Текст книги "На суше и на море"
Автор книги: Игорь Подгурский
Соавторы: Дмитрий Романтовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Выходя, Митрич поднял с пола порванный браслет из шиповника. Сухие ягоды были нанизаны на толстую нитку, а теперь темно-красными сморщенными комочками рассыпались по земляному полу. Барсук очень дорожил этой безделушкой и никогда бы с ней не расстался по доброй воле. Видно, дело было совсем худо.
За стенами пещеры стоял серенький обыкновенный день; небо низко нависло над головами. Владимиров поймал себя на том, что мысли его неотступно вертятся вокруг барсука, который жил своей, непонятной жизнью совершенно один в своем логове в самой глуши дремучего леса.
Маленький отряд разделился на две группы. Они шли по обе стороны ручья, тщательно обследуя поверхность земли, надеясь найти следы партизан. Без воды они никак не могли обойтись. Следы, конечно, отыскались. Сапоги были старые, армейского образца: двух гвоздиков в правом не хватало, каблуки были стоптаны внутрь. Их владелец сильно косолапил. Он набирал воду из ручья дня два назад. Так сказал Митрич, потрогав пальцами землю. Следы обнаружил Хохел. Теперь он горделиво посматривал на лесника. Вид у того был мрачный. Рядом с отпечатками человеческих ног, ведущих в сторону Старого лога, Митрич обнаружил следы больших волчьих лап. Минуту-другую следопыты постояли в задумчивости, затем быстрым шагом двинулись по следам человека и зверя.
Волчьего воя, который они слышали по дороге к барсучьей норе, не было слышно. Было очень тихо, только деревья качали кронами. Разведчики шли за Митричем, который выбирал направление.
Дальше четверо людей и лесник едва брели через бурелом, с трудом переставляя ноги, а деревья стояли все чаще и гуще и были уже совсем неотличимы одно от другого. Казалось, этому лесу нет конца и начала, и, что самое худшее, выхода из леса тоже нет. Несколько часов спустя путники совсем утратили ощущение времени. У них все ныло и болело от усталости. Они несколько раз проваливались в ямы с водой и вымокли насквозь. Наконец измотанные поисковики остановились и сели на поваленный ствол перевести дух и прикинуть, как им быть.
– Мы не можем здесь долго рассиживаться, – нарочито бодрым голосом сказал Кузнецов. Он огляделся вокруг. – Послушайте, вот что пришло мне в голову. Видите, вон там, где лощина, земля какая-то кочковатая, вроде изрытая. Если бы я выбирал место для базового лагеря, то остановился бы здесь. Предлагаю спуститься туда и поискать следы партизан.
Владимиров кивнул и молча махнул рукой в направлении, указанном Николаем. Группа двинулась в сторону лощины. Разведчики как раз осматривались на кочковатом участке, покрытом толстым слоем прошлогодних листьев, о котором говорил Кузнецов, когда Задов, матюгнувшись, упал на землю ничком.
– Ой, нога! Моя нога!
Он уселся прямо на землю, обхватив ногу руками.
– Бедненький! – притворно посочувствовал Митрич. – Скажи, как тебе не везет! Ну-ка, покажи лапу… то есть ногу. Конечно, – продолжал он, опускаясь на колени, чтобы рассмотреть, – сапог порезан, никаких сомнений. Нога только поцарапана, без перевязки можно обойтись.
– Я, должно быть, споткнулся о сучок, – печально сказал Задов и подвигал ногой. – Ой как болит!
– Уж очень ровный порез, – заметил Владимиров, внимательно рассматривая сапог. – Никакой это не сучок. Это разрезано острым краем чего-то металлического. Странно! – Он задумался и начал исследовать близлежащие рытвины и кочки.
– Какая разница, обо что я порезался? – скривился Лева.
Лесник, не обращая на него внимания, присоединился к командиру и стал изо всех сил разгребать ковер слежавшихся листьев. Он расшвыривал его руками и ногами. Вдруг Митрич резко выпрямился и воскликнул:
– Нашел!
– Что там такое? – спросил Лева, все еще держась за ногу обеими руками.
– Подойди и посмотри! – сказал Кузнецов. Все сгрудились вокруг лесника. Задов дохромал до них и внимательно осмотрел находку.
– Ну и что, – сказал он с расстановкой. – Я видел такие железки и раньше. Знакомый предмет, цинк из-под патронов. Что из этого?
– Неужели ты не понимаешь, что это значит для нас? – даже непрошибаемый Хохел удивился.
– Я понимаю, что это значит, – ответил Лева. – Какой-то рассеянный тип швырнул посреди леса железяку, где об нее обязательно споткнется любой прохожий. Довольно бездумный поступок, я бы сказал.
– О господи! – воскликнул Владимиров в отчаянии от такой тупости. – Хватит разглагольствовать! Ищите!
Командир безостановочно прочесывал лощину, листья летели во все стороны. Его старания увенчались успехом. На свет появилась потертая кожаная офицерская сумка-планшет. В ней обнаружили тряпичный сверток и тетрадь со слипшимися от сырости страницами в синем ледериновом переплете. В холщовой тряпице оказались орден Красной Звезды, медаль «20 лет Рабоче-крестьянской Красной армии» и две тоненькие наградные книжечки, выписанные на капитана Д. Г. Рябоконя, начальника штаба батальона 255-го стрелкового полка. Тетрадь оказалась дневником командира небольшого партизанского отряда, состоявшего в основном из попавших в окружение бойцов.
Страницы тетради слиплись, строчки, написанные синим химическим карандашом, расплылись. Можно было с трудом прочитать только несколько последних записей.
Из дневника командира партизанского отряда капитана РККА Д. Г. Рябоконя.
26 апреля. Организовали засаду на опушке леса у железнодорожной насыпи. Пустили под откос эшелон с цистернами питьевого спирта. Все – вдребезги. В отряде очень недовольны.
29 апреля. На дороге в деревню подстерегли автоколонну. Уничтожили грузовик и легковую машину. Отправили на тот свет 16 немецких солдат, двух унтер-офицеров и лейтенанта. Все оружие фашистов, захваченное нами, оказалось в полной исправности.
30 апреля. Целый день вели перестрелку с крупным отрядом немцев, прочесывающих лес. Вечером похоронили своих героев: товарища Топольского и товарища Витоля. Вечная слава боевым товарищам!
1 мая. В четыре часа утра зашли в деревню, пороли полицаев. Забрали винтовки. Раздали собранный противником хлеб населению. В отряде после митинга в торжественной и теплой обстановке отметили 1 мая – Праздник солидарности всех трудящихся.
3 мая. Ночью часовой рядовой Макаров видел Гитлера с хвостом… Все! Пора заканчивать отмечать Праздник трудящихся. Макаров поклялся именем вождя товарища И.В.Сталина, что больше никогда ни капли не возьмет в рот.
4 мая. Клятвопреступник отправлен обезвреживать немецкое минное поле, поставленное вокруг леса. Прощай, Макаров!
9 мая. Рядовой Чукчанов утром бил в бубен и впадал в транс. Потом попросил меня объявить выходной. Сказал, большой праздник в этот день когда-нибудь будет. Со слезами на глазах. Я разрешил – жалко, что ли?
14 мая. Взорвали мост. У немцев будет много хлопот. Вброд не проехать: грязь непролазная. К вечеру у реки скопилась сотня машин. Радировали на Большую землю. Пусть прилетают в гости.
15 мая. Под утро наши бомбили немцев у реки.
Автомобильная пробка ликвидирована. Смертью храбрых пал наш корректировщик налета товарищ Белогруд – ушел собирать оглушенную взрывами рыбу и утонул. Собрал отряд и еще раз зачитал меры безопасности при купании в отведенных для этого местах.
18 мая. Взорвали два эшелона. Один точно немецкий. Ефрейтор Самарев сделал татуировку на указательном пальце «На Запад!». Теперь разведчики путаются с определением сторон света. Ефрейтору один наряд на кухню.
27 мая. Немцы построили новую комендатуру. Разведчики ходили поздравлять с новосельем. По традиции пустили в дом кота со связкой гранат. Здание снова сгорело. Плохо строят, плохо.
2 июня. Сержант Мохов сказал, что этот год – високосный. Значит, воевать придется на один день больше. Клятвопреступник Макаров совсем оглох от взрывов мин, ничего не слышит. Анекдоты у костра рассказывает громко, на весь лес. И сам смеется.
3 июня. Сержант Мохов вышел на большую дорогу и натянул поперек нее проволоку. Проезжавшему мотоциклисту срезало голову. Фашист поехал дальше без головы. Колея глубокая – докатился до своих, это уж точно.
4 июня. Ночная засада видела мотоциклиста без головы. Обстреляли в упор. Мотоциклист уехал.
5 июня. На утреннем осмотре у комсомольцев и сержанта Мохова обнаружил на груди самодельные крестики. Один отобрал и повесил себе на шею.
6 июня. Сам ходил в ночную засаду. Видел мотоциклиста без головы. Стреляли по нему из ручного пулемета в упор – безрезультатно. Интересно, когда у него закончится бензин?
8 июня. Сержант Мохов опять натянул проволоку поперек дороги. Сказал, для проверки. Действует безотказно. По дорогам и проселкам носятся уже несколько мотоциклистов без головы. Немцы боятся покидать населенные пункты даже днем. Воевать не с кем. Затишье.
14 июня. Спросил у рядового Мохова – откуда проволока. Говорит, нашел на старом кладбище. Отобрал моток и забросил в болото.
18 июня. Болото бурлит и кипит. Ночью трясина светилась. Отряд передислоцировался на новое место, в Старый лог, подальше от болота.
23 июня. Впервые после появления мотоциклиста без головы немцы появились в лесу. Разведдозор видел на озере Круглом недалеко от болот трех немцев. Фашисты в черной форме ловили рыбу. Впервые на моей памяти они так глубоко забрались в лес. Следопыты докладывают: вокруг лагеря появились следы гигантских волков. Макаров утверждал, что видел барсука размером с теленка. Наверное, это последствие нового метода скоростного разминирования на велосипеде. Усилил группу разведчиков четырьмя автоматчиками и послал на озеро, где видели фашистов. Язык нам не помешает.
25 июня. Разведчики не вернулись. Послал на их поиски следопытов из местных.
30 июня. До сих пор никто не вернулся. Всю ночь вокруг лагеря выли волки. Утренняя смена не нашла часового. От него осталась винтовка, висящая высоко на дереве. Все вокруг было испещрено волчьими следами. Ничего подозрительного, кроме воя, ночью не было слышно.
12 июля. Сержант Мохов пошел за водой и не вернулся. Поиски ничего не дали. Нашли только пустые ведра и множество волчьих следов вокруг. С серыми пора кончать. Завтра устраиваем охоту. Все, кроме раненых и часовых, участвуют в облаве. Часовой Макаров стрелял и кричал. Говорит, что утром в тумане видел три человеческих фигуры, идущих со стороны болота. Верится с трудом. В караул его больше не ставить.
13 июля. Сегодня устраиваем облаву на волков. Всю ночь накануне жгли большие костры. Рядовой Чукчанов понял ситуацию неверно: вырезал копье, вымазался сажей и полчаса скакал вокруг огня голым. Я хотел пресечь суеверия, но другие дали ему доплясать. Рядовой Чукчанов сказал, что пятница 13-е – не самый удачный день для такого мероприятия.
14 июля. Облава ничего не дала. Почти все погибли. В отряде осталось семь человек. На охоту все вышли на всякий случай вооруженные до зубов. Не успели мы отойти от лагеря, как партизаны начали гибнуть. Люди, с которыми я воевал плечом к плечу, которых любил и уважал. Более того, поначалу их убивали не волки, – так или иначе, ни один из них не был убит когтями или зубами.
На них падали огромные камни, некоторые попадали в ямы – ловушки с острыми кольями. Головная группа попала в засаду и была вырезана. Правда, от флангов цепи к центру партизаны были загрызены, им разорвали горло. Я начинаю понимать, что мы охотимся не только на глупых животных… Их кто-то дрессирует.
15 июля. Сегодня вырыли и замаскировали в лагере несколько волчьих ям. Думаю, сегодня ночью придут за оставшимися в живых. Я согласился с Чукчановым, и сегодня мы будем плясать у костра все вместе… У меня нехорошие предчувствия – он шептался с Макаровым насчет какой-то ритуальной жертвы… Но живым я не дамся. Никому.
* * *
Далее следовало нечто невнятное и написанное красным. Что-то вроде: «Они пришли… Один патрон… Чукчанов был прав…»
На этом записки мертвого капитана закончились. Владимиров закрыл дневник и бережно убрал его в сумку. В том, что командир отряда мертв, как и все остальные, никто не сомневался.
Появился лесник и сказал: «Нашел. Они все здесь».
Пошли за Митричем. Он остановился у края глубокой ямы, искусно замаскированной палаточным брезентом и листьями. На дне лежало восемь тел вперемешку с оружием и амуницией. Сверху лежало тело мужчины в выцветшей гимнастерке с капитанскими шпалами на петлицах. В правой руке был зажат вороненый ТТ. Затвор пистолета был отведен в заднее положение. Командир партизанского отряда вел огонь до последнего патрона, так и не выпустив оружия из рук. Ему перегрызли горло, точнее, попросту вырвали его. Отчетливо были видны белые шейные позвонки.
– Кто-то хотел скрыть, что здесь был партизанский лагерь. Он был уверен, что их будут искать, – размышлял вслух Кузнецов. – Тела проложены еловым лапником и пересыпаны землей, чтобы запах разложения не так был слышен.
– Господин обер-лейтенант из Абвера? Или от другого ведомства? – громко поинтересовались сзади.
Следопыты обернулись на голос. Рядом с густым кустом орешника стоял, опираясь на длинное деревянное копье, эсэсовец в черном мундире и такого же цвета фуражке. На поясном ремне висел кинжал, на рукоятке была выгравирована эмблема – орел, держащий в когтях круг со свастикой.
На обшлаге правого рукава красовалась нашивка, свидетельствующая о принадлежности владельца к подразделению дивизии «Мертвая голова». У незнакомца были чрезвычайно густые брови, сросшиеся на переносице, и запавшие глаза. Кузнецов отметил, что указательный и средний пальцы на руке, державшей копье, одинаковый длины. Хромовые сапоги со вставками, чтобы не мялись голенища, были измазаны глиной.
– Тут везде грязь! Никак не привыкну, – произнес немец, проследив за взглядом Николая, и непринужденно представился: – Штандартенфюрер Нагель.
– Обер-лейтенант Пауль Зиберт, – козырнул Николай. – Вермахт.
– Подполковник Владимирофф, – отрекомендовался командир. – Парашютно-десантные войска Люфтваффе.
Задов и Хохел промолчали.
– Это вервольф, о котором я рассказывал, – глухо выдавил лесник.
– Людям служишь, полукровка. Я тут для тебя кол дубовый вытесал. Хотя по уму сгодился бы осиновый, – ощерился Нагель, показав острые зубы, смахивающие на клыки, и между делом пояснил: – На оборотня-кабана надо идти с оружием, сделанным из дуба. Если договоримся, то приглашаю на отбивные с кровью. На партизан вы не похожи. Дымом от вас не пахнет. – Он повел носом, широко раздувая ноздри.
Митрич тихонько всхрюкнул и сделал попытку спрятаться за широкую спину Владимирова.
– Нас четверо, ты один, – встрял в беседу Задов. – Ваши здесь не пляшут.
Штандартенфюрер вместо ответа наклонил вперед свое копье из дуба. Скорей всего, это был условный знак. С разных сторон из-за деревьев крадущейся походкой вышли еще двое эсэсовцев помоложе. Если между вервольфами провести воображаемые линии, то получился бы треугольник, в центре которого находились десантники.
– Партизан было семьдесят два человека, в лесу они чувствовали себя как дома. Волчьих ям нарыли, охотнички! Могилы себе вырыли. Ирония судьбы! – Вервольфа сложившаяся ситуация откровенно забавляла.
– С ними расправились из-за того, что они уничтожили болото с протокультурой истинных оборотней? Звериным мечтам вервольфов о мировом господстве конец! – спросил, а скорее уточнил, Владимиров.
Оборотень перестал ухмыляться.
– Ты называешь нас зверьми, – сказал вервольф, поглаживая свое человеческое лицо свободной рукой. Ты, наверное, думаешь, что мы злые, искаженные отражения вас, людей. Или это не так?
Владимиров кивнул, соглашаясь с ним.
– Мы видим вещи по-разному, – задумчиво продолжал оборотень. – Мы считаем себя следующей ступенью в человеческом развитии, идущей после человека. Обойдемся и без протокультуры, хотя с ней дело пошло бы быстрее. Скажи мне, – произнес Нагель, подавшись вперед, – в тебе есть зверь, в твоей душе есть ярость? – Вервольф не ждал ответа подполковника-парашютиста. – Конечно же есть, – продолжил он. – Ошеломляющая ярость! Разве это не человеческие слова? Я – зверь, и зверь – это я. Все происходит по моей воле, а не по желанию кого-то. Присоединяйся вместе с обер-лейтенантом к нам. Поверь, я редко делаю такие предложения, – улыбнулся он, закончив свой монолог.
– Почему бы и нет. У меня в Афгане позывной был «Вольф», – начал размышлять Владимиров вслух и передвинул автомат с бока на грудь. До этого шмайссер закрывал висевший на боку каменный нож из синего обсидиана. – Может, это знак судьбы?
– Чарующий кинжал! – вперился в оружие взглядом штандартенфюрер. – Отдайте его мне! Это будет подтверждением договора между нами. Только медленно. Очень медленно.
Зачарованный синим блеском кинжала, приблизился молодой вервольф в пилотке, лихо сдвинутой набок. Видимо, в серых кругах клинок был хорошо известен.
Больше наблюдать этот сговор, творящийся у всех на виду, Хохел не мог. Как ни шевелил он мозгами, в альянсе, зарождавшемся на глазах, ему, Леве и Митричу места не было.
Воспользовавшись моментом, Щирый бросился к лесу, не разбирая дороги. За ним черной тенью метнулся третий эсэсовец-вервольф. Гонка по лесу с препятствиями, встречающимися на каждом шагу, измотала бравого труженика тыла метров через пятьдесят. Он уже чувствовал жаркое дыхание в затылок. Из последних сил Хохел вскарабкался на широкую березу и застыл на суку, обхватив ствол руками. Вниз он смотреть не хотел: боялся.
В голове билась одна мысль: «Хорош наш командир! Приход-расход на складе ему не нравится. А с врагом общий язык сразу нашел. Главное – добраться до своих и все рассказать. Вывести на чистую воду оборотня в погонах. Раскрыть черную измену. Но для этого – спастись!»
Щирый с опаской посмотрел вниз.
Внизу под деревом стоял молодой эсэсовец и внимательно разглядывал ерзающего на ветке Хохела. Его светло-голубые глаза равнодушно смотрели на зампотыла. Такой взгляд Щирый уже где-то видел. Память услужливо подсказала: с такой же брезгливой ленцой Скуратов разглядывал меню в офицерской трапезной.
– Слезай, венец природы, – не повышая голоса, посоветовал вервольф. – На дереве больнее будет.
– Это вы в лесу выли? – попытался завязать разговор Щирый.
– Мы не воем, мы поем. Вам, людям, не понять, – процедил оборотень.
Беседа не клеилась.
Хохел, балансируя на ветке, развязал горловину вещмешка и вытащил наружу плетку с серебряным хлыстом и ошейник с шипами. Он погрозил сверху оборотню, в слабой надежде напугать его. Рукоятка, после второго взмаха, выскользнула из потной от страха руки и полетела вниз. Вервольф шарахнулся от нее в сторону, как черт от ладана.
– А, так вы приготовились к нашей встрече! – Эсэсовец обозлился не на шутку. Он снял пилотку и начал быстро раздеваться.
– Э-э-э, ты чего задумал? – заволновался Хохел. – Волкам по деревьям лазить не положено.
– Истинный вервольф даже воды не боится, – произнес оборотень, гордо задрав подбородок, и зачем-то пояснил: – Это чтобы форму не порвать, когда перекидываться буду. И так партизаны дырок понаделали. – Эсэсовец просунул пальцы в прорехи кителя. – Решето. Кучно стреляют. Пулю к пуле кладут. Когда оборачиваешься, то становишься больше, и все расползается по швам. Вещевики сильно ругаются.
– Мне это знакомо, потом уже форма никуда не годится – не продашь, не сменяешь, – посочувствовал неизвестным коллегам Хохел. – Вы так подробно все рассказываете, ничего не опасаетесь?
– А кому ты расскажешь? – заржал оборотень, прыгая на ноге и стаскивая носок с другой. – Можешь помолиться напоследок.
– Аллилуия! Аминь!
– Немного, но сказано от души, – подвел итог вервольф и облизнулся.
После этих слов Щирый сделал попытку залезть повыше. Сук, на котором он сидел, не выдержал возни и обломился. Хохел не удержался и полетел вниз, навстречу судьбе, земле и вервольфу.
Оборотень, занятый носком, не успел ничего предпринять. Военное счастье сделало свой выбор. Оно улыбнулось Хохелу и повернулось спиной к серому. Щирый упал прямо на него. Серебряный ошейник с шипами по внутренней поверхности он так и не выпустил из руки. Раздался громкий щелчок и сдавленное хрипение вервольфа. Хохел быстро откатился в сторону. В момент падения ошейник защелкнулся на шее оборотня.
Эсэсовец изгибался всем телом и полосовал когтями землю. Во все стороны летели ошметки дерна и комья земли. Острые когти то вытягивались, то опять становились ногтями. Начавшая вытягиваться морда с серым подшерстком превратилась снова в человеческое лицо. Процесс перехода в зверя затягивался. Из-под ошейника струились алые ручейки. Вервольф пытался сорвать его с себя, но было видно, что это приносит ему лишь новые страдания.
– Ой-ой-ой! Сильно колет? Наверное, больно? – елейным голосом посочувствовал Щирый.
Вервольф попытался отрастить когти и с рычанием потянулся к Хохелу. Тот попятился, не решаясь повернуться к врагу спиной. Потом все же повернулся и изо всех сил помчался обратно. К своим. Об измене он уже не думал. Хотелось к людям.
Бежать назад было легче. Удирая от оборотня, Щирый проложил в лесу настоящую просеку, словно здесь прошел трактор лесозаготовителей.
В отсутствие Щирого произошло вот что…
На просьбу Нагеля отдать зачарованный кинжал Владимиров согласился без колебаний. Медленно, очень медленно, рукояткой вперед он протянул нож штандартенфюреру. Эсэсовец, ни на секунду не отрывая от него взгляд, протянул свободную руку и одобрительно произнес: «Будем считать, договор заключен. Приятно иметь дело с разумными людьми. Таких почти не осталось».
Когда Хохел бросился бежать, а в погоню за ним устремился молодой вервольф, Нагель на мгновение отвлекся. Это все и решило. Командир резко развернул синий каменный клинок острием вперед и с хрустом, ломая ребра, вогнал его в грудь штандартенфюреру. Для верности Владимиров довернул кисть руки, поворачивая лезвие в ране по часовой стрелке.
Последнее, что почувствовал вервольф, – как по телу пронеслась ослепительно белая волна боли.
– Вы же офицер! Как вы могли?! – успел удивиться оборотень, падая на землю.
– Офицер, – подтвердил командир, изо всей силы опуская ногу в подкованном ботинке на шею Нагелю. Под подошвой громко хрустнуло. – Десантник. Только не Люфтваффе. – Он одним рывком достал нож из тела оборотня. Помедлил… и вытер его о черный китель.
К нему подскочил последний оставшийся в живых эсэсовец. Владимиров встретил его мощным ударом кулака в челюсть слева. Черная пилотка полетела в одну сторону, а оборотень – в другую. Вервольф быстро, по-собачьи, на четвереньках, отполз в сторону, поднялся и опрометью бросился в лес.
– Хорошо бьете, – льстиво сказал Задов. – Боксом занимались?
– Второй разряд, – ответил командир и подул на кулак.
– А бьете как мастер, – оценил Лева.
Сзади раздался треск разрываемой ткани и пронзительный визг. Не выпуская ножа из руки, Владимиров обернулся. Лесник перекинулся в кабана, не снимая одежды. С загривка огромного вепря свисали ошметки рубахи и штанов. Митрич (или кто он там теперь был) громко всхрюкнул и, наклонив лобастую морду с двумя желтыми клыками, бросился в погоню. По лесу разнесся громкий топот свинячьих копыт. Скоро из чащобы послушался громкий вой, резко оборвавшийся на восходящей ноте, и торжествующий визг. Потом разом все стихло.
Хохел и Митрич вернулись на прогалину лога одновременно. У вепря на правый клык был насажен витой немецкий погон. Участь, постигшая беглеца, ни у кого не вызывала сомнения. Погоня Митрича удалась. Хохел же пребывал в растрепанных чувствах.
– Там… Там еще один лежит, – сбивчивой скороговоркой зачастил Щирый, показывая направление рукой. – Еще живой. На нем ошейник!
Вепрь, с налитыми кровью глазками, взрыл копытами землю и резво помчался в ту сторону. Пересекая лог, кабан по большой дуге обежал дубовое копье, выпавшее из руки сраженного вервольфа и скрылся среди деревьев.
– Надо наших похоронить, – тихо сказал командир.
– Клыкастого ждать будем? – спросил Лева, поднимая с земли лоскут рубахи лесника.
– Он не вернется, – убежденно ответил Кузнецов. – Теперь ему с нами не по пути.
– Разошлись пути-дорожки, – согласился Владимиров, поправляя сбившееся набок кепи.
Разведчики забросали братскую могилу землей. Сверху могильный холм покрыли аккуратно нарезанными кусками дерна. Тело штандартенфюрера и останки истинных вервольфов сбросили в лесную яму, наполненную темной водой. На Старый лог стал опускаться густой туман, укутывая все вокруг в белый саван. Разрывая зыбкую дымку, закружился стремительный вихрь. Лязгнув шестеренками, остановилась карусель. Десантники молча забирались на транспорт. Последним на круглый помост ступил Владимиров, сжимая в руке холщовый сверток – все, что осталось от безымянного партизанского отряда. Напоследок он задумчиво произнес, ни к кому конкретно не обращаясь: «Не только люди мастера себя обманывать и тешить».
Карусель начала вращение, стремительно набирая обороты. В сгущавшемся на глазах тумане глухо прозвучали слова из репродуктора, закрепленного на центральной оси:
Не напрасно дули ветры,
не напрасно шла гроза.
Кто-то тайным тихим светом
наполнил мертвые глаза.
Карусель исчезла. Туман теперь уже полностью скрыл Старый лог непроницаемой завесой. Остались только звуки: хруст веток, шорохи, вздохи и редкие тяжелые шаги большого осторожного животного.
В тумане мелькнул и пропал силуэт барсука. Громадная зверюга осторожно ковыляла на трех ногах. Переднюю, изувеченную лапу барсук бережно прижимал к груди. Вдалеке послышалось тарахтение мотоциклетного мотора.
* * *
Спрыгнув с карусели, разведчики разделились. Владимиров с Кузнецовым пошли к своим домикам приводить себя в порядок. Задов и Хохел ломанулись кратчайшим путем в офицерское кафе. Поднявшись на высокое крыльцо по крутым ступенькам, они вошли в зал. В кафе было малолюдно.
В дальнем конце зала один за столиком сидел штабс-капитан Нестеров и уныло ковырялся вилкой в тарелке, иногда делая несколько глотков из большой глиняной кружки. Товарищи скромно уселись в уголке у входа и жадно уткнулись в меню. В животах у обоих громко урчало.
– С прибытием! – вежливо поприветствовал их Дуров, остановившийся у столика. – Приятного аппетита!
– Спасибо, – буркнул Хохел.
Вежливый Задов даже не оторвал взгляда от меню и пробурчал в ответ что-то невнятное.
– Между прочим, у Нестерова после психологического стресса отказали вкусовые рецепторы, – продолжил беседу дрессировщик.
– Чё у него отказало? – переспросил Лева, оторвавшись от списка блюд.
– Он теперь не чувствует вкуса еды и напитков и запахов не различает. Для него теперь все едино: что вату жевать, что осетринку. Абсолютно никакой разницы, – пояснил Дуров. – Нехорошо-с, молодые люди! – Дрессировщик коротко кивнул каждому и вышел.
Приятели переглянулись. Хохел покопался в своем вещмешке, стоящем на полу рядом со столом. Он достал из него флягу и, воровато оглянувшись, передал ее Леве под столом. Задов ухмыльнулся, встал со стула и двинулся к барной стойке. Время, проведенное на гауптвахте, сближает людей. Теперь они понимали друг друга без слов.
Сбоку от столика штабс-капитана раздалось деликатное покашливание. Нестеров повернулся вполоборота и увидел стоящего перед собой виновато улыбающегося Хохела. Щирый протягивал ему руку со словами:
– Вы уж нас, дураков, извиняйте, ваше благородие, а на аэроплан я заявку сегодня же отправлю. Все будет в лучшем виде, рам у командира отряда заявку подпишу.
Штабс-капитан по-детски улыбнулся и пожал протянутую руку. Щирый крепко стиснул тонкие аристократические пальцы и мстительно добавил:
– Сразу же и отправлю, как проставитесь!
Улыбка погасла. Нестеров отдернул руку, отвернулся от зампотыла и брезгливо вытер руку о салфетку. Пока они жали друг другу руки, из-за спины авиатора высунулась рука в тельняшке и быстро поменяла стоящую перед ним пузатую глиняную кружку с квасом. Нестеров снова уткнулся в свою тарелку. За своим столиком весело переговаривались Лева и Хохел, с волчьим аппетитом поглощая еду. Официант только успевал подносить тарелки с новыми блюдами. Сидящие за соседними столиками начали принюхиваться. В воздухе ощутимо запахло спиртом-ректификатом.
Штабс-капитан доел обед, запивая из кружки. Он расплатился по счету и через весь зал направился к выходу, забыв фуражку на столе. За ним внимательно следили две пары глаз. Каждый шаг давался авиатору все труднее; около дверей его уже заметно покачивало из стороны в сторону. На выходе он столкнулся с Фурмановым и чуть не сбил его с ног.
– Аккуратнее! – злым голосом сделал замечание штабс-капитану комиссар. Ко всем золотопогонникам он относился с явным предубежденьем, а сейчас, изрядно испугавшись, даже не пытался этого скрывать.
– От вин-та-а-а, краснопузый! – рявкнул Нестеров и вывалился на крыльцо. Тут он споткнулся: нога заплелась за ногу, и пилот кубарем полетел со ступенек, расставив в стороны руки, как крылья. Небо манило и звало к себе. Подъемная сила на этот раз подвела, и вместо воздушной стихии авиатора приняла в свои объятия земная твердь. Немного пролетев, он рухнул с высоты крыльца на клумбу, засаженную ромашками.
Он красиво лежал, раскинувшись в своей синей летной форме на белом фоне цветов, только витой желтый шнур аксельбанта немного сбился набок.
– Здравствуй, русское поле! Я твой тонкий колосок, – прошептал Нестеров, ощущая во рту ядовитый привкус сивухи. Такой дрянью они согревались в ледяных окопах на германском фронте. Пилот закрыл глаза и сладко уснул.
– …Смотри у меня, Щирый, ох смотри! Он же дите крылатое, с душою льва да мозгами птичьими! Его благородие любой обидеть может.
Мимо клумбы шли двое. Один из них ворчал, другой оправдывался:
– Да отослал я заявку, Лева, отослал! Ну завтра отошлю… вот проставлюсь, если вру. Ну, Лева!.. Ну ты же меня знаешь!
– То-то и оно, что знаю! Куда двинем? Давай на танц-веранду в Лукоморье – а там поглядим, как карты лягут…
– А сверху лягут короли! Вот за что я тебя уважаю, Лева, так это за правильное направление естественной миграции твоих гениальных мыслей!
– Ты сам понял, что сказал?
Огонек сигареты описал в темноте большую параболу и брызнул мелкими искрами внутри урны.
Шаги и голоса затихли.
Налетевший с моря ветерок пригнул ромашки к земле. Белые лепестки ласково гладили лицо летчика и тихо шелестели колыбельную.
– «И запах клевера с полынью милее аромата роз», – бормотал во сне пилот Нестеров и улыбался. Впервые за долгие годы он был счастлив.
