Текст книги "Спасите наши души (СИ)"

Автор книги: Игорь Черемис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Ещё говорили о том, что Брежнев не сумел обеспечить преемственность власти; впрочем, то же самое говорили и про Сталина, и про Ленина, да и про Хрущева – мол, уйди они вовремя, всё могло быть иначе. Правда, такие говоруны упускают одну мелочь – все эти люди были достаточно молоды. Ленин умер в 54 года, Сталин – в 74, Брежнев – в 75, а Хрущева отправили на пенсию, когда ему было 68. Да и не были они единоличными правителями, пусть со стороны казалось именно так – все годы советской власти у руля государства стоял вполне коллегиальный орган; сейчас он назывался Политбюро ЦК КПСС, и в нем заседало пятнадцать человек, отвечающих за все важнейшие направления деятельности огромной страны. Все годы Политбюро было монолитом – по крайней мере, для массовой аудитории, и как раз попытка Горбачева подмять его под себя, сделать проводником своей воли и привела к пресловутому ГКЧП и всем последующим трагедиям.

А ещё говорили, что власти СССР сильно опоздали с реформами – мол, нужно было ещё в семидесятые двигаться по китайскому пути, и тогда бы всё получилось. Правда, в семидесятые ещё и сам Китай по китайскому пути двигаться не начинал, да и потом долгое время было непонятно, во что это выльется. И было два коренных отличия Советского Союза от Китая. Во-первых, в СССР ни одна из западных стран не стала бы вливать сумасшедшее бабло почем зря – а Китай весь свой рост построил на американских инвестициях. А во-вторых, руководство Союза было буквально отравлено разоблачением культа личности, а потому посылать армию против безоружных – да и вооруженных тоже – демонстрантов категорически не хотело. Китайцы же спокойно выкатили на площадь Тяньаньмэнь танки, а потом пересажали уцелевших – без рефлексий и прочих колебаний. Горбачев же слишком ориентировался на мнение западных «друзей», которые подобное отношение к инакомыслящим не одобрили бы.

Мои мысли снова вильнули – на этот раз в сторону тех иноагентов, судьбу которых я собирался определять в самом ближайшем будущем.

На самом деле я не был абсолютно уверен, что советские диссиденты работают по заданию западных спецслужб. Во всех мемуарах бывших чекистов работа ведомства, в котором служил Виктор Орехов, выставлялась похожей на анекдот. Ведь Пятое управление КГБ СССР никогда не было многочисленным – во всех союзных, республиканских, областных и городских управлениях служило дай Бог тысячи три сотрудников, от девочек из машбюро до седовласых генералов с большим количеством звезд на погонах. Правда, и диссидентов – даже вместе с националистами всех мастей – считали не легионами; их было-то тысяч десять по самым смелым прикидкам. Вот эти некрупные армии времен Тридцатилетней войны и бегали по СССР друг за другом, играя в полицейских и воров – одни вели подрывную пропаганду среди себя же, а другие их за это сажали или выдавливали из страны.

Самое обидное, что сорок лет спустя мы в аналогичном подразделении занимались примерно тем же – небольшой кучкой гонялись за такой же кучкой диссидентов нового времени, а те азартно от нас скрывались.

Я чуть поморщился. Мне не понравились эти мысли – они делали мою жизнь и жизнь моих товарищей бессмысленной, а наши жертвы – бесполезными. Но факт оставался фактом: до конца искоренить подрывные элементы не удалось ни «Пятке», ни нам. И это было очень и очень обидно.

***

– Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.

Искаженный плохими громкоговорителями женский голос пробормотал знакомую речевку, и я вынужден был бросить свои мысли на самом интересном месте. До станции «Речной вокзал» доезжали многие – не только жители окрестных микрорайонов, пока ещё застроенных сталинскими и хрущевскими пятиэтажками или брежневскими девятиэтажками, но и обитатели Химок, Зеленограда и Долгопрудного – больших пригородов большой Москвы, в которые было очень сложно попасть и в далеком будущем. Я пропустил почти всю толпу, поднялся по эскалатору и оказался в новом для себя городе.

Район Лубянки почти не изменился за прошедшие годы – сейчас он выглядел лишь самую малость поскромнее, чем в мои времена. Тот же «Госужас», те же «Детский мир» и Политехнический музей, те же Большой и Малый театры, непременный ЦУМ и расположенная на другой стороне проспекта гостиница «Метрополь». Правда, сейчас ещё стоял на своем месте памятник задумчивому Дзержинскому, улицы назывались иначе, но я всё равно не терял ориентации в пространстве.

На «Речном» всё было иначе. Правда, я в этом районе бывал от силы раз пять, причем пару раз – добираясь до «Шереметьево», то есть бегом и не глядя по сторонам. Сейчас у меня было время, так что я остановился ненадолго. Позади был парк, на другой стороне улицы – выделяющиеся желтым кирпичом свежепостроенные башни Вулыха для каких-то не слишком крупных чиновников, в ближайшей к дороге в стилобате расположен большой универсам, который так и называется – «Универсам». И всю немалую площадь между двумя выходами занимали самые разнообразные и разноцветные автобусы – местные, московские, и междугородние. В основном, конечно, это были «ЛиАЗ-677», тоже относительно новые, их начали выпускать года четыре назад, но встречалась и продукция других автобусных заводов СССР.

До дома, в котором жил Орехов, идти было с километр; из его памяти я «вспомнил», что он всегда ходил пешком – что, впрочем, было даже логично. Виктор был молод, занимался спортом и поддерживал себя в хорошей форме, так что этот километр он буквально пробегал минут за десять – если учитывать время, потраченное на ожидание зеленого сигнала светофоров. Я не стал ломать традицию и тоже двинулся направо – вдоль парка, по тротуару. Правда, здесь снег убирали гораздо хуже, чем в центре, так что бежать я не стал – просто шел, стараясь не поскользнуться на всё ещё чужих ногах.

По дороге я рассматривал людей, и это было даже интереснее, чем глядеть на смутно знакомые здания. С модой сотрудников КГБ я уже ознакомился – одинаковые серые костюмы с большими отворотами и широкими гастуками-лопатами вырвиглазных расцветок; у меня, например, галстук был с черными, желтыми и белыми полосками, что, наверное, должно было напоминать знающему человеку про времена Российской империи. Ну и непременная дубленка, купленная при посредничестве ушлого коллеги Анатолия, у которого был родственник – директор комиссионного магазина на Калужской. В принципе, «мой» Виктор и сам мог организовать себе такого «родственника», но так было принято, и он не стал выделяться; услугами Анатолия не брезговал пользоваться и Денисов – но там всё было по высшему разряду. Впрочем, и мне было грех жаловаться – зимние ботинки из Югославии и пыжиковая шапка попали ко мне по тому же каналу.

Из воспоминаний Виктора я знал, что раз в неделю мне предстояло относить в расположенную на Смольной химчистку пару костюмов и рубашки – там их приводили в порядок гораздо лучше, чем это мог сделать холостяк с ненормированным рабочим графиком. Стиральная машина в квартире у Орехова присутствовала – обычная «Вятка», купленная опять же благодаря хорошим знакомствам в соответствующей среде; правда, пользовался Виктор ею изредка – не привык к подобной роскоши. К тому же она стояла в углу коридора, и для работы её нужно было затащить в ванную комнату, перегородив доступ к умывальнику. Впрочем, по нынешним меркам и это считалось роскошью – соаетские люди стояли в очередях за подобным новинками технического прогресса годами.

Большинство обычных прохожих мало выделялось из толпы – черные пальто, ушанки из кролика с подвязанными ушами или пуховые платки; правда, у женщин расцветки верхней одежды были поразнообразнее, некоторые щеголяли модными меховыми воротниками и большими вязаными сферами. Попадались и модники с модницами – первые подметали снег невообразимыми клешами и, несмотря на легкий мороз, демонстрировали огромные пестрые воротники своих рубашек, а вторые носили укороченные, выше колена пальто или дубленки и сапоги-чулки ярких расцветок. Но таких было немного.

В бытность здоровым человеком я привык к другой одежде – например, у нас не возбранялось прийти в Контору в джинсах. Ну а после травмы мне было не до моды – что жена натянула на мои ноги, то и носил. Сейчас же мне нужно было просто следовать здешним негласным обычаям, не слишком выделяясь из толпы своих сослуживцев. И лучше всего – действительно завести жену, чтобы она следила за этой областью человеческих взаимоотношений. К тому же на супругу можно многое свалить, если начальство вдруг заинтересуется, почему подчиненный не повязал на шею традиционную лопату, а косит под вымерших стиляг со своим узким шнурком вместо галстука.

За улицей Лавочкина я сделал остановку – вернее, зашел в ещё один универсам, открытый пару месяцев назад. Посетителей там было многовато, но я мужественно отстоял очередь и вышел на улицу с буханкой черного хлеба и странным тортом под банальным названием «Праздничный». Сладкого я, правда, не любил, но сейчас было слишком много поводов, чтобы либо напиться, либо побаловать себя чем-то вкусненьким. Начинать свою вторую жизнь с похмелья я не хотел, поэтому и остановился на тортике, с которым мне откровенно повезло – их принесли и положили на стеллаж прямо рядом со мной, и мне оставалось только протянуть руку, а потом позорно сбежать от рванувшей в мою сторону толпы. Стоять за чем-то другим я не стал – Виктор был товарищем хозяйственным, и в его квартире имелся какой-то запас продуктов, которых мне должно было хватить на первое время. Ну а потом... так далеко я пока не загадывал.

Я свернул с Фестивальной к своему дому, «вспомнил» номер подъезда – второй – и увидел Ирину. Ей было двадцать шесть, и она относилась к тем редким модницам, которых я уже видел по дороге от метро – красные сапожки в обтяжку, светлые колготки, розоватое пальто чуть выше колен, под которым – я был в этом уверен – надето ещё более короткое платье. Как я понял, мода на ультрамини пока ещё не ушла, но в КГБ она не приветствовалась, и наши сотрудницы носили юбки вполне приличной длины.

Меня Ирина не заметила – сегодня было, конечно, не так холодно, как вчера, когда температура опустилась ниже минус двадцати, но все равно зябко, да и легкий ветер добавлял пару градусов мороза. Поэтому девушка ходила туда-сюда перед моим подъездом, опустив нос в мех воротника и не глядя по сторонам. Наверное, я мог бы легко проскочить мимо, но решил не бежать от опасности, а встретить её лицом к лицу, как и подобает настоящему советскому офицеру.

Я подошел поближе, встал у неё на пути, а когда она подняла голову, просто сказал:

– Здравствуй, Ирина. Ко мне?

Глава 4. «Не страшны дурные вести»

Разумеется, Ирина пришла ко мне. Она знала, где я живу, была здесь несколько раз – собственно, все наши свидания заканчивались у меня, потому что она жила с родителями где-то в районе Таганки. Правда, свиданий этих было – кот наплакал, из памяти Виктора я извлек воспоминания о семи встречах «с постелью» и о ещё трех коротких пересечениях в городе. Последний раз они виделись в самом начале декабря, обещали друг другу созвониться, но так и не сдержали данного слова – ни он, ни она. У Орехова началась страдная пора, к концу года начальство требовало не только составления планов на следующий год, но и отчетов о проделанной работе, так что вместо свиданий с симпатичной девушкой нужно было встречаться с осведомителями, оформлять результаты в виде рапортов и агентурных сообщений. В общем, он бегал, как голодный волк, а затем проводил вечера наедине с пишущей машинкой прямо в здании управления – в таких вещах секретность соблюдалась дотошно.

Чем была занята Ирина, «мой» Орехов не знал; возможно, она звонила ему на домашний номер, но он возвращался в эту квартиру очень поздно. В итоге они не виделись четыре недели – солидный срок для недавно познакомившихся молодых людей. За это время и он мог найти себе новую пассию – если бы не был так загружен работой, – и она могла познакомиться с каким-нибудь перспективным молодым человеком, у которого работа не на первом месте.

– Конечно, к тебе, – сурово ответила Ирина. – К кому ещё я могла приехать в такую даль?

Даль – это полчаса на метро и пятнадцать минут пешком. Москвичи всё-таки слишком избалованы. Правда, как я уже знал, Ирина родилась в Средней Азии, где её родители жили в эвакуации, но в столицу её привезли совсем маленькой. Так что тоже москвичка, и не в первом поколении.

Она действительно была симпатичной – красавицей её мог назвать только записной казанова, да и то лишь ради собственной выгоды. У неё была очень милая улыбка, большие карие глаза и модный по нынешним временам «каскад» – для меня он выглядел весьма забавно, но сейчас под женскими сферами такого рода причесок скрывалось великое множество. Виктор мысленно даже сравнивал её с какой-то актрисой, имя которой мне ничего не говорило, но я подозревал, что так он объяснял свою тягу к этой девушке. Ну а что она нашла в младшем офицере УКГБ по Москве и области – Бог весть. Возможно, это была просто любовь.

Орехов, кстати, её проверил – сразу после знакомства. Поздний ребенок, родители-учителя, учительствовали в не самой престижной школе Москвы, но сумели дать дочери высшее образование – она стала программистом, служила в каком-то бессмысленном НИИ в Люблино, получала меньше любого дворника, но очень гордилась своей работой. Она знала, где работает Виктор, но о его службе они ни разу не говорили. В общем, идеальный кандидат на позицию супруги из Комитета – особенно в том случае, если сейчас заявилась сюда не с целью устроить скандал, а просто захотела проверить, всё ли с ним в порядке.

– Мало ли, – я улыбнулся. – Мы давно не виделись, вдруг ты нашла кого-то? И он по счастливому совпадению живет именно в этом доме и в этом подъезде?

– Дурак ты, Орехов, – она мягко улыбнулась. – Таких совпадений не бывает. Пригласишь?

Она кивнула на дверь подъезда.

– Может, и дурак, – пробормотал я. – Заходи.

***

В прихожей я принял у Ирины пальто и пристроил его на весьма кондовую вешалку. Она за это время успела стянуть свои сапоги и как-то привычно облачилась в относительно новые тапочки – они были ей по размеру, поскольку и покупались именно для неё. Платье у неё действительно оказалось мини, правда, лишь чуточку выше колен, что было в рамках приличий. А ещё оно было из шерсти, прекрасно тянулось и отчетливо демонстрировало небольшой животик.

Из памяти Орехова я извлек, что месяц назад Ирина была более стройной. В то, что весь декабрь девушка жрала вредную пищу на сложных углеводородах, заедая жареную картошку пирожными и запивая их сладким чаем, я не верил. К тому же такая диета обязательно отразилась бы на лице, но вот с этой частью её тела всё было в полном порядке – если не считать ужасного, «совкового» макияжа, который был obligatum для сотрудников советских НИИ. Правда, я не знал, была ли эта «обязательность» подкреплена каким-либо законом, но соблюдалась она свято.

И поэтому вывод из наличия животика сделал однозначный.

– Какой срок? – как можно небрежнее спросил я.

– Четыре месяца, – её ответ тоже прозвучал беззаботно. – Это не твой... к сожалению.

Что ж. Я мысленно поставил Ирине жирный плюс на обложке выдуманного личного дела, которое хранилось в мозгу Виктора. Она могла пытаться заявить, что ребенок мой – то есть, конечно, Орехова, но теперь и мой тоже. Вот только первая встреча Виктора и Ирины состоялась седьмого ноября, после Октябрьской демонстрации Макс позвал друга с собой, а Ольга привела подругу. Акция была явно спланирована, но никто претензий не предъявлял – правила игры Виктор понимал, и точно знал, что ордер на двухкомнатную квартиру надо будет оправдывать. К тому же Ирина ему понравилась, а он, кажется, понравился ей. В общем, такой счастливый случай, из которого и вырастают крепкие семьи.

Но, как в анекдоте, невеста оказалась с подвохом.

Впрочем, ничего неожиданного в этом не было – на мой взгляд из будущего. Виктор точно знал, что до встречи с ним Ирина не жила в монастыре, у неё были любовники, с которыми она и сексом занималась. В конце концов, многие её ровесницы уже были замужем и растили ребенка, а то и не одного. И она, наверное, хотела создать семью с любимым человеком, завести детей, свить уютное гнездышко – в общем, всего того, что обычно хотят люди нашего с ней возраста. Виктор, кстати, тоже монахом не был – так что тут счет был равный. Ну а то, что Ирина не знала о своей беременности – дело насквозь житейское, в этом времени до ранней диагностики ещё не добрались, непраздность женщины определяли по старинке, и точность могла гулять в очень широких пределах. Это на четвертом месяце невозможно не заметить прибавление в объеме талии, а на третьем и раньше – легко.

– Да, жаль... – согласился я. – А кто он?

– Наш сотрудник, из соседнего отдела, у нас был роман... летом. Потом мы расстались, я познакомилась с тобой... но оказалось, что рано, – путанно объяснила она. – Он уже знает и не возражает против того, чтобы дать ребенку свою фамилию.

– Что ж, хорошо, если так, – кивнул я. – Ты проходи... давай на кухне посидим, чайник сейчас поставлю, и тортик вот есть – отметим это событие. Всё-таки новая жизнь. Пол ещё не определяли?

– Нет, – она мотнула головой. – Бабушка-соседка обещает сына, а я больше дочку хочу.

– Значит, само решит, когда вырастет, – откликнулся я.

Ирина ожидаемо хихикнула, не подозревая, что в этой шутке есть лишь доля шутки.

***

Мне, наверное, не стоило начинать ужин с торта и чая, но заставлять Ирину ждать, когда я приготовлю что-то серьезное – и тем более просить её заняться готовкой, – я не хотел. После известия о беременности, к которой никакой Виктор Орехов не был причастен, я не находил ни капли смысла в её визите ко мне. Сообщить «радостные» новости о том, что она возвращается к своему прежнему любовнику, Ирина могла и по телефону, когда и если я соизволил бы до неё дозвониться. Приезжать ради этого в нашу Тьмутаракань было странно и нелепо. Судя по её несколько нервному поведению, она тоже это понимала и лишь ждала подходящего случая, чтобы поговорить о том, ради чего она проделала всю эту дорогу.

Я же не торопил события – ел торт, пил чай, рассказывал что-то сам, конечно, не связанное с работой, простой пересказ семейных историй, услышанных от сослуживцев, причем сильно приукрашенных и перевранных. Ирина улыбалась в нужных местах, активно участвовала в разговоре, угощением не брезговала... Наверное, любой сторонний наблюдатель принял бы нас за семейную пару, которая встретилась после долгой разлуки – например, после командировки в отдаленные районы Советского Союза. Возможно, он бы даже уловил в нашей болтовне намек на то, что скоро мы перейдем к интимным упражнениям в постели – в принципе, такая прелюдия между мужчиной и женщиной была допустима. И этот наблюдатель ошибся бы. Никакого секса наша болтовня не предполагала даже в теории – хотя я не исключал, что Ирина была бы совсем не против.

Правда, тут мне снова пришла на помощь память Орехова – он не был героем-любовником, а Ирина не была неутомимой кошкой, и их секс происходил скучно и даже нелепо, если тут применимо это слово, и нисколько не был похож на то, что показывают в западном кино. Впрочем, судя по всему, сейчас это было в пределах той же нормы, которая определяла длину женских юбок, так что оба партнера не жаловались. Да и некому им было жаловаться.

К главной цели своего визита Ирина перешла лишь после того, как доела свой кусок торта и отказалась от предложенной мной добавки. Она решительно отодвинула от себя тарелку и чашку, положила локти на стол, скрестила пальцы и посмотрела на меня чуть исподлобья.

– Виктор... – начала она и запнулась.

– Что? – я помог ей собрать разбегающиеся мысли в кучу.

– Виктор... ты знаешь, я никогда не спрашивала тебя про твою службу... ну... в Комитете государственной безопасности...

И снова заминка.

– Правильно делала, – ответил я. – Я бы не ответил, ты бы обиделась.

– Я это и предполагала, – она слабо улыбнулась. – У тебя серьезная работа, и отношение к ней наверняка серьезное. Но сейчас я тебя прошу... нет – умоляю! Умоляю помочь мне!

Был бы у неё чуть более эмоциональный характер, последнюю фразу она бы прокричала. А так эти слова прозвучали очень неприятным фальцетом – для меня неприятным.

Иностранные разведки всегда искали подходы к сотрудникам органов госбезопасности других стран. Сотрудники КГБ СССР исключением не были, их пытались вербовать чуть ли не с момента появления этой структуры, и иногда эти попытки даже оказывались успешными. Самый известный предатель, Олег Пеньковский, получил высшую меру всего восемь лет назад, ещё одного, Петра Попова, расстреляли в 1960-м. Я точно знал про одного действующего агента – Владимир Ветров почему-то купился на посулы французов; у нас его разоблачили только в восьмидесятые, и мне надо было придумать, как сдать информацию о нем, не выдавая своего послезнания. Впрочем, эта задача представлялась мне не слишком сложной, и я собирался покончить с ней сразу после праздников. Сливки с этого Ветрова агенты бывшей Сюртэ Женераль уже сняли, так что никакой спешки не было. Был ещё Олег Гордиевский, которого, кажется, уже завербовали англичане, но тут моя память давала сбои, и я не собрался рубить с плеча.

Я помнил ещё несколько фамилий, но они выйдут на разведку врага позже, так что время предотвратить те предательства было достаточно. А до некоторых я вряд ли мог добраться – тот же Олег Калугин так и не раскрылся в качестве агента ЦРУ, а обвиняли его за интервью, данные уже после отставки, лишения наград и звания и развала СССР. Впрочем, гебешники бывшими не бывают, а к их мемуарам внимание самое пристальное.

И заход Ирины выглядел так, словно она собирается меня вербовать. Правда, в это я верил слабо – судя по памяти Орехова, она вряд ли была агентом хоть ЦРУ, хоть МИ-6, хоть тех же французов. Не её это уровень – вербовать действующего офицера КГБ. Да и чем я мог быть интересен секретным иностранцам? Тут я вспомнил, как сложилась биография «моего» Виктора, и у меня забрезжила тень понимания.

– Ирина, не кипишуй, – спокойно сказал я. – Помочь в чем?

Она пару раз сделала глубокий вдох.

– У моих знакомых недавно арестовали подругу, – тихо сказала она. Её уже осудили и сослали. Писать письма, наверное, не разрешают, весточек никаких, и они за неё очень переживают. Они уже обращались, куда только можно, но всё бесполезно – никто им не отвечает. У неё муж тоже сослан, но три года назад...

– Как зовут знакомую? – сухо уточнил я.

– Надежда Емелькина.

Я мысленно выругался. Про эту безумную девицу я знал – правда, не своей памятью, а памятью Орехова. Видимо, в школе на Надежду произвели неизгладимое впечатление истории девушек-комиссаров времен Октябрьской революции и Гражданской войны, а позже эффект закрепил очень хороший фильм «Оптимистическая трагедия». [1]

Потом эта Надежда как-то набрела на диссидентов, прониклась их идеями, вообразила себя революционеркой и начала отдавать всю себя их борьбе. Правда, она была даже не солдатом, а кем-то вроде подносчицы патронов – с каким-то бешеным энтузиазмом перепечатывала всякую антисоветскую литературу, которую настоящие диссиденты потом переправляли на Запад. В общем, такой бесплатный ксерокс. Она даже работу выбрала так, чтобы больше времени оставалось на эту перепечатку – дежурила в больнице сутки через трое с соответствующей зарплатой. Диссиденты ей, кстати, не платили, но она быстро выскочила замуж за Виктора Красина, который боролся с советской властью ещё со сталинских времен. Так могло продолжать долго, но пару лет назад Красина в очередной раз арестовали и сослали, если Орехов ничего не путал, в Красноярский край, и Емелькина окончательно слетела с катушек.

Судя по агентурным данным, она не раз порывалась выйти в люди с плакатами, но диссиденты не хотели терять живую печатную машинку и останавливали её от необдуманных поступков. Но в июне семьдесят первого не уследили – и девушка оказалась на Пушкинской площади с собственноручно нарисованным плакатом и пачкой листовок, на которых написала свои нехитрые требования: свободу политзаключенным, особенно Владимиру Буковскому (и мужу, разумеется). Её приняли, продержали несколько месяцев в Бутырке, но дали всего пять лет ссылки, которая среди диссидентов считалась мягким наказанием. Суд над ней состоялся в конце ноября, и я предполагал, что Наденька ещё даже не добралась до места ссылки – этот процесс во все времена не был быстрым. Ну а в дороге «никто кормить не обещал» – то есть в переписку ей вступать пока нельзя, у конвоя другие задачи. Я подумал, что гуманное советское правосудие решило организовать жене ссылку в тех же местах, где уже сидел муж – это был очень вероятный исход для этой инкарнации истории Ленина и Крупской.

В принципе, ничто не мешало мне изложить эти соображения Ирине – секретных сведений я не разглашал, зато мог успокоить саму девушку и её неведомых друзей.

Но этот путь вёл меня прямиком в пропасть.

Теперь я мог очень достоверно представить всю хронологию падения Виктора Орехова. Скорее всего, этот разговор состоялся бы и без моего участия – может, без торта, но не он был определяющим фактором. Скорее всего, Виктор даже не заметил бы, что Ирина беременна, и ей не пришлось бы рассказывать про отца ребенка – теперь я сомневался, что мне сказали всю правду, хотя нынешние диссиденты работали в самых неожиданных местах, да и НИИ со скучными и бессмысленными названиями они любили. В общем, товарищ Орехов попался бы на крючок, за что, возможно, даже получил бы поощрение в виде не очень выдающегося секса.

Ну а потом Ирина приходила бы к нему снова и снова, потом познакомила бы его с кем-нибудь более хватким... И Орехов начал бы сдавать даты и персоналии следующих мероприятий своего отдела, а его товарищи находили бы на добытых потом и кровью адресах натуральные пустышки, поскольку всё интересное оказывалось вывезено на другие квартиры. Долго подобное продолжаться не могло, Виктора вычислили – и его жизнь навсегда была сломана. Себе я подобной судьбы не хотел. К тому же я не чувствовал к этой девушке ничего – ни любви, ни даже симпатии. Мне было лишь жаль её ещё нерожденного ребенка – думаю, с такими родителями расти ему сиротой, пусть и в фигуральном смысле, ведь отец и мать все свои силы направят на борьбу со страной и народом.

Я покачал головой и спокойно сказал:

– Что-то слышал, кажется, но подробностей не знаю. Лезть в это не буду, может оказаться чревато.

Ирина поникла. Видимо, она поняла, что добыть у меня информацию не получится – и была очень расстроена этим обстоятельством.

– Вот как... – пробормотала она. – Даже несмотря на то, что я прошу?

– Даже несмотря на это.

Она тяжело вздохнула.

– Но почему?

– Ну... ты же сама сказала, что у меня серьезная работа. И я отношусь к ней очень серьезно.

– А ко мне, значит, несерьезно?

Я пожал плечами. Женщины любят делать парадоксальные неверные выводы.

– И к тебе серьезно. Относился, – напомнил я. – Сейчас ты для меня просто знакомая, с которой у меня были хорошие отношения. И было бы неплохо, если бы мы сохранили эти отношения и дальше. А этого не случится, если ты будешь заставлять меня выбирать, к чему мне относиться более серьезно – к тебе или к работе.

– Это потому, что я беременна от другого? – в её глазах блеснули слезы.

Впрочем, я не знал, были ли эти слезы настоящими. К тому же у беременных случаются спонтанные перепады настроения.

– Это-то тут при чем? – я вложил в свой голос как можно больше недоумения. – Не смешивай мягкое с круглым.

– Но что я должна думать?

– Ты должна думать в первую очередь о своем ребенке, – наставительно произнес я. – А не выполнять странные просьбы каких-то знакомых... Кто они, кстати?

Она на секунду замешкалась.

– Ты их не знаешь!

– Откуда тебе это известно? Раз они знают обо мне, то и я могу о них знать. Москва – всего лишь большая деревня, слышала об этом? Мы с тобой, кстати, находимся на том месте, где совсем недавно была деревня, Аксиньино называлась.

Это было не совсем так, но вряд ли Ирина сейчас находилась в том состоянии, чтобы опровергать меня историческими фактами.

Она всё ещё колебалась, а я не торопил события, лишь внимательно смотрел на неё. И она не выдержала.

– Марк Морозов, – тихо сказала она.

– Тоже работает у вас?

Такой фамилии Орехов не слышал, по ориентировкам этот человек не проходил, что, впрочем, было вполне логично, если Морозов не относился к творческим людям и пока не натворил никаких заметных дел – как та же Надежда Емелькина, – а лишь тихо перечитывал по ночам «Архипелаг ГУЛАГ». Правда, в эту теорию не вписывалась его просьба Ирине поговорить со мной о делах службы, но эту ниточку в любом случае придется отрабатывать – может, не мне, а профильным коллегам. Хотя с Денисова станется повесить на меня и этого Морозова. Вот не было забот, купила баба порося...

– Нет... он программист, но в другом институте, и кандидат математических наук.

С этими установочными данными найти Морозова было проще простого – я уж думал, придется пытать Ирину на предмет других подробностей жизни этого несомненно великого диссидента.

– Понятно, – кивнул я. – А больше он ничего не просил узнать?

На этот раз Ирина колебалась значительно дольше.

– Просил...

– И чего же он ещё хотел?

– Дату суда над Владимиром... – еле слышно пробормотала она.

– Буковским?! – воскликнул я. – А у этого твоего Морозова губа не дура... дай ложку, дай говно... С чего он вообще взял, что я в курсе, когда и кого судят?

– Ну ты же в Комитете работаешь... – Ирина была готова разреветься.

– У нас много кто работает, потому что тех, кто не работает – увольняют. Такова се ля ви, – сказал я. – Вот что, Ирина... хочешь, кстати, ещё торта?

Она молча помотала головой.

– Ну да, много сладкого вредно, – улыбнулся я. – Но чай я тебе всё-таки налью.

Я встал и подчеркнуто повернулся к ней спиной, загремев чайником. Пусть видит, что я чувствую себя хозяином положения. Она ничего не сказала.

– Так что, Ирина... Морозову своему скажи, что я ничего не знаю. Тупой опер, сразу лапать полез, чего с него взять. Так и тебе будет проще, и мне. Будущий муж в курсе этих дел?

– Н-нет...

– Вот и хорошо. Пусть так и дальше остается. Если этот Морозов снова тебя начнет ко мне подсылать – отказывайся, скажи, что поругались, что у тебя свадьба на носу, роды, беременность сложно проходит... ты, кстати, на учет в женскую консультацию уже встала?

От неожиданной смены темы она на пару секунд растерялась.