Текст книги "Казацкие байки"

Автор книги: Игорь Срибный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Казацкие байки

Казацкому роду – нет переводу!

Тайна Средней Головы

Есть на острове Хортица на высоком берегу Днепра скальный массив, названный казаками Средняя Голова. Внизу горы, там, где из-под земли бьют холодные ручьи, в стародавние времена была пещера, вход в которую напоминал арку. Арка эта вела в огромный подземный зал с массивными сводчатыми потолками, как во дворце, и множеством колонн, украшенных старинным оружием.

По преданию, в пещере внутри горы спят лыцари-казаки, когда-то убитые на войне, лежа на земле и каменных плитах; при одних лежат доспехи, другие держат в руках сабли или сидят на лошадях, склонившись на их гривы. Вода ключа, который выходит из недр горы, ручейками течет между оседланными лошадьми. Эти лыцари – спящее войско Запорожской Сечи, которое должно проснуться в тот день, когда настанут наиболее трудные для Сечи времена, и в славный кош Запорожский вторгнутся захватчики, чьи силы будут намного превосходить силы запорожского войска. Тогда войско лыцарей очнется от смертного сна и придет, чтобы созвать своих воинов.

Но сначала высохнут верхушки деревьев, растущих на горе. После этого старый сухой дуб, стоящий на земле Хортицы уже более восьмисот лет, – святилище запорожцев пустит свежие молодые побеги. Родник переполнит горный ключ и побежит ручьем вниз, – тогда раскроется арка, и из неё выйдут все славные лыцари-казаки, чтобы в решающем бою сразить врагов Отечества.

Битва у Средней головы будет такой долгой и жестокой, что воды Днепра окрасятся в ярко-алый цвет от крови павших воинов. Только после того, как немало слез будет пролито и не один кровавый поединок состоится между двумя войсками, настанет на казацкой земле золотой век: все будут жить в мире и согласии друг с другом, не будет ни убийств, ни воровства, ни предательства.

Говорят, будто каждый год в день Ивана Купалы Средняя Голова открывает свои недра, и казаки идут к ключу поить своих коней. И поутру у ключа можно увидеть на влажной земле следы лошадиных копыт…

Сказывают, что проходил однажды мимо горы кузнец из Протовчи, как вдруг его окликнул казак, одетый во все черное. Он позвал кузнеца в подземную пещеру и попросил его подковать всех стоявших там лошадей. Кузнец убоялся грозного вида казака и решил не противиться ему. Он сделал все так, как его попросили, а когда уже собирался уходить, лыцари сказали, что в качестве вознаграждения за свой труд он может взять немного… конского навоза.

Кузнец был сильно разгневан таким обхождением, но ослушаться грозных лыцарей не осмелился. Взял кузнец свой старый холщовый мешок с инструмнтами, положил туда навоз и ушел восвояси. Оказавшись снаружи, он тут же выкинул из мешка зловонное вознаграждение.

Когда кузнец пришел домой, к нему подбежали все члены семьи, рыдая и взволнованно спрашивая, где это он пропадал так долго.

– Долго? – изумился в свою очередь кузнец. – Почему долго? Я провел всего лишь одну ночь, подковывая лошадей для лыцарей из Средней Головы!

– Одну ночь?! – вскричали его домочадцы. – Господи, да тебя не было целый год!

Тогда кузнец рассказал о своем приключении от начала до конца и показал свой мешок из-под навоза. Однако, как только он вынул из мешка инструменты и начал трясти им перед изумленными глазами членов своей семьи, оттуда неожиданно высыпалось несколько золотых монет. Тут-то кузнец и догадался об удивительных свойствах навоза из пещеры и побежал искать то место, где выкинул навоз… Но там уже ничего не было – запорожские казаки-лыцари умели хранить свои тайны….

Распятие

В стародавние времена в нескольких верстах от Черкасс находится старый монастырь для казаков, кои закончив военную службу, уходили к Богу, чтобы замолить грехи. При входе в залу монастыря висело большое распятие, о котором ходило много легенд. А всё потому, что выражение нечеловеческого страдания на лице распятого Христа было вырезано настолько правдоподобно, что при взгляде на него многих охватывал суеверный ужас…

Сказывают, что распятие попало в монастырь так…

В маленьком, обветшавшем от старости домике неподалеку от монастыря жил молодой парубок. Родители его давно умерли, и он был одержим работой, и мечтал вырезывать из дерева такие вещи, чтобы все останавливались перед ними в изумлении. Однако мало кто в округе знал о способном юноше, поэтому заказы ему выпадали весьма редко, а если и выпадали, то он старался сделать все по-своему, не считаясь с мнением заказчика. От этого большинство выполненных им работ отвергались, а переговоры заканчивались перебранкой.

И вот как-то раз в дом к молодому резчику пришел казак-монах из монастыря и сказал: «Мы слышали, что ты хорошо работаешь с деревом, и хотим сделать тебе заказ. Ведомо тебе, что наш монастырь беден, ибо казаки приходят к нам без гроша, без скарба какого-никакого, оставляя все мирское в Сечи. Слыхали мы, что ты хороший резчик. Было у нас распятие резное, да только когда мы его переносили, оно рассыпалося в прах, изъеденное жуками-точильщиками. Если ты сделаешь такое же, поручим тебе резать алтарь, да и вся другая работа по украшению нашей церкви – твоя!» Монах ушел, оставив парубку несколько талеров для того, чтобы тот прикупил все необходимые ему материалы.

Резчик принялся за порученную ему работу, ведь от этого заказа зависела его дальнейшая судьба! Купив дерево и глину для создания распятия, он принялся искать подходящего натурщика. Однако это оказалось делом не из легких: долго ходил резчик по городу в поисках человека, соответствующего его образу, пока не вспомнил об одном нищем, который сидел всегда на пыльном шляху у въезда в Черкассы. Изможденный, с неизгладимыми следами голода и нищеты на лице, заросший до глаз нечесаной бородой, с длинными, до плеч волосами – этот человек как нельзя лучше подходил в качестве натурщика.

Начиная с того дня резчик ежедневно приводил беднягу к себе домой и приступал к работе: привязывал руки нищего к бревну и тщательно ловил каждую деталь больного, измученного и исхудалого тела. Работа продвигалась хорошо до тех пор, пока резчик не начал работать над ликом. Нищий был счастлив своей подработке, благодаря которой он теперь каждый день ел горячую еду, поэтому постепенно выражение его лица приобретало весьма и весьма довольный вид, совсем не соответствующий образу распятого Христа. И у резчика работа не заладилась, ведь ему нужно было измученное выражение лица умирающего человека, живьем распятого на кресте. Как ни просил и ни уговаривал резчик бедняка сделать нужное выражение лица, последнему никак это не удавалось. Наконец, резчик разозлился. Он понимал, что может упустить свою последнюю возможность заработать и может вновь впасть в нищету. Охваченный яростью и отчаянием, резчик ударил нищего под ребро стамеской, которой резал дерево! И тут же увидел на его лице то выражение, которое было так необходимо ему…

С великим азартом принялся он за работу, пуская стружку за стружкой, которые ровными кольцами закручивались у его ног. Но когда молодой резчик закончил работу, он увидел, что нищий, безвольно повисший на веревках, мертв… Охваченный творческой лихорадкой, парубок не загрустил об этом прискорбном происшествии и, закопав тело нищего в конце заросшего бурьяном огорода, продолжил работу. Теперь работа спорилась, и вскоре, тщательно пропитав распятие горячим воском и отполировав его выделанной кожей, резчик отнес готовый крест в монастырь.

Настоятель монастыря и монахи застыли в изумлении и ужасе перед распятием – настолько правдиво был изображен лик Христа. Они похвалили резчика за работу, хорошо ему заплатили и сделали новый заказ.

. Однако, несмотря на то, что резчик так долго ждал новую работу, теперь дерево в его доме лежало нетронутым. Несколько раз приходили к нему монахи узнать о том, как идут дела. Резчик не отвечал и сидел прямо, глядя в одну точку…. Он не выходил на улицу, и это обеспокоило соседей. Начали распространяться слухи, что он сошел с ума.

А вскоре его нашли в доме повесившимся на той самой балке, к которой он привязывал нищего, когда работал над распятием…

Так и унес он с собой в могилу, вырытую за оградой городского кладбища, тайну о том, как удалось ему столь правдоподобно вырезать муку на лице распятого…

Пурпурные розы…

В глуши острова Хортица, среди волнующихся на лёгком ветру с Днепра плавневых зарослей, за которыми буйно зеленеют перелески, у Осокорового озера притаилась небольшая лужайка, окружённая древними дубами, словно лыцарями-казаками, охраняющими её от чужого глаза.

Тому, кто случайно наткнётся на неё в плавнях, откроется дивная картина: по окружности лужайки, подступая прямо к дубам-лыцарям, разрослись низкие кусты пышных пурпурных роз. С первого взгляда видно, что розы эти – особенные, необыкновенные. Нигде в округе, да и в других местах не найдете вы таких. Растут они только в этом месте и нигде больше… Пробовали их пересаживать – не принялись. Хотели их истребить, выкорчевать лихие люди – в том же году они зазеленели снова. Буйно раскинули они в разные стороны свои огромные бутоны, которые тянутся к солнцу, раскрываясь во всей своей невиданной красе, словно сердце на ладони.

Это укромное место, освященное скорбью наших благочестивых предков – казаков запорожских, не обозначено на картах острова и только старожилы знают к нему дорогу.

Здесь, на этой поляне более трёхсот лет тому назад, когда стояла ещё Запорожская Сечь, случилось событие страшное, мало кому из нынешних жителей Хортицы и Запорожья известное…

После того, как в 1709 году кошевой атаман запорожцев Кость Гордиенко и гетман Мазепа подписали с Карлом XII союзнический договор, царь Пётр I отдал приказание князю Меншикову двинуть из Киева в Запорожскую Сечь три полка русских войск под командованием полковника Яковлева с тем, чтобы «истребить всё гнездо бунтовщиков до основания». Подошедший к Сечи полковник Яковлев, чтобы избежать кровопролития, пытался договориться с запорожцами «добрым способом», но зная, что на помощь осаждённым из Крыма уже двинул своё войско кошевой атаман Сорочинский с татарами, начал штурм Сечи. Первый штурм запорожцы сумели отбить, при этом Яковлев потерял до трёхсот солдат и офицеров. Запорожцам даже удалось захватить какое-то количество пленных, которых они «срамно и тирански» убили.

11 мая 1709 года, в результате предательства реестрового казацкого полковника Игната Галагана, который знал систему оборонительных укреплений Сечи, стрельцам удалось смять оборону запорожских казаков. Крепость была взята, сожжена и полностью разрушена.

Оставшиеся в живых казаки, числом около пятидесяти ушли в плавни, где и укрылись от стрельцов. Собравшись у святого места, где прежде стояла вырубленная из дерева статуя Перуна – святого покровителя острова Хортица, порешили казаки уходить на чужбину – в края Турецкие.

Но, прежде чем покинуть отчизну, уговорились они, что совершат общее богослужение (открыто молиться старым русским богам они уже не смели) и простятся с родными краями. Для этой встречи и избрали они лужайку в лесу.

Избегая опасности, уходя от стрелецких постов, сошлись они темною ночью. И средь безмолвных дремучих дубовых лесов, под звездным сводом, в последний раз на родной земле обратились казаки к Перуну, моля дать прибежище в чужой земле и лелея тайно надежду, что даст им Перун возможность когда-то воротиться в родные края.

А потом простились с отчизной. Многие из них взяли на память горсть родной земли, многие целовали ее, орошая слезами горючими.

Но выдал тайное место запорожцев подлый предатель Галаган, и окружили поляну стрельцы плотным кольцом, из которого и заяц не выскочил бы. И обнялись на прощание казаки и встали в круг, оборотившись к лесу лицом…

Долго рубились они с ворогом, но слишком неравны были силы… И вот один за другим пали казаки от пуль свинцовых да от штыков стрелецких…

И выросли вскоре из земли, щедро политой казацкой кровушкой, алые розы – свидетельство преданности казаков друг другу и любви к родине.

Шли годы, и люди постепенно забыли о битве смельчаков с царскими стрельцами, в которой сложили они буйные головы, но место, где прощались они с родною страной, долго уважали и чтили жители Хортицы.

В старые времена были Хортицкие леса темнее и гуще. Теперь на месте дремучих лесов зеленеют лишь перелески и широкие поля. Местные селяне пытались распахать и засеять и лужайку с розами, ибо повсюду вокруг уже простирались возделанные нивы. Но словно само провидение хранило то место. Случилось тут подобное тому, что всегда бывает, когда кто-то пытается вторгнуться в место святое… Лишь только примется кто-то пахать лужайку – либо плуг поломается, либо конь падет…

Сказывают, посеял всё-таки как-то селянин на лужайке лён. Вырос лён, созрел, выдергали его, вымочили, высушили и уже начали трепать, и тут вспыхнул лён алым пламенем. От того пламени загорелась сушильня, а за ней – вся обширная усадьба того хозяина, что засеял лужайку льном, и в том пожаре погибла его молодая дочь.

С той поры никто не отваживался пахать святое место, и розы росли в приволье, становясь всё краше и краше…

Вряд ли сейчас кто-нибудь сможет отыскать ту лужайку в бескрайних плавнях, разве случайно наткнувшись… Лишь несколько казаков знают дорогу к нему, но место святое хранят они в тайне…

Блуждающие огни…

Древнее предание

– А что, кум Митрий, – Захар потянулся всем своим сухим жилистым телом. – Мож, заночуем тута? До постоялого двора нам еще ехать и ехать…

Мужики поили коней у небольшой степной речушки и сошли с телег, чтобы размять ноги. Митрий хмуро посмотрел на солнце, которое краем кроваво-красного диска уже коснулось далеких степных ковылей, и, заломив на затылок шапку, сказал:

– Неладное это место, кум! Помнишь, издеся наши чумаки [1]1
  Чумаки – возничие, отправлявшиеся за солью обозами.


[Закрыть]порезаны были разбойниками лет, почитай, уж пять-семь тому? Тогда и брат мой Кузьма тута головушку сложил ни за что, ни про что. Давай ишо протянем сколь сможем до темна.

– Э-э, кум, дык ты что, привидов боисси?

– А ты, Захар, будто не слыхал про заложных покойников? – Митрий был хмур челом и задумчиво морщил лоб.

– Чегой-то слышал от бабки. Не упомню уж… Скажи, коль знаешь!

– Ну, эт, кум, покойники, кои не своёю смертью погибли: кто руки на себя наложил, либо по пьянке там, либо убитые разбойным делом, как брат мой Кузька… Все, значит, покойники, оставшиеся неотпетыми, земле не преданные… Ить разбойники што с ими делали – в овраги сбрасывали, в канавы придорожные. Хорошо, ежели хворостом каким закидывали…

– А всё одно, кум, лучшего места для ночёвки не сыскать нам! – сказал Захар. – Не боись, костерок распалим, никакой привид [2]2
  Привид – привидение


[Закрыть]к нам не сунется!

– Да, не боюсь я! Только худое енто место! Как есть – худое!

– Ладно, кум! Делать неча, придётся тута ночевать: и вода есть, и лесок рядом с дровишками… Давай уж здеся!

Митрий ничего не сказав, начал молча распрягать лошадь.

Скоро в котле закипел кулеш, приправленный салом, и Захар выудил из-под соломы, которой был притрушен воз, кварту чистой, как слеза самогонки.

– Слыш-ко, Митрий, – черпая деревянной ложкой горячий кулеш, спросил Захар. – А иде ж брата твово схоронили?

– Да тута где-то добрые люди и прикопали их всех, разбойниками убиенных. Нам-то обсказали про енто чумаки, кои через день после нашего обоза ехали, да крови много на шляху увидали. Пошли по следам и нашли всех возниц зарезанными. Восемь мужиков нашенских было – всех порешили! А лошадей с телегами увели. Те чумаки нам обсказали, иде прикопали наших, значит, да только мы енто место не нашли… Сколь не искали…

– И что, души их? Неприкаянны с тех пор?

– Тут ить как, кум? Ежели жалостливые люди хотя бы бросали горсть земли, чтобы заложные покойники не мстили живым, то вроде как успокаивали их души. А в седьмой четверг после Светлого Христова Воскресения, по заложным устраивали поминки, которые были не печальны, а, наоборот, веселы, с припевками и свистом. Ежели удавалось найти могилу этих горемык, на холмик бросали яйца и деньги медные, чтобы покойники не мстили живым, не губили посевы и скот. А только и после похорон и отпевания душа заложного покойника всё одно не может попасть на тот свет и будет скитаться до Страшного суда.

– Ладно, кум, понарассказывал ты мне страхов на ночь, как теперя усну?

– Дык, сам просил! Давай укладываться. Поздно ужо!

Мужики долго ворочались на своих возах, пока сон не сморил обоих…

Митрий спал чутко и сразу проснулся, услышав, как испуганно заржала его лошадь. Он вскинулся на возу и обмер – невдалеке, у кромки леса пляшут-мятутся синие огоньки. Будто толпа людей мельтешит туда-сюда, и у каждого в руке синяя свечечка. Смекнул тут Митрий, что видит он перед собой души убиенных селян. Рука потянулась – осенить себя крестным знамением, да вдруг услышал он чей-то голос:

– А погодь-ка, Митрий…

Голос тихий, звучит издалека, а вот чудо – будто ему в самое ухо кто-то шепчет. И холодным дыханием овеяло затылок – ну, словно сзади кто-то стоит и дышит в спину. Дернулся он обернуться, да тот, неведомый, опять шепчет:

– Нет, брат, не оглядывайся…

– Кто тута? – ни жив, ни мертв прохрипел задушливо Митрий, и едва не рухнул с воза, когда услышал:

– Я это – брат твой Кузьма… Христом-богом прошу тебя, Митрий, упокой мою душеньку. И всех селян наших, невинно убиенных разбойниками. Поставь святой крест над нами, тогда обретем мы покой. Слышишь? Заради твоей бессмертной души…

И шепот утих – только чуть слышный шелест за спиной послышался. А синие огоньки сей же миг погасли.

Тут Митрия такой страх взял, что завыл он в голос.

Испуганно подскочил на своём возу Захар. Насилу кума успокоил, но глаз уж до утра не сомкнули – просидели под телегами, тесно друг к дружке прижавшись, зубами дробь выбивая и непрестанно крестясь.

Лишь рассвело, впрягли лошадей и погнали что есть мочи. В своем селе явились сразу в церковь, к батюшке.

– Да, – сказал священник, выслушав мужиков, – слыхивал я, будто есть там, иде вы указали, жальник [3]3
  Жальник (от слова "жалеть») – место захоронения заложных покойников.


[Закрыть]придорожный. Давно думал там часовенку поставить, чтоб упокоить блудящие души. Ну, вот и времечко приспело.

На другой же день с утра пораньше собрались мужики местные, инструмент какой-никакой в возы побросали и отправились на место, Митрием указанное. За день сладили малую часовенку возле того места. Закидали земляной провал землицей, курган невысокий насыпав, травой уложили. Иконку повесил батюшка, кадилом помахал да заупокойную молитву прочёл, чтобы обрели покой несчастные.

Назад уж на закате дня двинулись, положив себе непременно служить в часовенке молебны в Семик – седьмой четверг после Пасхи.

Митрий, все ещё не пришедший в себя после пережитой ночи, молча правил лошадью, хмуря густые брови. «Вот и Кузьме есть теперь божедомка [4]4
  Божедомка – божий дом, – то же, что и жальник.


[Закрыть]. Упокоится теперича душа его с миром, ибо Бог, в конце концов прощает всех» – подумал Митрий и вдруг увидел, что лошадь его стала косить глазом взадки… Заржала испуганно… Ушами прядает, гриву ерошит, а Митрию страсть как захотелось обернуться!

Но шепот услышал позади себя, на шелест сухой листвы похожий:

– Спасибо тебе, братка. Храни тебя Господь! Ты только не оглядывайся…

Упырь…

Случилося то весною, в травне, когда бурсаков Одесской бурсы отпустили по домивкам на лето.

Левко собрал быстренько свою котомку и отправился на Привоз, где договорился с чумаками, что собирались ехать в Бахмут за солью, что возьмут его с собою в обоз.

Когда в знойном мареве степи показалась украина Дикого поля, всколыхнувшаяся серебристо-голубыми метелками ковылей, Левко спрыгнул с телеги, поклонился в пояс чумакам и зашагал прямо по ковылям к речке Нижняя Крынка, на берегу которой раскинулся его родной курень. До речки было еще верст сто, но что это расстояние для молодых ног, устремившихся к родному порогу!

Бодро шагал Левко до сумерек, лишь единожды остановившись у ручья в сумрачном овраге и съев припасенный в дорогу шмат сала с сочной луковицей. Однако, проплутав в скальном массиве, коих немало раскидано по степи, понял вдруг, что заблудился. Дорога, по которой он шел в полном одиночестве, привела его в скальник и затерялась в каменных россыпях. Он стал искать кого-нибудь, кто мог бы указать ему нужное направление, но вокруг были лишь скалы и малые поляны меж ними, поросшие чахлыми, высушенными степным солнцем акациями… Обессилев в бесполезных блуканиях, Левко опустился на большой камень и задумался над тем, как ему придется провести надвигающуюся ночь. Глядя на долину, расстилавшуюся перед ним в последних лучах заходящего солнца, он вдруг заметил на холме маленькую хатенку, сложенную из плоских камней, которые иногда встречаются степи и служат одновременно и жилищем, и молельней решившим удалиться от мира отшельникам.

Издали хатка казалася полуразрушенной и необитаемой, но когда Левко

подошел к ее замшелым стенам, навстречу ему из отверстия, бывшего когда-то дверью, вышел очень древний старец с грязными седыми волосами, клочьями свисавшими с его затылка, в лохмотьях, издававших ужасное зловоние…

Будучи почти уже состоявшимся священником, Левко, разумеется, имел дело с самыми разными людьми и попадал во всякие ситуации, порою весьма рискованные. Поэтому брезгливость была не в его натуре. Да и перспектива провести ночь на холодной земле казалась для него гораздо менее привлекательной, чем иметь хотя бы такую крышу над головой.

Вот почему, приблизившись к старику, он поклонился и сказал:

– Здравствуй, святой отец. Да ниспошлет тебе Господь беспечальные лета. Не окажешь ли ты мне любезность и не доставишь ли радость, позволив разделить с тобой на эту ночь твой кров?

Старец вдруг вытянул вперед руку с длинными, отвратительными, хищно загнутыми ногтями и пророкотал неожиданно мощным утробным голосом:

– Прочь отсюда. бурсак! Плевал я на все обычаи гостеприимства! Здесь не какой-нибудь постоялый двор, чтобы терпеть всякий праздношатающийся сброд!

Ответить на это было нечего, и Левко повернулся и побрел прочь. Но едва

он сделал несколько шагов, низкий голос уже мягче произнес:

– Ступай в долину. Там, на краю, ты найдешь хутор, и если тебе повезет, ты получишь все необходимое.

Левко оглянулся, но старика не увидел. Тот словно растворился в воздухе.

Бурсак направил свой путь в указанном направлении и действительно очень скоро увидел маленький хуторок, который, как он мог разглядеть в сгустившихся сумерках, состоял не более чем из дюжины домов.

На краю хутора он встретил какого-то парубка, который проводил его к старосте. Тот тепло приветствовал Левка, ввел его в свою хату и предложил отдохнуть. В большой горнице Левко увидел человек двадцать селян, но не успел как следует все разглядеть, поскольку староста его сразу же провел в маленькую отдельную комнатку, и девушки принесли еду и постель. Немного поев, бурсак почувствовал, как сильно он устал, и, несмотря на довольно ранний час, лег спать и сразу же уснул…

Его разбудил громкий плач и причитания, доносившиеся из горницы. Он приподнял голову с подушки и прислушался… В этот момент дверь отворилась, и появился хозяин с зажженной свечой.

Он поклонился и сказал тихим голосом:

– Добродию, я староста этого хутора, как вы знаете. Но стал я им лишь несколько часов назад вследствие печального события. Ибо еще вчера я был только старший сын. А сегодня, незадолго до вашего прихода, мой отец умер. Вы выглядели таким уставшим, что я, не решился обременять вас своими заботами, прежде чем дам вам отдых и пищу. Те люди, которых вы видели, – все родня, жители хутора. Они собрались здесь, чтобы почтить память умершего, но теперь они уйдут в соседнюю деревню, которая находится примерно в полутора верстах отсюда. Я должен уведомить вас, что по нашему обычаю, никто не может оставаться в хуторе на ночь, ежели днем кто-то умер. Мы приносим умершему поминальную еду, читаем молитвы, а затем оставляем тело в одиночестве. Дело в том, что в доме, где находится покойник, ночью всегда происходят какие-то странные вещи, поэтому мы думаем, что для вас, будет лучше уйти вместе с нами. В соседней деревне мы найдем достойное место для ночлега, – сказав это, староста замялся, переминаясь с ноги на ногу. И вдруг продолжил:

– Но все же, поскольку вы особа духовного сана, то, вам, пожалуй, не страшны демоны и злые духи. Если это так, и вы не боитесь остаться один на один с покойным, то, пожалуйста, располагайте этим домом до нашего возвращения утром. Все же, я хочу повторить, что никто из нас не осмелится задержаться здесь на ночь.

Левко ответил:

– Я чрезвычайно благодарен вам за приглашение на ночлег и за вашу

искреннюю заботу. И мне очень жаль, что вы не сообщили о смерти отца сразу, когда я только постучался к вам вечером. Правда, я действительно устал, но поверьте, не настолько, чтобы это могло помешать мне выполнить свой долг священника. Скажи вы мне об этом заранее, я бы успел совершить обряды до вашего ухода. Но раз так уж случилось, я прочитаю молитвы после того, как вы все покинете хутор, и я останусь возле покойного до утра. Я не знаю, что вы имели в виду, говоря о странных вещах, которые происходят здесь по ночам, но смею вас уверить, что я не боюсь ни демонов, ни злых духов, ни чего бы то ни было еще, поэтому прошу вас не беспокоиться за меня.

После этих заверений молодой хозяин, похоже, успокоился и горячо поблагодарил священника за обряды, которые ему предстояло совершить над телом усопшего. Подошли и другие родственники. Все еще раз поблагодарили Левка за его добрые намерения.

Наконец, хозяин сказал:

– Что ж, мы уходим. А вы, добрый человек, пожалуйста, будьте осторожны. И

если все же станется чего-либо необычайное за время нашего отсутствия, мы просим вас обо всем нам потом рассказать.

И вот на хуторе не осталось никого, кроме священника, да хуторских собак и другой какой животины селянской.

Стоя в дверях, Левко долго смотрел в ночь, во тьме которой, цепочкой растянувшись, мерцали факелы уходящих селян. Скоро они скрылись из виду, и Левко вернулся в горницу, где лежало тело умершего. Здесь была зажжена маленькая керосиновая лампа, в красноватом колеблющемся свете которой можно было различить неприхотливую поминальную пищу в простой глиняной посуде и корзинках из ивового прута. Бурсак шепотом прочел молитвы, затем исполнил все полагающиеся церемонии, после чего погрузился в раздумья.

Так, в размышлениях, он провел несколько спокойных часов…

Когда же тишина ночи, казалось, достигла полной глубины, в комнате вдруг резко запахло серой, и из плотного, задушного воздуха горницы беззвучно образовался Упырь. Он был громадной величины и неопределенной, постоянно меняющейся формы. В тот же момент Левко почувствовал, что у него нет сил ни пошевелиться, ни заговорить, ни даже закрыть глаза…

И вот он с содроганием увидел, как это Нечто подняло в воздух мертвое

тело чудовищными лапами с длинными когтями и пожрало его с хрустом, быстрее, чем кот проглатывает мышь. Начав с головы, оно жрало все подряд: волосы, кости и даже саван, которым было накрыто тело. Покончив с усопшим, Упырь набросился на поминальную еду и в мгновение ока съел все, вместе с посудой и корзинками…

После этой богомерзкой трапезы он вдруг исчез, так же бесшумно и таинственно, как и появился…

Наутро, когда селяне сочли, что можно больше ничего не опасаться, и

вернулись на хутор, их приветствовал бурсак, стоявший на пороге дома старосты.

Селяне, с ужасом глядя на его изможденное лицо и совершенно поседевшие за ночь голову и усы, по одному проходили в горницу, где вчера они оставили покойника. Однако никто из пришедших не выразил ни малейшего удивления тому, что тело и поминальная пища исчезли. Хозяин дома вошел последним и обратился к Левку:

– Достопочтенный господин, мы все очень беспокоились за вас. И мы рады

видеть вас живым и невредимым, хотя, как я полагаю, вам этой ночью довелось увидеть то, что разумный человек не в силах был бы перенесть. Поверьте, ежели бы это было возможно, мы были бы рады остаться с вами. Но обычай наших предков далеких, как я уже говорил вам прошлым вечером, обязывает нас покидать наши дома после того, как к кому-либо из хуторян приходит смерть. Если бы этот обычай был нарушен, некое огромное несчастье должно было бы обрушиться на всех нас. Возвращаясь утром, мы находим, что покойник и поминальная пища исчезают за время нашего отсутствия. Так было всегда. Но теперь вы, пожалуй, знаете, отчего так происходит, и не откажетесь поведать нам об этом…

Левко, который все еще был в глубоком потрясении от виденного этой ночью, рассказал селянам, как бесшумно появился Упырь неясных очертаний и огромных размеров и как он пожрал труп и поминальную пищу.

И никто не показался бурсаку удивленным его рассказом. Сам же хозяин

дома заметил:

– То, что вы нам сообщили, добродию, в точности согласуется с тем, о чем рассказывали нам деды наши. И так ведется с древних времен…

Тогда Левко спросил с недоумением:

– Но разве святой отшельник, живущий вон на том холме, не совершает

похоронных обрядов над вашими умершими?

– Какой отшельник? – спросил удивленно староста.

– Тот древний старец, который вчера вечером и направил меня в вашу

сторону. Я попросился на ночлег в его святую обитель, но он прогнал меня, сказав,

чтобы я шел сюда.

Селяне посмотрели друг на друга с нескрываемым недоумением…

После долгого молчания староста сказал:

– Достопочтенный господин, мы всего лишь темные, бедные селяне и

просим нас извинить, но на том холме нет ни скита, ни отшельника. Более того, вот уже на протяжении многих поколений в окрестностях нет никого, кто мог бы совершать священные обряды.

На это Левко пожал плечами и возражать не стал. Он понял, что его

вчерашняя встреча с отшельником – проделка злого демона, который воспользовался моментом, когда его добрый Ангел – хранитель по какой-то причине ненадолго потерял его из виду.

Но после того, как он распрощался с гостеприимными жителями хутора,

расспросив их подробно о своем дальнейшем пути, Левко все-таки решил еще раз взглянуть на тот самый холм.

Как это ни странно, он обнаружил скит отшельника на том же самом месте, что и вчера. Однако на этот раз престарелый обитатель сам пригласил бурсака в

свое жилище. Когда Левко вошел, согнувшись в три погибели, отшельник униженно склонился перед ним, восклицая:

– Прости меня, Христа ради Божий человек!

– Вам не следует стыдиться того, что отказали мне в ночлеге, Старче. Вы ведь направили меня на хутор, где мне оказали радушный прием, и я благодарен вам за это.

– Мне не за то стыдно, – сказал отшельник, – я все равно не вправе давать приют смертным. Стыд сжигает меня из-за того, что вы видели меня в моем подлинном обличьи. Ведь тем Упырем, который на ваших глазах пожрал тело усопшего прошлой ночью, был я. Сжальтесь надо мной, Божий человек, и позвольте мне поведать вам мой тайный грех, за который я и был ввергнут в этот страшный образ.