Текст книги "100 великих афер"

Автор книги: Игорь Мусский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Финансовая пирамида Ивана Рыкова

После отмены крепостного права в России повсеместно стали открываться коммерческие банки, кредитные общества. Первая русская «финансовая пирамида» не заставила себя ждать. Она появилась в семидесятых годах XIX века в Скопине, небольшом уездном городке Рязанской губернии.

Когда Скопин пришел в большой упадок, местные купцы для выправления ситуации решили организовать в городе Общественный банк. 15 января 1863 года они получили на то разрешение от министра финансов. Директором банка собрание избрало Ивана Гавриловича Рыкова, не подозревая, что имеет дело с гениальным финансовым мошенником.

Иван Рыков родился в 1833 году в семье небогатого мещанина Оводова. Родители рано умерли, и осиротевшего мальчика усыновил родственник – богатый купец Андрей Федорович Рыков, давший ему свою фамилию. Ване было пятнадцать лет, когда его благодетель отошел в мир иной, оставив приемному сыну солидное состояние – 200 тысяч рублей. О преумножении полученных в наследство капиталов молодой человек не заботился и к тридцати годам все состояние промотал.

Иван Рыков пошел служить по местному городскому общественному управлению. Вскоре ему удалось получить должность бургомистра. Он широко жертвовал на благоустройство Скопина из личных капиталов и совершенно покорил местное общество тем, что выстроил на собственный счет церковь на городском кладбище.

В первые годы своего существования Скопинский городской общественный банк был весьма полезен для местной промышленности и торговли. Треть доходов от банковской деятельности предполагалось направлять на нужды города, треть использовать на благотворительность и треть – на приращение основного капитала.

Рыков в короткий срок довел дела банка до миллионных оборотов. Тогда в России еще не было ни одного земельного банка и «Скопинской общественный» стал давать кредиты под залог имущества. Молодому банкиру не терпелось пуститься в более рискованные предприятия, но ему мешал городской голова, купец Михаил Леонов, честнейший человек.

В 1865 году Рыков выставил свою кандидатуру на должность городского головы и легко победил Леонова. Но поскольку совмещать два ответственных поста было запрещено, то должность городского головы он уступил купцу Николаю Афонасову, чьи финансовые дела были в большом расстройстве, он задолжал банку около полумиллиона рублей. В общем, свой был человек.

В столичных и провинциальных газетах появились объявления «Скопинского общественного банка», сулившего большие проценты приращения по вкладам (до 7,5 % вместо обычных 3–5 %). Рядом были опубликованы отчеты о блестящем состоянии его дел. На первых порах обещанные проценты выплачивались аккуратно. В маленький городок хлынул поток денег. Скопин превратился в торговый город «под стать губернскому». К нему проложили провели железную дорогу. Открыли ряд учебных и благотворительных учреждений. «Все веровали в Ивана Гавриловича всё равно как в Бога и трепетали перед ним», – скажет потом один из горожан.

Крах банка. Владимир Маковский

Иван Рыков строго следовал правилу: не принимать вклады от жителей Скопина и Рязанской губернии. Из числа вкладчиков, доверивших Рыкову 11 миллионов 618 тысяч 79 рублей, только шестнадцать человек оказались жителями Рязанской губернии.

Для привлечения новых клиентов Рыков выпустил процентные бумаги банка по вкладам. Они не были обеспечены капиталом банка и не имели правительственной гарантии. Впрочем, это уже никого не волновало. Бумаги котировались среди клиентов банка, покупались и продавались, и новые жертвы охотно несли свои сбережения Рыкову.

Скопинский банк имел две бухгалтерии – официальную и внутреннюю. Перед ежегодной публикацией отчетов об активах банка его служащие писали заявления от анонимных вкладчиков на значительные суммы, а через несколько дней – расписывались в получении мифических вкладов.

Но была еще и третья бухгалтерия – рыковская. К ней имел доступ только один человек – бухгалтер Матвеев. Он увольнял и набирал на работу сотрудников, устанавливал размеры жалованья и взяток. Для поддержания видимости жизни приходилось идти на новые аферы, совершать фиктивные сделки, оформляя их на банковских сторожей и извозчиков, фальсифицировать отчеты.

Иван Рыков был настоящим хозяином в Скопине. Ни один важный вопрос не решался без его участия. Накануне очередных выборов в городскую думу по домам ходили люди Рыкова и называли имена тех, кого он «назначил» в гласные.

Ревизии в банке не проводились. Члены ревизионной комиссии подписывали необходимые документы прямо у себя дома. Один из проверяющих выразился предельно откровенно: «Что проку было проверять пустой сундук».

Рязанский губернатор и вице-губернатор пользовались скопинскими кредитами. На содержании рыковского банка состояли даже сотрудники Министерства финансов. Действительный статский советник Бернгард получал от Рыкова 150 рублей в месяц, поставляя ему всевозможные сведения о «течениях в министерстве». А надворный советник Сапиенц пробивал в Государственном банке кредиты для скопинского предприятия.

Особое внимание предприимчивый провинциал уделял газетам. У него брали ссуды статский советник Никита Гиляров-Платонов, редактор «Современных известий» и редакторы разнообразных провинциальных «Ведомостей» и «Вестников».

В самом Скопине телеграфисты, секретарь полицейского управления, судебные приставы, почтмейстер, мировой судья, секретарь городской управы и прочие чиновники получали от банка ежемесячно дополнительное «жалованье» от 15 до 50 рублей за разные услуги. По просьбе Рыкова, например, изымались на почте крамольные письма. «Так было заведено, когда я вступил в службу», – заявил скопинский почтмейстер.

От неугодных людей Рыков избавлялся традиционным российским способом – на бунтовщиков заводились уголовные дела, либо их просто выпроваживали из города. В неугодные можно было попасть по самой непредсказуемой причине: один из сотрудников банка провинился тем, что «свистал в городском саду», другой пострадал из-за того, что слыл «франтом».

В соседнем Ряжском уезде находились Чулковские угольные копи. По инициативе Рыкова в трех селениях Скопинского уезда была проведена разведка угольных месторождений. Уголь был обнаружен, но его оказалось недостаточно для начала промышленной разработки.

Тем не менее Рыков учредил и возглавил «Акционерное общество Скопинских угольных копей Московского бассейна». Учредителями компании кроме инициатора стали помещики, купцы и мещане, чьи имения и дома были заложены в Скопинском банке. В документах общества фигурировал фиктивный складочный капитал в два миллиона рублей, и на эту сумму были выпущены акции.

Вскоре о разработке угольных копей стали писать газеты, в них же печатались отчеты и балансы общества, сообщалось об уплате акционерам дивидендов. И все же акции почти никто не покупал. Тогда Рыков отправил своих агентов на Московскую и Петербургскую биржи изображать торговлю. В течение целого года люди Рыкова продавали и покупали друг у друга бумаги угольного общества, заявляя о сделках биржевым маклерам. В газетах публиковались котировки акций. К концу года стоимость акций выросла до 103 рублей.

Рыков получил разрешение у министра финансов Рейтерна принимать эти акции в залог за акцизные марки на алкоголь, выпускаемый частными винокуренными заводами по курсу 75 рублей за 100. То есть получать 75 реальных рублей за 100 дутых. В случае реализации этого дела Рыков мог бы без особых проблем продать ценные бумаги несуществующих копей и получить до миллиона рублей, а казна могла лишиться 1,5 млн руб. Но осуществить грандиозный замысел помешал мелкий чиновник – старший ревизор Рязанского акцизного управления Хросницкий, который не поленился съездить на место добычи угля. Он обнаружил там только засыпанные землей шахты, оставшиеся от изыскательских работ. Благодаря свои связям в столице Рыкову удалось замять дело.

К началу 1880-х годов долги Скопинского банка достигли совершенно фантастических размеров, средства вкладчиков растаяли, а вовлечь в игру новых клиентов не удавалось. В газетах появилось сообщение, что 12 миллионов рублей вкладов в Скопинском банке обеспечены лишь одним миллионом, к тому же в ненадежных бумагах. Встревоженные вкладчики стали присылать требования вернуть им деньги (банк обязан был возвращать средства почтой, в день получения требования).

В 1882 году в Скопин начали съезжаться акционеры. Чтобы заплатить нежданным гостям, приходилось продавать ценные бумаги. Наконец касса банка вообще прекратила выплаты. Скопинский банк был объявлен несостоятельным должником. «Когда я в качестве понятого в день краха пришел со следователем в банк, – рассказывал на суде один из свидетелей, – то целый угол был завален кипами неоплаченных вкладных билетов, перемешанных со множеством просительных и угрожающих писем и телеграмм». Рыкова взяли под стражу. Следствие по делу о крахе Скопинского банка растянулось на два года.

Поздней осенью 1884 года в Екатерининском зале здания Судебных установлений началось слушание дела. В Москве скопинский процесс вызвал огромный интерес. Подсудимых вели в зал заседаний по коридору «среди сплошной живой стены любопытных, обращавших исключительное внимание свое на героя дня, Рыкова, скромно шедшего, опустив голову, между двух вооруженных солдат». Исключительность процесса подчеркивала усиленная охрана: у каждой двери был выставлен тройной караул – полицейский, судейский, жандармский. Даже у подъезда здания находился особый пост.

По рыковскому делу проходило 26 человек. Среди них – городские головы, гласные думы, члены городской управы, члены правления банка, банковские служащие. Организатор аферы – Рыков. Все они были признаны неплатежеспособными. Один из должников банка, кредитовавшийся на 118 тыс. рублей, располагал имуществом всего на 330 рублей, другой, с долговыми обязательствами на полмиллиона, имел «паршивенький домишко где-то у черта на куличках».

После долгого разбирательства пятерых подсудимых оправдали. Основные фигуранты дела были осуждены на поселение в Сибири, «мелкие сошки» и прочие присные получили сроки в арестантских ротах и тюремное заключение. Сам Рыков, тоже лишенный особых личных прав, отправился отбывать наказание в Сибирь.

Выражение «рыковское дело» стало нарицательным. Константин Маковский написал картину «Крах банка», где отложились его впечатления о разорении Московского ссудного и Скопинского банков – это были два самых громких финансовых дела по тем временам.

Загадка Шапиры

В августе 1883 года Лондон был взбудоражен сообщением об открытии самых древних иудейских рукописей «Второзакония», выполненных древним финикийско-еврейским письмом. Рукописи, датирующиеся IX веком до Р.Х., состояли из пятнадцати длинных кожаных полос размером 18 на 9 сантиметров. В них рассказывалось о странствии евреев по пустыне после исхода из Египта. Приехавший из Палестины антиквар Мозес Шапира предложил свитки Британскому музею за невиданную сумму – миллион фунтов стерлингов! Современник Шапиры писал: «В течение недель “открытие” этих драгоценных рукописей было темой для бесед за обеденным столом во всех слоях общества».

Английская пресса ежедневно освещала все подробности дела. Толпы лондонцев осаждали Британский музей, где под стеклом были выставлены фрагменты рукописей. Экспозицию посетил премьер-министр Уильям Гладстон, обладавший глубокой эрудицией в истории Древнего мира. Высокий гость побеседовал с Шапирой, а также со знатоком древнееврейских текстов доктором Кристианом Гинзбургом, которому Британский музей доверил экспертизу кожаных свитков. Переводы текстов, выполненные Гинзбургом, регулярно публиковались в «Таймс» и «Атенеуме». Оттуда их перепечатывали многие провинциальные газеты. Семья Шапиры в Иерусалиме принялась сорить деньгами, предчувствуя скорое богатство.

Между тем появились слухи, будто музей не располагает необходимой суммой для покупки фрагментов «Второзакония». Назывались имена частных лиц, готовых внести пожертвования. Говорили также, что казначейство выделяет Британскому музею огромную сумму из «фонда на непредвиденные общественные нужды».

Разумеется, в центре всеобщего внимания находился Мозес Шапира. В его биографии осталось немало темных мест. В прошении германскому консулу в Иерусалиме, датированном 1860 годом, антиквар написал если и не всю правду о себе, то по крайней мере место рождения указал точно: «Я родился в 1830 г. в Каменец-Подольске, где получил в юности соответствующее образование. В возрасте 25 лет я присоединился к своему деду, который собирался эмигрировать в Израиль. Из-за политической ситуации, которая ограничивала миграцию евреев моего социального положения, мы вынуждены были отказаться от своих паспортов и после пересечения границы утратили свои права как граждане России… В Бухаресте я приблизился к евангелической вере и был обращен в христианство… Три года назад я приехал в Иерусалим, где присоединился к общине англиканских новообращенных. Поскольку я не имею гражданства, то прошу покровительства прусского консулата и предоставления паспорта как свидетельства этого покровительства».

Гражданство ему дали. Мозес Вильгельм поступил на учебу в мастерские при Церкви Христа. В 1861 году Шапира женился на немке-лютеранке Розетте Йокель, сестре милосердия. От этого брака родились две дочери.

Шапира открыл лавку древностей на Христианской улице и в течение многих лет торговал древностями и манускриптами в Иерусалиме. Он снабжал библиотеки Берлина и Лондона ценными древнееврейскими текстами, главным образом из Йемена. Мозес Вильгельм нашел и впоследствии продал Германии комментарий к Мидрашу, принадлежавший перу Маймонида.

В 1868 году в Месопотамии была обнаружен камень с надписью моавитского царя Меши (IX век до Р.Х.). Вскоре на рынке в Иерусалиме появились глиняные изделия, которые выдавались за древние предметы, найденные у Моавского камня. Именно продажей «моавских идолов» – грубой подделки – Берлинскому музею была запятнана репутация Шапиры. За 1700 глиняных предметов немцы заплатили 22 тысячи талеров. Французский консул в Иерусалиме Шарль Клермон-Ганно выяснил, что эти «древности» были изготовлены в мастерской Селима, приятеля Шапиры.

Нанесенный «моавскими идолами» ущерб Шапира в какой-то мере компенсировал другими, бесспорно подлинными древностями. Несколько его рукописей купил Альфред Сутро, мэр Сан-Франциско для Публичной библиотеки.

Моавитский камень

Каким образом у антиквара оказались кожаные свитки «Второзакония»?

Противники Шапиры рассказывали следующую историю. В 1877 году он обходил еврейские общины Йемена, представляясь странствующим раввином. Шапира уверял окружающих, что собирает старинные манускрипты и свитки Торы якобы для создания хранилища рукописей в Иерусалиме. Многие манускрипты ему дарили, некоторые он покупал, а иногда – отбирал силой с помощью подкупленных мусульманских шейхов. Вернувшись в Иерусалим, Шапира нанял каллиграфов из Еврейского квартала. Они стирали со старинных свитков древние надписи, а затем наносили новый текст библейского «Второзакония», придуманный гениальным фальсификатором.

А вот рассказ самого Шапиры. В июле 1878 года он попал в дом арабского шейха Махмуда ал-Араката, где разговорился с бедуинами. От них он узнал, что арабские пастухи использовали в качестве убежища пещеры в Вади-эль-Муджиб, у восточного берега Мертвого моря. В одной из пещер они наткнулись на «несколько тюков ветхого тряпья». Разорвав полотняную обертку, арабы обнаружили внутри «колдовские заклинания».

Пещеры, по словам бедуинов, были сухими, и это навело Шапиру на мысль о благоприятном стечении обстоятельств, которое могло бы способствовать сохранению древних текстов столь же действенно, «как и почва Египта». Теряясь в догадках над тем, что за «колдовские заклинания» это могли быть, Шапира, по его словам, заручился поддержкой шейха и в результате заполучил фрагменты «набальзамированной кожи», в которых он впоследствии распознал пересказ «последней речи Моисея на равнине Моава».

В отличие от канонического текста во «Второзаконии» Шапиры отсутствовали последние строки, касающиеся смерти Моисея. Антиквар предположил, что речь идет о собственноручной, автографической версии величайшего из пророков, ибо, несмотря на величие пророческого дара, своей смерти он описать еще не мог, и строки эти появились в Писании в последующих копиях!

Шапира держал у себя рукописи «Второзакония» несколько лет, прежде чем надумал их продать. Он утверждал, что повез их в Европу только после того, как профессор Шредер, консул в Бейруте, в середине мая 1883 года подтвердил подлинность рукописей. Шапира был убежден, что в его распоряжении оказался один из источников Библии. В финансовом отношении такое открытие означало даже нечто большее, чем роскошную жизнь. Дочь Шапиры вспоминала наивные мечты, которым предавались члены ее семьи: они не только будут жить во дворце, но еще и построят прекрасную лечебницу с садом для прокаженных или даже купят всю Палестину.

Шапира повез кожаные свитки в Лейпциг, чтобы снять с них копии. «Их смотрели тамошние профессора. Доктор Герман Гуте, собирающийся о них писать, вполне в них верит, – отмечал Шапира. – Первоначально рукописи в качестве бальзамирующего вещества были покрыты битумом. Впоследствии они еще более потемнели в результате обработки их маслом и спиртом. Масло употреблялось арабами, с тем чтобы рукописи не становились ломкими и не страдали от сырости».

Но Шапира умолчал об одном существенном обстоятельстве: во время своей предыдущей поездки в Германию он передал свитки на экспертизу в Королевский музей в Берлине, и комиссия под председательством профессора Рихарда Лепсиуса объявила манускрипты «хитроумной и бесстыдной подделкой». Тем не менее берлинцы выразили готовность за незначительную цену приобрести рукописи. А может, они таким нечестным способом хотели завладеть древними текстами? По крайне мере Шапира увидел в сделанном ему предложении знак того, что хитрые немцы считают рукописи подлинными.

В Лондоне Шапиру встретили доброжелательно, хотя не все считали кожаные свитки «Второзакония» подлинными. Мозес Вильгельм показал свитки секретарю Общества палестинских исследований, писателю Уолтеру Безанту. Тот сразу обратил внимание, что рукопись написана черными чернилами, через две тысячи лет все еще столь же свежими, как и в момент написания. Многие удивлялись тому факту, что свитки были захоронены в сухой пещере в Моаве. Капитан Клод Р. Кондер, занимавшийся картографированием Западной Палестины, убеждал всех, что все пещеры Моава глинисты и сыры, и он никогда не поверит, что рукописи на подверженной тлению коже могли более двух тысяч лет пролежать погребенными в стране, где средний уровень осадков достигает 20 дюймов.

Еще более серьезные сомнения вызвала другая упомянутая Шапирой деталь – то, что рукописи были обернуты в полотно. Лондонская «Таймс» отмечала: «Упоминание о полотне было, видимо, ошибкой, поскольку люди, верящие в долговечность кожи, вряд ли признают способность столь же долго противостоять действию времени за обыкновенным льном». Однако лейпцигский эксперт все же признал древними кусочки льняной ткани, приставшие к рукописям «Второзакония».

Впрочем, скептики на первых порах предпочитали помалкивать. Поэтому после демонстрации рукописей на ученом совете Общества палестинских исследований было принято решено выставить их в Британском музее.

Примчавшийся из Парижа выдающийся французский специалист в области библейской археологии Шарль Клермон-Ганно вынужден был ограничиться осмотром свитков «на общих основаниях» – через стекло. Но даже через стекло он разглядел все, что ему требовалось для однозначного вывода: это фальшивка! По версии археолога, Шапира взял один из больших синагогальных кожаных свитков трехсотлетней давности, отрезал нижний край свитка и таким образом получил несколько узких полос кожи, на вид довольно древних, причем это впечатление было в дальнейшем усилено с помощью химических реактивов. На полосах кожи фальсификатор написал чернилами свой вариант «Второзакония», используя шрифт Моавского камня и вводя в библейский текст «разночтения», какие только диктовала ему фантазия.

Ряд английских газет опровергли выводы Клермон-Ганно – кожа рукописей Шапиры была значительно толще, чем используемая обычно для синагогальных свитков. А вот на специалистов изящные доказательства Клермон-Ганно произвели глубокое впечатление. В библиотеке Британского музея были обнаружены несколько старых свитков Торы с обрезанными краями, приобретенных в 1877 году у иерусалимского торговца Шапиры.

Гинзбург внезапно изменил свое мнение и завершил серию публикаций в «Таймс» статьей, изобличающей находку Шапиры как фальсификацию. Доктор Гинзбург привел внушительный перечень внутренних несоответствий самого текста. Именно на этих основаниях фрагменты были окончательно заклеймены как поддельные. Большинство ученых в 1883 году признали рукописи грубой подделкой, а самого Шапиру – аферистом.

23 августа Шапира написал письмо Гинзбургу из своего лондонского отеля, укоряя последнего в неожиданном предательстве: «Вы сделали из меня дурака, опубликовав и выставив на обозрение рукописи, которые, оказывается, считаете фальшивыми. Не думаю, что я смогу пережить этот позор».

Антиквар понял, что отныне ни один коллекционер, а тем более музей не пожелает иметь с ним дело. У Шапиры не хватило смелости вернуться в Иерусалим. Полгода он переезжал из одной европейской страны в другую, пока не решился на роковой шаг.

11 марта 1884 года, взломав по просьбе хозяина роттердамской гостиницы «Блоумендал» дверь комнаты, снятой подозрительным постояльцем, голландские полицейские обнаружили труп мужчины. Это был торговец древностями Мозес Вильгельм Шапира. Он застрелился 9 марта. Вместе с собой антиквар унес тайну происхождения рукописи. Так и не удалось узнать, сам ли Шапира изготовил рукопись или поручил подельнику. Но факт его самоубийства как будто говорит о том, что антиквар стал жертвой фальсификаторов.

16 июля 1885 года лондонское общество антикваров опубликовало список вещей, проданных на аукционе. Под номером 302 числились пятнадцать свитков, названных «Рукопись Шапиры», которые за 18 фунтов и 5 шиллингов приобрел торговец древностями Бернард Куариц. Новый хозяин выставил печально известные свитки на англо-еврейской исторической выставке в Альберт-Холле в 1887 году. В каталоге он описывал данный экспонат как «подлинную книгу «Дварим», написанную рукой Моше Бен-Амрама около 1500 года до Р.Х.», но при этом оценил его в 25 фунтов стерлингов. Куариц продал свитки сэру Чарлзу Николсону, профессору Сиднейского университета. Потом следы свитков Шапиры теряются. По одной из версий, рукописи сгорели во время пожара в лондонском доме Николсона в 1899 году.

Бурные споры по поводу рукописей Шапиры вспыхнули с новой силой после того, как в 1947 году в Кумране были найдены «рукописи Мертвого моря» – древние еврейские манускрипты, рассказывающие об исторических событиях времен Второго Храма. Свитки из кумранской пещеры прекрасно сохранились и были обернуты в полотно! Форма и внешний вид этих несомненно подлинных манускриптов были необыкновенно похожи на пергаменты Шапиры; они в основном датируются I веком до нашей эры, но были написаны в особом архаичном стиле еврейского алфавита с начертанием букв, вышедшим из общего употребления за сотни лет до этого.

В свете Кумранских находок многие ученые взглянули на «дело Шапиры» под другим углом. Основным поборником реабилитации Шапиры был профессор Менахем Мансур, заведующий кафедрой гебраистики и семитологии Висконсинского университета. Он считал «Второзаконие» Шапиры подлинным. Однако проверить это утверждение невозможно, так как свитки пропали.

Британский музей в каталоге для выставки подделок 1990 года признал, что случай с Шапирой является классическим примером ошибки экспертов. Что касается манускриптов, они, вероятно, являются именно тем, чем их считал Шапира: древнейшими фрагментами Ветхого Завета. Но пока их не найдут – обнаружат, возможно, плесневеющими на каком-нибудь чердаке, – загадка Шапиры так и останется неразгаданной.