Текст книги "Громов"

Автор книги: Игорь Цыбульский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

Уже на следующий день на самолете МВД мы прилетели в Тбилиси, а затем на двух вертолетах отправились в Цхинвали.

Здесь мы встретились с руководством республики, сотрудниками милиции, ополченцами, которые противостояли грузинским подразделениям внутренних войск и милиции. Внимательно изучили экономическое положение республики, которая оказалась отрезанной от других регионов и не снабжалась самыми необходимыми ресурсами. Причем после разговора с руководством и специалистами Громов много беседовал с жителями города прямо на улицах Цхинвали.

Суммировав полученную информацию, собранную по-военному быстро и детально, мы возвратились в Тбилиси, где была запланирована встреча с новым президентом Грузии Звиадом Гамсахурдия.

Следует отметить, что набравший в то время силу парад суверенитетов очень пагубно отразился на кадровой ситуации в бывших республиках Союза. Так, проведенная по настоянию 3. Гамсахурдия быстротечная смена министра внутренних дел Грузии привела к тому, что исключительно важная, особенно в тот конфликтный период, должность была занята (другого слова не подберешь) тридцатидвухлетним спортсменом, далеким от многообразия проблем, стоящих перед МВД и республикой в целом.

На совещании у президента Грузии кроме Бориса Всеволодовича и меня присутствовали уже упомянутый министр внутренних дел, министр безопасности и руководитель аппарата президента.

Гамсахурдия начал с обычной в таких случаях церемонии представления, а затем перешел к ситуации в Южной Осетии.

Меня поразило мышление человека, занимающего пост лидера страны, в которой идут острейшие процессы распада, сопровождаемые кровопролитием.

Заявил он буквально следующее:

– Уважаемый Борис Всеволодович! Вы боевой генерал и прекрасно понимаете, что в ситуации, когда кучка сепаратистов пытается дестабилизировать обстановку, достаточно поднять в воздух два боевых вертолета, которые бы прошлись над Цхинвали и немного постреляли, если потребуется, – При этом президент Грузии, как шестилетний мальчуган, растопырив пальцы, показал, как атакуют боевые вертолеты, и весело добавил. – Паф, паф, паф…

Сидящие напротив нас сподвижники президента, представители силовых структур дружно закивали головами, одобряя «гениальный план» быстрого урегулирования конфликта, предложенный их шефом.

После того что мы увидели и узнали в Северной Осетии, было удивительно слышать о таком «простом» решении вопроса.

Борис Всеволодович, с присущим ему спокойствием и невозмутимостью, очень популярно объяснил президенту и его команде, что решение Южно-Осетинского конфликта лежит не в сфере военных действий, а имеет глубокие экономические и политические причины, не разрешив которые, невозможно разрядить ситуацию. Громов подробно остановился на возможных путях преодоления кризиса, продемонстрировав президенту Грузии глубокое понимание ситуации, привел конкретные примеры многочисленных нарушений договоренностей о прекращении актов насилия как с грузинской, так и с северо-осетинской сторон.

Доводы Громова были настолько убедительны, что Гамсахурдия ничего не оставалось, как согласиться и просить Бориса Всеволодовича проинформировать руководство России в таком ключе, чтобы Грузии была оказана помощь в разрешении конфликта.

По возвращении в Москву тут же были составлены информационные записки в адрес президента и правительства с изложением конкретных мер по урегулированию конфликта. Борис Всеволодович очень тщательно подходил к отработке этих документов, стараясь сделать их простыми и легко читаемыми, но вовсе не за счет «причесывания» и снятия остроты.

Предложения были одобрены и на их основании составлен план конкретных мероприятий для органов и подразделений МВД. Контроль за исполнением плана был возложен на генерала Громова.

Вот тут мы все и почувствовали армейскую, штабную хватку афганского генерала. Громов был неотступно требователен. Если в плане был указан срок исполнения мероприятия, то ни один руководитель, даже самого высокого ранга, не мог этот срок нарушить. Ну а если нарушал, то вынужден был держать ответ по всей форме, так что повторять подобное ни у кого больше желания не возникало. При этом в словах Громова, сколь бы суровы они ни были, не было ничего унижающего человеческое достоинство.

В дальнейшем мне пришлось сопровождать Бориса Всеволодовича во многих поездках и участвовать в его переговорах с руководителями Азербайджана, Нагорного Карабаха и Северной Осетии.

К сожалению, подготовленные им аналитические записки не всегда обращались в планы реальных действий. Но этому не приходится удивляться, так как отношения между бывшими республиками и субъектами СССР, да и внутри самой России, в то время были чрезвычайно запутанные и нестабильные.

Могу сказать одно. Все, о чем он предупреждал руководство страны, развивалось именно так, как он прогнозировал. Не сомневаюсь, что, если бы предложенные им меры были своевременно приняты, многие конфликты можно было бы разрешить или хотя бы снять их остроту, что спасло бы множество человеческих жизней.

Расскажу еще об одном, запомнившемся мне эпизоде, случившемся во время поездки в столицу Нагорного Карабаха город Степанокерт. Громов, как всегда оперативно, обсудил положение с руководством республики, а также с представителем Центра в Закавказье В. Поляничко. Предполагалось, что мы останемся ночевать в Степанокерте. Однако все, что нужно, было сделано, и, не желая терять времени, Громов вылетел в Баку, где ему предстояло встретиться с руководством Азербайджана.

Утром из газет мы узнали, что дом в Степанокерте, где мы с Борисом Всеволодовичем должны были ночевать, подвергся обстрелу из гранатометов. Реакция Бориса Всеволодовича на это событие была удивительно спокойной. Впрочем, удивляться не следует, в Афганистане и более опасные переделки бывали не раз.

Борис Всеволодович Громов запомнился мне как руководитель, способный решать самые сложные государственные задачи, оставаясь при этом человеком, уважающим чужое мнение и умеющим ценить людей. Сочетание этих качеств, к сожалению, очень редко отличает руководителей высокого уровня в нашей стране.

– Работа в горячих точках, при всей ее огромной важности, все-таки только часть задач, которые должен решать первый заместитель министра МВД, – продолжает свои воспоминания Иван Федорович Шилов. – Следующий этап, который Громову предстояло пройти, – это работа непосредственно в самом аппарате министерства. Аппарат в МВД не простой, многоотраслевой, у министра девять заместителей! У каждого заместителя по четыре-пять служб. Правильно говорили, что МВД – это настоящий монстр.

Аппаратная работа и выстраивание взаимоотношений – один из самых сложных процессов в нормальном функционировании всей этой системы.

С приходом Бориса Всеволодовича появились четкость и систематичность в проведении коллегий и совещаний. Все выстраивалось конкретно и ясно. Вот поручение, вот исполнитель, вот сроки и контроль… и вот доклад о выполнении поставленной задачи.

Он сразу, как только начал у нас работать, ввел такую систему. Должен сказать, что этот новый для нас стиль был воспринят и подчиненными, и командным составом с одобрением.

Борис Всеволодович требовал точных формулировок, добивался, чтобы задание было понятно исполнителю. Мало поставить задачу, тут же обсуждалось, как ее лучше решить. Раньше, когда люди ехали в горячие точки, то ничего не планировали заранее, – разбирались на месте. Теперь люди отправлялись в командировку с четким планом действий. Все это, конечно, не мешало корректировать план с учетом меняющейся обстановки.

Новую организацию работы аппарата почувствовала и подхватила периферия. Областные управления тоже начали перестраиваться. Это было исключительно полезно для работы всей системы МВД.

Наступил август, время отпусков. Министр отправился отдохнуть в Крым. Борис Всеволодович наездился досыта по горячим точкам и тоже ушел в отпуск. Я оставался на хозяйстве.

Внезапно осложнилась ситуация в Нагорном Карабахе. Двадцать семь наших офицеров из внутренних войск были взяты в заложники. Переговоры результата не дали. Было принято решение проводить операцию прочесывания лесного массива, где, по нашим данным, скрывались боевики.

Несколько суток я практически не выходил из кабинета, контролируя ход операции. К счастью, все прошло удачно. Заложники были освобождены.

18 августа из отпуска вернулся министр. Борис Всеволодович должен был приехать через неделю.

Наступило 19 августа. День ГКЧП.

В тот же вечер Громов прилетел в Москву.

Честно скажу, с моих плеч точно гора свалилась. Теперь можно было в любой трудной ситуации зайти к Борису Всеволодовичу посоветоваться. А положение складывалось исключительно сложное. По сути, никто из нас ничего подобного не переживал и даже не мог предположить возможность такого раскола и безвластия в стране.

Громов казался очень спокойным. А ведь давление на него со всех сторон было колоссальное. Противоборствующие лагери стремились всеми силами перетащить на свою сторону МВД. Особенно трудно пришлось дивизии внутренних войск имени Дзержинского, расположенной в ближнем Подмосковье.

Куратором внутренних войск был именно Громов. Это он не позволил втянуть внутренние войска в боевые действия, что наверняка стало бы началом гражданской войны в распадающемся Советском Союзе. Повезло и в том, что начальником главка внутренних войск являлся бывший «афганец», преданный Громову человек.

Борис Всеволодович никому не позволил использовать в своих интересах МВД. Министр Б. К. Пуго, несмотря на то, что официально входил в состав ГКЧП, негласно поддерживал своего первого заместителя, понимая, что применение войск грозит самыми непредсказуемыми последствиями.

Шилов и Громов также были единомышленниками в этом вопросе и не выпускали из рук бразды правления. Прежде чем идти к министру, они всегда предварительно обсуждали все вопросы вдвоем.

Б. В. Громов:

– На моей памяти нет более трудного времени. Страна неотвратимо двигалась к развалу. Один за другим во всех концах вспыхивали межнациональные конфликты, гремели выстрелы и гибли люди. Советский Союз находился на грани гражданской войны. Именно милиции пришлось первой столкнуться с этой страшной бедой.

Все руководство МВД регулярно откомандировывалось в горячие точки. Мне, по поручению Б. К. Пуго, пришлось работать в Южной Осетии и Баку. Наверное, мне действительно было там легче, чем другим. Сказывался опыт восьмилетней службы на Северном Кавказе. Я знал не только местное начальство, но неплохо понимал национальные особенности людей, населяющих эти края, и умел с ними разговаривать.

1991 год был годом всеобщего обострения отношений. К тому же в Ираке тогда началась война, хитро названная американцами операцией «Буря в пустыне». Горячая пыль этой бури накрыла Кавказ и Среднюю Азию.

Система МВД СССР разваливалась, как и все общесоюзные структуры. Финансирование было явно недостаточным. Начались травля крупных государственных руководителей и разгон охранительных государственных структур. Все было направлено на развал СССР. Надо отдать должное организаторам этого процесса. Они провели операцию блестяще, взорвали страну изнутри, выпустив на волю разрушительные центробежные силы. Националисты всех мастей правили бал.

Был ли Горбачев вдохновителем этого процесса, сказать не берусь, но не видеть происходящего он не мог. Ну а если видел и не противодействовал, значит, сам принимал в этом участие, лукаво заняв позицию наблюдателя.

Меня в то время приглашали на все съезды и пленумы ЦК КПСС (на XIX партконференции в 1988 году я выступал). Это полагалось по статусу после того, как я стал командующим 40-й армией. На последнем XXVIII съезде КПСС я совершенно отчетливо увидел, что партия разваливается, а страна катится в пропасть.

В обычной жизни откровенные разговоры ведутся на кухне, на пленумах ЦК КПСС – в курилке. Так вот в курилке об этом говорили открытым текстом в отличие от официальных выступлений в зале. Здесь все отчаянно ругались и проклинали Горбачева.

Военные переживали крушение особенно тяжело. Помню разговор с Ахромеевым на военных учениях, которые проводили для Горбачева под Одессой. Мы просидели за разговорами всю ночь. Ахромеев был в растерянности. Он видел, что Горбачев ничего не делает, чтобы остановить развал страны и армии. Крупнейший военачальник, всю жизнь положивший на строительство армии, совершенно не понимал в то время, что ему предпринять, кого защищать и с кем бороться. Я тогда и предположить не мог, как страшно и безнадежно закончит свою жизнь этот замечательный человек, который не сумел смириться с тем, что на его глазах разваливается дело, которому он отдал все свои силы и способности.

Я чувствовал себя не лучше. Работая в МВД, видел ужасающую картину распада в ее крайних формах. Мне было понятно, что долго это шаткое состояние продержаться не сможет. Что-то должно случиться в самое ближайшее время.

Весной 1991 года произошел раскол и появилась коммунистическая партия РСФСР. Еще недавно даже подумать о таком было страшно. В мае ко мне на прием напросился Зюганов, он тогда уже был секретарем компартии РСФСР.

Зюганов принес проект «Слова к народу» и показал, кто подписал это обращение. Среди многих – мой любимый писатель Валентин Распутин, чудесная певица Людмила Зыкина, товарищ по Афганистану Валентин Иванович Варенников.

– Вы согласны подписать? – спросил Зюганов.

С обращением я был вполне согласен за исключением нескольких угрожающих формулировок, которые мне не понравились. Я подписал, поставив в скобках «с учетом замечаний».

В начале июля «Слово к народу» появилось в «Советской России», мои замечания, конечно, не были учтены.

«Слово к народу» разделило руководство страны на два лагеря. Все, кто поддерживал Горбачева, реагировали крайне отрицательно. Я сразу почувствовал это на себе.

Начались звонки по ВЧ с гневными тирадами: «Ты что же там, твою мать!..» А я, признаться, грубого обращения с детства терпеть не могу, у нас это было не принято. Еще в прежние устойчивые времена были случаи, когда из-за подобных наездов я навсегда прекращал всякие отношения с крутыми на язык людьми.

Однажды в афганский еще период мне позвонил министр обороны Язов. Был сбит самолет. Ну, это дело известное. Как только доклад о ЧП доходит до Москвы – жди разноса.

Конечно, разнос разносу рознь. Если начальство высказывало недовольство жестко, но корректно, я это безропотно принимал. Но когда Дмитрий Тимофеевич в ярости рявкнул в трубку: «Вы что там, вояки?! Куда смотрите?! Герои… вашу мать!..» Это было в 1988 году, как раз после того, как мы с Варенниковым получили звание Героев Советского Союза одним указом.

Я перебиваю:

– Товарищ министр обороны, я не желаю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне!

– Чего?! Чего?!!! Да ты соображаешь…

Но я повесил трубку.

Честно говоря, был почти уверен, что эта непроизвольная вспышка будет стоить мне должности. Особенно обидно, что с Дмитрием Тимофеевичем у меня в принципе были неплохие отношения. Но все равно, какими бы ни были отношения, разговаривать со мной таким образом я никому позволить не мог, иначе просто перестал бы себя уважать.

Через полчаса опять звонит ВЧ.

– Ладно, ты на меня не обижайся, но все равно… Сколько же еще «духи» будут наши самолеты сбивать?! Неужели ничего толкового невозможно придумать?!

Ну, это уже по делу разговор. Напряжение ушло, и мы нормально обсудили ситуацию.

Вот и теперь, после публикации обращения некоторые ретивые функционеры из ЦК КПСС заговорили со мной по матушке. Тут я даже не отвечал, сразу клал трубку.

Ближе к осени все почувствовали, что напряжение становится запредельным.

Б. К. Пуго был человеком деликатным и осторожным, на совещаниях с замами ничего особенного не обсуждал. Он говорил, что ситуация становится опасной, но мы назначены сюда государством и должны выполнять свою задачу по поддержанию общественного порядка и спокойствия.

Он старался держаться достойно, хотя не хуже нас видел, что народ из МВД бежит, расцветает воровство, казнокрадство и все разваливается.

Про ГКЧП в это время никаких разговоров не было. Я, например, ничего не знал об этом.

В августе я был в отпуске в Крыму.

Неожиданно позвонил В. И. Варенников. Сказал, что прилетает в Крым на аэродром Бельбек, и попросил туда подъехать, нужно, мол, поговорить.

Приехал на Бельбек. Там собрались уже человек семь командующих из близко расположенных округов: Киевского, Одесского, Северо-Кавказского, командующий Черноморским флотом, командующий артиллерией Сухопутных войск… В этот день, кажется, был праздник ВВС.

Я прибыл к тому времени, которое Валентин Иванович назвал, но, оказывается, они прилетели раньше и всей группой сразу уехали к Горбачеву в Форос. Стали ждать. Зашли в павильон, там местные летчики стол накрыли в честь праздника. Перекусили. Стоим разговариваем. Никто толком ничего сказать не может, одни предположения.

Ждали около трех часов. Потом с воем сирен подкатила колонна машин, и все приехавшие сразу ринулись в самолет.

Валентин Иванович остался. Он собрал начальников округов и что-то им рассказал. Я стоял в сторонке. Потом он подошел ко мне и сообщил, что создан Государственный комитет по чрезвычайному положению. Объяснил, для чего.

– Предлагаю вам, – сказал Варенников, – войти в состав ГКЧП.

Я поблагодарил Валентина Ивановича за информацию и предложение, но объяснил, что, если бы дело касалось только меня, я не раздумывая сказал бы «да», но сейчас не могу сделать этого, не проинформировав моего министра Б. К. Пуго.

– Но он ведь вошел в состав комитета, – сказал Валентин Иванович.

– Я сегодня же переговорю с ним.

Меня смущало то, что буквально за пару дней до этого нас с Фаей приглашал к себе в гости Пуго, он тоже отдыхал в это время в Крыму неподалеку от нас. Была очень хорошая встреча и откровенный разговор о происходящем. Про ГКЧП, однако, он ничего не сказал. Даже не намекнул.

Валентин Иванович со мной попрощался и улетел с командующим Киевским военным округом Чичеватовым.

Утром в понедельник 19 августа объявили о создании ГКЧП. Я услышал это утром, как только включил телевизор. И началось «Лебединое озеро»…

Вскоре позвонил Пуго и сказал, что направляет за мной самолет. Просил как можно скорее быть в Москве. Все остальное при личной встрече.

Вечером я был в Москве. Борис Карлович появился только в 11 вечера. Вид у него был очень усталый и озабоченный. Сказал, что был на комитете, где ведутся бесконечные дискуссии и никто не знает толком, чем заняться.

Я рассказал о предложении В. И. Варенникова и добавил, что готов принять участие в работе комитета, если это необходимо. Борис Карлович ответил, что состав уже утвержден, вам и тут дел хватит.

Позже, уже после самоубийства Пуго и начала следствия по ГКЧП, я понял, как мудро и дальновидно поступил тогда Борис Карлович. Он оградил нас, своих замов, от будущих преследований, тюрьмы и суда. Уже тогда он понял, что ГКЧП в его настоящем виде обречен на провал. У руля этого важного дела оказались не те люди…

– На этом восьмимесячное пребывание Бориса Всеволодовича в нашем ведомстве закончилось, – вспоминает И. Ф. Шилов. – Но Громов не ушел из МВД. Он и по сей день остался одним из самых уважаемых руководителей и командиров.

Помнят его не только в России, но и в бывших наших республиках, а ныне странах так называемого ближнего зарубежья. Тогдашние майоры и подполковники из союзных МВД, которые, затаив дыхание, слушали Громова, стали теперь руководителями сил правопорядка своих республик. Они при каждой встрече непременно расспрашивают о Борисе Всеволодовиче, говорят о своем глубоком уважении к нему и рассказывают, как им помогает тот опыт, который они получили, работая с ним.

Драматичным оказался последний этап службы Бориса Всеволодовича Громова в МВД.

Ушел из жизни министр Борис Карлович Пуго. Это был один из тех исключительно порядочных людей, которые принимают на свой счет всю ответственность за неудачу. Провал ГКЧП он принял как крушение своего дела и не пожелал жить с этим ощущением дальше.

Ушел из жизни маршал Ахромеев – человек, с которым Громов прослужил много лет и которому верил, как самому себе. Казалось, что все вокруг рушится…

Глава вторая
ГКЧП

ГКЧП разгромлен. Начались бесконечные допросы и весьма настойчивые попытки победившей стороны присоединить руководство МВД теперь уже во главе с первым заместителем министра Борисом Всеволодовичем Громовым к делу ГКЧП. Пришедший к власти Борис Ельцин спешил как можно скорее посадить в руководство силовых структур своих людей.

В трудной ситуации Громов вел себя очень достойно. Он не скрывал, что поддерживал и поддерживает идеи ГКЧП, изложенные в обращении «Слово к народу», что подписал это обращение сознательно, без принуждения. Но он всегда категорически против силовых действий и применения армии внутри страны и согласно этим своим принципам не позволил втянуть МВД в конфронтацию. Эту твердую и человечную позицию прославленного генерала не сумела опровергнуть даже тогдашняя Генеральная прокуратура во главе с преданно служившим Ельцину Степанковым.

Перед Степанковым, видимо, была поставлена задача дискредитировать любым способом тех, кто отказывался осудить позицию ГКЧП, и он, как говорится, землю рыл, чтобы это указание выполнить. Однако с Борисом Всеволодовичем не получилось. И не могло получиться. Генерала Громова знала и уважала страна. Устраивать против него провокации не решился даже Степанков…

После всех этих событий Громов стал искать возможность вернуться на работу в армию.

Тогда министром обороны впервые стал авиатор Е. И. Шапошников, который прекрасно знал Громова по учебе в академии Генерального штаба.

Громов позвонил Шапошникову как старому знакомому, напомнил, что продолжает состоять в штате Министерства обороны, а в МВД был командирован на время, и попросил Евгения Ивановича отозвать его обратно в армию.

Старый знакомый, которого в народе именовали улыбающимся министром, за не сходящую с лица добрую улыбку, ответил как-то непривычно строго: мол, сначала должна стать понятной роль Громова в истории с ГКЧП. «Давайте дождемся окончания следствия, а уж потом…» Вот он, каков оказался – добрый знакомый, улыбающийся министр!

Б. В. Громов:

– Меня через день вызывали на допросы и беседовали по два-три, а то и по шесть часов.

Все выглядело крайне неприятно. Членов ГКЧП арестовали. Ельцин, называя их путчистами и предателями родины, грозил какими-то немыслимыми карами вплоть до повешения.

Следствие закончилось в начале ноября 1991 года. После праздников меня пригласил Степанков и сказал, мол, извините за беспокойство, с вами все в порядке. А ведь еще и жену мою на допросы многократно вызывали. Перед ней никто извиняться не стал.

После этого мне позвонил главком Сухопутных войск Семенов (Шапошников сам со мной разговаривать почему-то не пожелал) и сказал, что министр поручил предложить мне на выбор две должности – начальника высших офицерских курсов «Выстрел» в Солнечногорске и – но тут придется подождать – первого заместителя главкома Сухопутных войск.

Выбор, как говорится, интересный… После 40-й армии и вывода войск из Афганистана, после командования Киевским военным округом – курсы «Выстрел»?! Это больше всего похоже на издевательство.

Громов ответил, что пост заместителя главкома Сухопутных войск, как должность промежуточную и временную, он готов рассмотреть.

Через неделю Семенов снова позвонил и сообщил, что принято положительное решение.

На этой должности Борис Всеволодович находился примерно полгода. Сразу почувствовал себя гораздо лучше. Тут армия, все родное! Он был искренне рад возвращению.

Если говорить о реальных перспективах, в то время это было оптимальное для Громова место. Если бы ему даже предложили стать министром обороны, то при Ельцине он бы на эту должность не пошел.

Кстати, Громов очень удивился тому, что министром обороны согласился стать Родионов. По своему отношению к делу и складу характера он не мог с Ельциным работать. Но у них нормального сотрудничества и не получилось.

Точно так же не смог работать начальником Генштаба старый знакомый Громова Самсонов. Он тоже был несовместим с Ельциным. С «царем Борисом» могли уживаться только такие люди, как Павел Сергеевич Грачев, который был готов без раздумий выполнить любое указание.

Все эти потрясения в жизни страны и собственной судьбе Громова едва не обошлись ему очень дорого. В ночь на 22 июня 1992 года у него случился инфаркт. Причем довольно тяжелый.

В это время Павел Сергеевич Грачев стал министром обороны. Он позвонил Громову в госпиталь и радостно сообщил, что подписал приказ о его назначении своим заместителем. Похоже, он тогда еще не задумывался о том, что они слишком разные люди. Правда, тогда и Громов тоже еще не представлял, как поведет себя в кресле военного министра его бывший подчиненный по 40-й армии, командир воздушно-десантной дивизии.

Громов приступил к работе только через полтора месяца.

Видимо, толком не подумав, П. Грачев поручил ему заниматься выводом советской Западной группы войск из Германии и Польши.

Месяца через два до министра дошло, какой жирный кусок он, не разобравшись, отдал Громову. Борис Всеволодович успел только съездить в Польшу к Виктору Петровичу Дубынину. После этого Западной группой войск занялись именно те люди, которые умели извлекать прибыль из таких дел.

Павел Сергеевич взял это ответственное направление на себя лично. В таких делах он был исключительно талантлив и расторопен.

Б. В. Громов:

– Виктор Петрович Дубынин был удивительным человек и одним из самых близких моих друзей! Тогда в Польше я подумать не мог, что это последняя наша встреча с Петровичем, что через месяц он умрет и на Новодевичьем кладбище я буду провожать его в последний путь.

Такой уж был этот 1992 год. Год тяжелейших потерь и крушения всего, что составляло смысл нашей жизни.

Хочу воспользоваться возможностью и сказать здесь несколько слов об этом замечательном человеке, который навечно останется в моей душе.

Все мы, люди близко знавшие Виктора Петровича Дубынина, называли его по-родственному – Петрович.

Он умер 22 ноября 1992 года. Вот уже сколько лет прошло, а Петровича в военной среде по-прежнему боготворят.

Три года он прослужил в Афганистане – сначала заместителем командующего 40-й армией, затем командармом, причем это был период самых тяжелых боев.

Потом он командовал танковой армией в Белоруссии, был начальником штаба Киевского военного округа, командующим Северной группой войск, а в 49 лет стал начальником Генерального штаба.

Виктор Петрович был настоящей находкой, подарком для наших Вооруженных сил. Он надел военную форму, будучи готовым к этой тяжелой жизни. Он был создан для нее. Его не требовалось настраивать, воспитывать, убеждать. И когда он шел вверх по армейской лестнице, на каждой ее ступени это только подтверждалось.

Некоторые удивлялись, как это человек, родившийся в глухой сибирской деревне, не получивший в юности столичного образования, добился таких высот, стал настоящим военным интеллигентом? Для меня ответ ясен: Дубынин – редкостный самородок. Природа одарила Петровича исключительно щедро. Его действительно можно было назвать настоящим интеллигентом – и по внешнему облику, и по внутреннему душевному содержанию.

Я почувствовал это сразу, когда мы встретились в 1982 году в академии Генерального штаба, куда нас зачислили одновременно. Передо мной был человек, заметно выделяющийся среди очень и очень многих незаурядных военных, а в последующем и военачальников. Неповторимая, яркая личность! Что касается образования, то я видел, как жадно добирает он то, что не успел получить и усвоить прежде.

Академия Генштаба – совершенно новый, качественный этап в жизни каждого военного человека. Дубынин понял это сразу и использовал свой шанс на все сто. Те два года учебы его сильно изменили.

Мы сошлись с ним мгновенно. Не было никаких притирок. Просто посмотрели друг на друга, и всё. Потом дружили и встречались при первой возможности до самых последних дней его жизни.

Я пришел в академию, уже отслужив два с половиной года в Афганистане. Он прибыл из Белорусского военного округа. Перед выпуском, когда ждали распределения и гадали, куда кого направят, я, помню, шутил: «Ну, держись, Петрович, забросят тебя в Афганистан. Мне это уже не грозит, я свое отвоевал…»

Петрович, похоже, ничего против Афганистана не имел и просил меня рисовать на доске карту и главные города Кабул, Саланг, Кандагар…

Удивительно, но судьба распорядилась так, что раньше всех из моих однокашников по Генштабу «за речкой» снова оказался я. В Кабул меня направили представителем Генерального штаба. Сам накаркал!

Петровича распределили в Семипалатинск, но уже через три месяца он появился в Афганистане, в сентябре 1984-го прибыл на должность первого заместителя командующего 40-й армией.

В Афганистане есть, конечно, свои особенности. Прибывающие командиры – от комдива и выше – довольно трудно и медленно входили в круг своих обязанностей и служебных полномочий. Это легко понять. Служили себе тихо, мирно и вдруг оказывались на войне. Причем не на привычной классической, о которой все расписано в книгах, а на партизанской, да еще горной, где всему нужно обучаться на практике, как говорится, с листа.

Виктор Петрович перестроился поразительно быстро. Помню, где-то спустя месяц после его прибытия обсуждался вопрос, готов ли Дубынин к проведению самостоятельных боевых действий. Причем в самом напряженном районе на юго-востоке, на границе с Пакистаном, в районе Хоста. Ни у кого не возникло сомнений – конечно, готов.

С первых же дней за ним было замечено: Дубынин очень тщательно готовится к любой операции, прорабатывает не только военные вопросы, но и те, что относились больше к сфере дипломатии и разведки, к политике. Он скрупулезно изучал обстановку, встречался с племенными вождями, местной властью, представителями ГРУ, агентурой. Тщательно изучал данные космической и авиационной разведки, сравнивал и сопоставлял информацию из разных источников.

Когда на должность командующего прибыл Родионов, мы находились в Пандшере, там шла крупная операция. Новый командарм прилетел на КП. Петрович ему представился и начал докладывать, причем дал исчерпывающую информацию по всем направлениям.

Обычно ведь как? Начальник артиллерии докладывает свое, заместитель по тылу свое и так далее. Дубынин владел всей полнотой информации, детально знал обстановку.

Если речь шла о принципах, о судьбе порученного дела, о жизнях людей, Петрович был непреклонен. Тогда для него не существовало авторитетов. Матом он не ругался и тон не повышал, но свою позицию отстаивал твердо. Не всем начальникам это нравилось. Вот удивляются: отчего он, три года провоевавший, признанный боевой генерал, имеет немного, по сравнению с другими, наград? Или еще вопрос: отчего после Афганистана его направили служить на равнозначную должность командующего армией в Белоруссию, хотя других переводили с повышением? Ответ прост. Петрович был одним из немногих, кто на всех уровнях власти говорил людям правду, какой бы горькой она ни была. Никогда не юлил и не старался угодить начальству. Поэтому «в верхах» недоброжелателей у него хватало…