Текст книги "Мэрилин Монро"
Автор книги: Игорь Беленький
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Монро
Красота, судя по всему, была для Монро семейным проклятием: по крайней мере красивым женщинам трех поколений этого семейства она испортила жизнь, сделав их заложницами каждого следующего мужчины в их жизни и нарушая и без того непрочное душевное равновесие, переходившее, точно по наследству, из поколения в поколение. Так уж сложилось, что красавицы Монро все как одна страдали неврозами, причем некоторые в самой тяжелой и мучительной форме, и вполне естественно, что это приводило их к неизбежной жизненной катастрофе.
Вообще, тревожное предчувствие катастрофы охватывает всякого, кто знакомится с историей и предысторией Мэрилин на любом этапе существования ее семьи. Смерть деда, бабки и матери в психиатрических клиниках; смерть дяди от самоубийства на нервной почве; смерть отца (во всяком случае, человека, которого сама Мэрилин одно время считала своим отцом) в автомобильной катастрофе; смерть самой Мэрилин – какую версию ни взять (убийство или самоубийство)… Тут поневоле заговоришь о роке. Тем более когда поистине роковым для Монро становится безумие – пожизненное безумие, смерть в безумии, смерть от самоубийства… Становится не по себе перед портретом этой обаятельной, цветущей, улыбающейся блондинки, когда узнаешь, какое количество драм, психологических и психических комплексов скопилось в семействе Монро на пороге ее жизни, в которую она, ничего не ведая, вступила шесть с половиной десятилетий назад.
Относительно предков Мэрилин (а о них не сохранилось почти никаких сведений) мнения биографов различны. Многие считают (правда, без убедительных оснований), что по материнской линии Мэрилин потомок пятого президента США Джеймса Монро. (Первой эту идею, по-видимому, высказала Грэйс Мак-Ки, подруга матери Мэрилин, волей обстоятельств ставшая опекуншей девочки. «Она была Монро, – сказала тетушка Грэйс. – У меня есть все бумаги и письма, я храню их для твоей матери. И в них сказано, что она была родственница президента Монро… Потомком по нисходящей».) Однако, например, Морис Золотов, один из первых биографов Мэрилин, полагает, что ее предки «были обыкновенными бедными людьми и жизнь их не освещалась в газетах, стерлась и из памяти их друзей, их переживших».
Биографам семья Монро известна только в трех поколениях, и историю ее обычно начинают с Деллы Мэй Хогэн, рыжеволосой красавицы с голубыми глазами. Она из фермерской семьи, еще в девяностые годы обитавшей в штате Миссури, где Делла и родилась в 1876 году. Трудности при сбыте сельскохозяйственной продукции, тяжесть фермерской работы и надежды на иное, менее обременительное существование заставили семейство Хогэн переехать в Калифорнию. Произошло это в конце девяностых годов, и уже в 1899 году Делла вышла замуж за некоего Отиса Элмера Монро, о котором Мэрилин позднее говорила, что он «работал в Мехико художником и маляром, трудился и на нефтяных приисках». В 1900 году они действительно переехали жить в столицу Мексики (там жизнь была дешевле), и в декабре того же года родился их первый ребенок[2]2
Вторым был Марион – тот самый дядя Мэрилин, который, по слухам, покончил с собой.
[Закрыть]– девочка, которую они назвали Глэдис и которой впоследствии суждено было стать матерью Мэрилин. По тем скудным сведениям, что дошли до нас, конечно, трудно как следует судить о семье, о ее социальном статусе, о жизненных корнях и традициях. Еще труднее говорить о таком постороннем, фактически случайном человеке, каким оказался первый муж Деллы. Мэрилин говорит, что он был художником и маляром. Странное, надо сказать, сочетание для нашего века, особенно если учесть, что малярами принято часто называть плохих художников. Между тем и в том и в другом (точнее: либо в том, либо в другом) – корни. Мэрилин говорит, что «об актерском даровании у кого-либо в семье никогда не слышала». Собственно актерского дарования могло и не быть – довольно и художественного, но для этого Отис Э. Монро должен был быть именно художником, а не маляром!
Как бы то ни было, а брак Деллы с Монро закончился разводом, и бывшего художника-маляра поместили в психиатрическую лечебницу. Трудно сказать, был ли он первым в этой семье, кто кончил свои дни подобным образом, но отныне фраза «и его (ее) поместили в психиатрическую лечебницу» станет для семьи Монро печальным рефреном. Вскоре Делла вновь вышла замуж, на этот раз за человека, о котором известно еще меньше, нежели о ее первом муже. Мы знаем, что его фамилия – Грэйнджер и что по профессии он – инженер-нефтяник. Примерно к 1919 году Делла со своим нефтяником перебралась в Хоторн[3]3
Имею в виду не город у границы Калифорнии и Невады, а одноименный пригород Лос-Анджелеса. Сейчас неподалеку от того места, где когда-то обосновалась Делла и где прошли детские годы Мэрилин, расположен международный аэропорт.
[Закрыть]. Однако нефтяная компания, в которой работал Грэйнджер, направила его в Индию, и произошло это в сентябре 1925 года. Уехал он туда один, пообещав, что, как только устроится, вышлет деньги на билет. Полагаю, читатель не очень удивится, когда узнает, что никаких денег жене Грэйнджер, конечно, не выслал. Более того, по всему судя, складывалось так, что перевод на работу в Индию Грэйнджер организовал сам, полагая, что с женитьбой явно поторопился. Как только это соображение стало очевидным и для Деллы, ее охватила глубочайшая меланхолия, чреватая иногда подлинным психозом со всеми его медицинскими подробностями. В наимрачнейшем настроении, но с той истовостью, какая обычно присуща фанатикам, Делла направилась в Индию на собственный страх и риск – в погоню за беглым супругом.
Черная меланхолия, истовое до фанатизма упрямство и ощущение глубокой обреченности, дурных предчувствий, обуревавших Деллу, – все это обрушилось на незадачливого супруга, как только его рыжеволосая и голубоглазая жена отыскала-таки его в сказочном далеко за тридевять земель. Грэйнджер понял, что Делла действительно и серьезно больна и что возвращаться вместе с ней в Штаты означало бы подвергнуть себя риску сожительства с безумной женщиной, существования тем более тягостного, что альтернативой ему могло быть только радикальное событие – развод либо уход в небытие. Решение его созрело и было окончательным: возвращаться с Деллой в Штаты Грэйнджер наотрез отказался. Развелись ли они официально, неизвестно, но Делла вернулась в Хоторн со всем тем, что было при ней до брака с Грэйнджером – острым и безнадежным чувством одиночества. (Странно, конечно, что я говорю и говорю о Делле, о ее жизни, мужьях, разочарованиях и настроениях, хотя известно, как я уже сказал, об этом очень мало. Но, знакомясь далее с жизнью деллиной внучки, мы еще не раз встретимся с теми же чувствами, с той же глубокой меланхолией, ощущением обреченности и в то же время с фанатическим упорством, с каким Мэрилин рвалась туда (например, в президентскую семью), куда вход ей был заказан. Нет, она не обезумела, как Делла (что бы там ни говорили), но ее по-детски беззаботная улыбка все чаще к концу жизни становилась резиновой, скрывая под собой все то же безысходное одиночество, все тот же невообразимый, непредставимый для обычной. – семейной – женщины жизненный пессимизм, бездонную обреченность, тщету любых порывов.)
Итак, одиночество, горечь, разочарование, меланхолия расшатали, растрясли, сместили и без того непрочное душевное равновесие Деллы Хогэн-Монро-Грэйнджер. Но от природы она была упрямой и темпераментной – глубокая меланхоличность причудливо сочеталась в ней с внутренним пожаром, то слегка тлеющим, то беспредельно, неостановимо разгорающимся, с огневой страстью, с горячим темпераментом, пылкими чувствами. Она не сдавалась, она не хотела признавать, что потерпела жизненное поражение. Духовные силы ее сопротивлялись душевному кризису, и это свойство деллиного характера, унаследованное ее внучкой, никак не хотят признать биографы Мэрилин, последние годы ее жизни замечавшие лишь кризис и не желавшие принимать всерьез попытки его преодолеть. В Делле самым удивительным казалось то, что каждый из своих припадков (а они, как и все в этой женщине, были сильными и разрушительными), всякое погружение в самые глубины до отчаяния безнадежной депрессии она потом, постфактум, стремилась осмыслить, проанализировать, что ли. Это было своего рода самолечением. Она была неудачницей, но яростной, несдающейся неудачницей.
Неудачи в браках с Монро и Грэйнджером, разочаровавшие Деллу в людях вообще (что также унаследовала Мэрилин), во-первых, внушили Делле богопочитание, сделали ее истовой прихожанкой, а во-вторых, лишили ее всякого сочувствия и даже потребности помочь дочери, практически полностью повторившей Деллину судьбу. Эти, казалось бы, взаимоисключающие свойства – религиозность и бесчувственность к чужим несчастьям (да и не чужим даже – к бедам собственной дочери) – оказались вполне совместимыми. Не вообще, не в принципе, но именно для Деллы. С ее характером и темпераментом смотреть в собственную дочь как в зеркало и узнавать в ней себя, свои несчастья, свою неудачливость, свои катастрофы – что могло быть длятакойженщины мучительнее? Разве дочь, повторившая всю ее судьбу, не есть еще одно доказательство ее собственного краха? Деллу охватило нечто вроде прострации – абсолютной (до глубины души, от сердца) апатии, безразличия, нечувствительности. Но и религиозность Деллы оказалась внешней, по случаю, от отчаяния, от отсутствия внутренней, подлинной духовности – впрочем, винить ли в этом Деллу, а если винить, то только ли ее? Да и храм, христианская община, к которой от безысходности прилепилась Делла, организовались в основном на коммерческих интересах, на своего рода религиозном гангстеризме, а не на символах, не на догматах веры.
В этом смысле примечательна история этого храма, ставшего на несколько лет духовной обителью для Деллы, – история краткая и, как кажется, выразительная для той эпохи. В 1924–1925 годах в Лос-Анджелесе некая Эйми Семпл Мак-Ферсон основала церковь под названием «Энджелус Темпл» (Храм Ангела), что обошлось ей в миллион долларов. Действуя словно заправский гангстер тех лет – где лаской, где таской, – занимаясь своего рода церковным рэкетом, эта авантюрная, энергичная женщина за какие-нибудь год-два прославила свой евангельский бизнес по всей Калифорнии. Ее поддерживала пресса, и с ее помощью пуританизированная система моральных принципов и чуть ли не принудительного повседневного соблюдения Христовых заповедей, столь близкая сердцу настоятельницы Храма Ангела, захватывала все новых и новых последователей, от которых, кстати говоря, требовалась абсолютная преданность – и духовная, и, что важнее, финансовая.
Среди многочисленных поклонниц Сестры (как они прозвали мисс Мак-Ферсон с подачи прессы) оказалась и Делла Монро, к моменту основания Храма ставшая Грэйнджер. Когда, как помним, в 1925 году ее повелитель отправился к берегам далекой Индии, Делла совершила два поступка, которые со стороны кажутся взаимоисключающими, – она вступила в общину, возглавляемую мисс Мак-Ферсон, и тут же отправилась в погоню за удравшим супругом. Когда же спустя год она вернулась из своей бесславно закончившейся поездки в Индию, ее ждало настоящее потрясение: Сестра Мак-Ферсон, отправившись однажды искупаться, не вернулась в свою обитель. В прессе появились о ней слухи: то писалось, будто Сестра утонула, то утверждали, что ее похитили с целью получения выкупа. Истина оказалась еще сенсационнее: настоятельница Храма Ангела попросту сбежала со своим любовником – звукооператором радиостанции при Храме. Надо ли пояснять, что побег этот осуществлялся не с пустыми руками и карманами? Как ни крути, как ни относись к пуританской морали, это было подлинным предательством, однако для Деллы, испытавшей совсем недавно на себе мораль Грэйнджера и потому отчаявшейся и изверившейся и в жизни и в людях, катастрофа с Сестрой Мак-Ферсон не стала тождественной катастрофе с Храмом. И Делла настояла на том, чтобы ее внучка получила настоящее церковное крещение, – будущая Мэрилин была крещена в Квадратной евангелической церкви под именем Нормы Джин.
И все-таки какой бы горькой и драматичной ни была судьба Деллы, какой бы странной, неуправляемой, бешеной, отчаянной ни выглядела сама Делла в своей неудавшейся жизни, и жизнь ее, и судьба, и личность вызывают (во всяком случае, у меня) только сочувствие и сострадание – чувства, которых, кстати говоря, начисто лишены биографы Мэрилин и которые еще не однажды понадобятся в этой книге.
К 1926 году, когда родилась ее ставшая впоследствии знаменитой внучка, сама Делла, которой исполнилось ровно пятьдесят лет, была по-прежнему красива, голубоглаза и волосы ее отливали яркой охрой без малейших признаков седины (во всяком случае, такою ее помнят первые воспитатели Мэрилин). Как у всех рыжеволосых, у Деллы была прозрачная кожа, даже спустя годы сохранившая гладкость и нежность, и яркие глаза, голубизна которых, перешедшая затем к Мэрилин, заволакивалась серым гневом в минуты припадков и депрессии. И не трудно представить себе, какая подавленность, какое уныние овладевали ею, когда она смотрела на свою двадцатишестилетнюю дочь Глэдис – ведь она видела в ней свое отражение: то же очарование, те. же рыжие, сверкающие природным медным блеском на калифорнийском солнце волосы, яркие глаза (правда, зеленые, а не голубые), но главное – ту же несчастную судьбу, вереницу мужчин, которые, удовлетворившись, когда им вздумается, также по капризу либо по обстоятельствам и бросали доверившуюся им женщину; то же отсутствие жизненной опоры, открытость всем ветрам, полное одиночество и одурманенную психику обреченного человека. Действительно: было отчего впасть в депрессию.
О том, как конкретно, физиономически выглядела Делла, судить невозможно – фотографий не сохранилось. Читатель уже, наверное, понял, что все вышеприведенные описания лишь типологичны, но никак не физиономичны: по волосам, цвету глаз да характеру кожи, само собой, представления о человеке не составишь – нужны фотографии. С Глэдис Монро в этом смысле проще. Фотографии тридцатых годов (некоторые из них можно увидеть среди иллюстраций) доносят до нас образ невысокой, сравнительно с окружающими, рыжеволосой – правда, тоже по описаниям, ибо фотографии черно-белые, – приятной на вид женщины, на некоторых изображениях довольно эффектной, с красивым, правильных очертаний лицом. Здесь особенно любопытна фотография, где Глэдис стоит среди мужчин, сотрудников голливудской лаборатории по обработке пленки («Консолидэйтед филм»). Стоит только поставить на ее место Мэрилин, одев на нее такую же шляпку, и поразительное сходство матери и дочери станет очевидным. Дело даже не столько в буквальной похожести или физиономическом сходстве, сколько в психофизическом сродстве. Глэдис, правда, кажется спокойнее, замкнутее и, я бы сказал, ироничнее дочери. В психическом отношении, в отличие от Мэрилин, откровенно открытой любому воздействию извне и легко изливающей вовне все свои горести, Глэдис была очевидной интроверткой – все ее переживания бушевали внутри, для самой себя и более ни для кого. В этом отношении Мэрилин пошла в бабку, а не в мать. Впрочем, иные из тех, кто знавал тогда Глэдис, воспринимали ее несколько по-другому.
«Красивой она была женщиной, одной из самых красивых, каких только мне приходилось видеть. Пока у нее не появилось это самое заболевание, она отличалась добрым сердцем, у нее была близкая подруга и она чувствовала себя счастливой. Она была очень живой и, дабы рассмешить вас, всегда хранила про запас анекдот. У Мэрилин с матерью очень много общего. Кроме разве волос и глаз. У матери ее глаза зеленые. Редко у кого увидишь подобные глаза. У Мэрилин они куда голубее» (из воспоминаний о Глэдис одной из бывших сотрудниц по «Консолидэйтед филм»).
Итак, Глэдис Монро – счастливая красивая женщина с добрым сердцем. Этот тезис можно прокомментировать словами Мориса Золотова, который писал, что Глэдис была «из тех женщин, что систематически влюбляются в мужчин, систематически их бросающих». Чего никак не включишь в эту характеристику, так это понятия «счастливая». Однако, если верить Золотову, первый муж Глэдис был как раз из таких мужчин. Его звали Джеком Бэйкером, и он работал на бензозаправочной станции. И хотя в свидетельстве о рождении Мэрилин в графе «отец» был записан некто по фамилии Мортенсон (мы еще к нему вернемся), «в остальных документах она звалась Нормой Джин Бэйкер».
Сама Мэрилин, правда, утверждает, что и в метрике стояла фамилия «Бэйкер»: «Профессия моего отца – хлебопекарь (Baker) – была отмечена в моем свидетельстве о рождении, но Нормой Джин Бэйкер меня назвали не поэтому. Моя мать, когда ей было пятнадцать лет, вышла в Мехико замуж за человека по фамилии Бэйкер». Эту фамилию Глэдис сохранила на долгие годы (пока в конце пятидесятых годов вновь не вышла замуж и не получила еще одну фамилию). Сохранила эту фамилию она не в последнюю очередь, наверное, потому, что от этого, первого брака у нее было двое детей.
Надо признать, что семейная история супругов Бэйкер оказалась не менее примитивной и пошлой, нежели отношения Деллы с ее бравым нефтяником Грэйнджером. Как я уже сказал, Бэйкер работал механиком на бензозаправочной станции; Глэдис устроилась сначала секретаршей, а позднее – «техничкой», то есть монтажницей, в лабораториях фирмы «Консолидэйтед филм», специализировавшейся на обработке кинопленки. Всю нижеследующую историю Глэдис спустя много лет рассказала Мэрилин, а та включила ее в свои интервью и воспоминания, и так она вошла практически во все жизнеописания Мэрилин.
Почувствовав себя однажды неважно, Глэдис отпросилась с работы и пришла домой днем, то есть в неурочное время, когда ее никто не ждал. Дети были в школе, и она, как всегда в таких случаях, рассчитывала попросту отлежаться. Однако же не тут-то было! Муж, который, судя по всему, должен был находиться у своих бензоколонок, оказался дома, да не один, и был чрезвычайно раздражен несвоевременным возвращением жены. Его раздраженность усилилась, когда Глэдис приказала его любовнице убираться из дома. Возмущенный грубым тоном жены, Бэйкер ушел вслед за своей гостьей. На этом семейный союз мистера Джека Бэйкера и Глэдис Монро существование свое прекратил, но не прекратилась история. Спустя несколько дней, пока Глэдис была на работе, ее находчивый супруг похитил из дома их детей и вместе с ними исчез из Лос-Анджелеса. Встревоженная Глэдис, наняв частных детективов, устремилась в розыск и где-то в Кентукки выследила-таки удравшего мужа. Однако все, чего ей удалось добиться, – это развода. Что же касается детей, то удивительнее всего, что она согласилась на то, чтобы они остались с отцом. «Она встретилась с ним, но ни о чем его не спросила, даже разрешения поцеловать детей, которых так долго разыскивала. Как мать в фильме «Стелла Даллас», она уехала и оставила их для жизни более счастливой, чем та, которую она могла бы им обеспечить сама». Так выглядит этот волнующий момент в изложении Мэрилин.
Исключая чувствительный финал в духе мелодрамы Кинга Видора (с Барбарой Стэнуик в главной роли), на которую ссылается Мэрилин, ставшая к тому времени уже заядлой кинозрительницей, во всей этой истории, какой бы пошлой и примитивной ни выглядела она в изложении Мэрилин, а возможно, и была в действительности, останавливает внимание обилие внезапностей: неожиданная любовница, хотя прежде мистер Бэйкер ни в чем подобном не был замечен; неожиданное похищение детей (событие, которое никак не назовешь стереотипным); наконец, столь же неожиданное согласие отдать их ветреному супругу – и это несмотря на нанятых детективов и усиленные розыски по всей стране!
Необычность фабульных поворотов в этой семейной интриге почувствовал еще один биограф Мэрилин, Ф.-Л. Гайлс, который поставил рассказ Глэдис (в изложении Мэрилин) под сомнение: «Есть и другое объяснение причины, почему Глэдис не востребовала возвращения своих старших детей. Норме Джин она сказала, что это она застала своего первого мужа, Джека Бэйкера, с другой женщиной и устроила ему скандал. Но ведь Глэдис была красивой женщиной, пользовавшейся у мужчин успехом, и вполне вероятно, что именно Бэйкер застал Глэдис, когда она находилась с другим мужчиной. Это объясняло бы, почему он «похитил» собственных детей и укрыл их от нее». Добавлю, что это хоть как-то объясняло бы и причину ее внезапного и, казалось бы, нелогичного согласия отдать ему детей. Со своей стороны, оценивая историю, рассказанную ей матерью, Мэрилин суха и бесстрастна: «С Бэйкером у матери было двое детей. Единоутробный брат мой умер, а сестру я никогда не видела».
И хотя впоследствии единоутробные сестры встретились, история эта не закончилась. Глэдис успокаиваться не собиралась, и летом 1924 года у нее появился новый поклонник. Его звали Мартин Эдвард Мортенсон – тот самый «хлебопекарь», которого одно время Мэрилин называла своим отцом. Предприняв энергичные поиски, Морис Золотов (которому, прямо сказать, обязаны многие из писавших о Мэрилин) обнаружил, что этот человек и по рождению и по происхождению – норвежец.
Родился этот Мортенсон в Хаугезунде в 1897 году и в юности был отдан на учебу в хлебопекарню. Позднее там же открыл собственное дело. В 1917 году женился, но, по словам Золотова, имея вкус «к скорой езде и к скорым на ласки женщинам», в 1923 году бросил семью и перебрался в США. Здесь он «приобрел передвижную пекарню и принялся разъезжать по разным городам, работая в каждом по нескольку часов, завязывая где придется романтические знакомства, став, по сути дела, странствующим любовником». Нет никаких сомнений, что одной из жертв его любвеобильности стала и Глэдис Монро. Однако что до его отношения к рождению будущей Королевы экрана, то здесь, как говорится, есть варианты. Вот первый.
Осенью 1924 года, едва успев познакомиться, Мортенсон сделал Глэдис предложение, и после церемонии в мэрии они сняли коттедж на голливудской Санта-Барбара-авеню. К тому времени, надо думать, вкусы обитателей голливудских особняков сильно изменились либо все они сели на диету, только хлебобулочные изделия стали пользоваться куда меньшим спросом, чем прежде, и ко времени женитьбы на Глэдис норвежский пекарь оказался без работы. Ему пришлось сменить профессию, и он устроился механиком в гараже. Откладывая еженедельный заработок (и, как говорится, «сидя на шее» у своей молодой жены), он скопил некоторую сумму, достаточную, однако, для того, чтобы купить мотоцикл, и покупкой своей стал пользоваться весьма интенсивно – настолько интенсивно, что с каждым днем уезжал от коттеджа на Санта-Барбара-авеню все дальше и дальше, пока в один прекрасный день не уехал в Сан-Франциско, чтобы более уже не возвращаться. Это произошло в ноябре 1925 года, когда Глэдис сообщила ему, что беременна. Обзаводиться ребенком, судя по всему, никак не входило в жизненные планы «странствующего любовника», и он прислал из Сан-Франциско письмо, где выражал всяческие сожаления, приносил извинения и предлагал развестись. Последовал ли развод, нет ли – история о том покрыта туманом. Во всяком случае, туманна вся дальнейшая его судьба. По одним сведениям (сообщение Армии спасения, приводимое Золотовым), 18 июня 1929 года Мортенсон погиб в автомобильной катастрофе в городе Янгстауне (Огайо); по другим сведениям (см., например, второе издание книги Ф.-Л. Гайлса), он вернулся в Лос-Анджелес в том же 1929 году и устроился на работу в компанию по утильсырью, в которой проработал почти полвека. Умер в 1978 году. Морис Золотов высказывает еще одно, причем достаточно экзотическое, хотя и не невозможное, предположение: «А не был ли «Эдвард Мортенсон» вымыслом, чтобы заполнить соответствующую графу в свидетельстве о рождении?» Как бы то ни было, для нас сейчас важно одно: Мортенсон, или как там его звали, сбежал от молодой жены, оставив ее беременной.
Еще один вариант предложила сама Мэрилин, в конце концов отказавшись от мысли, что именно Мортенсон был ее отцом. Своему первому мужу (Джиму Дахерти) она рассказала иную версию своего появления на свет. Согласно Мэрилин, Мортенсон разбился насмерть в автокатастрофе не в 1929 году, а задолго до ее рождения. Что же до замужества Глэдис с Бэйкером, то оно началось и кончилось до того, как на горизонте возникла фигура Мортенсона. Теперь Мэрилин считала, что ее отца звали Стэнли Джиффорд. В ту пору он работал в той же фирме, что и Глэдис, но занимался не пленкой, как она, и не ее технической обработкой, а сделками, торговыми операциями, которые «Консолидэйтед филм» вела с крупными голливудскими кинокомпаниями.
Каков же этот третий (после Джека Бэйкера и Мартина Мортенсона) кандидат в отцы Мэрилин? Прежде всего «мой отец никогда не был женат на моей матери». Это сразу исключает из разговора и Бэйкера, и Мортенсона, официальных мужей Глэдис. Далее, Мэрилин следующим образом описывает свои детские впечатления о человеке, которого, однако, никогда не встречала: «С отцом моим мы друг друга не видели. Мать сказала, что, когда я была маленькой, он погиб от несчастного случая. Когда мне было восемь лет, она как-то раз взяла меня к себе, в свою плохо обставленную комнатку, поставила меня на стул и показала мне на стене изображение привлекательного мужчины в золоченой рамке. Она сказала, что это – мой отец. Он носил фетровую шляпу, сдвинутую набок, улыбался, и у него были маленькие усы. Выглядел он словно Кларк Гэйбл – знаете, сильный и мужественный».
Правда, эти впечатления относятся еще к тому времени, когда Мэрилин была убеждена, что ее отец – Мортенсон. Отсюда слова – «погиб от несчастного случая». Однако на фотографии второй половины двадцатых годов, опубликованной в декабрьском (за 1962 год) номере «Фотоплэя», у Мортенсона нет усов, он сидит на мотоцикле, на нем кепка и в его узком, осунувшемся лице с проваленными глазами при всем желании невозможно разглядеть даже намека на Кларка Гэйбла. Другое дело – действительно, Джиффорд. Чуть выше среднего роста, плотный, широкоплечий, широколицый, с тонкой полоской усов и уверенным, жестким взглядом (таков он на одной из студийных фотографий двадцатых годов) – здесь уже можно представить себе, что имидж Гэйбла возник как раз из жизненной среды подобных людей. Что же это был за человек – третий кандидат в отцы Мэрилин Монро?
В том же, 1925 году Джиффорд разводился, и на суде его жена заявляла: «Он связан с распущенными и опустившимися женщинами, то и дело хвастается победами над ними… пьянствует с рабочими из кинолаборатории… уходит из дома и Бог знает сколько времени не возвращается…»
Как же на это реагировала Глэдис? Гайлс писал: «У Джиффорда была репутация повесы, но ушей Глэдис слухи о его многочисленных увлечениях не достигали – во всяком случае, пока длилась их связь. Женщина малообщительная, она была не расположена прислушиваться к сплетням. Даже если бы она что-то и услышала, все равно не поверила бы».
Между тем это был как раз тот случай, когда стоило если не поверить, то по крайней мере проверить. Но любовь слепа, и первое же столкновение с суровой истиной нередко оказывается потрясением. Оно было неизбежным, это потрясение, о ком бы ни шла речь – о Мортенсоне или Джиффорде. Различия не существенны. Если в варианте с Мортенсоном Глэдис сообщила о своей беременности в ноябре, после чего ее норвежский хлебопекарь нажал на педаль газа своего мотоцикла и был таков, то в варианте с Джиффордом Глэдис сообщила о том же в декабре, на Рождественские праздники. Итог был аналогичным. Правда, в отличие от Мортенсона, прежде чем исчезнуть, Джиффорд предложил Глэдис деньги, от которых она тут же отказалась (хотя, между прочим, денег у нее действительно не было и ее сотрудникам пришлось собирать для нее на оплату родов в складчину). Отказалась, потому что ждала от него совершенно иного.
Для нас важно, однако, то обстоятельство, что кто бы ни был отцом третьего ребенка Глэдис, бесчувственность этого человека подтолкнула ее к первому душевному кризису – она впала в глубокую депрессию, увы, унаследованную от Деллы. В таком состоянии Глэдис провела еще полгода, и 1 июня 1926 года в лос-анджелесской городской больнице у нее родилась девочка, которую она назвала Нормой Джин.
Не могу с уверенностью утверждать, что депрессия, охватившая Глэдис, так или иначе сказалась на ее ребенке, будущей Мэрилин, но на отношении ее к девочке душевная расстроенность Глэдис, безусловно, отразилась. Ушедшая в себя, ни на кого не реагирующая, с угнетенным, настороженным видом постоянно что-то бормочущая, Глэдис, в сущности, не обращала на девочку никакого внимания. Следует учесть и то, что мать Глэдис, возвратившись в свой дом в Хоторне после бесплодной и тяжелой поездки в Индию, также сказавшейся на ее душевном состоянии, категорически отказалась взять на себя заботы о дочери и ее ребенке. Делла, разумеется, понимала положение, в котором она оказалась после собственных семейных треволнений – ее душевное здоровье (точнее – нездоровье) исключало любую ответственность за кого бы то ни было: ведь в случае чего она не могла оказать и элементарной помощи.
Но Делла была прекрасно осведомлена о своих соседях. Напротив ее дома проживала супружеская пара – Элберт Уэйн и Айда Болендер. Не имея собственных детей, они были известны тем, что брали на воспитание маленьких детей-сирот и детей, которые по тем или иным причинам постоянно или временно жили без родителей. К ним-то, по совету Деллы, и обратилась Глэдис с просьбой приютить ее с ребенком (разумеется, не бесплатно). Сердобольные супруги предоставили ей комнату («с розовыми обоями и мягкой широкой кроватью»), о которой в те трудные времена Глэдис в ее положении и мечтать не могла бы. Но, больной человек, она просто не обратила внимания на этот подарок судьбы; ставшая подозрительной и настороженной, она заботилась только об одном – чтобы ее ребенок не оказался на попечении ее больной матери, больной той же болезнью, что и она сама. Это было местью за то, что мать отказалась поселить ее у себя. Как только закончился послеродовой период, Глэдис вернулась в свою лабораторию на «Консолидэйтед филм»: «Если все будет хорошо, я стану приходить каждую субботу и останусь так долго, как смогу», – говорила она Айде Болендер, оставляя на ее попечение малышку Норму Джин.
Таким образом она успокаивала себя. Безмужняя женщина, женщина неуравновешенная, то и дело охватываемая сумеречностью, а то и попросту не отвечающая за свои поступки, Глэдис, понятно, далеко не всегда придерживалась субботних визитов, предпочитая делить время между работой в кинолаборатории и очередным ухажером. И хоть малышка Норма Джин оказывалась, следовательно, целиком и полностью предоставленной заботам и попечению совершенно чужих ей людей, Глэдис цепко держалась за извинительную и все вроде бы оправдывающую надежду, вот она найдет человека, хорошего, верного, солидного, обеспеченного, который в свою очередь обеспечит и ее и ее ребенка благоустроенным домом – надежным укрытием от жизненных бурь. Надежда эта, естественная и наивная, была нужна Глэдис как воздух, помогая ей, тонущей в неумолимо захлестывающей ее пучине бессознательного, держаться как за спасательный крут за нечто здравое, рациональное, вещественное, хоть и наивное, помогая удерживать ее рассудок от окончательного распада на мириады идей-фантомов. Помогало ли это Норме Джин – вот вопрос.
