Текст книги "Миграции"

Автор книги: Игорь Клех

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Тигры и капитаны

Еще Чехов по пути на Сахалин видел в Амурском заливе резвящегося кита, что не было редкостью и привело писателя в восхищение. А одну из улиц Владивостока назвали Тигровой оттого, что тигры извели всех собак у первых поселенцев. Тигр может не тронуть человека, но присутствия собаки в своих охотничьих угодьях не потерпит. Одни говорят, что он видит в ней естественного конкурента и зачищает от нее территорию. Другие уверяют, что тигру просто очень нравится вкус собачьего мяса, и поэтому на «безрыбье» он предпочитает корейцев, употребляющих собак в пищу, что отдает совершенной уж «собачатиной». Известно, что обитание по соседству с хищником, способным убить человека, придает особый тонус жизни в любом крае. Казалось бы, уссурийских тигров осталось всего-то полтыщи, и скрываются они в дебрях, однако первобытный детский страх пополам с восторгом живет почти в любом жителе Приморья. Мне нравилось «раскручивать» приморцев на разговоры о тиграх, и это слегка походило на сеансы психоанализа. Преодолевая внутреннее сопротивление, каждый либо припоминал собственные переживания от опасной встречи с хозяином тайги, либо рассказывал историю, приключившуюся с кем-то из знакомых, на худой конец – где-то слышанную или вычитанную. Ощущалось, что тигр здесь не условный символ, как для китайцев панда, а грозное олицетворение природной мощи – как бурый медведь для жителей Карпат и Камчатки или белый медведь для жителей Крайнего Севера. Любопытно, что у белого медведя существует нечто вроде «сговора» с лайками – те, почуяв медведя, не поднимают лай, а он за это их не трогает. Тогда как уссурийский тигр методично уничтожает собак всех пород и делает это с охотничьим азартом. И больше всего рассказов я услышал как раз о бескомпромиссной кошачье-собачьей вражде, когда самые огромные, свирепые и лютые собаки неожиданно для своих хозяев вдруг превращались в скулящих щенков. А поскольку тигра можно увидеть, только если он сам тебе покажется, в большинстве этих историй повествовалось о незримом, но ощутимом присутствии тигра, как в мистическом триллере. Окрас позволяет тигру оставаться невидимкой буквально в считаных шагах от тебя. Свежий след, оставленный им на тропе, выражает недовольство и означает «это моя территория», а кучка помета – последнее предупреждение: «Убирайтесь, я у вас за спиной и слежу за вами».

Для примера две истории, приключившиеся в окрестностях прииска Восток, где в уссурийской тайге добывается вольфрам и где проживает один из спонсоров Тихоокеанских встреч. Первая героическая и нетипичная – как охотнику чудом удалось застрелить уже в прыжке напавшего на него тигра, но свалившаяся на него трехсоткилограммовая туша чуть не похоронила охотника, переломав ему ноги и ребра. Вторая трагикомическая – как человек спасся неожиданным способом. Тигр одним ударом убил собаку, а выскочившего на подворье на ее предсмертный визг хозяина прижал к двери, положив ему лапы на плечи. Вид тигриной морды лицом к лицу поверг хозяина пса в такой ужас, что он непроизвольно принялся орать благим матом. Не ожидавший столько шума тигр, в свою очередь, опешил, поморщился, отпрянул и, прихватив труп собаки, неторопливо растворился в темноте. А человек весь остаток ночи просидел дома взаперти, в обнимку с ружьем и не сомкнув глаз. За что купил, за то продаю. Но мне приятно было видеть неподдельное волнение рассказчика, не позволявшее усомниться в правдивости историй, приключившихся с его соседями.

Мне отсоветовали здесь заходить в лес, хотя причиной тому совсем не тигры, а полчища изголодавшихся клещей. Висит груша – нельзя скушать, стоит лес – нельзя в него войти. Встреча с энцефалитным клещом тоже может стоить вам жизни, и не только в Приморье. Но есть большая разница между опасениями и страхами погибнуть от укуса насекомого и священным ужасом встретиться с тигром один на один, согласитесь.

После тигров самое время поговорить о капитанах, точнее – с отставным капитаном Анатолием Александровичем Семашко.

Украинских фамилий на «-ко», «-тюк», да и покондовее – таких как Шепета или даже Халабуда, в Приморье немерено. При том что это либо люди обрусевшие уже в нескольких поколениях и зачастую исторической родины в глаза не видевшие, либо приехавшие сюда в молодости и оставшиеся здесь навсегда. Поэтому владивостокский ресторан «Пузата хата» – с украинским борщом, полтавскими варениками, галицийской жареной кровянкой, начиненной гречкой, и анекдотическим салом в шоколаде – выглядит сегодня куда экзотичнее десятков китайских, японских и корейских ресторанов. Владивосток до 1922 года был городом на редкость пестрым в этническом отношении. Кого сюда только не заносило! Помимо попавших сюда по долгу службы, здесь селились крестьяне-переселенцы из центральных областей России и Украины, донские казаки, ссыльные поляки, немецкие, американские и французские предприниматели, почему-то финны, китайцы-синеблузники с косицами, за которые их драли в потасовках, корейцы в белых балахонах верхом на коровах (это отсюда в 1937 году принудительно переселили 5 тысяч корейцев в Среднюю Азию, где они обрусели и откуда рассеялись по городам и весям Союза) и целый контингент японских проституток (как времена переменились!). Первые полвека своего существования Владивосток даже внешне очень напоминал города американского Дикого Запада, особенно в период «порто-франко» (свободной безналоговой торговли). Только вместо эффектных револьверных перестрелок в салунах и на улицах существовала речка Объяснений для офицерских дуэлей (название это до сих пор сохранилось в топонимике города, в которой, как мало где еще, отпечаталась вся его история). В советском плавильном котле пестрота населения заметно поубавилась, но следы былого разнообразия видны до сих пор. Много встречается выходцев из Сибири и других регионов и республик, когда-то влюбившихся в этот край и перебравшихся сюда жить.

Вот и уроженец Донбасса Семашко навсегда связал свою жизнь с Владивостоком и Тихим океаном. Кульминацией в его биографии был период, когда он возглавлял рыболовецкую флотилию «Алексей Чуев» в должности капитана-директора (гражданский эквивалент должности контр-адмирала, номенклатура кабмина СССР). Флотилия состояла из гигантской плавбазы с таким названием, перерабатывавшей улов дюжины юрких траулеров. В 1980–1982 годах в Ленинграде были построены четыре однотипных плавбазы, первоначально закладывавшиеся как авианосцы, но по решению свыше переделанные и приспособленные для нужд рыболовного флота. «Алексей Чуев» был из этой серии. Водоизмещение 45 тысяч тонн, длина корпуса 215 метров, двигатель 10 тысяч лошадиных сил, капитанский мостик на высоте 28 метров над уровнем палубы – настоящий Левиафан! Флотилия уходила в море на полгода, для производственных и бытовых нужд на плавбазе имелся мощный опреснитель морской воды. С не меньшим вдохновением, чем Франсуа Рабле описывал обед великана Гаргантюа, Анатолий Александрович перечислял мне какие-то немыслимые количества – эшелоны, вагоны, цистерны, тысячи тонн! – провизии, питьевой воды, соли, солярки и прочих горюче-смазочных материалов, масляной краски (чтобы вернуться с промысла при полном параде), загружавшиеся перед отплытием на этот плавучий остров. Стараясь чего-то не упустить, следом он перечислял ежедневный выход продукции: десятки тонн мороженой и соленой рыбы, рыбьего жира, костной муки, консервов-пресервов, да еще триста тонн шкурок минтая.

Тут я изумился в первый раз:

– Как – шкурок? Зачем?!

– Вот и мы так все спрашивали и матерились – совсем они там наверху офонарели! Производство убыточное, труд дурацкий, люди отлынивают, халтурят. Только когда у нас забраковали первую партию, выяснилось, что шкурки минтая потребовались для нужд военной электроники – изготовленные благодаря им платы могли нести до миллиона контактов на квадратном сантиметре. Тогда уж пришлось людей приструнить и наладить выпуск чистого продукта.

Тогда я задал еще один вопрос:

– Скажите, а почему испортилась селедка? Почему продается только тощая да пересоленная?

Как оказалось, не только потому, что ее солят уже мороженной где-нибудь в Подмосковье. Порча началась раньше, когда «прямой» засол свежего улова из соображений экономии стали подменять засолом «в стадии первоначального окоченения». И тут старый капитан изумил меня во второй раз, рассказав о «королевском» засоле – от 25 до 50 центнеров сельди такого засола ежегодно поставлялось флотилией в Кремль.

– Чтобы получить несколько тонн такой сельди, надо сначала взять 100 тонн соленой сельди и аккуратно выпотрошить. Потрошеная селедка потом отправлялась в армию или тюрьмы, а ее внутренности применялись для засола свежей рыбы вместо тузлука, рассола. В бочках 5 тонн сельди перекладывалось слоями с 10 тоннами кишок. Рыба не только засаливалась, происходила еще ее ферментация. Селедочка получалась – язык проглотишь! Этим у меня занимался повар-кореец Ли, никто не мог с ним соперничать.

Я тоже мысленно проглотил язык, закусил удила и продолжил расспрашивать капитана со все большим пристрастием, а он, как Шехерезада, выкладывал очередную морскую быль, настолько увлекательную, что я жалел только об отсутствии диктофона и недостатке времени, чтобы все это записать и издать под неброским титулом «Рассказы старого капитана». Особо захватывающими были истории о перипетиях времен «холодной войны»: как в «тени» его судна пыталась прокрасться в наш порт чужая подлодка, как воровали друг у друга радиобуи, чтобы добыть секретную информацию. Однажды его рыболовецкое судно больше суток преследовал американский эсминец, передавая по громкой связи: «Верните украденное имущество Соединенных Штатов!». А как его вернуть или избавиться от него, когда все было подотчетным, и только по долгу службы на капитана «стучало» пять подчиненных?! В конце 1990-х, получая визу в американском посольстве, капитан с изумлением узнал, что мог быть арестован на территории США, и этого не случится только потому, что истек четвертьвековой срок давности по его «преступлению». Прежде я как-то, по тупости, не задумывался, что все гражданские суда у нас и на Западе всегда были готовы не только к «труду», но и к «обороне». Так, на случай войны в конструкции «Алексея Чуева» были заложены пусковые шахты для ракет и оборудованы места для установки орудий. Поэтому неудивительно, что, когда в середине 90-х кто-то из руководства пароходства приватизировал плавбазу и продал китайцам, а сам укрылся в США, китайцы включили «Алексея Чуева» в состав военно-морского флота и стали использовать в качестве плавбазы своих подлодок.

К тому времени наш капитан уже был на берегу, но его неугомонный и деятельный характер и здесь давал себя знать. На пенсии он занялся судомоделированием и уже собрал дюжину исторических парусников и кораблей: от простенькой каравеллы Колумба до недавно сгоревшего чайного клипера «Катти Сарк», флагманского линейного корабля адмирала Нельсона и нескольких судов, составивших славу русского флота, – от фрегата до канонерки. Как опытный мореход и прирожденный хозяйственник, он воспроизводит все без исключения детали конструкции в масштабе и использует только аутентичные материалы, вплоть до породы древесины.

– За одну из моих моделей мне предлагали 20 тысяч долларов, – признался капитан, – но мне жаль с ними расставаться. В них моя жизнь, и я предпочитаю дарить их своим детям.

– А не хотите сделать Владивостоку подарок, – поинтересовался я, – устроить выставку своих макетов? Она бы произвела фурор, ведь некоторые модели чуть не в рост человека!

– То-то и оно – их транспортировка может закончиться капремонтом, а не выставкой. Пусть уж дома стоят.

А я подумал, что на фоне своей эскадры сам Анатолий Александрович гляделся бы Гулливером, угнавшим для лилипутов флот Блефуску.

Прикордонный морской заповедник

Во Владивостоке задождило, официальная часть поездки закончилась, и в выходные мы выбрались отдохнуть на берегу бухты Витязь километрах в трехстах южнее Владивостока. Отправились на трех машинах. Примерно через час очень приличная автострада стала перемежаться участками грунтовой дороги с прибитой дождем пылью и камешками-попрыгунчиками. Миновали заповедник Кедровая Падь, где обитают последние дальневосточные леопарды-эндемики. Показался небольшой порт Зарубино, к причалу которого спешил южнокорейский паром с очередной партией подержанных и новых автомобилей. Вдоль берега потянулись страшненькие турбазы советской поры. Но они закончились, и дорога пошла через лес на подъем. Главное испытание подстерегало нас именно здесь. Последние пять километров пути мы преодолевали битый час, раскачиваясь, как на тренажере, соскальзывая в колеи и ямины и скрежеща днищем по камням. К счастью, дождь не перешел в ливень, чтобы сделалась непроходимой для легковых автомобилей эта так называемая «дорога», ведущая в одно из излюбленных мест отдыха владивостокцев. Конечной целью нашего пути был поселок Витязь и одноименная бухта на полуострове Гамова в Хасанском районе – том самом, где 70 лет назад велись кровопролитные бои с японцами. На дорогу с остановками и дозаправкой вместо обещанных трех с половиной у нас ушло чуть не шесть часов. Нас дожидался накрытый обеденный стол в одном из частных пансионатов, сделавшихся весьма прибыльным местным бизнесом. Сутки в таком, в зависимости от сезона, обходятся чуть больше или чуть меньше одной тысячи рублей с человека (или $ 40). Наш оказался довольно мил и живописен – цветники с японскими шаровидными поплавками от рыбацких сетей, резные деревянные скульптуры, открытые веранды, столовая на полтора-два десятка человек с наемной татарской стряпухой, обшитые вагонкой двухместные каютки на втором этаже, банька и душ, плохо закрывающиеся двери санузлов. Видно было, что пансионат не столько строился, сколько рос – вегетировал по мере возможности и необходимости. Что неудивительно, поскольку хозяином пансионата был упоминавшийся в начале очерка энтомолог и кандидат биологических наук, перебравшийся сюда жить с семьей из Владивостока. Как человек пишущий, фотографирующий и издающий книги, он был заинтригован таким обилием залетных литераторов в собственном доме и в первый же вечер угостил нас незабываемым самогоном… из меда, за которым он не ленится ездить раз в сезон за полтыщи верст к знакомому пасечнику в город Арсеньев.

Перед тем как перейти к кульминации поездки, позволю себе два небольших отступления.

О приморской загородной жизни

Владивосток – город, вытянутый в длину, и некоторые его окраинные поперечные улочки заканчиваются в лесу. Один из загородных особняков, где нас принимали, от швейцарского шале отличали только высоченный забор и суховатый «офисный» характер. Никакой безвкусицы, все функционально – да только никто в нем не живет, разве ночует изредка или гостей принимает. Другой дом – в конце улочки Сахарный Ключ, где цена сотки за два года выросла с 1 до 5–6 тыс. у.е., – отличал более «новорусский» характер в некоторых деталях интерьера (особенно меня покорило подвесное кресло-качалка на пружине). Зато люди здесь именно что жили в свое удовольствие – с детьми, собаками, родней, в новом просторном доме на краю леса, с застольями для гостей на открытом воздухе под кедровыми соснами и лиственницами. Хозяин – бывший филолог, его жена – юрист, специализирующийся на операциях с недвижимостью. Можно, оказывается, и так.

О некоторых гастрономических впечатлениях

В любом приморском городе на Западе или на Востоке непременно существует рыбный рынок – во Владивостоке таковой отсутствует. При том что доля морепродуктов в рационе приморцев несравненно выше, чем у подавляющего большинства россиян. Но и только. Кажется, я больше походил на фаната даров моря, чем все они, вместе взятые. Например, меня дружно уверяли, что трепанга можно купить в любом крупном супермаркете, безбожно путая трепанга с каким-нибудь моллюском трубачом. Каюсь, я собственноручно расколол дюжину черных и серых морских ежей в поисках их деликатесной икры – и кандидат биологических наук помогал мне в этом, даже не вспомнив, что сейчас не сезон. А располовиненные ежи продолжали шевелить своими иглами, как в фильме ужасов. С жадностью набрасывался я на отварную сифулу – жительницу ракушки, похожей на кокетливую дамскую шляпку, – сослепу приняв ее жесткий красный язык за мясо краба. Я вдумчиво сравнивал крупную икру дальневосточной симы с икрой других лососей. Впервые распробовал нежную мякоть гребешков и вошел во вкус сушеной морской капусты, напоминающий вкус тыквенных семечек (а не рыбьего жира, как в советское время). Я научился на глаз отличать банки и вправду с крабовым мясом от таких же с его отходами, напоминающими стружки и опилки в крабовой заливке. Чего-чего, а времени на это я не жалел и не терял. Новые друзья снабдили меня в дорогу еще соленым папоротником-орляком для салатов и корейским «тяем» – пастой из плесени, выращенной на соевых бобах, – острой, как аджика, и вкусной, как гноёный сыр.

Но вернемся в бухту Витязь, где дождь прекратился, распогодилось, и всей компанией мы двинулись на берег бухты. Вода в ней оказалась на удивление теплой, и кое-кто купался. Из-за заработанной во влажном климате жестокой простуды (меня успокаивали: «О, вы, видимо, не бывали южнее Окинавы, вот там климат, это действительно!») я бродил босиком по мелководью, подбирая ракушки и похожие на кокарды морские звезды, которыми были буквально усеяны прибрежные камни. Выброшенная прибоем, на песке гнила морская капуста и подсыхали белые водоросли, которые по неведению я принимал в китайско-корейских салатах за древесные грибы. Тихий почти летний вечер посреди бабьего лета на берегу одного из заливов Японского моря.

А следующий день выдался просто будто в зените лета. Я обгорел на солнце и тоже рискнул искупаться, невзирая на душераздирающий кашель. Было бы глупо этого не сделать. Утром мы отправились на машинах по такой же примерно дороге, что накануне, на противоположный берег полуострова. С сопок открывались умопомрачительные виды на заливы по обе стороны, но то, что мы увидели, спускаясь к бухте Спасения, превзошло самые смелые ожидания. Изрезанный берег и цепочки скальных островов, которых так недостает нашим морям, окруженные пеной прибоя и теряющиеся в океанских далях. Нечто такое до сих пор я видел только в одном из фильмов о Джеймсе Бонде, снимавшемся, кажется, у берегов Таиланда.

Дорога в конце концов сошла на нет, и, оставив машины, на территорию заповедника мы спускались пешком по извилистой тропинке в высокой траве, растянувшись гуськом. На песчаном берегу находился пост охраны заповедника, где нас уже ждали. В морской прогулке по бухтам заповедника мне посчастливилось попасть в число первых пассажиров самого длительного «заезда». Надо сказать, эта прогулка больше походила на родео. На длинной океанской волне катер било словно брюхом о бетон. Чтобы не вылететь из него, я одной рукой цепко держался за ветровое стекло и пружинил на полусогнутых ногах, как подсказал мне водитель, а другой рукой старался поймать и вернуть постоянно выезжавший из-под меня ящик, служивший сиденьем. Фотоаппарат я забыл взять с собой, а видеокамера разрядилась, – оно и к лучшему, иначе бы я точно вылетел за борт. Потому что снимать было что. Мы зашли в бухту Среднюю, где несколько лет назад побывал президент Путин и, по уверению инспекторов, вознамерился построить здесь дальневосточную резиденцию для отдыха и встреч с лидерами тихоокеанского региона. Отсюда мы направились к островам, рифам и скалам – «Ворота» (в просторечии «Штаны»), «Лев» (в профиль очень похоже), «Заячьи Уши». Увеличившееся волнение помешало нам заплыть в выбитый волнами грот, мы попытались – и отказались от этой затеи. Зато увидели целое стадо нерп, покачивающихся на волне и с любопытством нас разглядывающих с расстояния в полсотни шагов. Зашли в следующую бухту, где был еще один пост и дзот времен последней войны, и погуляли по дикому песчаному пляжу. Водитель катера тем временем попил пива и посудачил с коллегой.

В этой части заповедника всего четыре инспектора на дежурстве. Наш водитель Игорь – один из них. Ему 41 год, разведен, имеет взрослого сына, живет во Владивостоке, где и кем только не работал – таксистом, охранником, телохранителем. Теперь здесь инспектором, никаких курсов или экзаменов для этого не требуется. Летом 20 дней работает, 10 отдыхает, зимой – 15 и 15. Зимой труднее. В октябре море холодает, «морепродукты» (в т. ч. морские огурцы-трепанги – неужто не всех еще выловили?) уходят с глубины поближе к берегу. Тогда-то и наступает самый браконьерский сезон. У инспекторов катер с двигателем 40 л. с., ракетница и табельный пистолет (которым не пользуются, потому что браконьеры наймут адвокатов, и инспекторов же еще и посадят). А у браконьеров 200-сильная «Ямаха», автоматы и бронежилеты. Спустят на дно аквалангиста и дежурят, появится катер инспекторов, начинают кружиться, уводя подальше от места погружения, чтобы потом, оторвавшись на скорости, подобрать всплывшего аквалангиста и скрыться. А могут и очередь дать поверх голов – шутить не любят.

Я изумился:

– А что же пограничники? Они вам не помогают?

– Изредка помогают, но у них своя служба. Вон, кстати, глядите, опять идут напрямую через заповедник – пьяные, наверное.

Должен сказать, рассказ Игоря о небезопасных «танцах» с браконьерами впечатлил меня и подтвердил, что места эти, похоже, и впрямь «джеймс-бондовские».

Такой вот образовался здесь гремучий коктейль из неописуемых красот природы, недееспособности и людских пороков, который суперагент завещал смешать, но не взбалтывать. Хотя в данном конкретном случае взболтать все же придется – и чем скорее, тем лучше.