Текст книги "Азбучная история"

Автор книги: Ида Йессен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

6

Йоаким шагал по Эстерброгаде в сторону площади Трианглен. В городе было до странности светло, потому что на крышах домов и на припаркованных у тротуара машинах лежал снег. Не на шутку подморозило. А он ушел в осенней куртке, второпях схватил с вешалки не ту, что надо. На ходу он заглядывал в окна маленьких баров, где сидели парочки, очевидно вполне довольные обществом друг друга. Но его самого терзало беспокойство, и в баре ему не усидеть.

Что у меня есть? – думал он. Бумажник во внутреннем кармане, с двумястами пятьюдесятью кронами, карточкой «ВИЗА» и медицинским страховым свидетельством. Расческа, коробочка мятных пилюль и каштан, полученный осенью в подарок от Дитте. Составляя этот перечень, Йоаким немного успокоился. Сунул руку в карман, нащупал четыре старых автобусных билета и какую-то квитанцию, выбросил эти бумажонки в урну. Вот и все. Больше у него ничегошеньки нет. Мобильник остался в другой куртке.

Впрочем, того, что есть, ему пока хватит. Он как раз проходил мимо круглосуточного магазинчика на углу, зашел туда, купил газету, плитку темного шоколада, бутылку белого вина, минеральную воду, красное яблоко и две итальянские булочки, которые девушка за прилавком по ею просьбе разогрела в микроволновке. Отыскав в корзине у входа пару черных синтетических перчаток и картуз с надписью «7-Илевен», купил и их тоже.

Он свернул направо, зашагал вдоль озер. Снова пошел снег, а поскольку было еще и ветрено, мелкая, колючая крупа била ему прямо в лицо. Хорошо, хоть купил картуз и перчатки, подумал он, кутая шею воротником. Лицо кололо словно ледяными иголками, однако мороз и снег ничуть ему не мешали. По правде говоря, ему нравилось вот так в одиночку идти под фонарями, когда все остальные отсиживаются дома. Когда он проходил мимо моста Королевы Луизы, снег повалил стеной. Косые белые полосы на фоне иссера-черной воды. С западной стороны деревья облепил снег, другая сторона оставалась черной. Хлипкая корочка льда возле берега уже была завалена пластиковыми пакетами, картонными стаканчиками и прочим мусором. Йоаким углубился в темные улочки и в конце концов остановился перед маленькой белой гостиницей на Водроффсвай. За стеклянной дверью виднелась девушка-портье за стойкой, склонившаяся над какими-то бумагами. Свет лампы падал на ее лоб, на синее платье. Недолго думая он снял картуз, отряхнул куртку от снега и толкнул дверь.

На карточке, которую портье положила перед ним, Йоаким указал вымышленное имя. Он не придумывал его заранее. Просто написал: Андерс С. Юст. Обыкновенное имя, которое первым пришло ему в голову и даже понравилось. Показалось солидным, внушающим доверие. Затем он лифтом поднялся на четвертый этаж и закрылся в номере.

Заурядный гостиничный номер. Маленькая ванная комнатка – белая плитка, ванна. Кровать, письменный стол, кресло. Шторы задернуты. Йоаким включил лампу на письменном столе, подошел к окну, раздвинул шторы. Снег валил еще гуще. Припаркованные на улице машины скоро превратятся в мягкие белые сугробы. Присев на краешек кресла, он скинул мокрые ботинки, положил их на батарею. Рядом пристроил носки. Потом открыл воду и, дожидаясь, пока наполнится ванна, сунул в холодильник минералку, достал из пакета булочки. Они остыли, но аппетитно пахли свежим хлебом. Йоаким поднял было трубку телефона, однако, услышав длинный гудок, положил ее на рычаг. Заглянул во все ящики и шкафы. В письменном столе обнаружилась почтовая бумага, в тумбочке у кровати – Библия. В платяном шкафу – плечики для одежды. Он повесил на них брюки и пиджак, нашел в мини-баре стакан и откупорил вино. Стоя в нижнем белье, выпил за свое здоровье.

Ванна тем временем наполнилась чуть не до краев, и он поспешно завернул краны. Теплая пена мягко обняла тело, когда он погрузился в воду. Стакан с вином он поставил на крышку бачка, оперся затылком о край ванны, закрыл глаза. Над головой жужжал вентилятор. Наверху спустили воду, в трубах зашумело. Йоаким не думал ни о чем. Долго сидел так, потом нырнул, вымыл волосы, встал распаренный, вытерся.

Одеваться не стал, сел в кресло, с газетой. Когда начал мерзнуть, накинул на себя одеяло. Длинные белые пальцы ног шевелились в воздухе. Он ел шоколад, пил вино, читал газету. Слушал шаги наверху. Иногда кемарил. В какой-то момент опять взялся за телефон, набрал номер своего друга Эрика. Довольно долго с ним разговаривал. Не сказал ни где находится, ни что случилось, а положив трубку, был не в состоянии вспомнить, о чем у них шла речь, помнил только, что поговорили хорошо.

Погасив свет, он улегся в постель. Лежал на спине, смотрел в снежное небо. Казалось, где-то за пеленой снега сияет зеленоватый свет. В конце концов глаза закрылись, и он погрузился в сон.

Часом позже его разбудил громкий шум в соседнем номере. Кто-то врубил телевизор на полную катушку, и по всему этажу разносились крикливые голоса, пальба, визг автомобильных покрышек. Впрочем, не прошло и нескольких минут, как по двери соседа резко забарабанили, и шум утих. Но уснуть Йоаким больше не мог.

Пока он спал, комната изменилась. Покрывало с кровати кучей валялось на полу, сквозь щелку в окне внутрь заползала холодная тьма. Его охватило то же ощущение, какое испытываешь, когда сидишь в горячей ванне и вдруг обнаруживаешь, что вода уже не горячая, а тепловатая. Надо вылезать, иначе замерзнешь. Он зажег ночник, посмотрел на часы. Четверть первого. Оделся, ощупал ботинки и убедился, что они высохли. Булочки тоже засохли, не угрызешь. Он бросил их в мусорную корзину, остатки вина вылил в раковину. Надел куртку, вышел в коридор.

За стойкой портье сидел теперь молодой парень. Йоаким попросил его вызвать такси. Потом расплатился кредитной карточкой, расписавшись на квитанции неразборчивой закорючкой. После чего отправился домой.

В тридцать пять первого он тихонько отпер дверь квартиры. Сам не зная, что́ рассчитывает там застать. Может быть, тишину. Может быть, сызнова слезы и крик. Он был готов к чему угодно. Но когда на цыпочках вошел в переднюю, очутился в полной темноте. Это его удивило, потому что обычно лампочку в коридоре не гасили. Сюзанна и Дитте не любили ночью впотьмах ходить в туалет. Он зажег свет, повесил куртку на вешалку, прошел в ванную, почистил зубы, потом сходил на кухню, налил стакан воды. Открыл дверь спальни – двуспальная кровать пуста, хотя после его ухода кто-то явно на ней лежал, поскольку покрывало было снято, перины в беспорядке. Не выпуская из рук стакан с водой, прошел в конец коридора, заглянул в комнату Дитте. Тоже пусто. Кровать не тронута, с тех пор как он утром ее убрал.

В гостиной и в новенькой детской опять-таки никого. Может, к Сюзанниной матери уехали? – подумал он. Но зачем тогда ложиться в постель? Ну да, конечно: там была Дитте. Потом он заметил на столике у дивана чайный поднос: батончик «Марс», без обертки, но даже не надкушенный, и чашка с чаем, подернутым тонкой сизой пленкой. Вот тут Йоаким встревожился. Это ненормально. Сюзанна обожала такие батончики. И если даже злилась на него, если даже решила ночью уехать к матери, ни за что бы не оставила «Марс» на подносе.

Но может, она решила навсегда уйти от него?

Йоаким вышел в коридор, проверил вешалку. Исчезли только пуховик Дитте да черная шуба Сюзанны, находка из контейнера, которая даже сейчас, на восьмом месяце беременности, была ей велика. Все остальное на месте. Он заглянул в шкаф: судя по всему, оттуда ничего не пропало.

Снова обошел комнаты, пытаясь найти разгадку, но безрезультатно. Потом вспомнил про забытый в кармане мобильник, который весь вечер был отключен. Она же не знала, что телефон он с собой не брал. Включил аппарат: два неотвеченных вызова. Первый – из квартиры, в четверть одиннадцатого. Второй – с неопознанного номера, без двадцати час. То бишь совсем недавно. Сообщений не оставлено.

Может, позвонить ее матери в Брёнсхёй? – подумал он. Никакое другое место ему в голову не пришло. Хотя звонить уже поздновато. Ничего не поделаешь, остается только лечь спать.

Йоаким надел пижаму, лег в постель и, лежа с открытыми глазами, вслушивался в темноту. То и дело ему мерещился щелчок ключа в замке. Подушка пахла Сюзанной. В постели он обычно притягивал ее к себе и утыкался носом ей в затылок. Нюхал ее прелестные волосы. Но сейчас до него мало-помалу дошло, что пахнет не только Сюзанной, но и чем-то еще. Пресным, неуловимым. И чем дольше он лежал, тем навязчивее становился этот запах. Йоаким встал, проверил, открыто ли окно. Обнаружил, что открыто. Заглянул под кровать – ничего, кроме клочьев пыли. Комнатных растений в спальне не было. Нет, совершенно непонятно, что что за запах. Тягостное предчувствие навалилось на него, он рухнул на Сюзаннину половину кровати и с изумлением обнаружил, что там мокро. Вскочил, зажег свет. Да, на постели было мокрое пятно, большое, маслянистое на ощупь. Оттуда и шел запах.

Минуту-другую Йоаким неподвижно смотрел на пятно. В голове вертелись мысли о покинутой квартире, об отсутствующей верхней одежде, о нетронутом батончике «Марс», и внезапно его осенило: это же околоплодные воды. Воды отошли, у Сюзанны начались роды.

Он торопливо оделся, бросился к телефону, вызвал такси. Десять минут спустя стоял на улице, а через двадцать минут уже вбегал в стеклянные двери родильного отделения Государственной больницы, куда они ходили на прием к врачу. Ботинки он не зашнуровал, рубашку в брюки не заправил. Одна из медсестер, заметив его смятение, подошла.

– Сюзанна Нильсен, – пролепетал Йоаким. – Она здесь?

– А вы кто? – спросила медсестра.

– Отец, – почти выкрикнул он в отчаянии и едва не пошатнулся, когда медсестра положила руку ему на плечо.

– Идемте, – сказала она с легкой улыбкой. – Вы не опоздали. Он никуда не денется. – И добавила: – У вас родился чудесный сынок.

7

Он лежал у матери на груди, маленький лягушонок, усталый от своего долгого пути. Рука Сюзанны, целиком накрывшая его спинку, казалась большой, как никогда. Глаза у Сюзанны были закрыты.

– Пусть поспит немножко, – шепнула медсестра.

Но мальчуган не спал.

Тихонько, чтобы не разбудить ее, Йоаким подвинул к кровати стул, сел. Пальцем погладил малыша по щечке, и тот посмотрел на него, спокойно, внимательно, устремив взгляд куда-то на лоб. Йоаким поднес палец к крохотному кулачку, провел по костяшкам. Да-да, смотри на меня, думал он. Я твой папа. А ты мой сынок.

Он всегда считал, что младенцы не умеют фокусировать взгляд. Но малыш пристально смотрел на него большими, умными темно-синими глазами. В самую душу заглядывал, аж голова шла кругом. Ты знаешь то, что мне уже неведомо, думал он. Все еще помнишь запредельное. Я вижу. Ему казалось, сын его наделен необычайными способностями и даром понимания. Томительное, теплое чувство пронзило его. Наклонившись, он осторожно поцеловал прелестное ушко. У малыша были густые черные волосы, слипшиеся от крови и жира. Ноготки крошечные, с булавочную головку. Одет к белую распашонку, ножки обернуты белым одеяльцем. Настоящий человечек. Все при нем. Пальцы, глаза, уши. Кругленький подбородок. Плечико, видневшееся в вырезе распашонки. Шейка, вся в складочках. Лопатки, спина, бедра. Маленькие легкие исправно работают. Йоаким бережно развернул одеяльце. Маленькие коленки. Щиколотки. Надо же, какой длинноногий! И уже шевелит пальчиками. У тебя пока нет имени, растроганно улыбаясь, думал он. Но ты уже здесь, хоть и безымянный. Он опять укрыл младенца. Все у него как полагается, трепеща от нежности, думал Йоаким. Настоящий мальчуган. И он уже растет. Для него уже началась жизнь.

Совершенно ошеломленный, он сидел и размышлял о том, как все будет. Школа, работа, женщины, новые дети. Все заложено в нем. Даже его смерть.

– Ах ты, малютка, дружочек, – прошептал Йоаким. На глаза невольно навернулись слезы. Он согнул свой огромный указательный палец, осторожно разжал красный кулачок, и малыш крепко обхватил ладошкой его палец.

Вдруг до него дошло, что Сюзанна открыла глаза и смотрит на него. Он нащупал на одеяле ее руку – влажная, вялая, горячая. Чувствуется, как под кожей пульсирует кровь. Некоторое время они смотрели друг на друга. В ее глазах светилась нежность, какой он никогда раньше не видел.

– Что скажешь? – наконец прошептала она сухими потрескавшимися губами, и тут он всерьез прослезился и с трудом выдавил:

– Он просто чудо.

Видел, какие у него красивые волосики?

– Да, густые, темные.

– Как у тебя.

– И у тебя.

– Потрогай, какой он теплый.

Сюзанна взяла его руку, положила на спинку ребенка. Тот тихонько мяукнул и закрыл глаза.

– Смотри, он спит, – сказала Сюзанна. – Хочешь его подержать?

– А можно?

– Конечно, можно. Пускай запомнит нас обоих, хоть и во сне. – Помолчав, она сказала: – Ужасно хочу пить.

Йоаким вскочил, сбегал принес стакан воды. Для Сюзанны задача оказалась нелегкой, ему пришлось просунуть руку ей под спину, чтобы помочь сесть.

– Мне так жаль, что я не был рядом, – сказал он.

– Мне тоже. – Она бросила на него долгий взгляд поверх стакана с водой, но смотрела без упрека, только с сожалением. – Все случилось так быстро.

– Очень было скверно?

– Сейчас я об этом не думаю, – храбро сказала она, отдала ему стакан и опять легла. Йоаким сел на стул.

– А где Дитте?

– Спит в соседней палате. Пожалуй, для нее стресс оказался великоват. Она потом просто погасла как свечка.

– Она что же, присутствовала при родах? – недоверчиво спросил Йоаким.

Сюзанна быстро взглянула на него и сказала:

– Я так и знала, что тебе это не понравится. А что было делать? Роды начались совершенно неожиданно.

Ты могла бы позвонить матери, подумал Йоаким, но вслух ничего не сказал. Не хотел затевать пререкания, ссориться. Может, Дитте и вправду больше привяжется к братишке благодаря тому, что присутствовала при его появлении на свет. Он знал, Сюзанна именно так и считала, ведь за последние несколько месяцев они неоднократно обсуждали эту проблему. Однако сам был категорически против. Десятилетней девочке незачем смотреть, как ее мать рожает. И ничто не заставит его переменить мнение. Он послал Сюзанне вымученный взгляд, но она только улыбнулась:

– Ах, Йоаким, старый ты сухарь! Ты же сам мог быть здесь, черт побери! – И помолчав, добавила: – А чем ты, собственно, занимался?

– По улицам бродил, – смущенно ответил он, решив сохранить в тайне историю с гостиницей.

– Правда?

– Правда.

8

Если б родилась девочка, ее бы назвали Софи. Но родился мальчик, которому дали имя Якоб, и более прелестного ребенка на всем свете не было. Такой маленький, такой спокойный, такой до невозможности сосредоточенный, серьезный, восприимчивый, думал Йоаким. Малыш нисколько не возражал против нового места, где теперь очутился. Без нужды не кричал. Даже когда хотел есть, не жаловался. Издавал короткий скрипучий звук, вполне понятный для всех, ему давали грудь, и он принимался сосать, держа один кулачок возле уха. Если в комнате царила тишина, можно было расслышать, как молоко большими глотками вливается ему в рот. Потом его поднимали столбиком, головкой на плечо. Круглое личико, словно солнышко, выглядывало из-за большого материнского плеча, озаряя светом все в комнате. Вот так думал Йоаким.

На работе коллеги расспрашивали про малыша. Но странным образом Йоаким толком не находил слов, чтобы описать Якоба. Говорил: «Он прелесть». Или: «Ну просто сладкий!» И тотчас его охватывало недовольство собой. Хорош, нечего сказать! Говорит о малыше словно о котенке или о пироге! Якоб заслуживает много большего, и о нем есть что рассказать. Например, что, когда бодрствовал, мальчуган лежал, внимательно глядя на открытку, изображавшую большой красный мяч, будто извлекал из этого большого, круглого, красного предмета все самое существенное. Глядел часами, пристально, пытливо. Не отводя глаз. Как все одаренные дети, он не упускал представившихся возможностей.

И он не просто одаренный. Одаренность – штука обыкновенная, вполне объяснимая. А особенность Якоба в том, что его объяснить невозможно. Он как электрический ток, бьющий прямиком в ранимые места. Он – сама жизнь. Впрочем, подобные детали коллег по-настоящему не интересовали. Они легонько улыбались, когда он со слезами на глазах что-то мямлил, невзначай роняли: «Да, это сущая фантастика», – хлопали его по плечу и спешили к копировальной машине или на очередное совещание. Но Йоаким не принимал это близко к сердцу. Он-то знал, что сподобился приобрести опыт, который поднимал его над обыденной манерой людей думать и вести себя. Так уж оно получается, думал он. Чудо жизни надо хранить в себе.

Когда Сюзанна с Якобом выписались из больницы, он взял двухнедельный отпуск. Пока Дитте была в школе, в квартире царила тишина. Сюзанна спала, Якоб тоже. Йоаким вынимал спящего мальчика из кроватки, сидел, держа его на руках, и терпеливо ждал, когда он проснется. Временами Якоб тихонько вскрикивал, а не то потягивался, вскинув над головой сжатые кулачки. Изнемогая от нежности, Йоаким прижимал к себе теплое тельце. Он не замечал, как бегут часы. Казалось, все прочее в жизни не имело значения. Работа, бег времени, разные мелочи, донимавшие его раньше, когда он не знал, что такое настоящая жизнь. Теперь он словно бы понимал все совершенно иначе. Вдруг уразумел, до какой степени был слеп. Лица людей в автобусе, когда тяжелая машина в час пик медленно пробиралась по забитым транспортом, мокрым от дождя улицам. Эти лица открывались ему навстречу. Он как бы заглядывал в сердца других людей. Видел их печали и радости. Ошеломительное ощущение. Или вот дети, что кричали на улице. Сколько же силы в их голосах, думал он. Это сама жизнь рвется наружу. Вереницы облаков в небе, цветы, музыка, даже яйцо могли повергнуть его в изумление. Все обретало двойной смысл. Во-первых, очевидный, а во-вторых, еще один, спрятанный в глубине, и этот второй смысл он не мог выразить словами. Чувствовал, что ходит на непослушных ногах, будто едва успел овладеть этим умением. Будто, как Якоб, должен всему учиться сначала. С нуля. Мне дан новый шанс, думал он. Сейчас. И я его не упущу.

Что бы ни ждало в будущем, думал он, мне дарованы радость и любовь. Достаточно на целую жизнь.

Йоаким осторожно попробовал поговорить об этом с Сюзанной, но она считала, что ему лучше заняться практическими делами.

– Ты получил отпуск не только затем, чтобы сидеть в кресле с Якобом на руках, – заявила она.

– Так ведь я каждый день готовлю еду и в магазин хожу, – запротестовал он.

– Но есть и другие дела.

– Я стираю белье, склады паю его.

– Я не об этом.

– Еще я делаю уборку и провожаю Дитте в школу.

– Мог бы и обо мне позаботиться.

– Тебе обеспечен покой, как ты просишь. Можешь спать, сколько заблагорассудится. Я за всем прослежу, – терпеливо сказал он. Однако Сюзанна и этим не удовольствовалась.

– Ты не понимаешь, – сердито сказала она и отвернулась.

– Честно говоря, нет.

– Ну и ладно, мне все равно.

Она навзничь упала на кровать и натянула одеяло на лицо, так что виднелись только лоб да рыжая челка. Тело ее в постели казалось большим и бесформенным. Поры на коже словно бы стали заметнее. Обычная одежда по-прежнему ей не годилась, и она целыми днями ходила в халате. Лишь изредка надевала блузку и брюки, но блузку, как правило, не застегивала и в брюки не заправляла, а волосы вообще никогда не расчесывала. Йоаким был настолько поглощен Якобом, что до сих пор не задумывался об этом. Ей нужно встать, подумал он, причесаться, вымыться. Но он дал себе слово больше с Сюзанной не ссориться и потому ничего не сказал.

В ближайшее время ему пришлось чуть не ежедневно напоминать себе об этом обещании. Оправившись после родов, Сюзанна, казалось, начисто забыла, что они находятся в средоточии чуда жизни. Постоянно злилась, капризничала. Цеплялась к пустякам, брюзжала. Что бы Йоаким ни делал, все было не по ней. И Якоба он вынимал из кроватки не так, и пеленки складывал не так, и витаминные капли отсчитывал не так. И кофе ее, видите ли, остыл. И Дитте выросла из сапожек – опять он кругом виноват. Она стояла в халате у него за спиной и брюзжала, брюзжала:

– Мельтешишь тут как здоровенная, глупая, ленивая муха. Только и знай жужжишь: жжж… жжж… жжж… Ни минуты покоя от тебя нет, – шипела она прямо ему в лицо. – Да оставь ты ребенка хоть на секунду. Посмотри на меня, черт побери.

Йоаким молчал, занимаясь своим делом. Спокойно, говорил он себе. Она сама не знает, что говорит. Просто у нее сейчас шалят нервы. Нужно время. Все дело в гормонах. Это пройдет. Так он твердил себе, но в глубине души уже радовался, что скоро вернется на работу. Надеялся, что тогда станет полегче.

Весна выдалась на редкость холодная. Апрель близился к концу, но то и дело шел снег. Подмораживало, таяло и снова подмораживало. Тротуары посыпали солью и мелким гравием, но все равно было очень скользко. Сюзанна редко выходила из дома. Мало того что надо собрать коляску, все эти одеяльца да соски, так еще и неси ребенка на руках с пятого этажа. Она все время боялась его уронить. Каждый раз один и тот же кошмар. Как наяву, она видела и слышала эту сцену. Йоаким сказал, что с удовольствием погуляет с Якобом после работы и незачем ей из-за этого нервничать, но странным образом Сюзанна и тут разозлилась:

– Да уж, тебе это пара пустяков! У тебя все легко и просто.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Йоаким. – Что у меня легко и просто?

– Что я имею в виду? – передразнила она, уперев руки в боки. – К примеру, как насчет родов? Ты гордишься своей ролью? Другие отцы держат роженицу за руку, стараются хоть чуточку облегчить ей адские мучения. Но не ты. Не милый, добрый Йоаким. Я бы на одна. – Лицо у нее скривилось, будто она вот-вот заплачет. – Ты просто бросил меня одну.

Йоаким оцепенел.

– Я не нарочно, – тихо сказал он. – Ты же зияешь, Сюзанна.

– Но ты это сделал. Ушел от рожающей женщины.

– Мы ведь не думали, что тебе уже пора родить. Якоб родился на месяц раньше срока. Иначе бы я ни и коем случае не ушел.

– Но теперь ты в самом деле вернулся, – со злостью бросила она. – Да? Действительно вернулся, что верно, то верно.

Йоаким смотрел на нее, не понимая, к чему она клонит.

– Везде суешь свои холодные руки. Порядок во всем наводишь, а? По-твоему, я тут вообще лишняя, так? Отделаться от меня хочешь? Что я, не вижу, как ты на меня смотришь? И любовью мы больше не занимаемся.

– Сюзанна… – беспомощно сказал он, протянул было руки, хотел обнять ее, но не смог. Секунду оба враждебно глядели друг на друга. Йоаким уронил руки. Он чувствовал, что способен прикончить Сюзанну, раздавить ее, если пойдет на поводу у голоса, который беспрестанно нашептывал: всё, хватит, дальше некуда. Он бы мог сделать это без труда, в два счета. Если б по ее примеру безудержно раскричался. Мог бы высказать ей массу неприятных правд, которые собьют ее с ног и раз навсегда обеспечат ему превосходство. По интеллекту он даст ей сто очков вперед, это было ясно с первой же встречи, а последнее время и человеческие ее качества начали вызывать у него сомнения. Да, он много чего может ей предъявить. Вымойся. От тебя разит потом. У тебя нет друзей. Ты глупа. Газетную статью прочесть не можешь, не то что книгу. Понятия не имеешь, кто у нас в стране премьер-министр. И экзамен свой никогда не сдашь. Потому что ленива. Ты все передергиваешь. И до отвращения непривлекательна. Ни чувства юмора, ни кругозора. Беседу вести не умеешь. Даже квартиру убрать не можешь.

Он попробовал представить себе раздавленную Сюзанну. В голове мелькали смутные образы: то какая-то особа в длинной черной юбке, собирающая свои сумки среди тучи голубей на площади Культорв; то худая женщина в спортивном костюме, которая, повесив на руку обшарпанный пластиковый пакет, целыми днями катала тарахтящую пустую тележку по торговому центру Глоструп-Сторсентер. Вдобавок он, как наяву, слышал дребезжанье колес по плиткам пола. И тут он не выдержал. Отключился от фантазий, и с губ его не слетело ни единого слова, меж тем как Сюзанна разошлась всерьез. Я сильнее ее, думал он. Я могу с этим справиться. А она нет.

Великая жизненная задача, думал он, заключается в том, чтобы держаться в промежутке меж противоположностями, рвущими тебя в разные стороны.

Настало лето. Йоаким получил трехнедельный отпуск, и в середине июля они загрузили машину и отправились в зеленый домик в Тисвилле-Хайн. По дороге царило опасливо-радостное настроение. Своего рода надежда на перемены. Время близилось к полудню, солнце припекало. Якоб сидел в детском сиденье, с голыми ножками, в голубой кепочке на голове; Дитте и Сюзанна – в пиратских брюках и сине-белых полосатых майках, все они выглядели до того очаровательными и свежими, что сердце Йоакима начало оттаивать. Беру себя в руки, думал он. Хватит играть обиженного и дуться по мелочам. Если она опять напустится на меня, я запросто обезоружу ее – улыбкой. Против доброго смеха никто не устоит. Главное сейчас – хороший летний отдых.

У Хельсинге они свернули с магистрали и, проехав несколько километров, заметили на стоянке пожилую женщину, которая продавала клубнику. Дитте радостно вскрикнула, и в последнюю минуту Йоаким успел зарулить на стоянку.

– Купим ягод, – сказал он. – Есть желающие составить мне компанию, а заодно размяться?

Дитте вызвалась пойти с ним. Сюзанна осталась в машине. Йоаким распахнул обе дверцы – пусть салон проветрится – и вместе с Дитте направился к торговке. Вокруг никого больше не было. Торговка устроилась на складном стуле возле столика, заставленного лотками с клубникой. Под ногами у нее громоздились пустые лотки и плоские деревянные ящики. Крупная, тучная, она сидела сгорбив плечи, в серовато-голубом нейлоновом платье с длинным рукавом, в плетеных туфлях без каблука. Лицо в морщинах, волосы седые. С виду точь-в-точь батрачка начала минувшего века. Она явно не понимала, о чем толкуют Дитте и Йоаким, выбирая самые лучшие ягоды, но, когда они спросили о цене, ответила:

– Двадцать пять крон.

– Ты здесь каждый день сидишь? – поинтересовался Йоаким. Ему пришлось повторить вопрос несколько раз, в итоге он даже исковеркал грамматику, в надежде, что так она скорее поймет: – Ты торговать клубника каждый день?

Дитте прыснула, а женщина кивнула, протянула руку и не глядя взяла деньги.

– Каждый день, – твердо сказала она, быстро открыла толстый кошель на поясе и спрятала купюры.

Йоаким с Дитте забрали ягоды, сели в машину, пристегнули ремни.

– Вы чего так долго? – спросила Сюзанна. – Мы чуть не расплавились от жары.

Йоаким не ответил. В зеркале заднего вида он увидал двух парней, шагавших по противоположной обочине. Один – высокий, худой; второй – пониже ростом, но крепко сбитый. Несмотря на жару, оба в длинных темных брюках и блузах. Они пересекли шоссе, направились на автостоянку. Пружинистая походка, решительные движения. Торговка тоже заметила парней, проворно вскочила и принялась складывать штабелем пустые ящики, валявшиеся под ногами. Йоаким вдруг сообразил, что у нее нет ни автомобиля, ни велосипеда. Кто-то высадил ее на стоянке, в незнакомом мес те, окруженном ельником и полями, и теперь она ждет, когда ее заберут отсюда, с пустыми ящиками и набитым кошельком.

– Чего ты ждешь, Йоаким? – раздраженно спросила Сюзанна. – Почему не едешь?

– Ну-ка, посмотри назад, – сказал он.

– Зачем? – буркнула она, но все-таки оглянулась, бросила быстрый взгляд в заднее стекло. Снова повернулась к нему, со вздохом проговорила: – Езжай, Йоаким.

Он включил мотор, однако по-прежнему медлил.

– Что-то здесь не так, – сказал он, сызнова поправляя зеркало заднего вида.

Тут у Сюзанны лопнуло терпение.

– Черт побери, с меня довольно, Йоаким! – взорвалась она. – Ну что за больная фантазия! Вечно тебе мерещатся неприятности. И они есть, причем именно тут, в машине. Ты на нас посмотри! Мы же вот-вот сваримся заживо!

Дитте съежилась на сиденье рядом с Йоакимом, Якоб расплакался.

– Ребенок обезвожен! – завопила Сюзанна. – Ты что, убить нас всех задумал? – Она с силой хлопнула себя по коленкам. – Езжай сию минуту!

Йоаким напрочь забыл, что дал себе слово улыбаться, и поспешно вырулил на шоссе. Через пятнадцать-двадцать метров они оказались на вершине холма, и в зеркале заднего вида был теперь только серый асфальт дороги. Да белые разделительные полосы.