Текст книги "Четверть века в Большом (Жизнь, Творчество, Размышления)"

Автор книги: И. Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

В тот же день я полюбовался и замком Сфорца. Как и собор, он господствует над Миланом и виден почти отовсюду. И так же, как собор, он стал символом города, его эмблемой. Не прозрачный "модерн-небоскреб" на площади Республики, не небоскреб Пирелли, а архитектурные создания прошлых поколений определяют характер, лицо этого делового, сугубо современного города.

Суббота, 24 октября,– первый рабочий день. Утром – репетиция "Годунова" (под рояль), вечером – "Князя Игоря".

Пришли в "Скалу" задолго до назначенного времени. Само здание театра ничем не примечательно. Можно пройти мимо, и даже сердце не екнет: дескать, вот где тебе предстоит то ли оказаться "на щите", то ли "со щитом"...

Интерьер театра нарядный и традиционный. Шесть ярусов. "Зеркало" сцены на два метра короче, чем в Большом, и сама сцена меньше. Да, ГАБТ торжественнее, импозантнее, недаром все иностранцы так восхищаются. Но и зал миланцев хорош.

Хороша и акустика. Однако, к ужасу и сожалению нашему, она коварна. Стоит певец у рампы, поет – все прекрасно. Повернулся, сделал шаг вправо или влево – пропал голос! Еще немного подвинулся – снова все звучит превосходно... К этим "фокусам" акустики надо приспособиться, изучить их так, как их изучили миланцы – они-то отлично знают, где надо встать, чтобы прозвучало наилучшим образом.

В воскресенье, 25 октября, утром прошла репетиция "Игоря" (под рояль). Вечером – оркестровая "Бориса Годунова". Она началась в восемь вечера (по местному времени), а закончилась в половине второго ночи. Оказалось, что артистов оркестра совсем не видно: "яма" на полтора метра глубже, чем в Большом. Это было непривычно. Попробовали поднять оркестр заглушает пение.

В понедельник, 26 октября, отдыхали. Я побывал в парках, но нельзя было уставать, перегружаться впечатлениями. Нужно было соблюдать тот режим, у которого всю жизнь певец (да и любой артист) находится в рабском подчинении.

В тот же день получил письмо из Брешии. Фирма граммофонных пластинок сделала мне трогательный и многозначительный подарок – прислала пластинку, где на восьми языках записан призыв к миру, к содружеству народов, к их взаимоуважению, к сохранению детей – будущего Земли...

Глава фирмы Тино Давини написал мне, что, посылая пластинку, фирма не преследовала никаких рекламных или коммерческих целей. Ею руководило только одно желание – сделать так, чтобы глаза детей оставались доверчивыми и они росли счастливыми. А для этого необходим мир.

Сердечный подарок и письмо отвлекли мои мысли от того, что весь день не давало покоя, от дум о волнующем "завтра". Как-то примут нас искушенные итальянские слушатели, избалованные выдающимися певцами своей "страны бельканто"?

Во вторник, 27 октября, за несколько минут до начала спектакля "Борис Годунов" директор "Ла Скала" Антонио Гирингелли пригласил наше руководство к главному пульту, дающему свет всему театру, и торжественно перерезал белую ленту. "Пусть это сияние озарит успех ваших гастролей",– сказал он. Все были растроганы и взволнованы.

Потом прозвучали государственные гимны. Привычная мелодия Гимна Советского Союза в этой обстановке воспринималась как бы заново. В ней нам слышался голос Родины, и мы чувствовали, что должны сделать все, чтобы не обмануть ее ожиданий...

Открылся занавес... По всем ярусам развешаны огромные венки розовых гвоздик. Так по традиции отмечаются самые торжественные спектакли.

Зрительный зал был переполнен избранной публикой, представителями итальянской театральной и музыкальной общественности. Многие знатоки оперного искусства приехали из Рима, а также Франции, Англии и других стран Европы.

Уже после первых картин мы почувствовали, с каким большим вниманием слушает нас миланская публика. С каждым действием все больше нарастали интерес и волнение зрителей. Когда во втором часу ночи закончился спектакль, восторгу зрителей не было предела. Не могу не вспомнить и о том, как партер и галерка, стоя, долго скандировали: "Бо-рис! Пет-ров! Бо-рис! Бо-рис!"

У наших ног была масса цветов – розовые гвоздики, цветы в корзинах, в букетах.

У всех участников спектакля, у всех, кто стоял за кулисами, сияли глаза. Радость царила повсюду.

Сколько раз открывался занавес? Мы сбились со счета. Сколько минут длилась овация? Кажется, десять, быть может, и больше – никто не смотрел на часы.

Успех превзошел все наши ожидания.

За кулисы пришли деятели итальянского театрального и музыкальною искусства, поздравляли нас с триумфом. Среди них была и известная певица Тоти Даль Монте, которая в свое время блистала на сцене "Ла Скала". Было очень приятно услышать от нее слова одобрения.

"Такого успеха в Милане,– сказала Тоти Даль Монте,– я давно уже не помню. Вас необычайно хорошо и тепло принимала миланская публика. Меня тоже покорило искусство всего ансамбля Большого театра. Восхищает и великолепная постановка спектакля, и мастерство оркестра, хора, балета".

Но о времени пришлось все-таки вспомнить. Журналисты устраивали нам прием, и надо было торопиться. Ведь переодеться и разгримироваться после "Годунова" – дело не быстрое и не такое уж легкое.

На приеме журналистов министр туризма и зрелищ Италии Л. Корона, мэр Милана профессор П. Букалосси и другие официальные лица, критики, итальянские артисты поздравляли нас с успехом. Чувствовалось, что это были не традиционные комплименты гостям, а нечто большее... К счастью, прием проходил в отличном темпе. Ведь спектакль окончился очень поздно.

На следующий день газета "Унита" вышла с волнующим для меня заголовком: "Апофеоз Мусоргского и Петрова". Вообще на наш спектакль откликнулось множество газет самых разных направлений: "Аванти", "Коррьера делла сера", "Джорно", "Паэзе сера". В них единодушно отмечался наш успех.

"Борис Годунов" в постановке Большого театра,– писала "Унита",спектакль поразительной жизненности и притягательной силы, спектакль, рожденный и предназначенный для народа". Сообщалось, что, несмотря на дождь, у входа в театр толпилось много любопытных: иные, не достав билетов, довольствовались тем, что разглядывали роскошные машины, туалеты и прически дам, узнавали знаменитостей. Газеты отметили, что наш спектакль посетили известные певцы Тоти Даль Монте, Марчелла Поббе, Джанна Маритани, тенор Джанни Раймонди, а также прима-балерина "Ла Скала" – двадцатичетырехлетняя Карла Фраччи, которая прославилась еще восемь лет назад, исполнив партию Золушки в балете Прокофьева.

Газеты подчеркивали, что "Борис Годунов" – самый ответственный спектакль наших гастролей. Здесь отлично понимали, как нам трудно победить требовательную публику и прессу. Ведь миланцы знали оперу Мусоргского, что называется, "назубок". Они слышали в ней Шаляпина. К этому можно, пожалуй, прибавить, что в начале двадцатых годов "Годуновым" дирижировал здесь сам Тосканини!

Приятно было, что рецензенты не только восторгались отдельными исполнителями (и меня не обошла критика своим благосклонным вниманием), но отмечали и успех нашего театра в целом. Хвалили монументальный стиль постановки, говорили, что даже самые большие знатоки творчества Мусоргского нашли в этом спектакле для себя много нового.

"Когда поднялся занавес после пролога и возникла грандиозная сцена коронации, происходящей в Кремле,– зрители почувствовали себя перенесенными в сердце Древней Руси, в атмосферу царского самовластья",– отмечала "Унита".

"Безымянный этот исполнитель,– писал о хоре критик Франко Аббиати,поет с исключительным мастерством. Все было исполнено необычайно слаженно, проникновенно, с глубокой искренностью и точностью".

"Вся постановка просто изумляет, доставляет истинную радость глазу",так заканчивалась рецензия газеты "Италия".

28 октября прошел блестяще спектакль "Пиковой дамы". Это было вдвойне радостно. Во-первых, потому, что наш театр одержал еще одну победу, а во-вторых, потому, что здесь несколько постановок "Пиковой" уже терпели фиаско. А мы сумели сломить предубеждение против Чайковского и его гениальной оперы. Большую роль сыграло, конечно, искусство исполнителей Анджапаридзе, Вишневской, Архиповой, Лисициана, Фирсовой.. .

В четверг, 29 октября, состоялась чудесная прогулка по озеру Комо, которую организовали Корона, Букалосси и Гирингелли. Я ехал в машине синьоры Тосканини, дочери прославленного маэстро, и получил от нее приглашение посетить квартиру гениального дирижера... Тут я немного схитрил, ответил, что с удовольствием приеду, и даже не один, иначе товарищи станут мне завидовать, а зависть чувство низменное, и я не хотел бы стать причиной его возникновения... Синьора Тосканини весело засмеялась и сказала, что, разумеется, я могу прийти с кем угодно и когда угодно.

Комо неописуемо красиво. Вода в этом озере, где глубина достигает четырехсот метров, напоминает синий жидкий хрусталь, сквозь который видна вся фантастика подводного царства. Мое сердце рыболова разрывалось на части: в воде показывались рыбы, от которых нельзя было глаз отвести! Совсем как в нашем "Садко"...

...Объехав, а лучше сказать, облетев на стремительном катере озеро и осмотрев его берега, вдоволь надышавшись чистым воздухом, мы вернулись в Милан. У нас было еще достаточно времени, чтобы осуществить давнюю мечту увидеть "Тайную вечерю" Леонардо да Винчи.

Существует столько описаний, репродукций, исследований этого бессмертного творения, что, кажется, вряд ли стоит пытаться произнести еще какие-то слова о скромной и потому, наверное, особенно величественной фреске в трапезной доминиканского собора. От нее трудно уйти. И... трудно уже увидеть картину такой, какой знаешь ее по репродукциям и описаниям. Несмотря на все усилия реставраторов, она, как утверждают специалисты, обречена на гибель. Со времени наполеоновских войн, когда солдаты устроили в этой трапезной конюшню, краски стали осыпаться. Сколько они проживут еще, никто не знает.

В воскресенье, 1 ноября, я во второй раз пел Годунова. Был гораздо спокойней, и мне казалось, что голос звучал и игра была лучше, чем на премьере.

Спектакль транслировался по телевидению. Мы понимали, что на этот раз стены зрительного зала намного расширились, и потому в тот вечер особенно старались доставить удовольствие нашим слушателям. Кроме того, мы знали, как трудно было достать билеты на наши спектакли. Точно так же, как в Москве вокруг гастролей миланцев, здесь в связи с выступлениями Большого возник страшный ажиотаж с билетами. Наши афиши висели повсюду с табличками: "Все продано", хотя средняя стоимость билета составляла двенадцать тысяч лир. Много это или мало, судите сами: квалифицированный миланский рабочий зарабатывает в месяц до семидесяти тысяч лир.

На следующий день почти все наши поехали на экскурсию в Венецию. Мне же пришлось отказаться от этого удовольствия – предстояла премьера "Князя Игоря", и я не мог рисковать: какой-нибудь порыв ветра, или повышенная влажность, или еще какая-нибудь из тысячи и одной угроз, постоянно подстерегающих наш голосовой аппарат, могли лишить меня возможности петь.

И вот я один в "Континентале". Спустился в холл. Это огромный зал с помостом, на котором иногда демонстрируются последние моды сезона. Порой в соседнем зале собираются члены клуба богатых женщин для игры в бридж. Но в этот час никаких специальных "континентальных" мероприятий не проводилось. Был включен телевизор, и я скоротал около него несколько часов.

В последующие дни я посетил могилу Джузеппе Верди. Отлично зная, как тернист в Италии путь артиста, Верди завещал после смерти построить в Милане на его средства дом для престарелых итальянских актеров. Я побывал в этом доме, где для каждого артиста полагалась маленькая квартира, обставленная прекрасной мебелью, ничем не отличавшейся от домашней и создававшей такой же уют. В подвальном же этаже здания сооружен склеп, где похоронены Верди и его жена Джозепина. Подле дома находится памятник композитору.

...Теперь я должен вернуться несколько назад, к концу шестьдесят третьего года, когда Баратов неожиданно предложил мне попробовать выучить партию Кончака.

– Но ведь эта партия рассчитана на низкий голос,– возразил я,– а у меня высокий и даже не центральный бас.

– Ничего, все прозвучит,– заверил Баратов.– Попробуем. Ведь пел же Шаляпин.

Мне рассказали, что когда в роли Кончака выступал знаменитый певец Василий Родионович Петров, то во фразе "Ты как хан здесь живешь" он брал фа не нижнее, как это принято у наших исполнителей, а первой октавы. Я посмотрел в партитуру и увидел, что фа стоит в ней на обеих строчках. И я тоже стал петь фа первой октавы. Это звучало очень выразительно.

И еще я пришел к следующему выводу. У меня не такой широкий звук, как у Михайлова, одного из лучших исполнителей партии Кончака, привносившего в нее свои яркие краски, поэтому я должен найти собственную интерпретацию этого образа. Я старался петь арию как можно более мягко, подчеркивая в ней множество вкрадчивых интонаций и в то же время рисуя сложный, противоречивый характер человека одновременно мужественного и жестокого, хитрого, коварного и услужливого.

Когда роль была готова, Светланов попросил меня спеть в Милане обе партии.

– Сначала споете Галицкого, а потом переоденетесь, перегримируетесь и Кончака.

Сказано – сделано. Я попросил разрешить мне попробовать провести этот эксперимент в Москве, и в январе шестьдесят четвертого года исполнил в спектакле "Князь Игорь" обе роли. Это, конечно, было очень трудно. И потому, что у Галицкого высокая партия, а у Кончака – центральная и низкая. И потому, что требуется большая внутренняя перестройка от характера насквозь русского к образу восточного властелина. Но у меня получилось.

Теперь, 2 ноября в "Ла Скала" я снова выступил в "Игоре" в обеих партиях.

Мы исполняли эту оперу еще несколько раз. Спектакли следовали чуть ли не через день, но нас поддерживал нарастающий успех гастролей. Об "Игоре" писали более чем тепло. В "Италии", например, рецензент отмечал Т. Тугаринову, которая "в роли Ярославны была энергична и увлекательна", хвалили и меня. Отлична, по словам рецензента, была Кончаковна – Л.Авдеева. "Энергично и уверенно дирижировал превосходным оркестром Е. Светланов, который уже показал себя как мастер в "Борисе Годунове". Хору и балету публика аплодировала двадцать минут".

Очень успешно прошли "не мои" спектакли: "Война и мир" и "Садко". Слава о "Войне и мире" облетела не только всю Италию. Лондонская "Таймс" хвалила буквально всех исполнителей, сцену бала, весь первый акт, "блестящую постановку" Б. Покровского, вдохновенные декорации В. Рындина и подчеркивала: "Абсолютно ясно, что наиболее кропотливого труда потребовала музыкальная подготовка спектакля под руководством Г. Рождественского".

Премьера "Садко" состоялась в знаменательный, торжественный для всех нас день – 7 ноября. Прошла она достойно великого праздника. В. Петров Садко и В. Фирсова – Волхова пели выше всяких похвал. "Гадзетта дель пополо" озаглавила статью "Большой закрывает серию своих спектаклей красотой магической былины "Садко"". В рецензии отмечалось, что наш театр "был в лучшей форме, начиная от оркестра, которым дирижирует Светланов, и кончая хором, доказавшим, что он совсем не устал от ежедневной работы в таких больших спектаклях. В равной мере это можно сказать о солистах – В. Петрове, В. Фирсовой, Л. Авдеевой, В. Левко, А. Гелеве..."

Несмотря на то, что премьера окончилась очень поздно, все мы, собравшись небольшими компаниями, отметили годовщину Октября. На чужой земле даже интимно организованное торжество чудесно и волнующе. И очень захотелось домой...

11 ноября мы наконец смогли воспользоваться любезным приглашением синьоры Тосканини – прийти в дом, где жил великий дирижер.

В мрачные годы фашизма Артуро Тосканини пришлось покинуть родину. Вот как это произошло. Однажды дирижеру позвонили из личной канцелярии Муссолини и предупредили, что на спектакль в "Ла Скала" прибудет "сам дуче", и, следовательно, перед началом спектакля должен быть исполнен гимн. Маэстро ответил: "Гимна не будет". Ему стали угрожать. Он повторил свой ответ и положил трубку... Вечером "сам" явился в "Скалу". Гимна не было. По окончании спектакля, едва Тосканини вышел из театра, его избили фашистские молодчики. На следующий же день он уехал в США.

...После кончины Тосканини две его дочери перевезли все личные вещи артиста в Италию и превратили бывшую квартиру на виа Дурини, 26, в музей. Здесь масса нот и среди них – партитуры всех сочинений, когда-либо прозвучавших в оркестре под управлением Тосканини. Фотографии композиторов с нежнейшими и благодарственными надписями, начиная с портретов Верди, Дебюсси, Рахманинова; отлично выполненный бюст Таманьо в роли Отелло.

Мы провели в этом доме полтора часа – время небольшое, но впечатления, полученные здесь, сохранились надолго.

В четверг, 12 ноября, мы посетили Геную. После мрачноватого туманного Милана она кажется особенно светлой, блистающей истинно итальянскими красками неба и моря. Даже беглый объезд города, даже взгляд издали на его древние здания, особенно прекрасные в прозрачном, сияющем воздухе, доставлял нам несказанное удовольствие. Затем мы выехали на дорогу, идущую по побережью, чтобы повидать маленькие селения Рапалло, Сан-Маргарито и Портофино, совершенно справедливо причисленные к красивейшим местам на земле. Бесчисленные заливы – синие, голубые, зеленоватые... Всюду виллы, отели, пансионаты. Маленькие ресторанчики, большие и маленькие кафе. Казалось, что сама природа создала здесь все условия для отдыха и радости. Но труд человека, его вкус, фантазия, талант умножили ее привлекательность.

Уже затемно мы возвратились в Геную. Она была так же хороша, как днем. А памятник Неизвестному солдату напоминал мраморную базилику.

В пятницу, 13 ноября, я отправился в Чартоза ди Павиа – знаменитый монастырь. От его художественных сокровищ трудно оторвать взгляд. Например, меня поразил триптих, выточенный из слоновой кости Бальтассаром дельи Эмбриаком и датированный 1400 годом. Эта работа – чудо трудолюбия и вдохновения. Очень понравилась и алтарная доска Валерио Закки. Пестрые цветы, травы и листья выполнены в такой радостной гамме и с такой сочностью, что жизнелюбие человека, создавшего это произведение искусства, не могло не захватить нас...

Сходное чувство я испытал, глядя на "Мадонну с младенцем", принадлежащую кисти Луини. На фоне прелестного пейзажа (камни, море, замок, зелень) изображены молодая женщина и ребенок, играющий алым цветком. Имя Бернардино Луини я узнал только здесь, в Италии, и для меня знакомство с его живописью оказалось радостным и интересным открытием. Оно, к счастью, продолжилось при посещении картинной галереи Брера.

16 ноября утром мне неожиданно позвонила синьора Тосканини: "Приезжайте сегодня вечером в театр. Я хочу вас познакомить с одной интересной дамой и думаю, что это знакомство будет также интересно и для вас".

Заинтриговала меня ужасно.

Вечером в ложе директора театра Валли Тосканини представила меня очень симпатичной статной женщине – Марине Федоровне Шаляпиной, дочери знаменитого певца, напоминавшей обликом своего отца. Марина Федоровна была со своей дочерью Анжелой, милой скромной девушкой лет восемнадцати.

– Вот что я вам принесла,– сказала Марина Федоровна.– Надеюсь, что мой подарок будет вам не только приятен, но и дорог.

Открываю протянутую ею голубую коробочку. Старинный перстень. Вещь, сделанная для сцены искуснейшим бутафором по подлинным русским образцам...

– Неужели?!.

– Да-да, вы угадали! С этим перстнем отец пел Годунова. Теперь я хочу подарить его вам...

Не уверен, что я сумел выразить свою радость, свою гордость, свой восторг так, как следовало... У меня не было "опыта" получения таких сокровищ, и, кажется, я просто растерялся. Марина Федоровна и ее дочь великодушно дали мне время прийти в себя.

Перстень Федора Ивановича Шаляпина я хранил как дорогую реликвию и ни разу не надевал его. Мне казалось, что это было бы кощунственно с моей стороны.

Во вторник, 17 ноября я попал в Костелло Сфорцеско. Для итальянцев этот замок – символ свободолюбия граждан, мужества, многократно проявленного ими при защите родного города. С улицы Данте он выглядит особенно величественным. Еще издали, глядя на крепостные стены и сторожевые башни, понимаешь, почему миланцы так гордятся им. Здесь много великолепных картин Корреджо, Богоньоне, Лотто. Но, конечно, "Пьета" Микеланджело главный магнит, притягивающий к этому музею.

Это – последняя работа бессмертного художника, его лебединая песня, оборвавшаяся на полуслове. До самых последних дней, пока рука держала резец, трудился Микеланджело. Он не закончил скульптуру, но и так она прекрасна: Богоматерь в своем вечном оплакивании погибшего сына потрясает. Горе, выраженное в "Пьете", впечатляет глубоко и сильно.

В четверг, 19 ноября состоялся последний гастрольный спектакль "Князь Игорь".

Утром я пошел в музей театра "Ла Скала". К нашим гастролям в первом зале музея была сделана экспозиция: Шаляпин – во всех ролях. Кроме того, в музее собрано много прекрасных портретов композиторов – блестящей плеяды авторов, писавших для "Скалы", большая экспозиция посвящена Верди. Есть превосходные эскизы декораций. Рассматривал все это со смешанным чувством признательности и грусти: то, что экспонировано,– великолепно. Но почему-то многого нет. Нет великого множества певцов – тех самых, без кого не было бы триумфов опер Верди, веристов, их предшественников и последователей. Неужто Баттистини, Титта Руффо, Галли-Курчи, Джильи, Тетраццини и многие-многие другие не заслужили своего места в этом музее?

Вечером "Игорь" прошел великолепно. Но дело даже не в этом, а в том, как прощалась с нами публика. На сцене выстроились все участники оперы, все солисты, артисты хора, балета, оркестра, все дирижеры, режиссеры, внушительное зрелище. Публика неистовствовала: аплодировала, кричала. Такого в театре в эти дни еще не было.

Каждому из нас в Милане была вручена серебряная медаль. Такой медалью, называемой "амброзиада", по имени основателя города Милана Амброзия, в Италии награждают очень редко, за большие заслуги.

Много статей написали о нас итальянские критики и публицисты. Я хочу привести несколько выдержек из наиболее характерной, по-моему, статьи Джакомо Манцони, который высказал ряд интересных мыслей, касающихся современного состояния нашего оперного искусства, школы Большого театра и тех уроков мастерства, которые извлекли итальянцы из гастролей московских артистов.

"Коллектив театра,– писал критик в газете "Унита" 28 октября 1964 года,– предстает перед зрителем как единое целое, причем нельзя не заметить его серьезность, полноту отдачи в служении музыкальному искусству, отсутствие какой бы то ни было погони за показной виртуозностью. Блестящее подтверждение этому – тот факт, что, несмотря на почти полное изменение состава певцов от спектакля к спектаклю, каждое новое выступление Большого театра превращается в новый успех. Действительно, участники спектаклей настолько дополняют друг друга, что театр не нуждается в дежурных "звездах", которые приковывали бы к себе по очереди все внимание публики. Это великолепный урок хорошего тона, который коллектив Большого театра преподает всему театральному искусству Италии.

Миланцы увидели "Бориса Годунова" в постановке, осуществленной около пятнадцати лет назад. Один только этот факт говорит о многом. Для итальянского оперного театра такое отношение к постановке спектакля почти немыслимо. Здесь в моде своеобразная погоня за переменами, они производятся буквально ежегодно, и лишь в крайне редких случаях можно увидеть повторение тех же мизансцен, работу того же режиссера на протяжении двух-трех лет подряд.

...Остановимся еще на одном вопросе, который привлек особое внимание итальянских музыкальных деятелей. Я имею в виду включение в репертуар театра современного произведения – оперы Прокофьева "Война и мир". Мы видим, как крупнейший театральный коллектив страны социализма в длительной и, несомненно, нелегкой творческой работе отводит постоянное место в своем репертуаре опере, созданной в наши годы... Гастроли прошли с большим успехом, встретили огромный интерес миланской, да и не только миланской публики. Для нас это урок мастерства, верности музыкальному искусству. И урок этот, мы уверены, не пройдет для Италии бесследно".

И закончить эту главу я хочу словами директора миланского театра "Ла Скала" Антонио Гирингелли, который в беседе с нами отметил, что успех наш был грандиозным.

"Я могу утверждать,– сказал А. Гирингелли,– что выступления московских артистов стали праздником искусства. Творческие связи между труппами "Ла Скала" и Большого театра надо закреплять и развивать. Они имеют огромное значение, двигают вперед развитие культуры, сближают людей, народы, страны".

Америка

В октябре 1965 года я совершил очень интересную гастрольную поездку по Соединенным Штатам Америки. Я выехал туда со своей женой, Людмилой Петровной, и с моим постоянным концертмейстером Семеном Климентьевичем Стучевским, так как в основном должен был давать сольные концерты.

Вначале, когда мы вылетели из Москвы, самолет взял курс на Париж. Здесь мы пересели на самолет компании "Эр Франс", и он направился в Америку. Чтобы не лететь через океан, мы для большей безопасности должны были двигаться вдоль берегов Англии, Исландии, Гренландии и Канады.

Однако не обошлось без приключений. Пролетели мы около часа, получили чашечку кофе с конфеткой – наш первый завтрак – как вдруг стюардесса объявляет, что в связи с непредвиденными обстоятельствами самолет возвращается в Париж. Мы еще час пролетели до Парижа, нас пригласили в аэропорт, угостили ленчем, а в это время стали ремонтировать наш самолет. Оказывается, один из четырех двигателей отказал. Так что мы просидели на аэродроме два с половиной или три часа, и опять объявили посадку. На этот раз полет прошел гладко, и мы приземлились в аэропорту имени Дж. Кеннеди, построенном по последнему слову техники. Здесь самолет подъезжает к большому помещению, из которого к нему подается коридор, и когда пассажиры выходят из самолета, то сразу попадают в здание аэропорта. Так что не страшны ни дождь, ни снег, ни ветер, ни холод.

В аэропорту нас встретил антрепренер Герберт Барет. Он помог нам расположиться в нью-йоркской гостинице и пригласил в ресторан. Здесь Барет объяснил мне маршрут выступлений по Америке: шесть сольных концертов и один вечер в Нью-Орлеане, на юге Соединенных Штатов, где я должен был принять участие в концертном исполнении оперы "Борис Годунов".

Первый мой сольный концерт был намечен в небольшом городе Юджине, штат Орегон, почти на побережье Тихого океана. Мы немножко отдохнули в Нью-Йорке и на следующий день отправились в Юджин. Самолет, на котором мы летели, был небольшой, летел невысоко и делал частые посадки. Для транзитных пассажиров, какими мы были, в аэропортах Америки отведены специальные места для отдыха с мягкими креслами и бесплатный бар. Мы с благодарностью пользовались им, чтобы скрасить наш долгий полет.

Наконец, мы прибыли в Юджин. На следующий день мне предстоял концерт, но все же мы с женой и с Семеном Климентьевичем пошли посмотреть городок. Это одноэтажная Америка, которая очень отличается от городов с небоскребами, неимоверно давящими своей огромной черной массой. Здесь же все домики не похожи один на другой, окружены стрижеными газонами и палисадничками с цветами – все это очень радует глаз.

У одного из устроителей концерта я спросил, каков у них концертный зал, на что тот ответил, что акустика у них неважная.

– А микрофоны есть? – спросил я.

– Нет, у нас с микрофонами не поют.

– А большой зал?

– Большой.

– Сколько вмещает?

– Двенадцать тысяч.

Я думал, что я ослышался и переспросил:

– Сколько, сколько?

Он повторил:

– Двенадцать тысяч.

У меня сердце ушло в пятки. Ведь в программе первого отделения были произведения Бетховена, Брамса, Шуберта, Россини, в программе второго Глинка, Даргомыжский, Бородин, Мусоргский, "Эй, ухнем!" Кенемана и два произведения Хренникова. Этот камерный репертуар требует не мощного звука, а выразительного пения, полутонов. Я схватился за голову.

– Давайте изменим программу, так же нельзя!

– Нет-нет, программа отпечатана. У нас не полагается менять ее. Публика идет на объявленную программу, иначе будут неприятные разговоры.

– Когда же можно посмотреть этот зал?

– Завтра утром.

– Но завтра уже концерт.

– Перед концертом и попробуете зал.

Пришли мы утром к концертному залу, и оказалось, что это баскетбольный зал при университете: баскетбол в Америке очень распространен.

– Как же я здесь буду петь? – удивился я.

– Ничего, ничего, вечером увидите, все будет в порядке

– Но где сцена?

– Все сделаем, не беспокойтесь.

К вечеру мне страшно захотелось спать. Ведь разница во времени составляет между Москвой и Юджином одиннадцать часов! И хотя я взял с собой большой термос с кофе, ноги буквально не шли. Однако нужно было собраться и спеть.

Я пришел в зал и убедился, что сцена сделана очень оригинально. Она выезжала из бокового отсека и сверху была покрыта отполированной деревянной раковиной. Эта раковина как рупор фокусировала звук, и он несся в зал. Я запел и понял, что мой голос хорошо слышен. Публика меня принимала прекрасно, и мне долго аплодировали.

После первого отделения пришла за кулисы моя жена и сказала, что голос звучит, все замечательно слышно. Я успокоился, второе отделение пел уже спокойнее и лучше и был очень рад, что "первый блин" не вышел комом. На следующий день в газетах меня похвалили за программу, за то, что я пел мягко и в стиле. Понравилась и американская песня "Миссисипи", которую я спел на "бис".

В тот же день мы выехали в город Спокан. Это соседний штат Вашингтон. Там концерт тоже проходил в большом зале, но я уже акклиматизировался, и мое выступление приняли хорошо.

После второго концерта я совсем успокоился, и мы полетели в Нью-Йорк. Здесь мы дня два или три отдыхали, осматривали город, все нам было, конечно, очень интересно.

Когда подлетаешь к Нью-Йорку или подплываешь к нему на пароходе, то большое впечатление производит статуя Свободы и громада высотных зданий, над которыми возвышается изумительный по красоте Эмпайр-Стейт билдинг. Мне очень захотелось подняться на сто второй этаж этого небоскреба. Лифт за минуту без остановки поднимает на восьмидесятый этаж, а потом еще полминуты уходит на то, чтобы подняться на самый верх. Вид здесь, конечно, очень красивый. Как на ладони – все высотные дома, Гудзон, с его замечательными мостами – изящным, воздушным Бруклинским и мостом Джорджа Вашингтона, отделанными украшениями. Однако мне не понравилось, что огромные здания, от пятидесяти до ста этажей, заслоняют солнце, от чего город делается мрачным и скучным, кроме того, в нем мало зелени.