Текст книги "Четверть века в Большом (Жизнь, Творчество, Размышления)"

Автор книги: И. Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– А вы свою фотографию можете мне подарить?

– О, с удовольствием. Завтра утром у вас в отеле у портье будет моя фотография.

Теперь эта фотография висит у меня на стене, и мне так приятно читать надпись над ней: "Ивану Петрову со всей симпатией и обожанием".

В Париже я подружился с Жаном Жиродо. Он не только поет в опере, но и является профессором Сорбоннского университета, где преподает вокал. Как-то Жиродо пригласил меня вместе с ним пообедать и повез в алжирский ресторан, где было все так остро приготовлено, что у меня аж слезы из глаз катились, когда я дегустировал алжирские блюда.

– А не отразится ли эта еда на голосе? – заволновался я.

– Нет, для голоса это полезно, я все время тут обедаю,– успокоил он меня.

И действительно, все обошлось благополучно.

После обеда Жиродо повез меня к себе домой пить кофе. Певец хотел показать мне свой новый дом, расположенный в одном из самых фешенебельных районов Парижа – он недавно в него переехал. Мы подъехали к резным железным воротам, и я увидел двухэтажный особняк, а рядом с ним бассейн и еще один маленький домик – рабочий кабинет певца с залом и фонотекой. Мы беседовали, слушали музыку, и я с удовольствием провел у Жиродо пару часов.

В Париже чрезвычайно увлекаются автографами, и я так быстро раздал все свои фотографии, что потом уже пришлось расписываться на программках. Порой мне приходилось сидеть после спектакля не менее часа в проходной, чтобы подписать программки всем желающим. Однажды, когда я уже удовлетворил всех жаждущих, и мы с женой и переводчицей вышли из театра, во дворе к нам подошла какая-то дама и, обращаясь к Людмиле Петровне, спросила: "Мадам Петрова, вы не будут против, если я поцелую вашего мужа?" Моя жена сначала ахнула от удивления, но потом сказала, что она, конечно, не возражает, и эта дама, поцеловав меня в щеку, вручила подарок – какую-то маленькую коробочку. Так как кругом были люди, то я не стал раскрывать ее, положил в карман пальто и забыл о подарке. А на следующий день мы уезжали в Ниццу. Нам говорили, что в Ницце только пять-семь дней в году бывает холодно, а все остальное время сияет солнце. Но оказалось, что на Лазурном берегу в эти дни было холоднее, чем в Париже. Дул сильный ветер, солнца не было, и все же мы захотели прогуляться. Мы вышли на улицу, я по обыкновению опустил руку в карман и вдруг обнаружил забытый подарок. Раскрыл коробочку и увидел в ней медальон в виде золотой веточки и цепочки, к которой прикреплена старинная золотая монета. Я был очень тронут.

В Ницце специально для меня поставили "Бориса Годунова". Дирижер Жорж Себастьян приехал из Парижа, а режиссером спектакля был сын мэра города Ниццы Пьер Медсен. Конечно, этот театр не имеет таких возможностей, как "Гранд-Опера" или какой-то другой большой театр. И все же опера была оформлена интересно, и спектакль прошел очень хорошо, с должным успехом.

Кроме "Бориса Годунова", я пел и в "Фаусте". В этой опере были заняты хорошие певцы. Но меня удивило и опечалило, что, уделяя много внимания вокалу, они совсем не стремились раскрыть сценический образ, и спектакль превращался в костюмированный концерт.

В Ницце у меня произошла еще одна незабываемая встреча. Однажды ко мне подошла наша переводчица Жанин и сказала:

– Иван Иванович, с вами хочет встретиться один очень интересный человек, и я уверена, что эта встреча доставит вам большое удовольствие.

– А кто же это такой?

– Я пока не хочу вам говорить. Завтра поедем на побережье, там есть музей Фернана Леже – знаменитого французского художника. Он приедет туда и с вами встретится.

На следующее утро мы встали рано, часов в восемь, позавтракали, и я с женой и переводчицей отправился в музей. Леже сам выстроил это красивое здание и украсил его яркими цветными витражами. Пока мы рассматривали их, к нам неожиданно подошли двое молодых людей, блондинов, похожих на наших русских парней, и отрекомендовались. Это были Жан и Поль Торезы – сыновья Мориса Тореза. "Папа просил его извинить, он немного задерживается, сейчас подъедет,– сказал один из них. Он специально прислал нас, чтобы мы пока вас развлекали".

Жан и Поль говорили на чистом русском языке. Они показывали нам музей, а через полчаса приехал и Морис Торез. Он только что перенес инсульт и шел, опираясь на трость.

– Извините, что я опоздал и не был вчера на "Борисе Годунове" в Ницце, сказал он.– Я очень хотел попасть на этот спектакль, но мне ЦК не разрешил пойти.

– Почему?

– Развили свою преступную деятельность оасовцы. Они подкладывают бомбы под автомобили и дома, так что многие люди пострадали. Но я очень хотел с вами встретиться, спасибо, что вы пришли. Пойдемте, посмотрим галерею Леже.

Я уже успел убедиться, что на живопись Леже влияли многие направления современной живописи, кроме реалистического. А я не поклонник такого искусства, и Морис Торез угадал мои мысли.

– Я знаю, что в Советском Союзе этого художника не понимают, а у нас его любят и чтят, тем более что он из рабочего сословия, член коммунистической партии.

Он объяснял мне содержание каждой картины, рассказывал, почему она написана так, а не иначе, а после того, как мы обошли музей и сфотографировались, Морис Торез сказал, что заказал нам в Канне обед. "Сейчас еще рано, мы поедем немного погуляем по побережью – там такой красивый берег Средиземного моря, а потом пообедаем".

Мы осмотрели город Канн, где проходят знаменитые кинофестивали, погуляли по берегу, побросали в воду камушки, пообедали в ресторане и снова сфотографировались. С тех пор у меня хранится снимок, сделанный на память.

"Если я вам еще не надоел,– сказал Торез после обеда,– давайте поедем ко мне. У меня здесь маленькая вилла, где я отдыхаю и работаю. Конечно, я больше работаю, чем отдыхаю, но сегодня я буду очень рад, если вы меня навестите".

Мы приехали в его маленький двухэтажный домик, выпили кофе. Морис Торез рассказал, что он пишет свои труды на нескольких языках: итальянском, испанском, английском, немецком и русском. Он показал нам свои рукописи. Остроумный собеседник, Торез в то же время был таким доброжелательным человеком, такое от него исходило тепло, что мы не заметили, как пролетел вечер, и покинули его гостеприимный дом только в одиннадцать часов.

В Ницце нас пригласил к себе и мэр города господин Медсен. Он очень хвалил постановку "Бориса", исполнителей и музыку оперы, говорил, что это большое событие для всех любителей музыки.

Пребывание в Ницце запомнилось мне и благодаря красочным праздникам, которые проходили там в то время. Во-первых, в Ницце проводился карнавал, и это зрелище просто потрясло нас. Необычайны были костюмы разных цветов, разнообразны маски, торжественны выборы королевы этого праздника. Она восседала на троне, и ее, всю усыпанную розами, везли на специальном постаменте. И, наподобие нашего обряда сожжения масленицы, вывезли на маленьком плотике в море огромное чучело из соломы и папье-маше и там вечером сожгли его.

А через несколько дней начался праздник цитрусов, тоже очень интересное зрелище. Мне запомнилось, что на всех бульварах и улицах, на цветниках и травянистых покровах были выложены различные узоры, сделанные из лимонов, апельсинов, мандаринов и грейпфрутов.

И еще очень яркое впечатление – посещение ресторана на окраине Ниццы, почти на границе с Италией. Он расположен на прибрежных камнях, выступающих из воды, и обед там напоминает некое театральное действо. Сначала вы заказываете закуски, и, пока их готовят, вдруг раздается стук в пол, подбегает официант, отворачивает ковер, открывает люк, и из него рыбаки предлагают только что пойманную рыбу, лангусты, омары, креветки. Вы можете выбрать то, что вам нравится, официант относит это на кухню, и там дары моря приготовляют.

Недалеко от Италии в море выступает маленький полуостров, на котором расположено одно из самых миниатюрных государств в Европе – княжество Монако. В нем своя гвардия в семьдесят человек, красивый дворец желтовато-оранжевого цвета. Около него – пушки и ядра, в определенное время происходит смена караула, и принц Монако со своей супругой выходит из дворца и совершает торжественное шествие.

В одном из уголков Монако находится Монте-Карло – знаменитый игорный дом и тут же оперный театр. Я получил приглашение в нем выступить, но по каким-то причинам выступление у меня там не состоялось. Театр этот очень красивый, в нем часто пел Шаляпин, выступали известные певцы всего мира.

Мне хотелось посмотреть, как играют в рулетку, и оказалось, что в разных залах играют в разные игры. Есть зал для игры в рулетку, зал с автоматами, где тоже делают ставки.

Залы, где играли в рулетку, произвели на меня тяжелое впечатление. Ведь люди здесь часто проигрывают состояния, а многие даже кончают жизнь самоубийством. Мне запомнился рассказ шофера такси, как тот привез сюда однажды банкира – он вез его издалека, чуть ли не из Парижа. Этот миллионер просил таксиста подождать, чтобы потом ехать обратно, но, после того, как проиграл два или три миллиона, решил в Париж не возвращаться, а пойти в отель. Таксисту же он не дал на чай ни одного цента. И тот потом долго смеялся над такой скупостью.

Монте-Карло стоит у подножия гор, спускающихся к морю, и если посмотреть с высокого места вокруг, то открывается далекая перспектива на море, город и примыкающее к нему селение Ментона. Вечером море освещено огнями. Пароходики и яхты светятся на рейде, и все это производит незабываемое впечатление.

Затем я опять поехал в Париж. Там мне предстоял четвертый спектакль "Бориса Годунова", кроме того, в Большом концертном зале я должен был спеть с оркестром под управлением Геннадия Рождественского несколько арий: песню Варяжского гостя, арию Гремина, песню Галицкого из "Князя Игоря" и серенаду Мефистофеля. Публика, как всегда, отнеслась ко мне очень тепло, и меня пригласили приехать и на следующий год.

В этот раз я много времени проводил в Лувре. Большое впечатление произвела на меня выставка картин импрессионистов, а также картины моего любимого художника Коро. В этот раз в Лувре было представлено свыше четырехсот его произведений из частных коллекций. Я долго-долго любовался ими.

Отдельно, где-то в другом здании, были выставлены картины Гойи. Они тоже были собраны из частных коллекций, принадлежавших не только французам, но и испанцам, и коллекционерам картин из других стран. Эта выставка, конечно же, мне чрезвычайно понравилась.

В Париже я встретил своего друга Эмиля Гилельса. Мне больно, что он так рано ушел от нас. Хочется немножко рассказать о нем, потому что я испытывал к нему нежное чувство привязанности и глубокое восхищение.

Познакомился я с Эмилем Григорьевичем во время поездки на фестиваль "Пражская весна", а потом мы часто вместе гастролировали в Советском Союзе и за рубежом. По своей манере поведения Гилельс производил впечатление сдержанного и даже несколько замкнутого человека. Справляясь о здоровье или творческих планах, он никогда не выплескивал своих эмоций, хотя на самом деле это была глубоко чувствующая и ранимая натура. Чувствовалось, что Эмиль Григорьевич постоянно живет своим творчеством.

Хотя мы с Милей не дружили домами, но я посещал его клавира-бенды, а он – мои концерты и спектакли, и я всегда ощущал его доброжелательность. Помню, пел я в Одессе. Смотрю, появляется в ложе Эмиль со своей супругой. Оказывается, он гостил тут у родственников и пришел меня послушать. После спектакля мы гуляли по городу, любовались парком на берегу моря.

Творческая судьба Гилельса сложилась необычно. Если в начале своего пути он сосредотачивался прежде всего на техническом совершенстве игры, то в последние годы его искусство приобрело невероятную глубину чувств, философичность, стало эмоционально раскованным. Слушая его, я всегда восхищался и удивлялся этому постоянному совершенствованию.

Помню, я как-то был на концерте Мили в Большом зале консерватории. Особенно сильное впечатление на меня произвело его исполнение "Лунной сонаты", и когда мы вместе с Яковом Заком и Яковом Флиером выходили из концертного зала, я спросил Флиера:

– Яша, как тебе Миля? Какое впечатление?

– Что ты спрашиваешь?! – воскликнул он – Да он сейчас вырос в такого гиганта, что мы можем смотреть на него только снизу вверх. Он теперь где-то на Олимпе.

Гилельс был очень широкой натурой. Он часто приглашал меня куда-нибудь пообедать и никогда не разрешал заплатить ни одного франка. Ни за что. "Я тебя пригласил, и все".

В тот раз он тоже пригласил меня пойти с ним в рыбный ресторанчик. Что-то заказал по-французски, а я тогда еще плохо знал этот язык и не понял его. Вдруг на больших тарелках с зеленью из нейлона, которую не отличишь от настоящей, нам принесли устрицы. Я очень удивился. А Миля говорит:

– Ты не бойся, попробуй, это очень вкусно.

– А как же их едят?

– Видишь, тут трезубец такой – одновременно ножичек и вилочка, так ты этим ножичком подпили ножку, на которой держится устрица, потом выдави туда сок лимона. А теперь все это с поджаренным хлебом, который нам дали, нужно проглотить.

Я проглотил одну устрицу и вначале даже не ощутил никакого вкуса, а потом распробовал, и мне понравилось: похоже на хорошие маринованные грибы. В конце концов я так увлекся, что съел две порции – двадцать четыре устрицы!

Однажды в посольство приехали наши спортсмены-бегуны, которые выступали на приз газеты "Юманите". Когда они услышали, что я прошу официантку принести мне устрицы, то невероятно удивились, а потом, увидев, как я их ем, женщины разбежались. Я рассмеялся. "Ну что вы за народ такой, ведь во Франции на каждом шагу продают устрицы, это полезно, вкусно, поэтому их едят".

Постепенно все успокоились, но попробовать отказались.

В том же 1962 году произошло одно очень приятное событие – ассоциация граммофонных фирм наградила меня почетной медалью "Золотой Орфей". Я не знаю, из чего эта медаль сделана, но она очень тяжелая и большая. На ней написано: "Академия лирических дисков, 1962 год. Золотой Орфей. За лучшую интерпретацию. Приз Вани Морсо. Вручается месье Ивану Петрову". В данном случае я получил медаль за переиздание московских пластинок с записью "Сказки о царе Салтане", "Сказания о граде Китеже" и русских народных песен.

После всех этих событий я в очень хорошем настроении вернулся в Москву.

Вскоре нескольких артистов Большого театра пригласили во Флоренцию на майский музыкальный фестиваль. В это время там должна была исполняться опера Мусоргского "Хованщина". Из Москвы вылетели дирижер Хайкин, режиссер Баратов, Алексей Иванов, Авдеева, Гелева, Ивановский и я. Мы должны были прорепетировать оперу со всеми ее участниками еще до премьеры.

Так как рейса Москва – Флоренция не существовало, мы прилетели в Рим, где пробыли почти сутки. Нам повезло, потому что мы хоть немножко смогли посмотреть знаменитый город. Даже беглое знакомство принесло нам много радости.

Наша гостиница находилась рядом с Колизеем, и мы прежде всего направились к нему. Это огромное здание, которое издалека не кажется таким большим, но на самом деле поражает своими размерами. Особенно же сильное впечатление произвел на нас амфитеатр. Мы увидели разрушенный подпольный этаж под ареной, где находились гладиаторы и откуда они шли на бой, и настолько перенеслись в атмосферу того времени, что стало даже жутковато.

От Колизея широкая аллея ведет к изумительному собору святого Петра, окруженному замечательной по красоте и величию колоннадой. Издалека собор тоже не кажется таким большим, но когда подходишь поближе, эта громада впечатляет, а если с верха собора смотришь вниз, то люди начинают казаться какими-то блошками. Это монументальное строение, включающее в себя один главный и четыре маленьких купола. Каждое же его отделение почти равно Исаакиевскому собору.

Собор святого Петра очень красив не только внешне, но и внутри. Эффектно проходит и обряд богослужения. Он торжественен сам по себе, но когда еще звучат духовные песнопения – то все это вместе взятое, конечно же, производит огромное впечатление.

Очень понравился мне алтарь де ла Патрия – алтарь Родины. Это белокаменное здание, к которому ведут большие ступени. Когда же мы шли по набережной По, то я увидел знакомое здание, и мне тут же пришли на память слова, которые я пел в "Тоске": "Сейчас бежал я из тюрьмы Сант-Анжело". Это действительно оказался тот самый знаменитый замок, из которого бежал Анжелотти, спасаясь от Скарпиа,– величественное и мрачное здание, производящее тягостное впечатление.

Ассоциация с другим произведением искусства возникла у меня в ресторане, где мы решили попробовать настоящие итальянские спагетти. Когда нам подали их, я сразу вспомнил фильм с участием Чарли Чаплина "Огни большого города" – как Чаплин разрезал макароны ножницами,– потому что мы тоже никак не могли управиться с длинными в полтора метра макаронами, которые итальянцы ловко накручивали на вилку.

Побродив по Риму и полюбовавшись развалинами древних колонн и храмов, мы отправились на самолете во Флоренцию, которая сразу же поразила наше воображение. Это город-музей, город шедевров. В нем нет новых зданий, кругом зелень, цветы и, куда ни глянешь,– всюду старинная скульптура, живопись, архитектура. С ума сойти можно!

На площади Синьории сразу же бросается в глаза палаццо Веккьо, перед которым находится замечательное творение Микеланджело – огромная скульптура Давида. Рядом – Юдифь и Олоферн Донателло. Жестокая красавица держит в левой руке голову Олоферна, а в правой – меч. Тут же справа – лоджия Деи Ланци, в которой находится знаменитая скульптура, изображающая Персея, отрубающего голову со змеями Горгоны, и другая скульптура – "Похищение сабинянок" Джованни да Болонья. Здесь же – знаменитая галерея Уффици. В ней представлены очень многие великие итальянские мастера, но больше всего полотен Боттичелли. Неподалеку, в галерее Питти – картины Рафаэля, Тициана, Тинторетто, Андреа дель Сарто. Вот такие драгоценности сосредоточены только на одной площади!

Со всех точек Флоренции сверкает собор Дуомо, украшенный белым, зеленоватым и темно-коричневым мрамором. Как-то мы с моим другом Ивановским шли мимо, и я предложил зайти в собор. Мы полюбовались иконами и витражами, и вдруг я увидел какую-то лестницу. По ней можно было подняться на крышу собора, и мы полезли вверх. Сначала шли легко, но потом почувствовали, что стали уставать, а чем выше мы поднимались, тем сильнее дул ветер и становилось холоднее. Я испугался, что мы простудимся и не сможем петь, но все же мы поднялись на смотровую площадку, где открылся незабываемый вид на Флоренцию. Оказалось, что, кроме покатых красных черепичных крыш, много крыш плоских, заканчивающихся маленьким заборчиком, на них разведены сады посажены кустики не то сирени, не то жасмина, масса цветов, поставлены красивые кресла-качалки, а на некоторых домах наверху даже маленькие бассейны, в которых блестит голубая вода.

Во Флоренции есть много небольших интересных строений, например, церковь Санта Мария Новелло, старинное, очень привлекательное здание. Знаменит мост Понта Веккиа, перекинутый через очень маленькую, несудоходную речку. Вода в ней еле-еле перетекает через камушки, а кое-где исчезает вообще. И вдруг несколько лет назад эта река понесла с гор массу воды, и из-за наводнения залило первые этажи музеев и погибла масса картин.

Мост Понта Веккиа – пешеходный и представляет собой как бы маленькую улочку, на которой справа и слева расположены четырехэтажные дома ювелиров. На верхних этажах они работают, живут, а внизу – это сплошь лавки. Мы даже ночью любили гулять по этому мосту и любоваться изяществом выставленных в витринах изделий.

Репетиции "Хованщины" шли гладко. Мы нашли общий язык и с итальянскими певцами – исполнителями небольших ролей, и с артистами хора и оркестра, и через два-три дня у нас состоялась премьера. Городской театр во Флоренции – очень большой, он вмещает тысячи три человек. Он лишен помпезных украшений, но акустика его хорошая, и мы несколько раз спели оперу Мусоргского.

Начинались спектакли в девять тридцать вечера, а заканчивались около двух часов ночи. Естественно, что рабочий люд не мог ходить на эти спектакли поздно, страшно дорогие билеты. Но та публика, которая посещала театр, оказала нам очень теплый прием, в прессе были опубликованы хвалебные рецензии.

Как и в других городах, во Флоренции большой рынок, окруженный массой лавчонок, торгующих кожаными изделиями, сумками, туфлями. Рядом с рынком маленький водоем, посреди которого стоит фигура кабана, между клыками которого бьет фонтанчик. По традиции все приезжающие во Флоренцию бросают в этот фонтан монетку, чтобы еще раз посетить этот город. Мы все тоже побросали туда мелочь, но больше во Флоренцию нам поехать не удалось.

Собакин, Мельник, Филипп

В шестьдесят втором году я выступил в новой роли Собакина в опере Римского-Корсакова "Царская невеста". Собакин – отец Марфы, богатый купец и уважаемый человек. Роль его не представляет больших трудностей. Она выдержана в среднем регистре, очень певучая, и я любил ее исполнять. Особенно мне нравилось ариозо Собакина "Забылася, авось полегче будет", наполненное грустными мыслями о своей несчастной дочери, красивое и трогательное.

В том же году, 29 декабря, в Большом театре состоялась премьера "Русалки" Даргомыжского. Я давно мечтал спеть партию Мельника, и наконец эта возможность мне представилась.

Образ Мельника, как будто простого мужичка, представляет большой простор для исполнителя. Ведь нужно выявить и его трудолюбие, и мужицкую хитрость, и любовь к дочери, способность к героическому самопожертвованию. Особенное же мастерство требуется в предпоследней трагедийной картине. Музыкально партия Мельника очень разнообразна и психологически, и в использовании различных оттенков – пиано, меццо-воче, фортиссимо, где нужно справляться с очень высокой тесситурой.

Дирижировал оперой Геннадий Константинович Черкасов, ставил Георгий Ансимов, Тугаринова пела Наташу, Ивановский – Князя. Кроме меня, в роли Мельника выступал Ведерников. Таков был состав премьеры.

Несмотря на то, что премьера прошла очень хорошо и публика принимала нас восторженно, нам сильно влетело от критики. Критиковали режиссера, художника, певцам тоже попало. Но я считаю, что певцы тут были ни при чем. Художник предложил оформление спектакля, при котором, например, в первом действии мельница, дуб и скамья, на которой сидела Наташа, оказались на третьем плане.

И когда Мельник выходил с мельницы и пел свою арию, он должен был петь "Ох, то-то, все вы девки молодые!", почти повернувшись спиной к публике, в глубине сцены. И это неудобство сразу сказывалось. Конечно, как он мог донести свой монолог до слушателей?!

Вся сцена была устлана какими-то поролоновыми коврами. По ним ходить было неудобно, потому что ноги утопали и можно было упасть. Кроме того, они поглощали звук. Мы сами себя плохо слышали, а от этого петь нам было трудно и неудобно.

В сцене "сумасшествия" я должен был слезать с дерева прежде, чем произнести: "Здорово, князь!" Дерево тоже стояло далеко, слезать с него было неудобно, как бы шею не сломать. Вот за эту неудачную постановку нас ругали.

И все же для меня роль Мельника явилась еще одним интересным приобретением.

Много раз я обращался в дирекцию Большого театра, в художественное руководство, к главным дирижерам и режиссерам с предложением поставить оперу Верди "Дон Карлос". Я очень люблю эту замечательную оперу и ее изумительную музыку. А какая в ней басовая партия короля Филиппа! Ведь это – один из самых сильных образов у Верди. Да и для всех остальных голосов много интересных ролей. В конце концов мои уговоры подействовали, и оперу решили поставить.

Мелик-Пашаев как-то поделился со мной своими сомнениями:

– Существует ведь три варианта "Дона Карлоса". Какой же возьмет театр?

Я отвечал, что нужно выбрать тот вариант, который идет в "Ла Скала". Но наш театр ухитрился сделать еще четвертый вариант: поменяли местами некоторые эпизоды, а другие совсем сократили.

Дирижировал оперой прекрасный музыкант из Болгарии Асен Яковлевич Найденов, который выступал также и в других странах, хорошо знал французскую и итальянскую музыку. Он работал с большим увлечением, зажигал нас, актеров, своим энтузиазмом. Ставил спектакль Иосиф Михайлович Туманов. Его мастерство проявлялось в умении найти кульминационные эпизоды, которые нужно было выделить, что ярко подчеркивало драматургическую цельность спектакля. Создавая мизансцены, он ставил певцов так, что их голоса всегда неслись в зал. Оформлял оперу прекрасный художник Вадим Федорович Рындин, который тоже помог нам своими советами.

Короля Филиппа, кроме меня, пели Огнивцев и Ведерников. Иногда Ведерников пел также Великого инквизитора, Милашкина и Тугаринова исполняли роль Елизаветы, Архипова, Леонова, Никитина – Эболи, Большаков и Шапенко Родриго. Зураб Анджапаридзе создал замечательный образ Дона Карлоса пылкого, порывистого молодого человека. Он прекрасно исполнял эту роль, и я как сейчас слышу его высокие хлесткие ноты. Как они красиво звучали!

Роль Филиппа очень интересна и разнообразна. Это жестокий человек, в котором под личиной аристократа скрывается самый настоящий инквизитор. Создать такой образ, конечно, трудно, но я старался именно так исполнять эту роль, и это мне удавалось. Кульминацией партии является знаменитая ария Филиппа – "Усну один в порфире королей, только придет мой час последний, смертный". Король предается размышлениям в своем кабинете, и я попросил художника, чтобы он на переднем плане поставил камин. Я приходил, закутываясь в меховую накидку. Не потому, что холодно в комнате – Филиппа донимал внутренний озноб. Я садился в кресло около камина и, как бы согреваясь теплотой, идущей от горящих поленьев, начинал свою арию. Это производило впечатление.

Вокально партия Филиппа трудная. Певец, исполняющий ее, должен обладать диапазоном более двух октав. В ней часто встречаются низкие ноты фа, соль, а наверху много высоких звуков, нередки эпизоды, в которых партия Филиппа должна доминировать над хором и оркестром, звучать сильно и выразительно.

Оформлял спектакль, делал эскизы к костюмам художник Вадим Федорович Рындин. Он приходил в мастерскую и работал с каждым мастером, чтобы добиться нужного эффекта. Декорации в "Доне Карлосе" производили большое впечатление, но наиболее яркой была сцена у храма. Перед зрителями возвышался огромный готический собор, и его шпиль терялся где-то высоко в небе.

Как и другие художники, Рындин пользовался противопоставлением разных красок. Например, в чередовании картин сада королевы и сцены у монастыря Сан-Джюсто. Приглушенные тона кабинета короля, где я пел свою знаменитую арию "Я не был ею любим", подчеркивали сумрачное настроение музыки и действия. Мне также понравилось, что сцена в храме противопоставлена мрачной картине в тюрьме. Вадим Федорович не побоялся использовать, кроме светильников и витражей, фрагменты из полотен Эль Греко – это было очень красиво.

Много поисков было связано с костюмом моего героя. Здесь тоже большую помощь оказал Вадим Федорович. Я изучал шаляпинские снимки и его высказывания об этом образе. Ведь он тоже долго искал наиболее выразительные черты облика короля-инквизитора. В конце концов я сделал парик с короткими, стрижеными, жесткими, как у ежа, волосами, что должно было подчеркнуть жестокость Филиппа. Волосы были с проседью. Ведь сам Филипп говорит, что "она печально посмотрела на мои седины". Лицо обрамляла и седеющая борода. Главное же – мы хотели подчеркнуть внутреннюю усталость Филиппа.

"Дон Карлос" был поставлен во Дворце съездов. Мне спектакль нравился, он пользовался большим успехом и у публики. Однако как-то в Москву из Франции приехал мой друг Жан Руар, президент граммофонной фирмы "Шан дю Монд". Он побывал на этой опере Верди, а потом на следующий день пришел ко мне в гости.

Я, конечно, спросил, какое у него впечатление от нашей постановки. Он неожиданно сказал: "Ты только не обижайся, я тебе честно скажу. Вы все пели хорошо. Но все же то, что вы делали на этой огромной сцене, что связано с микрофонами, все это – антихудожественно. В опере так не должно быть. В ней самое главное – красивое звучание музыки без всяких прикрас, без преувеличений. А вы зависите от микрофона, и это видно. Это не настоящее искусство".

Конечно, мне было немножко обидно, потому что мы в эту оперу вложили много труда и сил. Кстати, наш четвертый вариант сыграл со мной злую шутку, когда я поехал на гастроли в Прагу и там исполнял роль Филиппа. Родриго пел Николай Херля, Дона Карлоса – Ион Писо – оба певца из Румынии. В этом театре тоже своя версия оперы. На репетиции мы начали петь по-разному в ансамблях, никак не могли прийти к общему знаменателю, а на спектакле, во фразе, которая должна идти гораздо позже, я выскочил и пропел на фортиссимо: "Вы веру в Бога потеряли!" Поняв свою ошибку, я сначала перепугался, но после спектакля мы очень смеялись.

И все-таки "Дон Карлос" прекрасная опера, и она должна идти в Большом театре.

Лондон, Мюнхен, Женева, Вена

Насыщен гастрольными поездками и впечатлениями оказался и шестьдесят третий год. В марте я, вместе с нашими артистами – Зарой Долухановой, Яковом Заком и Борисом Гутниковым – поехал в Лондон на праздник газеты "Дейли уоркер". Он проходил в огромном зале "Альберт холл", рассчитанном на пять тысяч мест. И все же в нем нет микрофонов. Замечательная слышимость достигается благодаря акустическому устройству зала. Он круглый, как цирк, из темно-бурого кирпича, внутри совершенно простой, без всяких украшений.

Концерт нашей делегации прошел очень хорошо, принимали нас прекрасно, тем более, что в зале собрались доброжелательно настроенные к России слушатели.

Свободного времени у нас было мало, но мы смогли немножко ознакомиться с Лондоном. Оказалось, что по площади это один из самых больших городов мира, состоящий из двадцати восьми мэрий! Иногда мы садились в двухэтажный автобус, который был всегда выкрашен в яркий красный цвет, поднимались наверх, так как там лучше видно, и ехали через весь город. Такой маршрут длился обычно более часа.

Улицы Лондона очень разные по своей величине. Иногда автобус въезжал на такую узкую улочку, что чуть не касался своими боками домов, и все же мчался с бешеной скоростью. На втором этаже нас так сильно раскачивало, что приходилось крепко держаться за поручни.

В целом Лондон поразил меня яркостью своих красок. Это очень зеленый уголок земли. Много деревьев, прудов с водоплавающей птицей, окруженных розариями. Я-то представлял себе столицу Англии погруженной в знаменитый туман, а оказалось, что это очень радостный город, и все в нем создает приподнятое настроение.