.

Интерьер Бесценного Ларчика почти не изменился. Продан Нострадамус, бит пупс, куплены кое-какая кухонная утварь и санитарные процессоры. Мурр не вписан в очереди на зеркала с настоящей амальгамой или на многотомные собрания сочинений из настоящей бумаги – он отдает себе отчет, что среди населения квартала он останется чудаком, чужаком, даже продолжая с полуслова мысль собеседника, потому что лоск общения не более чем сухая шелуха луковицы, которая, отлетев, обнажит сочные слои, годовые кольца стволовых клеток, по которым, как по кольцам на срезе дерева, можно узнать возраст «подростков». Либо их отсутствие, как в случае Мурра – ДонКихота. Поэтому никогда не пойдет Мурр в парилку, где от сорокаградусной жары растекаются под полупрозрачной кожей подсвеченные изнутри силиконовые импланты уключинских денди. «Ненавижу», – шепчет иногда Мурр в подушку, просыпаясь среди ночи от захлестнувшей во сне ярости.

На втором годе своего существования в Уключинах герой возвращается к некоторым старым привычкам. Привычки эти, надо сказать, с криминальным душком. Он, например, любитель прикупить при случае пиратские инфы. Длинными одинокими вечерами Мурр предается наслаждению узнавания подноготной тех, с кем он встречался днем, благо сутки в Уключинах установлены пятьдесят часов. У него есть инфы, узнай о которых, его лишат не только квартириума в престижном квартале, но и… об этом Мурр гадает с замиранием своего большого жирного сердца, что, разумеется, придает наслаждению дополнительную остроту.

Дональддак, сосед сверху, въехавший недавно, тоже из «новых молодых». Еще не обтесался. «Дональддак-младший, – протянул прозрачную руку Дональддак. – Я здесь новенький», – представился он при первом знакомстве. «Оо, да мы с вами, никак, родственники. ДОНкихот», – улыбнулся Мурр. «Как приятно!» – искренне обрадовался юноша шутке соседа, и Мурр вдруг почувствовал, какой путь вверх по социальной лестнице он проделал за какие-то полтора года. Год назад он не знал ничего ни о Дональддаке, ни о Дон Кихоте и о Сервантесе, написавшем его. Мурр тогда следовал, во всяком случае, пытался следовать правилу: почитать перед сном о тех, кого упоминали днем в светской беседе.

Оруэлл был тогда не менее почитаем, чем Шопен и Твардовский. И вот в одной из статей, написанной, должно быть, не одну сотню лет назад, автор сказал о классике буквально следующее: «По сути, история создания бессмертного романа анекдотична. Современники Оруэлла относили его роман к жанру антиутопии, некоего предупреждения современникам. Мы же видим в нем любовное описание реальности, которая, строго говоря, и не была в тот момент реальностью, став ею в недалеком будущем, которое, в свою очередь, уже видится нам через пелену времени столь трогательным, чарующим. Мы наслаждаемся Великой Ошибкой, и это закономерно в наше строгое время, где ничто не ценится столь дорого, как ошибка. Подобная метаморфоза уже приключилась несколькими столетиями раньше с писателем Сервантесом, написавшим своего Дон Кихота как полотно, обличающее омерзительные недостатки современного автору общества». Так Мурр стал ДонКихотом: рыцарь полюбился уключинской элите.

«Дональд Дак Младший. Учетный номер АСС890766ЕЕ888. Дональд Дак. Персонаж мультфильмов XX века Уолта Диснея. Утилизован по лицензии УИиК. Биоимя Артур Чонг. Не является клоном. Не клонирован. Биовозраст 121 год». Не дочитав, Мурр заходится хохотом. Подросток на полном серьезе пытался убедить его в том, что он-де внебрачный сын Дональддака, ненароком обнажая кусочек морщинистой шеи, купленной, видимо, в кожном отделе магазинчика в одном из лифтов рифа. Разоблачение, одна из самых древних и сильных страстей человека, наполняет его нескладную жизнь смыслом или хотя бы иллюзией смысла.

* * *

И вот однажды Мурр, он же ДонКихот-Скрипучих-Улючин, покупает через своего нелегала инфу А-16, или светлячки. С наступлением вечера, уже часов в тридцать, он укладывается в постель, но не для того, чтоб уснуть. На потолке загораются мириады светлячков. Это жители Уключин. Мурр командует увеличение, и светлячки стремительно разбегаются в разные стороны, оставляя на темном ландшафте Уключин дюжину собратьев, отличающихся оттенком свечения. Вот аметистовый светлячок начинает мигать, это Тюнс, племянник Нерона, императория Древнего Рима. Мурр знает его, довольно неприятный тип, хамоватый. Помигав, светлячок выстреливает пунктирной линией куда-то за пределы поля видимости, значит, контакт установлен с кем-то не из Уключин. Мурр следует взглядом за линией, ландшафт снова сворачивается, показывая светлячка, с которым установлен контакт. Взгляд Мурра останавливается, включается комментатор, который информирует, что контакт установлен с номером таким-то из надводных кварталов мыса Горн. По мысу Горн инфа не выдается, надо доплачивать, поэтому наш следопыт возвращается по стрелке к соседу, к Тюнсу, о котором ему уже давно известно, что никакой он не племянник Нерона, а двухсотлеток из «новых молодых», отпрыск учительницы из китайского домена и бетаклона полицейского из трущоб Огненной Земли.

Мурр живет в других мирах: в материальном, но ложном мире жителей Уключин и в призрачном, но более правдивом мире их светлячков на потолке. От этого голова его идет кругом, и это ему, видимо, нравится. Он заметно повеселел, раскрепостился, от чего его популярность в кружках завсегдатаев эспланады еще возросла. Мурра приглашают в жилища знати, знаменитости приветливо окликают его, щуря свои расширенные глазищи. Одним словом, ничто не предвещает грядущего крушения.

Крах крался по пятам нелегала-любителя. Однажды вечером пришло ему в голову запустить светлячков и посмотреть, что им известно про ДонКихота. Позже Мурр удивлялся, почему такая очевидная мысль не пришла ему в голову раньше. Он запросил ДонКихота Скрипучих Уключин и стал ждать ответа комментатора, но ответа не последовало. Светлячка ДонКихота просто не существовало. Мурр разумно предположил, что светлячки устарели и по каким-то причинам обновления инфы не произошло, что, в общем, странно: до сих пор дилер не подводил его с товаром. Несколько огорченный, Мурр лег этой ночью спать рано, активировав снотворное. Обычно он засыпал под светлячков, которые таяли с рассветом.

Днем он встретил соседа Дональддака. Они беседовали о том о сем, о течениях и цунами, как всегда о театре и литературе, злословили о новых девушках. Позже к ним присоединился Кавбой Маша из 3-го микрорайона. Вернувшись, Мурр, не дожидаясь темноты, запустил А-16 и без труда нашел светлячка Дональддака, подтвердив свои дурные предчувствия. Зафиксировав взгляд на Дональддаке, он услышал знакомое «Дональд Дак Младший. Учетный номер АСС890766ЕЕ888. Дональд Дак. Персонаж мультфильмов XX века Уолта Диснея. Утилизован по лицензии УИиК. Биоимя Артур Чонг. Не является клоном. Не клонирован. Биовозраст 122 года». Нашелся и Ковбой Маша, только ДонКихота в Уключинах не было, как не было и Мурра. Его начало подташнивать, как когда-то в молодости в невесомости, когда их возили со школой на Луну. Мурр активизировал мужество и запросил историю. На карте Уключин в увеличении появились светлячки Дональддака и Ковбоя, Маша не спеша приближается к Дональду, тот начинает мигать, пунктирная стрелка выстреливает из Маша и упирается в Дональда, оба меняют цвет свечения на сиреневый. И все. Ни ДонКихота, ни Мурра.

* * *

Мурр в своей комнате. Небрит, нечесан, грязен. Он понял, что его нет.

Видимо, меня нет, думает Мурр. Так бывает. Я где-то слышал об этом. Надо встать и умыться. Надо, видимо, смириться с тем, что меня нет. Быть может, в этом даже есть свои плюсы. Наверное, я не могу умереть, раз меня все равно нет. Но как тяжело жить, когда ты не существуешь.

Мурр связывается со своим дилером. Он пытается исподволь выведать у него о людях (или не людях), которых нет. Дилер делает вид, что его внезапно отвлекли срочные дела, и исчезает. Дальнейшие попытки связаться с ним безрезультатны.

Мурр в своей комнате, в своем Бесценном Ларчике. Грязен, бородат. Отчаяние его не столь остро, но оно уже не перемежается периодами судорожной активности или припадками истерического веселья.

Иногда все же он запускает А-16. Он ничего не ищет. Он бессмысленно смотрит в мириады светлячков. В таком увеличении движение их почти незаметно, а расслабленные глазные мышцы не дают сигнала к увеличению.

* * *

В одно из редких просветлений Мурр, ДонКихот-Скрипучих-Уключин вспоминает об однокласснике, который, по слухам, сделал карьеру в спецслужбах домена. Но среди жителей Уключин Ромула (так зовут удачливого одноклассника) нет, а связь с дилером потеряна.

На следующее утро Ромул собственной персоной у дверей Бесценного Ларчика. Сонный Мурр едва узнает спросонья друга детства. Друг потрясен жалким видом Мурра. Теперь он займется им лично. Ромул тащит Мурра в душ, уничтожает мусор, которым заросли спальня и кухня, заводит привезенную с собой музыку. Вечером Ромул выводит Мурра на променад.

– Что случилось? – спрашивает Ромул. Они стоят у стеклянных стен проспекта Зеленоватой Радости, смотрят в брюхо гигантскому осьминогу, флегматично перебирающего щупальцами в нескольких метрах от проспекта. Пахнет фиалками и бензином.

– Я купил себе А-16. Я знаю, что ты не доложишь об этом, но мне все равно. Можешь доложить, если это тебе поможет по службе.

– Ты несешь чушь, приятель. Это не та заслуга, которую высоко оценит мое начальство. Мое бывшее начальство. Я на пенсии, Мурр. Мы рано выходим на пенсию.

– Зачем ты пришел?

– Я получил сообщение, что некто разыскивает меня через незарегистрированную копию светлячков. Ты вспомнил обо мне, следовательно, случилось что-то экстраординарное. Специфика моей профессии такова, что о нас не вспоминают. Бывшей профессии.